Иван Николаевич Бывших
Рассказы разведчика
11 Агитация
Я уже говорил, что попал в разведку благодаря знанию немецкого языка. На своем опыте убедился, что такой человек очень нужен разведчикам. Он может на месте по горячим следам допросить пленного, изучить захваченные документы и оперативные карты врага и получить нужные нашему командованию разведданные о противнике.
Но у меня была еще одна обязанность. По поручению политотдела дивизии я проводил агитационную работу среди немецких солдат и офицеров, не пленных, а тех, которые сражаются против нас. Это общественная обязанность, а человек, который выполнял ее, назывался инструктором по агитации и пропаганде среди войск противника. В его обязанность входило распространение листовок, напечатанных типографским способом на немецком языке. Идут, к примеру, разведчики по спецзаданию в тыл врага. И ты идешь с ними с толстой пачкой таких листовок, и разбрасываешь их в тылу вблизи жилых землянок, на дорогах, у мостов, вдоль телефонных линий, так чтобы немецкие солдаты могли найти их и прочитать. Или забрасываешь эти листовки с помощью минометов специальными деревянными минами, напичканными такими листовками. Эти мины разрываются в воздухе над немецкими окопами и разбрасывают листовки.
Часто приходилось мне и моим товарищам вести агитацию с помощью рупора или громкоговорящей установки. Как это делалось практически и пойдет повествование в рассказе, который ты сейчас прочтешь.
Однажды, рано утром, к нам в комнату вошел маленький худощавый боец в длинной не по росту шинели.
– Алеша! Курский! Откуда ты взялся? – воскликнул я и бросился обнимать своего товарища.
– К тебе, принимай гостей, – ответил Курский мягким низким голосом.
– Раздевайся, будь гостем. Вот удружил, ну как тебя за это не благодарить, – суетился я.
– Постой, еще успеешь это сделать. Да ведь я не один, там во дворе еще двое.
Мы спустились по бетонной лестнице во двор, где у забора стояла груженая повозка. Лошадь, опустив голову, понуро жевала брошенный на землю клочок сена. Рядом с повозкой стояли два незнакомых мне солдата.
– Познакомься, это – Иван Богатиков, техник-радист нашей установки, а это – ездовой Марк Грибов.
Я радушно пожал руку молчаливым спутникам Алеши Курского.
– А это наша установка, – продолжал Курский своим приятным, я бы сказал музыкальным, голосом. Я всегда удивлялся, что у этого невзрачного на первый вид парнишки, такой бархатный голос. – Тебе с ней тоже надо познакомиться. Называется она ОЗС, что значит ОКОПНАЯ ЗВУКОВАЯ СТАНЦИЯ. Мощная, целый километр перекрывает. Это тебе не в рупорок кричать, надрываться, сидишь себе в блиндаже и спокойно говоришь в микрофон, а она, брат, твой голос усиливает так, что за километр в округе слышно.
– Постой, постой, так вы приехали, чтобы… – неуверенно говорю я, начиная кое о чем догадываться.
– Да, да, Андрюнин послал, сегодня ночью будет передача. У меня есть целая программа, рассчитанная на три часа вещания на противника.
В это время на лестницу выбежал Игнат Омельченко, дежурный по взводу разведчиков и позвал меня к телефону. На ходу я крикнул Алексею, чтобы он располагался во дворе, как дома, взял телефонную трубку и услышал голос капитана Тараненко:
– Скоро к вам прибудут агитаторы из политотдела дивизии, так вы их примите, накормите…
– Они уже здесь, товарищ капитан, – перебил я Тараненко.
– Хорошо, как стемнеет, вместе с ними приезжай в батальон Чернышова, я буду у него и вас встречу. За это время разведчики подберут участок, удобный для передачи.
На этом наш разговор закончился.
Алеша Курский мой старый фронтовой приятель, вместе с ним я начал свой боевой путь с Днепра в марте 1943 года. Тогда мы оба успешно закончили армейские курсы и получили удостоверения рупористов. Практику проходили по реке Вопец близ села Сафроново Смоленской области. Нашим оружием был жестяной рупор, точно такой, какой можно увидеть у капитанов речных пароходиков, которым они отдают команды во время швартовки и отчаливания. Ночью мы выбирались из окопов, подползали как можно ближе к траншеям противника и, приставив рупор ко рту, громко кричали выученный наизусть текст на немецком языке. Слышимость была плохой, фразы сильно искажались. Как правило, немцы сразу же открывали огонь из всех видов оружия, как только мы начинали агитацию. Сопровождаемые разрывами мин и свистом пуль, мы еле успевали уносить свои ноги. Отдохнув и глотнув несколько глотков теплой воды, мы переходили на новый участок, опять подбирались к немецким окопам и снова начинали передачу. Немцы снова открывали огонь, и мы снова бежали к своим окопам, предварительно заткнув полы шинелей за поясные ремни. Такая игра продолжалась целую ночь. Иной раз мы надрывали свой голос так, что потом несколько дней разговаривали только шепотом. Немцы не любили такие агитационные передачи и любой ценой пытались заглушить наши голоса. На мины и снаряды они не скупились. Да и наши командиры, честно говоря, не особенно жаловали нас. Они всеми силами старались переправить нас к соседям, мол, там и немецкие траншеи поближе, а наши окопы поглубже.
…Во взводе разведчиков мы отдыхали целый день, к вечеру запрягли лошадь и поехали на передний край. Нам удалось проехать через всё село Альт-Рюднитц и добраться до штаба 1-го батальона. Здесь встретили нас ласково: кто, откуда, почему именно на этом участке нужно вести передачу и так далее. Вопросы были неприятные, подковыристые. Курский привык к ним и к такому, так сказать, «прохладному» отношению. Он спокойно отвечал на все вопросы, в том числе и на явно оскорбительные.
– Немцев надо агитировать снарядами и минами, поверьте, это самая действенная агитация, – утверждал капитан Л.П. Трембак, заместитель командира 1-го батальона.
– Слова тоже неплохо действуют, испытал сам, иначе бы нас не держали, – ответил Курский уверенно.
В блиндаже появился капитан Тараненко, а за его спиной я увидел старших сержантов Ивана Прокопьева и Александра Хомякова.
– А, прибыли, – сказал капитан, но, увидев наши невесёлые лица, добавил, – почему носы повесели, почему не рады, ведь сегодня ваша ночь?
Мы промолчали. Смотрю я на нашего командира и удивляюсь, как у него всё ладно и складно получается. Всего несколько минут назад мы были здесь лишними, над нами подшучивали и посмеивались, а стоило ему появиться, как сразу всё изменилось. Мы оказались в центре внимания, все присутствующие изъявляют желание помочь нам. Капитан Трембак не только выделил нам двух бойцов для переноски аппаратуры, но даже решил сам заняться нашим размещением в блиндаже.
И вот мы, гружённые тяжёлыми ношами, идём на передний край нашей обороны по узким и извилистым ходам сообщения. Я несу динамик – десятикилограммовую металлическую чушку. Нести неудобно, динамик перекатывается по спине, цепляется широким раструбом за стенки окопа, бьёт по бокам и позвоночнику. Встречные солдаты, завидев нас, прижимаются к стенкам траншеи, стараются понять, что это за оружие мы несём, которого они ещё не видели. Наконец, мы достигли нашей цели – небольшого блиндажа на самой передней траншее, предназначенного для отдыха свободных от дежурств бойцов. На одну ночь этот блиндаж отдали в наше распоряжение. С удовольствием сбросил свою ношу на пол и вышел наружу. Ночь была звёздной и тихой, но луны не было видно. В траншее в огневых ячейках дежурили солдаты, наблюдали за противником, пулеметчики изредка посылали короткие очереди. В ответ с немецких позиций тоже раздавалась такая же пулеметная очередь или в небо взлетит осветительная ракета, вырывая из темноты куски местности. Редко откуда-то прилетали одиночные мины и звонко шлепались где-нибудь за окопом.
Я стою в окопе и смотрю в темноту, где скрывается противник. Пахло свежей землей, с Одера тянуло сыростью. Вдруг я замечаю, как справа на светлом еще фоне неба появилась и быстро исчезла черная точка. Да это же птичка, догадался я. Она улетела туда к немецким траншеям, для нее не существовало ни переднего края, ни войны вообще. Я постоял еще с минуту-другую и вернулся в блиндаж. Ящики уже были расставлены на нарах, чехлы сняты и валялись под ногами на земляном полу. Богатиков, встав на корточки, возился у батареи электропитания. Курский колдовал над усилителем: щелкал переключателями, дул в микрофон, крутил какие-то ручки. На щитке усилителя заманчиво горели разноцветные сигнальные лампочки. Разведчики, офицеры, и залезшие нахально в блиндаж любопытствующие солдаты стояли поодаль и молча наблюдали за работой радистов. Гордость за моих друзей-радистов, за себя, так как я считал себя причастным к этому делу, охватила меня. Вот какую сложную технику доверяют нам – бывшим рупористам, над которыми вы еще недавно посмеивались.
– Кажется все, – сказал Богатиков, выпрямляясь во весь рост и стукаясь головой о перекладину, – Осталось самое главное – установить динамик.
Все повернули головы в угол, где, поблескивая металлом, лежал динамик-громкоговоритель. Разведчики вызвались сделать эту работу, но Курский и Богатиков заявили, что установка динамика ответственное дело и никому не могут поручить ее. Себе в помощники они взяли старшего лейтенанта Грищенко, как знавшего лучше других нейтральную полосу на этом участке, и меня по старой дружбе. Грищенко убеждал радистов установить динамик на одном из деревьев, которые росли на нейтральной полосе метров в сорока-пятидесяти от нашей траншеи перед проволочным заграждением.
– Эти деревья наверняка уже пристрелены фашистами, может быть установить рупор прямо на кольях проволочного заграждения? – не соглашался Курский.
– Деревьев на нейтралке много, вы сами увидите, что это лучший вариант. Только не отставайте, я бегаю быстро.
С помощью разведчиков мы выбрались из траншеи на бруствер и оказались на нейтральной полосе. Впереди идет Грищенко, за ним Богатиков и Курский с громкоговорителем. Замыкающим иду я. На этот раз мне поручена катушка с проводами, которую я тащу на своей спине. Сейчас особенно чувствуешь, как тесно, грязно и неуютно в окопах и как хорошо здесь в поле. Какой чистый и свежий воздух! Он пропитан чарующим и опьяняющим запахом полевых трав. Так и хочется встать во весь рост, крикнуть диким голосом и побежать босиком по полю навстречу упругому ветру, как это мы делали в далеком детстве, когда гоняли совхозных лошадей в ночное. Но вместо ржания лошадей я слышу пулеметные очереди. Где-то в стороне разорвалась залетевшая мина, а слева от нас взвилась ввысь одиночная ракета. Я еле успеваю за своими товарищами – мешает катушка, она медленно со скрипом вращается у меня на спине, оставляя на земле размотанный провод. Если я начинаю передвигаться быстрее, катушка скрипит еще громче.
– Ну вот, смотрите дерево, – вполголоса сказал Грищенко, садясь на корточки перед куцей березкой. Курский качнул ее и сказал басом:
– Не годится. Колокол тяжелый, а это деревце слабое, к тому же оно в нескольких метрах перебито осколками, вот смотрите.
Ползем дальше.
– Сейчас должно быть еще одно дерево, – шепчет старший лейтенант.
Действительно, из темноты начало показываться большое ветвистое дерево. Богатиков первым подполз к нему, шлепнул его по толстому стволу и весело прошептал:
– То, что надо.
С помощью Алексея он ловко забрался на нижний кряжистый сук, из его рук подхватил динамик и куском проволоки крепко прикрутил его к стволу, подсоединил провода и спустился на землю. Потом он взял у меня катушку, приставил ее к дереву и тоже привязал ее куском провода.
Когда работа была закончена, он встал во весь рост и дважды обошел дерево.
– Немец что-то заметил, видите, уже два пулемета бьют в нашу сторону, – сказал Грищенко.
– Кажется, я слишком высоко задрал раструб динамика, весь звук будет уходить в небо. Так не годится, нужно переделать.
– Да, тише ты! – кричит на него Курский.
Но Богатиков еще раз залез на дерево, развязал крепление, повернул раструб динамика строну немецких окопов, откуда уже велась усиленная пулеметная стрельба, и снова надежно прикрутил к толстому шершавому стволу.
– Ну вот, теперь все, – сказал Богатиков, стоя во весь рост и оправляя помятую гимнастерку.
– Пошли! – скомандовал Грищенко и мы быстро, не пригибаясь, подгоняемые немецкими пулями, побежали к своим окопам.
– Ну, как? – спросил Тараненко, помогая встать на ноги свалившемуся на него старшему лейтенанту.
– Нормально. Только вот немцы нас засекли и постреливают.
– Ничего, сейчас замолчат, – сказал Курский и вдруг, перейдя на официальный тон, спросил: – Товарищ капитан, разрешите начать.
– Давайте подождем майора Чернышева, как ни как он все же здесь хозяин и с минуты на минуту должен объявиться.
– Ждать нельзя, уже одиннадцать часов ночи, немецкие солдаты скоро начнут расходиться по блиндажам, пойдут к себе в тыл, кого же мы будем агитировать?
– Если нельзя ждать, то начинайте, – согласился Тараненко.
Мы вошли в блиндаж. Богатиков повернул выключатель, и на панели вспыхнула красная сигнальная лампочка, стрелки приборов пришли в движение, где-то внизу загудел умформер. Курский пододвинул пустой ящик поближе к нарам и сел на него.
– Минут пять-шесть даю на прогрев ламп, а потом на полную мощность включу музыку, – пояснил он, выбирая пластинку.
– Пойдемте наверх, послушаем, – предложил Тараненко. Мы вышли наружу и прислушались.
Вдруг сильные аккорды музыки прозвучали над окопами. Музыка спокойно и величественно разливалась по полям и ложбинам, по блиндажам и траншеям и, наконец, полностью заполнила все окружающее пространство. Торжественная мелодия Бетховена заставила умолкнуть пулеметы и минометы, заставили сидевших в окопах людей отложить оружие, вытянуть шеи и прислушаться к ее звукам. Обедневшие души и ожесточенные сердца этих людей наполнились чем-то новым, еще неосознанным и непонятным, но радостным и одновременно печальным, от чего захотелось смеяться и плакать, любить и ненавидеть. Были задеты какие-то затаенные душевные струны, к которым давно – давно никто не прикасался, которые долго молчали и сейчас вот вдруг заиграли и запели, выворачивая наизнанку душу человека. То, что было далеким и забытым, стало вдруг близким и явственным, дорогим и значительным. Музыка! У каждого человека в сердце есть для нее место, у каждого человека с ней связано что-то дорогое, заветное. Музыка на войне! Сейчас она многим солдатам показалась каким-то чудом, свалившимся прямо с неба. Вот почему каждый сидевший в окопах солдат, который постоянно видит смерть и разрушение, вдруг понял, что есть другая жизнь не похожая на эту – мирная жизнь, о которой он только может мечтать.
Солдаты стояли в окопах, крепко сжимали огрубевшими руками винтовки и автоматы, и жадно вслушивались в звучащие в воздухе звуки. Их мышцы и нервы были напряжены, лица стали суровыми, а души наполнились воспоминаниями о далеком, но еще не забытом, родном доме. Прозвучал еще один мощный заключительный аккорд, и торжественная мелодия разом оборвалась. Вокруг стало тихо, необыкновенно тихо. Ни выстрелов, ни разрывов, ни стука оружия, ни человеческих разговоров. Наступила тишина, такая же величественная и торжественная, как только что отзвучавшая музыка. Никто не решался ее нарушить первым.
В этой глубокой тишине прозвучал спокойный голос человека, усиленный мощной аппаратурой:
– Внимание, внимание! Товарищи бойцы и офицеры! Начинаем передачу на немецком языке для солдат и офицеров противника. Просим усилить наблюдение и прекратить стрельбу из всех видов оружия.
Это голос Алёши Курского! Каким он был мощным, веским, убедительным! Даже не верилось, что обладатель этого голоса был маленький, безусый, стриженный наголо мальчишка.
Курский ещё раз повторил призыв и после небольшого перерыва включил «Камаринского». Воздух наполнился звуками весёлой, задорной, русской народной пляски. Осунувшиеся лица солдат постепенно расплывались в улыбках, в окопах возникали оживлённые разговоры, в такт мелодии послышались свист и похлопывания. Но вот музыка стихла и Курский начал читать текст на немецком языке:
– Внимание, внимание! Немецкие солдаты и офицеры! Послушайте, что сказал Сталин в приказе № 55 и расскажите об этом своим товарищам. В иностранной прессе иногда появляются утверждения, что советские люди ненавидят немцев, потому что они – немцы. Поэтому, якобы, Красная Армия не берёт в плен немецких солдат, что Красная Армия, якобы, имеет цель уничтожить немецкий народ и немецкое государство. Конечно, это явная ложь и злостная клевета на Красную Армию. У красной Армии нет расовой ненависти, потому, что она воспитана в духе братства, равенства и уважения всех народов. Нельзя забывать и о том, что в нашей стране наказывается всякое проявление расовой ненависти. У Красной Армии есть одна цель – вышвырнуть немецких оккупантов из нашей страны и освободить советскую землю от немецкого фашизма. Немецкие солдаты! Кончайте с войной и с Гитлером! Сдавайтесь в плен!
Отработанный слог, хорошая дикция делали передачу Курского качественной и доходчивой. Слушая его речь, я радовался за своего друга. Его громкие чёткие фразы слушали и немецкие солдаты. В начале чтения было тихо и спокойно. Но вот, из немецких окопов раздался винтовочный выстрел, потом второй, третий. Дробно ударил скорострельный пулемёт. С каждой минутой стрельба становилась всё сильнее и интенсивнее. Немцы стреляли только в одну точку, туда, откуда доносилась немецкая речь. Именно там сходились нити трассирующих пуль. Вскоре стрельба с немецкой стороны стала настолько сильной, что слова диктора было невозможно разобрать. Они тонули в грохоте выстрелов.
Курский выключил микрофон и, выждав минут десять, пока стихнет стрельба, включил музыку. На этот раз из рупора громкоговорителя разлеталась в округе задорная мелодия фокстрота:
«Танцуем, танцуем,
Танго, фокстроты, вальсы,
Поём о счастье песни,
Всех песней чудесней.
Кто танцев не любит,
Не любит песен звонких,
Тот время даром губит,
Блуждая в сторонке…»
Стрельба стихла, и снова в воздухе властвовала музыка весёлая, задорная. Курский знал по опыту, что немецкие солдаты любят музыку и когда она звучит, они не стреляют, а слушают. И он пользовался этим.
В блиндаже появился молоденький шустрый солдатик.
– Товарищ капитан, обратился он к заместителю командира батальона Трембаку. – Меня сержант Зайцев послал. Там немцы что-то сильно кричат, а что, понять никто не может.
– Ты почему боевое охранение оставил? Как ты мог? – набросился на него капитан.
– Я сегодня не в наряде, а к сержанту я просто так, в гости ходил. – Обиженно отозвался солдатик.
– Я покажу тебе, как «в гости ходить», на всю жизнь запомнишь! – Уже спокойно, без злости сказал Трембак, видя, что зря погорячился.
– Сходи, послушай, что там фрицы балакают. – Предложил мне Тараненко, толкнув меня локтем в бок.
– Есть, товарищ капитан, – отрапортовал я охотно и, взяв под руку солдатика, потащил его за собой вглубь траншеи.
– Автомат возьми. – Крикнул мне капитан вдогонку, не заметив, что я был с оружием.
По извилистой траншее мы поднялись вверх по склону. Солдатик бежал быстро, уверенно.
– Вот здесь, – сказал он, останавливаясь, и первым выбрался из траншеи на бруствер.
– Да тише ты, куда так торопишься? – Взмолился я, еле успевая за ним.
– Музыка скоро кончится и опять свистопляска начнётся. Надо спешить, тут немного осталось, метров пятьдесят, не больше.
Мой проводник опасался не зря. Как только кончилась музыка, Курский сразу без перерыва начал читать текст. Не торопливо, но обстоятельно рассказывал он о положении на советско-германском фронте. Он говорил, что Красная Армия в 70 километрах от столицы Германии, войска Союзников продвигаются вглубь страны, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Курский обратился к немецким солдатам с призывом: «Кончайте с Гитлером, кончайте с войной, добровольно переходите на нашу сторону. Этим вы сохраните свою жизнь для Новой Германии, для Германии без Гитлера и фашистов».
Мы не успели добежать до окопа боевого охранения, как снова вспыхнула стрельба. Стреляли не только из винтовок, автоматов и пулемётов, но и из миномётов. Мины летели через наши головы и разрывались там, откуда доносились слова призыва. Добежав до окопа, мы свалились на головы сидевших в них бойцов.
– Товарищ сержант, вот переводчика привёл, – крича в ухо, доложил командиру мой попутчик.
В узком, но глубоком окопчике, рассчитанном на двух человек, сейчас размещалось четверо. И всё равно во время миномётного налёта он казался нам широким. Грохот разрывов бушевал несколько минут. Кончился также неожиданно, как и начался. Снова наступила тишина, но в ушах всё ещё непрерывно звенела высокая нота.
– Концерт по заявкам, – сказал сержант Зайцев, разгибая спину и стряхивая с себя комки земли.
– Где здесь немецкие окопы? – спросил я, выглядывая из-за бруствера.
– Тут не далеко. Вон темнеет бугорок, видишь? Так их траншея проходит перед этим бугорком. Я внимательно посмотрел в указанном направлении, и, откровенно говоря, не заметил ни бугорка, ни немецкой траншеи.
Курский снова начал читать. Ему удалось произнести буквально несколько слов, как снова затряслась земля, и всё потонуло в грохоте разрывов. Миномётный огонь был на этот раз особенно интенсивным – немцы хотели заставить замолчать агитатора.
После окончания налёта, в воздухе снова зазвучала музыка. Курский поставил немецкую трофейную пластинку. Певец просил прелестную Марию подарить свою божественную улыбку, напомнил ей о встрече в замке Луция, сравнивая её, то с лучезарным светом солнца, то с блеском далёкой звезды.
Эта популярная у немецких солдат песенка-танго прозвучала в полной тишине, не было сделано ни одного выстрела. Сержант Зайцев, толкнув меня в бок, тихо сказал:
– Слышишь, опять кричат!
Вытянув шею, я внимательно прислушался и на ветру уловил довольно разборчивые возгласы, доносившиеся со стороны немецких траншей.
– Что они кричат? – спросил Зайцев
– Они просят ещё раз включить эту пластинку, они танцуют.
– Вот черти.
Но вместо музыки Курский снова начал читать агитационный текст. Он читал его быстрее обычного, стараясь в короткий промежуток затишья сказать как можно больше.
И тут началось! Словно из рога изобилия с неба посыпались мины и снаряды. В начале обстрела голос диктора ещё прослушивался между разрывами, доносились отдельные слова и даже фразы, но потом он потонул в море грохота, свиста и гула. Осколки снарядов проносились мимо, с диким воем врезались в землю. Мы прижались к самому дну окопа, сбились в один живой комок и каждый из нас думал и надеялся, что снаряд пролетит мимо. Вдруг среди этого адского хаоса раздался мощный гулкий удар, земля вздрогнула и закачалась. Это била тяжёлая артиллерия с левого берега Одера. Заговорила и наша артиллерия, а это всегда наполняет радостью сердца солдат. Наши артиллеристы били не только по переднему краю противника, но и по целям в глубине обороны – по миномётным и артиллерийским позициям, по штабам и перекрёсткам дорог. Дуэль длилась почти всю ночь, она то затихала, то вспыхивала с новой силой. Выбрав момент, мы с шустрым солдатиком выскочили из окопа и побежали к своей траншее. От прямого попадания во многих местах она была разрушена. Наши солдаты лопатами восстанавливали завалы и мы с трудом протискивались через них.
В блиндаже толпилось много народу. Здесь каждый разрыв тяжёлого снаряда отмечался тем, что сверху за шиворот высыпалась большая порция песка.
– А где же агитаторы? – спросил я у капитана Тараненко, заметив, что у выключенной аппаратуры не было никого.
– Ушли снимать громкоговоритель, – ответил капитан.
Вскоре в сопровождении разведчиков в блиндаж ввалились Курский и Богатиков. Богатиков попросил присутствующих посторониться и бросил динамик на пол. Но что это? Динамик был изуродован до неузнаваемости. Он был изрешечён пулями и осколками, а его раструб напоминал ромашку, с торчащими в разные стороны металлическими лепестками.
– Конец, нам здесь больше делать нечего! – сказал он и начал упаковывать аппаратуру.
Динамик, конечно, пришлось тащить опять мне. В чехол его засунуть не удалось, гильзой от артиллерийского снаряда я пригнул торчащие лепестки, завернул его в чехол и обмотал куском провода. Понёс я его на руках, как младенца.
Восточный край неба уже стал светлеть. Артиллерийская дуэль хотя и ослабла, но продолжалась. В небо продолжали взлетать осветительные ракеты. Прощание было коротким и не весёлым.
Проходя мимо двух солдат, дежуривших у пулемёта, я услышал сказанные им нам в след такие слова:
– Заварили кашу и уходят, а кто будет её расхлёбывать?
В эту ночь ни один немецкий солдат не перешёл на нашу сторону.
