Хайне Гельберг
По нам не плачут
20. (09.2014)
Я не знал, как сказать Ваньке о том, куда делся Костян. За прошедшую неделю я прокрутил в голове десятки диалогов, но так и не придумал способа донести до него как-нибудь помягче тот факт, что на этот раз его брата забрали надолго, и мы даже не знали куда.
Сначала я говорил Ваньке, что Костян скоро вернётся, что он занят поисками денег, но Катька со мной была не согласна.
– Нельзя врать детям, – прошептала она, когда мы сидели по разные стороны от спящего ребёнка.
– Почему?
– Они тебе верят, – просто ответила Катька.
Я поёжился от её ответа. Я уже давно забыл о том, каково это – верить людям. Да и Катька, наверное, тоже. У всех нас слишком рано отняли детство, и, видимо, Катьке хотелось, чтобы хотя бы малая его часть всё же осталась в Ваньке. А я об этом даже не подумал.
– Тогда придумай что-нибудь сама, – попросил её я.
– Хорошо.
Мы замолчали, и спустя несколько минут меня склонило в сон. Глубокий и долгий сон, в котором я снова видел море. Я плавал на волнах, отражающих россыпь солнечных лучей, когда кто-то разбудил меня, несильно потрепав по плечу.
– Сань, а где Катька?
Я отмахнулся от Ваньки, ответив что-то невнятное, но он не отстал.
– Где Катька? – он начал хныкать и трясти меня ещё сильнее. У него снова начиналась истерика, а я совсем не хотел просыпаться.
– Она скоро вернётся, – неуверенно сказал я, наплевав на Катькино мнение о вранье детям. – Нам нужно подождать её немного.
Ванька нахмурился, шмыгнул носом и заявил:
– Я есть хочу.
Это была проблема. Еды у нас не было, и без Костяна раздобыть её было проблематично. Хотя я и сам с радостью съел бы что-нибудь.
– Давай лучше ещё поспим? – я предложил ему эту бредовую идею в надежде как минимум на две вещи: на то, что к нашему пробуждению вернётся Катька, и на то, что она принесёт с собой что-нибудь поесть.
Но Катька вернулась только утром, зато с едой, как я и предполагал. Всю ночь я ждал её возвращения и не мог нормально уснуть по причине того, что Ванька пинался во сне с силой, не свойственной восьмилетнему ребёнку. Хотя, возможно, у них с Костяном это было семейным.
Тем не менее, Катька уже была с нами. Она даже вытащила пачку пельменей с надписью «красная цена», и мне казалось, что прошла вечность, пока она их варила. И когда Катька сняла кастрюлю с огня, мы все набросились на неё с какой-то необъяснимой яростью. Мы глотали эти пельмени, практически не жуя; они обжигали язык и горло сильнее любой, даже самой палёной водки.
И только когда мы доели всё до конца, я спросил у Катьки, где она была.
– Ты сам просил что-нибудь придумать, – ответила она, поглаживая по волосам Ваньку, прильнувшего к ней с того момента, как она появилась в конуре.
– И что?
Катька вздохнула. Посмотрев на меня глазами побитой собаки, она тихо сказала мне:
– Угадай.
Внутри меня всё съёжилось. Не от её слов, и даже не от тона, которым она произнесла их, но от осознания того, что за ними скрывалось. Я догадывался о её способе решить проблему Костяна, ведь Катька практически всегда бросалась во все тяжкие, лишь бы, по её мнению, «всё было хорошо». Но тогда мне отчего-то стало трудно дышать. И я всё же осмелился задать ей вопрос, который крутился у меня на языке:
– Ты опять ходила к нему?
Мой голос даже слегка дрогнул, но Катька ничего не ответила. Она молча протянула мне бумажку с адресом, где держали Костяна. Я сжал её в кулаке и прижал руки к лицу. Я сказал ей:
– Спасибо.
Катька снова ничего не ответила. Она молча гладила Ваньку по волосам минут десять, после чего всё же решила меня спросить:
– Так ты пойдёшь?
– Да надо бы. Надо Ваньку к нему отвести, он скучает, наверное.
Катька улыбнулась. Её проницательности хватило сполна, чтобы понять, что я переживал за Костяна не меньше, чем все остальные, и что я отчего-то не хотел себе и кому-либо ещё в этом признаваться.
– Завтра?
– Можно и завтра.
– Тогда спроси об этом Ваню.
Я кивнул ей в знак согласия. Я не знал, что сказать Костяну при встрече, и пустят ли нас к нему вообще. В глубине души я надеялся на то, что у Катьки уже был план, как исправить ситуацию и вернуть нашу жизнь в прежнее русло, где мы остановились на безумной идее найти себе крышу над головой. И я так привык полагаться на Катьку, это стало для меня настолько естественным, что даже совесть во мне практически не скулила. Я оправдывал себя тем, что у неё было больше опыта в общении с людьми и в решении всяких проблем. При этом я старался упускать из виду все причины, по которым этот опыт был приобретён. А тем временем Катька меня ни разу не подводила.
Она легонько потрясла Ваньку за плечо, чтобы он выпал из дрёмы, и когда он приоткрыл глаза, я сказал ему:
– Завтра мы увидимся с Костяном.
Ванька вылупил на меня свои серые глаза, но ничего не ответил.
– Не хочешь? – спросила Катька.
– А сегодня он разве не придёт?
Ванька нахмурился, явно ожидая положительного ответа, но по совету Катьки я решил не врать ему слишком сильно, и поэтому ответил, что у него ещё были дела, которые он был обязан доделать ради всех нас.
– Какие дела? – Ванька посмотрел на меня с подозрением и поджал губы.
– Он не сказал, – пришла на помощь Катька.
– А что мы сегодня будем делать? – не отставал ребёнок.
– Я тебе почитаю, а Саша пока за водой сходит, идёт?
Я мысленно поблагодарил Катьку за участие и с радостью стал частью её плана, взяв вёдра и отправившись к берегу. Я сделал четыре круга, чтобы наполнить водой старую бочку, – теперь именно она заменяла нам фильтр. После того, как Катька заработала себе аллергию, было решено отстаивать воду в вёдрах минимум два дня, прежде чем переливать её в бочку, если появлялась такая возможность, поэтому умываться мы стали ещё реже. Катька была очень расстроена из-за этого, но быстро смирилась, решив мыться где-нибудь в другом месте, чтобы не рисковать после приступа.
Когда я занёс вёдра в конуру, она уже дочитывала Ваньке «Кошкин дом», который я успел за последнее время выучить практически наизусть: это была единственная целая книжка, которую Катька читала Ваньке, в других явно не хватало страниц из начала или из середины. Причём сама книжка представляла собой несколько склеенных цветных глянцевых листочков, время от времени отлетающих от обложки из тонкого картона. Катька каждый раз старательно приклеивала листы обратно, но время брало своё: я знал, что очень скоро и этой книжке настанет конец.
С такими мыслями я сел рядом с Катькой и, подождав, пока она дочитает, спросил:
– А ты бы так смогла?
– Как – так?
– Как котята. Простить через столько лет…
– Я не знаю, – она аккуратно отложила склеенные листочки в сторону. – А ты?
– Не знаю, – в моём голосе проскользнула слабая неуверенность. – Наверное, не смог бы.
Катька хмыкнула. Она прекрасно знала, что мне просто некого было прощать. Я давно уже не надеялся встретить свою мать, более того, я сомневался, что смог бы узнать её в толпе людей на улице. Я, как мне казалось, ненавидел от всей души эту женщину, но, почему-то, не мог представить на её месте никого другого. Мне всего лишь хотелось, чтобы она вела себя так же, как вели себя мамы других детей, которых я видел в детском саду или в начальной школе. Но этого так и не случилось. Я рассказал Катьке о своём глупом детском желании, на что она мне ответила:
– Тогда я бы хотела мать, которая бы меня никогда не рожала.
Я посмотрел на Катьку, но так и не смог определить, была ли она серьёзна, когда произносила те слова.
– Что мы завтра будем делать? – я решил перевести тему.
–Сядем на метро и поедем.
– А потом?
– На автобус или маршрутку.
– А дальше?
– А дальше будем надеяться на лучшее.
С этими словами она сползла по стенке и, подложив кучу мелких тряпок под голову, завернулась в тряпки побольше. На улице становилось прохладно, особенно ночами, но труба над нашими головами всё ещё была холодной. Как правило, центральное отопление в городе включали к первому октября, значит, осталось чуть больше трёх недель до искусственного тепла. Это было утро пятого сентября, и мы встречали нашу третью осень в конуре.
21. (09.2014)
Утром, шестого, как Катька и говорила, мы вышли из дома и вместе с Ванькой направились к станции. Вагоны были наполовину пустыми, поэтому почти час мы ехали, сидя на мягких сидениях. После этой тряски мне хотелось немного размяться: я привык бóльшую часть времени находиться под землёй и пересаживаться с поезда на поезд, но такие долгие путешествия были редкостью для меня. И только я решил развеяться, как Катька схватила меня за локоть и потащила к эскалатору, чтобы оттуда привести нас на остановку и посадить в бело-зелёный автобус.
Катька сказала, что нам ещё долго ехать, поэтому, когда к нам подошла старая кондукторша с весьма миловидным лицом и недостающими зубами, Катька покорно передала за троих на проезд.
– А почему за троих? – поинтересовался я, когда кондукторша ушла. – Ваньку можно было бы провезти бесплатно, сэкономили бы сороковник.
– Ему уже девять, не вышло бы, – уверенно заявила Катька.
Я вздохнул. Пару недель назад мы собирались отметить Ванькин день Рождения, даже хотели потратить часть скопленных денег на маленький тортик с девятью свечками и поздравить его, как положено. Ванька родился второго сентября, и каждый раз к этому дню Костян готовил ему маленький сюрприз. Но в этот раз Костяна с нами не было, и после его ухода у нас с Катькой не осталось никаких моральных сил на проведение праздника, поэтому Ванькин день Рождения прошёл не ярче, чем остальные дни. Взамен мы пообещали, что отметим даже веселее, чем обычно, но когда его брат вернётся к нам. К тому же, я считал, что за возвращение Костяна можно было и выпить, поэтому я решил поделиться с Катькой своими соображениями, когда мы вернёмся домой.
Около полудня мы, наконец, доехали до какого-то небольшого городка, где, видимо, и находился Костян. Мы шли около километра, периодически спрашивая дорогу у прохожих, прежде чем перед нами нарисовалось блеклое, слегка обшарпанное здание, обнесённое по периметру высоким бетонным забором с двойной колючей проволокой.
– Это и есть тюрьма? – спросил я Катьку, и Ванька заметно занервничал.
– Нет, это, вроде, следственный изолятор, – ответила она, но я так и не понял разницы.
Я впервые так близко наблюдал подобный тип зданий, и что-то мне подсказывало, что я неплохо прожил бы свою жизнь и без подобных познаний. Я шёл за Катькой вдоль этого забора, и она привела нас к будке с турникетами, где сидел охранник лет тридцати. Катька что-то тихо сказала ему, протянув свой паспорт и какую-то бумажку, и красный крест на вертушке превратился в зелёную стрелку. Так мы оказались внутри. Охранник сказал нам ждать, пока к нам не подойдёт другой человек, который и приведёт нас к Костяну.
Мы прождали около семи минут и увидели нашего проводника – мужика неопределённого возраста с нахальной рожей. Он был очень крепким и, судя по выражению лица, не особо умным. За ним мы прошли по узкому коридору до пункта досмотра. Там нас по очереди обыскивали, сначала меня, затем Ваньку. Меня попросили вывернуть карманы и снять футболку. Охранник смотрел на меня с каким-то самодовольством, словно про себя он не раз повторял «смотрите, я лучше этих». Я подумал, чёрт с ним, в конце концов, главное, что он меня не трогал. Он сказал мне одеться, и я быстро нацепил на себя футболку, стараясь не забыть о том, что она была вывернута наизнанку. Следующим после меня зашёл Ванька, но он так быстро прошёл комнату, словно его не осматривали вообще. Катька вошла последней, и пробыла там минут пять, после чего вышла с отчётливым выражением брезгливости на лице.
Охранник что-то пробубнил в рацию, видимо, попросил его подменить, и повёл нас к Костяну по недлинному, но весьма извилистому коридору.
– На кой вам сдался этот псих? – охранник издевательски усмехнулся.
– Он не псих, – смело заявил Ванька и вцепился в мою руку, словно ища в ней защиты.
– А кто он? – охранник решил докопаться, и ему было абсолютно всё равно, стоит ли перед ним хрупкая девушка или же девятилетний парнишка. Я мысленно попросил Ваньку не обращать внимания на подобные выпады, но он меня не услышал. Он набрал в грудь побольше воздуха и выпалил, собрав в себе всю храбрость и гордость:
– Он мой брат.
Охранник рассмеялся и ничего не ответил. Тут уже не выдержал я. Мне не хотелось омрачать Катьке жизнь, но когда речь зашла о Костяне, я воспринял всё слишком лично. Я с вызовом посмотрел на охранника и спросил:
– А что здесь смешного?
Я почувствовал, как Ванькины пальцы вцепились в мою руку. Охранник на миг остановился.
– Да уж, и правда, смеяться не над чем…
– В смысле? – тупо спросил я.
– Сами скоро увидите.
Меня насторожили его слова, хотя я говорил себе не прислушиваться к тому типу. До конца коридора мы шли молча, причём мы с Ванькой плелись за Катькой, которая бесшумно семенила рядом с охранником.
– Пришли, – сказал он. – Сейчас приведут вашего красавчика. Ждите.
– Спасибо, – Катька вежливо намекнула ему, чтобы он ушёл, на что в ответ он фальшиво прокашлялся. Катька достала ещё один конверт, вздохнула и отдала его охраннику. – Большое вам спасибо. Дальше мы сами.
– Дальше сами, – повторил он, удаляясь.
И он закрыл за собой дверь. Мы остались одни в светлой комнате, посередине которой стоял старый деревянный стол с деревянными табуретками. Ванька побежал садиться, и когда он попытался пододвинуться к столу, мы заметили, что вся весьма скромная мебель была прибита к полу. Я не знаю, для чего это было сделано, но вместе с решётками на окнах те стены будто излучали безысходность. Атмосфера того помещения словно создавала дополнительные невидимые оковы, причём даже для тех, кто оказывался в нём в качестве посетителей.
Никто из нас раньше никогда не был в подобных заведениях, поэтому скованность и неловкость царили там наряду с отчаянием, только выражались они чуть ярче: Ванька без перерыва болтал ногами, Катька ёрзала на табуретке, и каждый молчал, видимо, представляя, какие слова будут сказаны при встрече с Костяном. Но долго ждать не пришлось: Костяна привели спустя минут пять после того, как мы оказались внутри, и, плюхнув его на стул, нам сказали:
– У вас есть пятнадцать минут. – Если будут проблемы, я за дверью.
Очередной охранник скрылся из поля нашего зрения, но неловкость никуда не исчезла. Я подумал, что пришла пора разрядить обстановку, и спросил у Костяна:
– Ну что, ты как?
Он нервно посмотрел на меня и, чуть приблизившись ко мне, тихо ответил:
– А ты догадайся.
И он вытянул вперёд руки, закатал рукава на серо-голубой рубашке, и Катька ахнула. У Костяна на месте сгибов рук красовались тёмно-лиловые синяки, плавно переходившие в гематомы, причём явно виднелись следы от уколов.
– Зачем это? – Катька боялась смотреть на его руки, но перевести взгляд на его лицо ей было ещё страшнее.
– Развлекаюсь, – язвительно бросил Костян, но, заметив выражение наших лиц, просто ответил: – чтобы я успокоился.
Катька промолчала, да и я не знал, что ему ответить.
– А что ты сделал? – Ванька, наконец, подал голос, и мне казалось, что он вот-вот расплачется. Только тогда Костян пришёл в себя и виновато посмотрел на брата:
– Охранников покусал…
Я понимал, что смешного во всём этом было мало, но отчего-то заржал в голос. Такое поведение было целиком и полностью в стиле Костяна, и, когда я представил себе подобную картину, мне показалось, словно он снова был с нами. Меня немного развеселило даже то, как он отреагировал на вопрос своего брата. Но Катьке, в отличие от меня, смешно не было. Она резко оборвала мой хохот простым вопросом, задать который ни у кого из нас больше не хватало смелости:
– И что дальше?
– Что? – недоумённо спросил Костян.
– Что ты дальше будешь делать?
Костян помолчал немного.
– Посижу немного, да выпустят, – протянул он после неловкой паузы. – В конце концов, всегда отпускают.
– Конечно выпустят, – согласилась Катька. – Только на этот раз ты двумя неделями не отвертишься.
– Да ну?
– Ты просто не понимаешь, насколько ты вляпался…
– Слушай, я же не в первый раз в ментовке, так что не лечи меня. Всё будет нормально, пару дней ещё тут поторчу, и вернусь.
Терпение Костяна начинало стремительно испаряться, и с Катькой происходило то же самое. Мы с Ванькой могли лишь наблюдать за ними, но нам обоим было не по себе. Несколько секунд напряжение начало казаться осязаемым, и в конце концов Катька сорвалась и буквально зашипела:
– Ты совсем идиот?! Ты же в этот раз не бухло из магазина вынес! А что, если ты тут на год застрянешь?!
Я впервые видел Катьку в таком состоянии. Я следил за их пререканиями, как за теннисным мячиком: я вертел голову из стороны в сторону, наблюдая, как колкости Костяна отскакивали упрёками от Катьки и ударялись о мои барабанные перепонки. Игра была окончена после того, как Костян признал своё поражение:
– Ну ладно, допустим, я отсижу тут год, а потом выйду. Тут хотя бы кормят три раза в день, да и зимой от холода здесь не сдохнуть.
Было понятно, что последнюю фразу он сказал назло Катьке, но зацепило всех. Лично я захотел разбить ему нос, Ванька ещё раз разреветься, но Катька сделала хуже. Она встала со стула, подошла к двери и громко позвала охрану. Когда в замке заскрежетал ключ, она повернулась и тихо сказала Костяну на прощание:
– Я надеюсь, когда-нибудь ты всё-таки начнёшь думать о ком-то, кроме себя.
После чего, оставив его на меня и Ваньку, Катька вышла из комнаты.
– У вас три минуты, – напомнил охранник, закрывая за Катькой дверь.
– Костян, – проныл Ванька, – а что нам теперь делать?
– Я скоро выберусь отсюда, обещаю, – Костян протянул руки, но рукава уже были опущены до конца. – Иди ко мне?
Ванька в тот же миг бросился к брату, вцепившись в него мёртвой хваткой.
– Ты странно пахнешь, – заметил он. – Как-то совсем непривычно…
– Наверное местным мылом, – Костян пожал плечами и повернулся ко мне. – Слушай, извинись за меня перед Катькой, может, вместе мы что-нибудь придумаем…
– А что мы можем придумать?
– Ну… Как вытащить меня отсюда…
– Прости, Костян, но пока мы ничего не можем с этим сделать, – казалось, мой голос дрожал и ломался, словно всеми силами сопротивлялся этим словам. – Прости.
Охранник постучал по двери.
– Время, – скомандовал он.
Я с силой оттащил от Костяна Ваньку, который словно приклеился, и мы повернули к выходу. Но Костян бросился и схватил меня за плечо.
– Саня, стой, Саня, ну вытащи меня! – его глаза увлажнились от охватившей его паники. – Саня, я не хочу обратно, забери меня, я тебя прошу!
Костян сжал моё плечо с такой силой, словно его освобождение зависело от моего желания.
– Саня, я же не убивал никого! Я не хочу сидеть с психами и извращенцами! Саня, вытащи меня!!!
Он произносил моё имя снова и снова, я видел страх и отчаяние в его глазах, я чувствовал, как его пальцы вцеплялись в моё плечо, но ничем не мог ему помочь. Я взял его руку и попытался убрать её от себя, но тщетно.
– Нам пора, – я потупил взгляд, чтобы не видеть всего разочарования и безумия Костяна.
Мне было не по себе ещё и от того, что эта сцена происходила на глазах у Ваньки. Мне хотелось скорее уйти оттуда, даже если это означало бросить Костяна. Я успокаивал свою совесть мыслью, что Костян сам был во всём виноват, и в глубине души я был благодарен охраннику, в конце концов оттащившего от меня цепкие пальцы. Костян двинул ему локтем в челюсть, и на фразе «Ах ты, сука!» дверь за нами захлопнулась. Я слышал глухие удары, но криков за ними не последовало.
Я решил, что, видимо, всё было в порядке, но Ванька смотрел на ту дверь так отрешённо, словно воспринимал всё происходящее только наполовину. Я снова взял его за руку, и мы пошли к Катьке, ждавшей нас в конце коридора. Ванька больше не оглядывался и ничего у нас не спрашивал, а просто взял и уткнулся Катьке в живот. Она погладила его по голове ещё где-то с полминуты, после чего мы прошли обратно на улицу, только в этот раз без сопровождения: охранник погрузился в чтение какого-то детектива, и ему было на нас наплевать.
Снаружи воздух пах ещё по-летнему пряно, хотя в нём уже ощущалась приближающаяся осенняя сырость. Катька вела нас обратно к остановке, разглядывая желтеющие листья. Ванька держал её за руку, а я думал о том, что могло случиться с Костяном, если он был так напуган. Я хотел поговорить об этом с Катькой, но только в конуре, дождавшись, пока Ванька заснёт покрепче. Но он сам начал разговор, тихо спросив у Катьки:
– А когда Костяна выпустят?
Катька присела перед ним на корточки, поправив юбку на помятом оранжевом платье и, подумав немного, ответила:
– Я не знаю точно, может, через несколько недель, может, через месяц…
Ванька вытаращил на неё глаза, словно впервые видел, и с недоверием произнёс:
– Что значит месяц? Он же обещал, что скоро…
Катька попыталась объяснить ему, что несколько недель – не такой уж большой срок, но Ванька упорно не хотел ей верить. Он отцепил от неё свою руку и демонстративно надулся, сказав Катьке, что она врёт. А у Катьки после его слов затряслись губы, словно это её обвиняли во всех наших бедах.
– Ладно, – сказала она дрожащим голосом и выпрямилась во весь рост, убрав руки в карманы куртки. – Дальше вы сами.
И пошла в обратную сторону. Я с трудом вспомнил, как дойти до остановки, ещё с бóльшим усилием – какой автобус нам был нужен. К счастью, в моих карманах завалялось достаточно мелочи, чтобы доехать на метро и спуститься под землю. На обратном пути людей в вагонах было намного больше, поэтому нам пришлось стоять, вжавшись в угол напротив центральных дверей. На одной из станций зашёл мужик лет сорока и, шепеляво прикрикивая, предлагал купить у него обложки для документов и увеличительные стёкла с фонариками. Я смотрел на него, и в голове мелькнула мысль, что именно так я обычно выглядел со стороны: жалко и безнадёжно. И, как только он повернулся в мою сторону, я сразу же отвёл взгляд. Странно, но за два с лишним года, проведённых под землёй, я испытывал подобное чувство лишь несколько раз. И в каждую подобную встречу я думал, что больше никогда не стану ходить по вагонам. Правда, меня хватало обычно на пару недель голодовки, и потом я снова возвращался к работе.
Мужик на следующей вышел, но у меня перед глазами он стоял до конечной станции. Там мы выползли на поверхность, на нашей стороне города небо было затянуто облаками. Мне хотелось успеть добраться домой до того, как начнётся дождь, и я ускорил шаг так, что Ванька едва поспевал за мной. Несмотря на то, что ему пришлось почти перейти на бег, я не услышал от него ни одной жалобы, и в итоге мы добрались минут за двадцать. Немного взмыленные и уставшие мы плюхнулись на тряпки, и Ванька сказал:
– Есть хочется…
– Потерпи, – попросил я под голодное урчание своего живота. – Мы же вчера уже ели.
– Знаю, – он согласился. – Но от этого хочется не меньше.
Я вздохнул и предложил Ваньке в таком случае поспать. Я потратил всю мелочь на дорогу, и, к тому же, мне было лень куда-то выходить после столь долгой прогулки. Я подумал, что мог бы заняться поисками еды вечером, если смогу найти какую-нибудь заначку, или подождать Катьку, и мы бы сходили вдвоём, заодно бы и поговорили. Но Катька никогда не появлялась вовремя: она либо приходила раньше, чем могла потребоваться её помощь, либо же задерживалась на несколько дней. На этот раз она снова пропала, поэтому, когда совсем стемнело, я разбудил Ваньку и потащил за собой в магазин. В моих карманах оставалось меньше тридцати рублей, поэтому на ужин нас ждали две пачки лапши быстрого приготовления, которые Ванька любил есть сухими вместо чипсов. Катька, правда, говорила, что это вредно, но что-то мне подсказывало, что подобная еда была едва ли не самой безобидной вещью в нашей жизни. Да мы и не могли позволить себе что-то другое: в подобное время суток в супермаркетах немного народу. Я не знал, было ли это связано с запретом на продажу алкоголя после десяти вечера или с каким-то другим фактором, но отсутствие людей в магазине приковывало к нам с Ванькой взгляды практически всех охранников. Костян как-то справлялся с этим, но до его мастерства мне было далеко. В общем, лапша, так лапша.
Дорога домой казалась длиннее и холоднее. Ванька ёжился в старом свитере, найденном Костяном несколько месяцев назад, а я изо всех сил сопротивлялся соблазну начать стучать зубами. Быстрее идти было сложно, в темноте мы запросто могли зацепиться обо что-нибудь острое или споткнуться и упасть, чего мне совсем не хотелось. Поэтому, когда почти сорок минут спустя мы пришли обратно, Ванька попросил меня разжечь мангал, чтобы хоть немного согреться. Он сидел, завернувшись в одеяло, и хрустел своими макаронами, щедро посыпая их солёной приправой. Мне хотелось присоединиться к нему, но я взялся за мангал, в котором накопилось слишком много сажи, чтобы я смог его разжечь. Через несколько минут мои пальцы приобрели стойкий чёрный оттенок, и, чтобы их отмыть, мне пришлось дойти до ручья с двумя вёдрами воды, потому как наша бочка оказалась практически пустой.
И пока я брёл по тропинке, я думал о том, что почти каждый раз, когда мне приходилось вычищать мангал, случалось что-нибудь непредвиденное, что жутко меня раздражало. Особенно меня бесило, когда Катька выносила мангал на улицу, мотивируя это тем, что в конуре и так мало места, не говоря уже о возможности сгореть. Но в тот раз я твёрдо для себя решил, что ничего никуда убирать не буду как минимум до Катькиного возвращения, иначе мы замёрзнем до смерти.
У ручья было чуть теплее, чем на пустоши возле конуры, от воды пахло гниющей тиной и как будто тухлыми яйцами; вода обжигала, и от холода сводило руки. Я потёр их влажным песком, чтобы отмыть грязь, и вдруг что-то острое полоснуло меня по ладони. Я резко окунул руку в воду и смыл с неё песок, после чего привычно вытер её о джинсы.
Обратно я шёл практически на ощупь, хотя дошёл всего за несколько минут, почти не расплескав воду из вёдер. Отставив их в сторону, я прихватил с собой несколько крупных веток, собранных Костяном и заботливо уложенных под пакеты у наружной стены конуры. Ветки немного распухли от влажности, поэтому разжечь мангал у меня получилось не сразу, пришлось, к тому же, доставать таблетку для розжига. И когда, наконец, потеплело, Ванька снова спал крепким сном, и ничто, казалось, его не тревожило.
Я так думал.
Я вспомнил про свой ужин и, последовав Ванькиному примеру, стал шуршать пачкой с макаронами. Когда я закончил, огонь почти угас, только угольки продолжали переливаться и отдавать своё тепло. Я нащупал в куртке помятую пачку, в которой оставалось всего три сигареты, и подкурился прямо от мангала.
И в тот момент, когда я остался практически один, мне было абсолютно наплевать на все Катькины негодования, касающиеся курения в конуре, оставленного без присмотра Ваньки, и всего остального. Я впервые за долгое время был рад тому, что вокруг меня почти никого не было, и на самом деле наслаждался тишиной, думая, что Катька вернётся ещё не скоро. И, бросив окурок в мангал, я уснул вслед за Ванькой.