полная версия

Иван Николаевич Бывших
Рассказы разведчика

– Всё в порядке, пошли.

Запыхавшиеся, потные, но довольные, они свалились с насыпи прямо на головы своих товарищей, держа в руках, как боевую награду, круглое стекло. Старшина-пехотинец взял его в руки, повертел и удивлённо спросил:

– И ради этой стекляшки вы рисковали жизнью?

– Ничего не поделаешь, надо! – Ответил Игнат, улыбаясь.

Красный фонарь после этого был изготовлен, и я стал пачками печатать фотокарточки с моих друзей-разведчиков.

…На опушке леса ст. л-нт собрал разведчиков, убедился, что никто из них не пострадал от налёта фашистского самолёта и приказал бросить фаэтоны, а лошадей отпустить «с богом». Так и сказал – «отпустить с богом». Навстречу передовому отряду он отправил двух разведчиков – Николая Шатова и Алексея Гладкова с наказом, передать майору Чернышову о случившемся.

Остаток этого дня был для нас не лёгким, правда, никто и не ожидал другого. В лесу было много отступающих и бродячих подразделений врага, на которые мы постоянно натыкались. Не успели мы пройти и километр по лесу, как встретили небольшую группу фашистских солдат, шедших нам навстречу походным маршем. Мы открыли по ним огонь из автоматов и стали заходить с флангов. Солдаты врага разбежались по лесу, от их преследования мы отказались, опасно. На этот раз ст. л-нт передал мне карту с маршрутом нашего движения в полосе наступления полка, и я вёл разведчиков через лес, ориентируясь только по компасу и этой карте. Наша ближайшая цель – железнодорожная станция Тифензее, а перед ней два узких продолговатых озера. Моя задача: кратчайшим путём вывести разведчиков, а значит и весь передовой отряд, в узкий проход между этими двумя озёрами в районе отметки 141.0.

В небе всё время кружили самолёты – наши и немецкие. Часто завязывались скоротечные воздушные бои. Фашистские лётчики не выдерживали длительного боя и с позором удирали за линию фронта. Наблюдать за воздушными боями не позволяли кроны деревьев и сама боевая обстановка. Несмотря на наше явное господство в воздухе, всё же фашистам удавалось бомбить наши наступающие войска небольшими группами самолётов, иногда даже одиночными. Сбрасывали они в основном мелкие противопехотные бомбы и обстреливали из бортовых пушек и пулемётов. Хотя существенного вреда нашим войскам такие налёты не приносили, но определённый урон всё же был.

К междуозёрному проходу мы вышли, когда на землю опустилась плотная темнота. Как мы и ожидали, фашисты встретили нас сильным ружейно-пулемётным огнём. Где-то здесь должен проходить внешний обвод обороны Берлина. Может быть, он проходит как раз по этому перешейку?

Фараонов немедленно послал двух разведчиков к майору Чернышеву с известием о встрече с немцами, приказал Ивану Прокопьеву с одним отделением держать под наблюдением весь перешеек между озёрами и по возможности определить, есть ли у фашистов укрепления, а сам с остальными разведчиками пошёл в обход одного из этих озёр. Я иду с ним.

– Представляю себе, как хорошо здесь отдыхать в мирное время, – говорит ст. л-нт, быстро шагая на юг вдоль берега.

– Товарищ ст. л-нт, Вас что-то на минорное настроение потянуло? – удивлённо отзываюсь я.

– Это естественно, ведь война идёт к быстрому концу, – сказал он, но потом вдруг резко изменил тон разговора, как это нечасто бывает, строго спросил меня: – Как называется это озеро?

– Чёрт его знает, сейчас посмотрю, – ответил я, недовольный его резким переходом от дружески-мечтательного настроения к официальному тону. Я вытащил карту, осторожно осветил её электрическим фонариком и с трудом прочитал название.

– Гаман, товарищ капитан, озеро называется Гаман. Оно небольшое, всего два километра в длину.

– Приказываю, марш-бросок: как можно быстрее выйти на южный берег озера и разведать, есть ли там укрепления. За мной, бегом марш! – скомандовал Фараонов.

Разведчики были удивлены, уж не шутит ли ст. л-т. Но он не шутил, первым побежал вперёд. Разведчики нехотя последовали за ним. Я был в свою очередь тоже удивлён и поражён такому решению ст. л-та. Такое случается не часто, а если сказать честно, то в первый раз за всё наступление с Одера. Ведь разведчики и так устали, как черти. Конечно, бежали мы не долго и перешли на быстрый шаг. Вдоль берега шла хорошая просёлочная дорога, правда, сильно извилистая, она то приближалась к самому берегу, то уходила далеко в лес. По ней-то и шагали мы за ст. л-том быстрым ускоренным шагом. Примерно через полчаса мы вышли на широкое магистральное шоссе с асфальтовым покрытием. Шоссе это, если верить карте, огибало озеро Гаман и выходило к станции. Фараонов остановился, дал возможность мне хорошо сориентироваться. Я выключил фонарики, ни слова не говоря, показал вытянутым пальцем вдоль шоссе на запад. Осторожно, один за другим, вытянувшись в цепочку, мы стали двигаться вперёд по обочине этого шоссе. Ст. л-т с револьвером в руке идёт первым. Ни одного огонька, ни одного звука. Только где-то позади нас изредка прослушивается отдалённый грохот артиллерийской стрельбы, а впереди, чуть-чуть левее уже вторую ночь подряд видим на низкостелящихся тучах полыхающее оранжевое зарево. Мы знаем, что полыхает оно над Берлином, но не знаем, горит ли он или освещён каким-то неестественным светом.

– Ребята, траншея! – воскликнул Виталий Чеботарёв, посланный вместе с Волокитным в боевой дозор.

Действительно, мы наткнулись на хорошо оборудованную траншею с огневыми ячейками и пулемётными гнёздами, В траншее и в блиндажах не было немецких солдат. Ни одного! Только теперь мне стало понятно, почему так спешил сюда ст. л-нт.

– Товарищ ст. л-нт, а где же фрицы? Куда они подевались? – шепотом спросил Матвейчук, недоумённо разводя руками.

– Подожди немного, сейчас появятся, – ответил Фараонов и потом вдруг громко и официально крикнул, – всем оседлать шоссе, занять удобные позиции для встречи фашистов. Живо!

Ответ ст. л-та, оказывается, не удовлетворил любознательности Матвейчука, он подошёл ко мне и задал тот же самый вопрос.

– Вот непонятливый, – ответил я недовольным тоном, – пойми же ты, немцы не успели занять эти позиции. На перешейке уже заняли, а здесь ещё нет. Мы их опередили. Конечно, они вот-вот появятся и ст. л-нт их хочет встретить, Теперь-то понял?

– Так бы и сказал сразу, – обиделся Матвейчук и стал устраиваться в траншее.

– Старшину ко мне! – слышу я голос ст. л-нта. «Какого старшину? Меня или своего ординарца старшину Ивана Горшкова зовёт ст. л-нт?»– подумал я, но на всякий случай отзываюсь:

– Товарищ ст. л-нт, я здесь!

– Возьми двух ребят, нет лучше трёх, и немедленно бегом отправляйся к Прокопьеву и приведи его сюда. Понял? Вместе с ним отправь кого-нибудь к Чернышову. Нет, лучше сам встреть его и тоже приведи сюда. По этому шоссе будем идти на станцию. Здесь удобнее. Выполняйте приказ.

– Слушаюсь, товарищ ст. л-нт, – отрапортовал я и потом крикнул, – Матвейчук, Чеботарёв и Печенюк ко мне!

Если перефразировать известную русскую пословицу, то можно утверждать, что разведчика тоже ноги кормят. Да, у разведчика должны быть сильные, крепкие и быстрые ноги. Сколько раз за эту войну они выручали меня. И вот сейчас нам предстоит пробежать эти два километра туда и два километра обратно. На всякий случай я отдал карту с маршрутом ст. л-ту, сейчас она ему будет нужнее, чем мне. «Полчаса туда, полчаса обратно» – прикидывал я мысленно – «Через час должны быть снова здесь». По той же извилистой дороге без приключений мы добрались до перешейка и нашли Ивана Прокопьева лежащим у дерева и посылающим одну очередь за другой из автомата в сторону противника.

– У них там укрепления, траншеи, блиндажи. Это мы установили точно, – сказал он.

– Ты что так палишь, патронов не жалеешь? – вместо ответа сказал я сердито. На самом деле, зачем впустую стрелять? Разбазаришь их впустую, а где и когда пополнишь? Впереди-то Берлин!

Прокопьев не обиделся на моё замечание, он только усмехнулся: – Беречь, конечно, надо, но только не всегда.

– Ст. л-нт приказал, оставить перешеек и всем перебраться к нему, Мы там вперёд немцев траншею заняли и шоссе оседлали. Понял? Пусть немцы думают, что они напугали нас, а мы зайдём в это время к ним с тыла. Вот он покажет, где находится ст. л-нт. – проговорил я, указывая на Петра Матвейчука.

– А ты куда?

– На встречу с Чернышевым, его тоже надо туда завернуть.

– Чего его встречать, когда он на подходе.

Это сообщение обрадовало меня. Батальон майора Чернышева я встретил буквально в сотне метров от разведчиков из группы Ивана Прокопьева и доложил ему результат нашей разведки и решение ст. л-нта. Сначала Чернышев не хотел делать крюк вокруг озера, но узнав, что фашисты на перешейке сидят в хорошо оборудованных окопах и неизвестна их численность, принял предложение разведчиков. Я выслал вперёд всю группу разведчиков, а сам остался с Чернышевым и благополучно привёл передовой отряд на шоссе. К этому времени Фараонов с разведчиками вёл бой с наседающими фашистами, которые хотели занять «свои» траншеи. Батальон Чернышева решил исход этого неравного для разведчиков боя. Фашисты были рассеяны по лесу, и путь на станцию был открыт.

Забегая вперёд, скажу, что здесь, по берегу озера Гаман, проходила укреплённая полоса обороны противника под названием «Внешний Берлинский оборонительный обвод». Но боя на ней не получилось: фашистские войска не успели занять её вовремя, и мы опередили их. А может быть, у фашистского командования просто не было этих самых войск.

– Ну как, целый? – спросил меня Фараонов, когда я подошёл к нему, шагавшему по тракту впереди всех разведчиков.

– Как видите, товарищ ст. лейтенант, целый и невредимый, – ответил я, польщённый, что ст. лейтенант проявил обо мне заботу.

– Да не ты, а фотоаппарат?

Я смутился своей недогадливости и стал осматривать фотоаппарат, который всё это время болтался у меня на шее. Честно скажу, что в этой суматохе я забыл о нём, а вот Фараонов помнил.

– Целый, товарищ ст. л-нт, фотографировать можно.

– Береги. До Берлина осталось не так уж много, видишь, как он полыхает.

Передовой отряд 210 стрелкового полка под командованием майора Г.М. Чернышева в 3.00 21 апреля 1945 года без боя занял станцию Тифензее. На станции было много немецких солдат, которые поспешно грузили железнодорожные вагоны. Я тут же допросил одного из взятых на станции в плен немецких солдат и выяснил, что в селе Фройденберг, которое находилось в трёх километрах северо-западнее станции, обороняется большое немецкое воинское подразделение. Чернышев выслушал моё сообщение и сказал:

– Ну и пусть обороняется, а нам надо поспать. – И он отдал команду на отдых.

Разведчики разместились в большом жилом доме в центре посёлка. Хозяева сбежали, бросив весь свой домашний скарб.

– Всем спать, – приказывает ст. л-нт, забираясь в широкую двухспальную кровать с перинами. – Завтра вступаем в Берлин.

– Сегодня, товарищ ст. л-нт, – поправляет его Алексей Волокитин, поглядывая на часы. – Уже светлеет.

– Тем более! – бормочет ст. л-нт, засыпая.

Я тоже улёгся в другую кровать, стоявшую в углу прихожей комнаты. Полевую сумку, электрический фонарик и фотоаппарат я положил на стол, стоявший рядом с кроватью у окна, и на всякий случай задёрнул занавеску. Автомат, гранаты и запасной диск, как обычно, положил под подушку, так надёжнее.

Разведчики затихают, постепенно смолкают разговоры, погасли папиросы, и дом наполнился храпом и посвистыванием. Я засунул голову между двумя подушками и заснул сразу, уставший и голодный с надеждой, что Николай Кузьмин к утру найдёт нас и привезёт нам завтрак.

Вдруг раздался мощный сотрясающий удар, земля вздрогнула и зашаталась, а сверху посыпались куски штукатурки. Мне показалось, что дом покачнулся и рушится. Взрывной волной меня сильно ударило головой о кирпичную перегородку, кровать вместе со мной отнесло в противоположный угол прихожей и ещё раз стукнуло о стенку. Я обхватил голову и, ничего не понимая, вывалился из кровати и на четвереньках пополз по полу, не зная куда. В ушах стоит несмолкающий сильный звон, который заглушает все остальные звуки. В глазах, сменяя друг друга, плывут разноцветные круги и полосы, а на виски давит страшная тупая боль и мне кажется, что эта боль вот-вот раздавит мою голову. Не слышу, а чувствую своим телом, что земля содрогается от взрывов, и я каким-то шестым чувством понимаю, что рядом рвутся тяжёлые снаряды или авиационные бомбы.

Сколько прошло времени от близкого взрыва, который оглушил меня, не знаю, но когда, пришёл в себя, то обнаружил, что сижу в той же самой прихожей, но под кухонным столом и с подушкой на голове. Несмотря на моё глупое и плачевное положение, мне всё же стало смешно над собой и я криво, превозмогая боль, улыбнулся. Скорее сбросил с головы подушку, чтобы никто из разведчиков не увидел её, ведь засмеют потом, и вылез из-под стола. В комнате, наполненной дымом, пылью и разлетевшимся пухом от разорванных перин и подушек, никого не было, все разведчики убежали в подвал. Оконные рамы были выбиты и валялись на полу. Стол, на который я сложил на ночь свои вещи, был перевёрнут, полевая сумка пробита осколком, а фотоаппарат валялся в дальнем углу прихожей. Я поднял его и ужаснулся – он был изуродован до неузнаваемости.

В прихожую вбежал Фараонов, а за ним и остальные разведчики. Они обступили меня.

– Целый? – с тревогой в голосе спросил капитан.

– Разбит вдребезги, вот посмотрите, – сказал я, протягивая капитану груду металла вместо фотоаппарата.

– Да не фотоаппарат, а ты? Мы все в подвал сбежали, а ты почему здесь остался? Ишь, какой храбрый нашёлся! – с возмущением отчитывал меня Фараонов, бесцеремонно ощупывая мои ноги, руки и грудь. Я быстро оделся, подхватил свой автомат, который не пострадал от взрыва, и вышел на улицу. Прямо перед домом зияла огромная воронка от разорвавшейся авиабомбы. Массивные каменные стены дома выдержали и спасли нас от неминуемой гибели. На улицах посёлка было много разбитых повозок, валявшихся лошадей со вспоротыми животами. Санитары спешно подбирали раненых красноармейцев и тут же на улице оказывали им первую помощь. Было уже светло и в небе резвились наши истребители.

В этот день, то есть 21 апреля 1945 года примерно в 18.00 местного времени разведчики во главе передового отряда с боями подошли к границе Большого Берлина. Наконец-то, мы добрались до заветной цели – до самой столицы фашистской Германии или, как тогда было принято говорить, до «логова фашистского зверя»! У въезда в небольшую улочку с одноэтажными домами, дворы которых утопали в цветах сирени, стоял невысокий столбик, на котором красовалась табличка с надписью «Берлин». Каждый разведчик с улыбкой подходил к этому столбику, трогал его руками, становился в позу, удобную для фотографирования, но сделать не удалось ни одного снимка, не чем. Но об этом никто из нас не пожалел. Фотоаппарат был исковеркан, а мы фотографы, Иван Горшков и я, были целыми. Такого исхода никто не ожидал, и такой вариант не был предусмотрен даже нашим мудрым старшим лейтенантом.

15 С белым флагом в руках

Парламентёры! Это смелые и мужественные воины, часто идущие на верную гибель, чтобы спасти тысячи жизней. Чем ближе Победа, тем чаше стали попадать в окружение немецкие части. Иногда большие, иногда маленькие. Разгром окружённых группировок врага неминуем и чем дольше они сопротивляются, тем больше несут потерь в живой силе. Наше командование во избежание не нужной гибели немецких солдат, руководствуясь гуманными соображениями, посылает к фашистам своих парламентёров. Обычно это небольшая в три-четыре человека группа людей во главе с опытным офицером. Как правило, в неё включается переводчик или офицер, знающий немецкий язык. С белым флагом в руках, без оружия, на виду у наших и фашистских солдат парламентёры идут в расположение врага. Встречали их фашисты по-разному. Иногда безжалостно по-зверски расстреливали их ещё на нейтральной полосе, не подпуская к своим окопам. Иногда встречали на подходе к окопам, завязывали глаза и доставляли к своему высшему командиру, который был вынужден вступить с ними в переговоры.

В конце апреля 1945 года мне, как полковому переводчику, тоже довелось в составе небольшой группы парламентёров идти в занятый фашистами костёл и вести с ними переговоры об их капитуляции.

Как это происходило, ты узнаешь, если прочтёшь ниже напечатанный рассказ.

25 апреля 1945 года войска двух фронтов – 1-го Белорусского и 1-го Украинского соединились у небольшого немецкого городка Кетцин, взяв в кольцо столицу фашистской Германии. Наша 82-ая стрелковая дивизия, пройдя по северным окраинам Берлина, форсировала реку Хавель и 26 апреля 1945 года с двух сторон – с севера и запада вплотную подошла к западному пригороду Берлина – городу Шпандау. В этот же день, примерно, в 20 часов по местному времени начался штурм этого города. 210 стрелковый полк наступал с запада на восток, сжимая кольцо окружённой группировки. Всю ночь с 26 на 27 апреля 1945 года на улицах Шпандау шли ожесточённые бои. Фашисты сопротивлялись неистово, зная, что они защищают свою столицу. Каждый городской квартал, каждый дом, которые они превратили в укрепления, каждый подвал, чердак и даже лестничную клетку приходилось брать с боем, а иногда и штурмом.

Разведчики полка действовали на главном направлении и продвигались вперёд по одной из центральных улиц. Улица была широкой и хорошо простреливалась, поэтому разведчики были вынуждены продвигаться через дворы и жилые дома, врывались в них через окна и двери иногда и через проломы в стенах. Немцы хорошо приспособили каждый угловой дом для обороны, заложив в нём окна мешками с песком и установив в них пулемёты и даже небольшие пушки. С чердаков били снайперы, которых приходилось в прямом смысле слова выкуривать из их гнёзд.

Разведчики во главе со старшим лейтенантом Фараоновым только что выбили фашистов из небольшого одноэтажного магазинчика на поперечной улице города и засели в нём. Фараонов позвал меня и сказал:

– Возьми кого-нибудь из разведчиков, поднимись на пятый этаж дома, – при этих словах он кивнул головой на жилой пятиэтажный дом, который мы только что покинули, – и посмотри, что там впереди нас темнеет, и откуда сейчас стреляют фашисты. Отсюда ничего не видно, а потому и ничего не поймёшь. Понял? Выполняй.

Рядом со мной оказался разведчик Анатолий Горбаток, который слышал приказ старшего лейтенанта. Я не стал повторять, а только легонько ткнул его кулаком в плечо и начал отползать назад. Через пролом в стене, сделанный немцами взрывом фаустпатрона, мы спустились в подвал жилого дома и по низу вышли на лестницу. В полной темноте мы бегом поднялись на верхний этаж. Бежали вверх уверенно, так как знали, что дом не имеет больших разрушений, и что в нём нет фашистов. Я нащупал дверь и прикладом автомата начал её вышибать. Мы знали, что сейчас, во время боя, все мирные жители скрываются в подвалах, и в закрытых квартирах никого нет.

Вдруг я неожиданно для себя услышал по ту сторону двери щелчок задвижки. Дверь приоткрылась. Я вставил автомат в щель, и держа палец на спусковом крючке, крикнул:

– Руки вверх!

В дверях стоял человек в очках и в домашнем халате. Падавший на него со стороны спины из комнаты слабый свет освещал его плечи, лысую голову и очки.

– Я не солдат и оружия у меня нет, чего вы хотите? – сказал он по-немецки спокойно, и как мне показалось, недовольно.

– Солдаты в доме есть? – спросил я тоже по-немецки.

– В доме – не знаю, а в моей квартире их нет.

– Тогда разрешите нам войти, – сказал я, делая шаг вперёд.

– Проходите, – сказал немец и посторонился, пропуская нас в обширную прихожую.

Появление нас – русских солдат с автоматами в руках, как мне показалось, не удивило хозяина квартиры, а наоборот, он вроде бы ждал нас и вот дождался. Он неторопливо закрыл дверь на защёлку и прошёл вглубь квартиры, не приглашая и не останавливая нас. В комнате, богато обставленной дорогой мебелью с картинами и коврами на стенах, с люстрой, свисающей с потолка, но не горящей огнями, было много народу, в основном, женщин и подростков. Они сидели на диване и стульях, а при нашем появлении встали и устремили на нас внимательные взгляды. Чувствовалось, что это была не типичная немецкая семья. На большом столе в центре комнаты в бронзовом старомодном подсвечнике горела единственная миниатюрная низковольтная электрическая лампочка. Я знал, что такими лампочками, питающимися от батарей и аккумуляторов, пользовались немецкие семьи, когда электросеть не работала. Все окна и двери, естественно, были плотно зашторены.

– Почему Вы и Ваша семья не в бункере? Это опасно, на улицах города идёт бой, – сказал я.

Хозяин квартиры, маленький сухонький старичок с лысой морщинистой головой, вынул руки из глубоких карманов бархатного халата, поправил очки и, не глядя на меня, неохотно ответил:

– Мы никогда не прятались в убежище. Даже во время сильных английских налётов.

– Почему?

– Скорее всего, из-за принципа. Если уж суждено умереть, то это лучше сделать в собственном доме, чем в душном подвале.

Я подошёл к балконной двери, дёрнул её за ручку и сказал резко:

– Погасите свет и откройте эту дверь.

– Там никого нет, там балкон.

– А мы никого не ищем, нам нужно выйти на балкон, только и всего, – ответил я с улыбкой.

Хозяин с трудом нашёл ключ в какой-то резной шкатулке, долго возился с разборкой светозащитного затемнения, и, наконец, открыл нужную нам дверь, предварительно выключив электролампочку.

Мы с Анатолием Горбатюком вышли на открытую площадку и увидели с большой высоты распростёршийся перед нами город. В глаза бросилось огромное играющее разноцветными огнями зарево над Берлином, который был впереди нас на расстоянии четырёх-пяти километров. Снизу долетали звуки ночного боя – грохотали автоматные и пулемётные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, ухали сорокапятимиллиметровые пушки, которые артиллеристы выкатили на прямую наводку. То тут, то там, вспыхивали и гасли яркие точки – ночную тьму в разных направлениях пересекали пунктирные линии трассирующих пуль.

Я обратил внимание на возвышавшуюся впереди по нашему движению тёмную громадину каких-то строений.

– Что же это такое? – сказал я, указываю Анатолию на эти строения.

– Это один из корпусов завода «Сименсверке», – услышал я позади себя голос старика. Оказывается, он тоже вышел на балкон, хотя я этого не заметил.

– Завод этот действующий? В нём есть рабочие?

– Нет. Он разбит американской и английской авиацией, людей в нём нет, одна охрана.

– А это что там, вдали блестит и светится? – спросил я у старого немца, указываю пальцем на серебристую ленту. Я догадался, что это такое, даже знал почти точно, но мне хотелось, чтобы немец подтвердил эту мою догадку.

– Это река Хавель, а за ней сразу же начинается Берлин, – охотно ответил он.

– А что темнеет вон там, в узком месте на берегу Хавеля?

– Это крепость. Или её ещё называют цитаделью. Это старинное мощное укрепление.

Я хотел задать немцу ещё несколько вопросов, но в этот момент поблизости раздался хлёсткий удар, и всех нас обсыпало кусочками битого кирпича и пылью. Это ударилась в стену дома немецкая разрывная винтовочная пуля.

– Товарищ старшина, фашисты нас заметили и обстреливают! – предупредил Анатолий Горбатюк, прячась за массивные перила.

– Что вы делаете? Немедленно прекратите курить и бросайте сигарету! – возмутился я, заметив, что старик стоял на балконе с зажжённой сигаретой. – Идите в дом и закройте дверь.

– Это немецкий снайпер, – опять сказал я. – И бьет он вон из того трехэтажного дома, что напротив нас.

– Точно фашистский снайпер. Сколько их здесь? Надо немедленно доложить о нем капитану, – сказал я, – бежим вниз, нам здесь делать больше нечего.

В комнате было темно, я плотнее прикрыл балконную дверь, включил электрический фонарик, направив луч света в пол, чтобы никого не обидеть своей бесцеремонностью и сказал:

– Мы уходим, извините за вторжение. Будьте осторожны, из противоположного дома бьет фашистский снайпер.

– Ничего, ничего, пожалуйста, – ответил старик и поспешно открыл нам входную дверь.

Подвал дома был уже забит солдатами нашего штурмового отряда. Разведчиков мы нашли в том же магазинчике. Рядом со старшим лейтенантом Фараоновым лежал капитан Л.П. Трембак, заместитель командира штурмового отряда и оба в бинокли смотрели на противоположную сторону улицы. Видимо, они обдумывали план наступления. Я доложил Фараонову о результатах разведки, предупредил, что впереди полуразрушенные корпуса завода и доклад свой закончил так:

– Товарищ старший лейтенант, на чердаке дома на противоположной стороне улицы сидит фашистский снайпер и ведет прицельный огонь. Его надо обязательно уничтожить, а то во время штурма он убьет немало наших бойцов.

Пока Фараонов обдумывал мои слова и пытался рассмотреть место, где засел снайпер, я некоторое время боролся с собой, потом неожиданно для себя выпалил:

– Разрешите это сделать мне, ведь я точно знаю, где он скрывается. А в помощь прошу взять вот его – Анатолия. Он тоже в курсе дела.

Фараонов вроде бы и не слышал моих слов, о чем-то тихо разговаривал с Трембаком, но потом вдруг, как это часто с ним случается, резко, даже сердито, как будто я был в чем-то виноват, выпалил:

– Давай, действуй! Даю тебе полчаса, пока вот капитан не начал еще наступление.

Я попросил у ребят еще две гранаты, засунул их в боковые карманы своей длинной комсоставской шинели, кивнул головой своему напарнику Анатолию Горбатюку, и мы вместе стали выбираться из магазинчика.

На глазах своих товарищей даже умереть не страшно. Страшно другое – не выполнить задания, на которое ты же сам напросился. На меня вдруг напала минута малодушия и я даже мысленно стал ругать себя за свой длинный язык. «А вдруг я не справлюсь с этим фашистом?» – подумал я, и мне стало не по себе. Я стал себя уверять и успокаивать, что фашистский снайпер так увлечен своими делами, что не заметит, как я подберусь к нему с тыла. Самое главное сейчас – найти дорогу на чердак. Незаметно у меня прошли слабость и неуверенность, и я стал думать, как лучше и незаметнее подобраться к дому, в котором сидел снайпер.

Здесь внизу на мостовой улице, по которой мы сейчас ползли, оказалось светлее и виднее, чем там, на балконе пятого этажа. А может быть это уже рассвет? Ведь скоро наступит утро 27 апреля 1945 года.

Еще издали, рассматривая этот дом, я убедился, что он действительно кирпичный, трехэтажный с большими высокими окнами, но не жилой, как я предполагал раньше. На фронтоне его парадного входа виднелась вывеска, но разобрать надпись было невозможно. Видимо, в этом доме размещалась какая-то контора или бытовая мастерская. А это значит, что все ходы и выходы из него хорошо и надежно закрывались. В нем нет привычных лестничных клеток и маршей, по которым я собирался пробраться на чердак. Моя задача усложнялась.

Мы без особого труда переползли улицу и оказались у стены соседнего дома. Выглянув из-за угла, я долго наблюдал, чтобы уточнить, откуда бьет фашистский снайпер. И мне это удалось. Крыша трехэтажного дома, так же как и всех остальных, была очень крутой и покрыта красной черепицей. Из чердачных комнат через черепицу выходили четыре окна в виде небольших флигельков. Из такого флигелька, третьего по счету и стрелял фашистский снайпер. Оба дома и тот, в котором засел фашист, и другой, у стены которого мы сейчас затаились, выходили друг на друга глухими торцевыми стенами, поднимающимися до самого конька крыши. Я заметил, что внизу к торцевой стене соседнего дома была сделана небольшая, одноэтажная, застекленная со всех сторон, пристройка. А по стене была проложена пожарная лестница, которая наверху оканчивалась не то площадкой, не то балконом с дверью на чердак. Я обрадовался такой находке, хотя понимал, что подниматься по этой лестнице рискованно и опасно. Но другого выбора у меня не было.

– В случае чего, прикрой, – сказал я моему напарнику и перебежал к пристройке. Я заглянул через стекло вовнутрь, но было темно, и я ничего там не обнаружил. Пришлось еще раз перебежать на другую её сторону и по водосточной трубе подняться на крышу этой пристройки. Через некоторое время Горбатюк повторил мой путь и оказался на крыше рядом со мной.

– Видишь окно? – указал я ему на торец соседнего дома, у которого мы только что были.

– Вижу.

– Если заметишь в нем какое-нибудь движение, стреляй сразу. Только из этого окна, единственного на всей стене, фашисты могут снять меня с лестницы. Конечно, если они там есть. Понял? И еще, обратно я буду возвращаться другим путем, постарайся найти меня и встретить.

– Добро, – ответил Горбатюк и лег за высокий козырек входа.

Только теперь я обнаружил, что пожарная лестница, проложенная по стене дома, почти на два метра не доходила до крыши пристройки. Я смог только дотянуться и взяться обеими руками за ее нижнюю ступеньку, но подтянуться и залезть на нее я не сумел. Мешала тяжесть оружия и боеприпасов. Я позвал Горбатюка, который подставил мне свои плечи и помог забраться на металлические прутья лестницы. Дальше дело пошло проще, я быстро поднимался наверх, но постоянно чувствовал, что в любой момент может раздаться автоматная или пулеметная очередь или даже одиночный винтовочный выстрел и я камнем свалюсь с этой высоты на крышу пристройки. Но когда я на несколько секунд замирал на лестнице, обхватив холодный металл обеими руками, чтобы перевести дыхание, я с тревогой смотрел на это единственное тёмное окно на торцевой стене соседнего дома. Мои силы быстро таяли, и подъём резко замедлился. Я чувствовал, что фашисты могут меня и не заметить, потому что громада соседнего дома заслоняла собой всю торцовую часть дома и отбрасывала тень от берлинского зарева. Но, когда я всё же поднялся на верхнюю площадку, то стал, как мне показалось, виден со всех сторон. Тень от соседнего дома уже не доставала до этого места. Выбравшись на площадку, я толкнул ногой дверь на чердак, но она оказалась запертой. Я толкнул её ещё сильнее – никакого эффекта. Внутри у меня всё похолодело. Некоторое время я стоял в полной нерешительности, не зная, что делать и что предпринять и ужас моего положения стал медленно заползать в мою душу. Я понимал, что воспользоваться гранатой для взрыва двери, я не могу, потому что мне самому некуда спрятаться от её осколков. Кроме того, фашистский снайпер услышит взрыв, поймёт в чём дело и примет меры. Внезапность моего нападения будет раскрыта. Что же мне делать?

«Спокойно, возьми себя в руки и помни, что нет безвыходного положения, а есть безвыходные люди» – прошептал я, как молитву, наставление старшего лейтенанта. Я прислонился спиной к двери, чтобы осмотреться и подумать о своём положении и почувствовал, что дверь не заперта плотно, хлопает от моих толчков спиной. Я внимательно осмотрел зазор между дверью и косяком и понял, что держит её не замок или защёлка, а что-то тяжёлое и массивное, чем она подпёрта изнутри. Мне удалось просунуть в щель ствол автомата и, воспользовавшись им как рычагом, нажал на приклад. Дверь подалась, внутри чердака что-то заскрипело и образовалась широкая щель, в которую я уже просунул приклад автомата. Мне удалось раздвинуть дверь настолько, что в неё пролазила моя голова, а дальше, сколько я не старался, ничего сделать не мог. Дверь не поддавалась больше ни на один миллиметр. Мне ничего не оставалось делать, как снять с себя ремень и шинель и обвешанные на мне гранаты и запасной диск. Ещё в детстве я уяснил на собственном опыте, что если в какую-либо дыру или щель пролазит твоя голова, то при определённом умении и ловкости ты можешь пролезть и сам. Действительно, мне удалось с трудом протиснуться в эту щель, затащить на чердак своё имущество и снова одеться. В чердачной комнате было темно, только оранжевым слабым светом выделялось небольшое оконце, первое по счёту, а фашист стрелял из третьего. Значит, если на чердаке комнаты, то мне нужно пройти ещё две двери. Следующая дверь оказалась не запертой, и я через неё проник в соседнюю комнату, открыл ещё одну дверь и увидел его. Точнее говоря только его зад и ноги. Туловище и голову фашистского снайпера закрывала круто поднимающаяся вверх черепичная крыша. Фашист почти наполовину влез в оконный флигелёк и опирался ногами на подставленный ящик. Раздался гулкий выстрел, и я увидел, как ещё дымящаяся гильза упала к его ногам. Этим выстрелом фашистский снайпер наверняка подстрелил кого-то из наших бойцов. Меня охватила непонятная ярость, я даже почувствовал дрожь в руках, захотелось броситься на фашиста, схватить его за горло и задушить своими руками. Но я сдержался, справился с охватившим меня волнением и заставил себя, как учил старший лейтенант, действовать разумно и последовательно. Я вытащил из кармана две гранаты и бросил их одну за другой под ноги фашисту, а сам спрятался за широкую дымовую трубу. С небольшим промежутком прогремели два взрыва. Дверь, через которую я бросил гранаты, была выбита взрывом, часть крыши проломанной и куски черепицы обрушились на пол чердака. Вся комната наполнилась едким дымом. Для страховки я бросил в заполненную дымом комнату ещё одну гранату и после её взрыва, забежал в комнату и увидел лежащего на полу мёртвого фашиста. Поодаль валялась его винтовка. Плетёная корзина лежала на боку, из неё выкатились на пол побитые и целые бутылки, хлеб, и консервные банки. Фашист, видимо, обосновался на чердаке надолго. Но я ему помешал. Я быстро поднял винтовку и, задыхаясь от дыма, стал искать выход из чердака. С трудом я отыскал его, но ещё труднее было сдвинуть с закрытого люка громоздкий деревянный шкаф, которым фашист забаррикадировал чердак. Подняв железную крышку люка, я спустился по винтовой лестнице на третий этаж, по парадному порталу сбежал на самый низ. Очередью из автомата разбил большое витринное стекло и вылез через него на улицу. Здесь я сразу же увидел бегущего навстречу мне Анатолия Горбатюка.