Хайне Гельберг
По нам не плачут
– Не знаю, – честно сказал я, садясь справа от неё. – Держите, это вам.
Я протянул Катьке обе шоколадки, и одну она тут же отдала Ваньке, который раскрыл её, моментально забыв о колких словах брата.
– Сегодня праздник, – улыбнулась Катька, разламывая свою шоколадку на дольки, не вскрывая упаковки. – В кои- то веки все трезвые и живые. Спасибо.
– Спасибо Костяну скажешь, это он утащил.
– Вискас, научи меня читать! – вдруг выкрикнул Ванька так, что у меня немного зазвенело в ушах. – Научи, и тогда я тоже буду читать тебе книжки!
– Хорошо, – согласилось она, и уголки её губ немного приподнялись. – Но только если ты пообещаешь стараться.
Она погладила его по голове, и спустя несколько минут после того, как он дожевал половину шоколадки (съесть больше не дала Катька, сказав, что надо оставить на потом), он снова закрыл глаза и впал в лёгкую дрёму.
– Почему он зовёт меня Вискасом? – Катька шепнула мне на ухо, и я ощутил тепло её дыхания на своей левой мочке.
– Не знаю, может рекламу где увидел, – просто ответил я, так и не сказав ей, что в такие моменты, как сейчас, она бывает очень похожа на кошку.
5. (10.2013)
С того дня прошло почти два месяца, и на наш здоровый город опустился колючий снег. Ночами стало холоднее, поэтому, несмотря на горячие трубы, засыпать нам приходилось с растопленным мангалом. У этого мангала, как и почти у всех вещей в конуре, была своя отдельная история: его раздобыл Костян нашим первым летом вне приюта. Причём «раздобыл» – не совсем верное слово: в один из жарких дней он заметил каких-то мужиков на природе, недалеко от реки, где мы набирали воду. Они успели напиться и заснуть, абсолютно позабыв и про мангал, и про несколько пластиковых банок с мясом, так и оставшихся нетронутыми. Костян, конечно же, не мог этим не воспользоваться. Спустя несколько часов мы от души благодарили создателей спиртных напитков за роскошный ужин и огонь, возле которого мы просидели до глубокой ночи, заливаясь смехом и давясь крупными кусками впервые попробованного шашлыка.
Но то лето со своими жаркими днями осталось далеко позади. Теперь мангал служил в основном для подогрева конуры, когда тепла от труб катастрофически не хватало. Поэтому в начале октября к поискам воды прибавлялись поиски каких-нибудь деревяшек для растопки, а так как «топливо» нужно было подкидывать всю ночь, приходилось спать по очереди. Чаще всего этим занимались мы с Костяном, но в те редкие ночи, когда нас смертельно одолевала усталость, Катька тоже следила за огнём. Иногда она даже нам что-нибудь готовила, ставя старую кастрюлю на раскалённую решетку. Мне казалось, что Катьке на самом деле нравилось заботиться о нас.
К слову, она и правда стала потихоньку учить Ваньку. То ли благодаря её усилиям, то ли благодаря какому-то природному таланту, он стал намного лучше читать, и даже неплохо писать для ребёнка восьми лет. Он очень быстро научился считать на пальцах и стал помогать нам пересчитывать мелочь, а по вечерам сам начал читать Катьке детские книжки, которые она находила где-то на распродажах. И в один из таких вечеров, перелистывая страницы сказки о какой-то ведьме, Ванька спросил у неё:
– А ты когда-нибудь видела ведьму?
– Нет, – улыбнулась она. – Их никто не видел, они вымерли давно.
– Когда – давно?
– Не знаю, – пожала плечами Катька. – Задолго до нас, наверное.
– А что было до нас?
Ванька никак не унимался со своими вопросами, и Катька начала немного смущаться. Её знаний, может, и хватало, чтобы научить Ваньку основам начальной школы, но его любопытство иногда ставило её в тупик. Да и не её одну, если честно. Я тоже зачастую не знал, как отвечать на детские вопросы, а Костян вообще старался делать вид, будто он не при чём. Катьку выводила из себя его безучастность, но каждый раз, когда она говорила Костяну, что Ваньку надо отправить в школу, заканчивалось это потоком громких речей со стороны старшего брата. То же самое случилось и после книжки про ведьму.
– И куда он пойдёт без денег и документов?! – заорал Костян. – Ты что, думаешь, что мне совсем плевать на своего брата?! Думаешь, я без тебя не знаю, что я порчу ему жизнь в этой грёбаной канаве?!
Да, Костян стал нервным с тех пор, как решил бросить пить. Мы уже несколько раз попадались под его горячую руку, и в итоге всё заканчивалось одинаково: кто-то бежал успокаивать Ваньку, а кто-то обязательно уходил из конуры. В этот раз ушла Катька. Она молча привела себя в относительный порядок у своего карманного зеркала и тихо задёрнула за собой входную плёнку. И, судя по тому, как ярко она разрисовала себе лицо, отправилась она прямиком на «заработки».
Это может показаться странным, но Катька была весьма популярна среди мужиков среднего возраста, больных до четырнадцатилетних девочек. Она крайне редко рассказывала о своих клиентах, но иногда нам с Костяном случалось видеть её растрёпанной и побитой. И тогда она просила налить ей немного нашей палёной водки, и рассказывала о женатых и приличных сволочах, таскающих своим детишкам сладости и издевающихся над уличными проститутками. Но, к счастью, такое случалось достаточно редко. В основном она приходила смертельно уставшая, но живая и с деньгами. Иногда ей попадались действительно неплохие люди, и она очень быстро начинала называть их друзьями.
Если честно, меня удивляло, как она всё ещё не сломалась. Прошло больше года с того момента, как Катька поселилась в конуре, а она до сих пор не пристрастилась ни к выпивке, ни к куреву, ни к клею. И я не знал, как именно она оказалась вместе с нами, но что-то мне подсказывало, что она должна была находиться в абсолютно другом месте. Хотя это уже её дело. Главное, что она ушла и не возвращалась неделю. Всё это время Ванька ходил грустный и унылый, Костян злой, а я просто метался от одного к другому, пытаясь привести их в чувство. Все эти дни мы питались лапшой из пакетов, на которую мне пришлось потратить практически всю свою мизерную заначку, потому что вытащить Костяна из конуры можно было только на перекур, да и то пока не кончились сигареты. Желания воровать еду у него не было вообще, вода в бочке пополнилась лишь один раз моими силами, да и то где-то на половину, а дрова для мангала подходили к концу. В общем, помощи от него ждать было бесполезно. Через два дня после того, как ушла Катька, Костяну исполнилось семнадцать, и он отчего-то заметно погрустнел, хоть и принял наши поздравления. На четвёртый день он целиком погрузился в себя, не обращая внимания ни на кого, включая своего брата. А на вечер пятого, когда я точно так же сидел, прислонившись к стене, Ванька потянул меня за рукав и тихонько спросил:
– Почему Вискас не возвращается? Она нас больше не любит?
– Конечно же, любит, – ответил я, чувствуя, как начинают бегать мурашки по моей спине. – Но у неё есть дела, вот она и задерживается…
– А… – протянул Ванька, усаживаясь слева от меня. – А то я подумал, что она испугалась и поэтому убежала…
– Здесь нечего бояться, – я потрепал его по волосам в надежде, что он немного успокоится, но в ответ он лишь резко мотнул головой и шепнул мне так, чтобы его смог услышать только я:
– Она боится Костяна. Мама тоже боялась, когда папа кричал на неё, поэтому и уходила…
Я увидел, как детские глаза начали наполняться слезами, и секунду спустя Ванька всхлипнул:
– А потом она ушла и не вернулась…
Я не знал, что мне сказать или как мне его успокоить. Эту проблему мигом решил Костян, наконец поднявшись с места и отвесив Ваньке щедрую оплеуху. Тот в свою очередь резко замолчал, и, казалось, даже слёзы высохли моментально. Ванька посмотрел на брата то ли с укоризной, то ли с какой-то обидой.
– Ну что ты разнылся, как девчонка? – Костян сел перед Ванькой на корточки, случайно наступив на мою ногу. – Вернётся твоя Катька, так что не реви. Или я расскажу ей, какой ты на самом деле нытик.
– Я не нытик, – с вызовом пропищал Ванька и быстро вытер щёки.
После недолгой разъяснительной беседы Костян всё-таки решил покинуть ненадолго конуру и подышать свежим воздухом. Ванька недовольно пыхтел и потирал левое ухо, как будто сожалея, что вообще поднял эту тему. Я попробовал немного смягчить обстановку, убедив Ваньку в том, что Катька на самом деле скоро вернётся.
И я оказался прав. Она заползла в конуру промозглым вечером спустя два дня с каким-то пакетом в руках, бледная и исхудавшая. Её серые глаза стали казаться ещё больше и темнее, а пальцы тоньше. Её бил лёгкий озноб, и, казалось, ещё чуть-чуть, и она упадёт без сил. Но Катька поставила пакет на землю, подползла к Ваньке, застывшему на месте от радости и неожиданности, и сказала тихо и нежно:
– Всё хорошо, да?
Вместо ответа он просто бросился к Катьке и, едва не сбив её с ног, уткнулся ей в живот, и заревел.
– Плакса, – бросил ему Костян, отвернувшись от брата.
Я улыбнулся, подумав с облегчением, что наконец-то всё встанет на свои места. Я подобрался поближе к Катьке и взял пакет, который оказался практически неподъёмным. Оттащив его к противоположной стене поближе к затухающему мангалу, я спросил:
– Я посмотрю, что там?
– Конечно, – зевнула Катька. – Вы разложите всё аккуратно, а я немного посплю.
Она отпустила Ваньку, который тут же прибежал ко мне, и улеглась на покрывало, не снимая куртки и поджав под себя колени. Казалось, прошло всего несколько минут, прежде чем она начала тихонько посапывать. Чуть позже к ней осторожно и несколько скованно подполз Костян, и, дотронувшись до её холодных волос, сказал:
– Ты извини, что психанул на тебя тогда…
– Да ладно, – сонно пробормотала Катька. – Всё хорошо… Уже всё хорошо…
Она дотянулась до его руки, и, кажется, мгновенно заснула. Я отвернулся от них, и мы с Ванькой начали осматривать содержимое пакета. Мы вытащили из него несколько потрёпанных школьных учебников по истории, географии и математике. Мы нашли несколько тетрадок типа прописей, карандаш, линейку и ластик. А на самом дне пакета лежала очень аккуратно сложенная тёплая синяя куртка. Мне или Костяну эта куртка была бы явно мала, а, значит, Катька купила её для Ваньки.
Мальчик тут же залез в неё, и она оказалась ему почти как раз: в плечах широковата, да рукава пришлось подогнуть. А то, что куртка свисала Ваньке практически до колен, так это даже к лучшему, хоть зимой не застудится. В любом случае Ванька просто светился от счастья, бегая вокруг меня и рассматривая свою обновку. Я смотрел на него с едва уловимым ёканьем в груди и думал о том, через что пришлось пройти Катьке, чтобы достать всё это, и для чего она это делала. Я думал, наверное, она и правда нас очень любит, может, даже считает нас семьёй. И пока я собирал мысли в своей голове, Ванька лёг рядом с Катькой, не снимая своей новой куртки, и моментально уснул.
6. (12.2013)
Морозы крепчали, и близился Новый год, заражая практически всех своим праздничным настроением и магазинными распродажами. Людей в метро с каждым днём становилось всё больше, и мы гораздо проще растворялись в толпе. Мы становились настолько незаметными, что иногда даже казалось, будто мы составляли с ней одно целое. Когда людей слишком много, волей-неволей начинаешь замечать, что они все одинаковые, и в такие моменты даже у нас есть шанс почувствовать себя немного похожими на них.
Но посмотрите на нас! Вот они мы – полноправные члены общества! Оборванные, грязные и голодные. Именно такие, рядом с которыми любой сможет в полной мере ощущать своё превосходство. Осуждать нас, пялиться на нас, ограждаться от нас. Подать Ваньке мелочи в переходе, выронить кошелёк, протянуть мне стольник за ненужную вещь…
Мы именно такие, какими нас хотят видеть.
7. (12.2013)
До смены календарного года оставалась всего неделя. Я возвращался в конуру поздно вечером, неся с собой почти пять тысяч рублей. Однозначно, это был весьма удачный день. Я продал всё, что было в сумке, и к тому же, нашёл чей-то бумажник. Денег в нём было чуть меньше трёх тысяч наличными, хотя он казался увесистым из-за накопленных в нём пластиковых карт. Я выбрал из кошелька все бумажные купюры, и через пару станций отдал его женщине-оператору, которая посмотрела на меня с большим недоверием:
– Спёр небось? – она нахмурила брови, и лицо её немного исказилось от гримасы презрения.
– Нет, – я честно ответил ей и посмотрел прямо в глаза. – Мне его выбросить? Могу хоть сейчас под рельсы кинуть.
– Давай сюда, – она протянула мне руку, отодвинув тонкое стекло своей будки. – И с чего вдруг такая щедрость…
– Праздники портить не хочется.
Я отдал ей бумажник, и пошёл к следующему поезду. Я понятия не имел, что сделает эта женщина с кошельком, и, если честно, я не хотел об этом думать. Костян, возможно, никогда бы так не поступил, но мне, почему-то, вдруг стало так легко дышать, что последующие несколько часов в вагонах пролетели для меня практически незаметно.
Впервые за долгое время я был так счастлив. И у меня было как минимум два повода для счастья: деньги и осознание того, что я могу купить Катьке с Ванькой не только шоколадку, а даже пирожное или самый настоящий торт. Даже более того, мы сами могли бы устроить себе праздник на эти деньги. И я практически уже бежал в конуру, чтобы сообщить всем эту радостную новость, но, когда я вернулся, вся радость вылетела из меня как пробка из шампанского, которого я никогда не пил. Я увидел Костяна, сидящего у левой стены с разбитым носом, трясущуюся от едва сдерживаемых слёз Катьку и одного из наших бомжеватых друзей, спавшего практически у входа в конуру и сжимавшего в руке практически пустую бутылку дешёвой водки.
– Что случилось? – резко спросил я, бросая на землю сумку с деньгами и подбегая к Катьке. Я обнял её, и она разрыдалась в голос. Я повернулся к Костяну за ответом, и он, шмыгнув носом, из которого сочилась кровь, выдавил из себя:
– За водой сходили.
– С кем? – тупо спросил я.
– С нашими соседями, – махнул он в сторону бомжа. Я только сейчас обратил внимание на то, что второго нашего друга не было видно, хотя они, как правило, уходили и возвращались вместе.
– А где второй? – я старался говорить как можно тише и спокойнее, хотя внутри меня начало разрастаться какое-то неприятное чувство.
– Нету. Уже.
В ответ на его слова Катька разрыдалась ещё сильнее, а я зачем-то выбежал на улицу, как будто мне стало очень сложно дышать. Я не понял ничего из разговора с Костяном, спрашивать что-то у Катьки я не рискнул, а за пределами конуры было слишком темно, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Я постоял несколько минут на морозном воздухе, чтобы хоть немного прийти в себя, привести мысли в порядок и отдышаться. Когда я откинул плёнку, мне на какой-то миг всё показалось игрушечным: и конура, и кровь на лице Костяна, и даже бутылка, почти выпавшая из руки бомжа. Но это чувство прошло, как только я сел на холодную землю. Я молчал, и Костян тоже разделял эту мёртвую тишину, нарушаемую только Катькиным всхлипыванием, да негромким храпом.
– А где Ванька? – спросил я через несколько минут, когда Катька немного успокоилась.
– Спит, – ответил Костян, махнув рукой на левый угол.
Я повернул голову и увидел груду старых тряпок и покрывал, в которые с головой зарылся Ванька. Не удивительно, что я не сразу его заметил.
– А он как?
– Да ничего, – снова ответил Костян, и отстранённо прибавил: – Спит.
Костян помолчал ещё несколько минут, после чего медленно подполз к спящему бомжу, взял полупустую бутылку из его грязной руки и направился к куче, в которой лежал его брат. Он достал из одеял старый грязный стакан и налил в него водки.
– Ты что, Ваньке тоже наливал?
– Наливал, – спокойно ответил Костян. – Чтоб спалось крепче. На вот, я и тебе налил.
Он протянул мне стакан, и я, всё ещё ничего не понимая, взял пойло из его рук.
– Ну, вздрогнем, – произнёс Костян и глотнул из бутылки.
– Вздрогнем, – прошептал я в ответ и опустошил свой стакан.
Тогда мне казалось, что я смогу заснуть ещё очень нескоро, но мои глаза закрылись сами собой, и я погрузился в долгий, практически безмятежный сон. А утром, когда начало светать, я вышел на холодную улицу покурить и, пока бродил вокруг конуры, заметил небольшие тёмно-красные пятна, вмёрзшие в ледяную землю. Они, кажется, вели куда-то в лес, ближе к нашему водопою. Я пошёл по этим следам и минут через десять наткнулся на человеческое тело, окоченевшее и покрывшееся за ночь тонким слоем снега. Один из наших бомжеватых друзей лежал, поджав колени, на луже собственной замёрзшей крови. Я не могу сказать, что именно я почувствовал в тот момент. Это нельзя было назвать страхом или отвращением, но я отчётливо ощутил какую-то пустоту, словно из меня выпустили весь воздух. Я докурил сигарету и повернул обратно в сторону конуры, несмотря на то, что бордовые пятна вели ещё глубже в лес. Осознание увиденного нагнало меня уже практически у входной плёнки, и тогда я понял, что нас и правда стало на одного меньше.
Когда я вернулся, все ещё спали. Я подошёл к Костяну и начал его будить. Неохотно, с бранью и ворчанием, он проснулся, и я вывел его на холод, чтобы он поскорее пришёл в себя. За то утро я успел продрогнуть насквозь, но события прошлой ночи интересовали меня куда больше возвращения в конуру. И после того, как я дал Костяну сигарету, он, наконец, начал более-менее чётко формулировать свои мысли.
– Мы за водой пошли, – он прохрипел, с трудом шевеля опухшими губами. – Ну с этими двумя ребятами. А там, на нашем месте, какие-то придурки бухали впятером. Видимо, им стало скучно, а мы как раз им под руку попались…
Костян остановился, чтобы передохнуть. Ему, казалось, было очень сложно разговаривать, а когда он затягивался, то его скулы начинали выступать ещё сильнее, реагируя на боль. Я немного подождал, и снова его спросил:
– Так они местные?
– Не, они на каком-то внедорожнике приехали. Как будто эти богатые ублюдки другого места не могли найти, чтобы нажраться, – Костян со злостью сплюнул на землю, и от боли громко выругался. – Хорошо хоть зубы целы…
– Так а дальше что?
Меня начинало трясти от холода и нетерпения, и я, словно клещами, вытаскивал из Костяна эту историю. Но он, в свою очередь, как будто специально говорил всё медленнее.
– А дальше они решили поиграть с нами в догонялки, и почему-то начали с меня. Я одного ведром огрел, и они словно с цепи сорвались. Набросились всей толпой… Я думал, попинают, да отстанут, но нет. Наши попытались им помешать, но в их возрасте силы уже не те.
Костян снова задумчиво затянулся, но ощутив на себе мой пристальный взгляд, сделал ещё один вдох и потушил сигарету.
– Ну, а когда им надоело, один из них принёс откуда-то охотничий нож и решил напоследок проверить, как глубоко он войдёт в одного из нас…– Костян с шумом втянул воздух, сглотнул, и, прохрипев, прибавил:
– А остальное ты сам видел.
Костян опустил взгляд на замёрзшие капли крови и попросил у меня ещё одну сигарету. На самом деле я всегда был уверен в том, что ему хватило бы дури справиться с этой ситуацией, но он, словно прочитав мои мысли, ухмыльнулся через силу.
– Повезло вообще, что они свалили так быстро, иначе…
Он взял у меня ещё одну сигарету и снова затянулся.
– Я был уверен в том, что смогу их уложить, но это оказалось гораздо сложнее, чем я думал.
Пока он рассказывал мне всё это, мы обошли вокруг конуры раз десять. Мои пальцы онемели, куртка, казалось, успела примёрзнуть прямо к телу, а Костян даже ни разу на меня не взглянул. И, когда мой взгляд в очередной раз упал на нашу входную плёнку, меня посетила ужасная мысль, от которой все волосы на моём теле встали дыбом.
– А если бы они нарвались на Катьку с Ванькой?! – я прикрикнул на Костяна, и он, всё ещё пялясь в землю, остановился.
– А что я должен был делать? – произнёс он с вызовом.
Я ничего ему не ответил. Я ведь и понятия не имел о том, что такое может произойти с нами. Костян хмыкнул.
– Они видели? – спросил я, стуча зубами.
– Кто?
– Катька с Ванькой.
– Немного…
Я вздохнул. Наш разговор зашёл в тупик. Я не знал, стоило ли мне ещё что-либо у него спрашивать, а Костян всем своим видом показывал, что ему надоело отвечать на мои вопросы.
– Ладно, пойдём обратно, – я сделал несколько шагов и одёрнул плёнку.
Я заметил, как Костян сгребал снег своими кроссовками, чтобы хоть немного припорошить следы крови. Он заполз в конуру через пару минут после меня, и сразу же улёгся на одеяло рядом со мной, чтобы не будить остальных. Немного мы помолчали, а потом, оглянувшись по сторонам, он чуть приподнялся и сказал мне вкрадчиво и тихо:
– Валить надо отсюда, не думал об этом?
– Думал, – ответил я честно. – Но вряд ли сейчас это будет сделать так просто…
– Согласен, только, например, через месяц или через неделю это, может, будет и просто, но уже не нужно. Кто знает, сколько ещё отморозков будет периодически здесь ошиваться, и что ещё сможет прийти им в голову. И мне не очень хочется, чтобы следующим стал кто-то из нас.
Костян говорил тихо, но весьма резко, всё ещё морщась от боли. Он на самом деле очень переживал за Ваньку с Катькой, да и мне после всего случившегося было немного не по себе. Только куда нам идти, вот в чём вопрос.
– Если бы можно было вернуться… – едва слышно пробормотал Костян, и эти его слова подействовали на меня не хуже звонкой, сделанной от всей души оплеухи.
– Нам некуда возвращаться, – напомнил ему я. – Или ты думаешь, что можно так запросто вернуться туда, куда нас отправили наши предки? А еще лучше сразу туда, откуда они нас вышвырнули, и сказать: «Мам, пап, я буду жить с вами» ?!
– Нет, я не это…
– А что тогда?!
Мне кажется, я начал практически задыхаться от какой-то необъяснимой злости. Костян не сказал ничего плохого, но почему-то его слова задели во мне что-то живое, оставшееся далеко в прошлом, и я перестал на какой-то миг контролировать себя. В тот момент, когда я набрал в грудь достаточно воздуха, чтобы сказать ему что-то ещё, он бесцеремонно прижал свою большую лапу к моему лицу.
– Не ори, – просто сказал он, и, подождав, пока я сделаю пару глубоких вдохов, убрал руку. – Я не собираюсь назад, но было бы неплохо жить там, где будет не так легко нас угробить.
– Это где, например?
– В городе, в какой-нибудь дешёвой комнате. Найдём какую-нибудь работу и всё будет путём…
– Давай поговорим об этом со всеми, – предложил я после очередного глубокого вдоха, хотя понимал, что эти разговоры ни к чему не приведут. Костян практически всегда предлагал всем свои идеи и планы действий. Вернее, он ставил всех перед фактом и не принимал никаких возражений, и именно поэтому в тот момент я решил с ним не спорить. Я прекрасно знал, что без денег и документов нам ничего не светит, но доказывать это Костяну я не стал.
К счастью, Костян сам понял, что разговор этот был абсолютно бесполезен, и поэтому он просто лёг обратно на одеяло и накрылся тряпками. Но те слова, которые в нём кипели, не давали ему спокойно заснуть, да и у меня после нашей беседы желания поспать осталось ещё меньше. Я резко поднялся, поплотнее застегнул на себе куртку и вытащил сумку, потерявшуюся под тряпками. Когда Костян демонстративно перевернулся на другой бок, я в очередной раз одёрнул плёнку и направился к метро, чтобы немного остыть и привести свои мысли в порядок.
Примерно через полчаса я подошёл к большим дверям и увидел рядом с ними ребёнка. Лет ему было на вид как Ваньке, хотя может и чуть побольше. На нём были уже привычные моему взгляду обноски, но разукрашенные синяками открытые участки тела всё же заставили что-то внутри меня сжаться в комок. Парнишка протягивал какие-то листовки, и, когда я подошёл к нему вплотную, он дал мне одну из сотен бумажек, которые держал в голых, немного потрескавшихся от мороза руках.
– Спасибо, – он посмотрел на меня абсолютно счастливыми детскими глазами, когда я взял листовку, и тут же отвернулся от меня, чтобы не упустить из виду других людей, которым можно будет отдать бумажки.
Я улыбнулся через силу и, толкнув тяжёлую дверь, сошёл по скользким ступеням в подземку. Я бросил монетку в прорезь, и эскалатор повёз меня к старым синим вагонам. Моя рука всё ещё сжимала в кармане листовку, и, может, дело было в том, что я давно ничего не читал, но отчего-то мне захотелось развернуть эту бумажку. Я поднёс её поближе к глазам, и вдруг мне стало настолько противно, что я мигом скомкал листовку обратно и выбросил прямо на мраморный пол, как только сошёл с эскалатора. На листовке на сероватом фоне большими синими буквами красовалась надпись: «Подари Мне Жизнь», а внутри был текст о вреде абортов. Дополняла эту листовку фотография молодой улыбающейся девушки, прижимающей к груди голову новорождённого ребёнка и воодушевляющий лозунг в самом конце: «Твоя семья – Твоё счастье!». Я прочувствовал какую-то насмешку, когда представил, как ребёнок, раздающий такие листовки, отдаст все заработанные деньги своей мамаше, чтобы та купила себе бутылку водки. Да, правильно, сохраняйте своим детям жизни, и, скорее всего, они будут вам благодарны.
Я зашёл в вагон, подошедший к станции, и сел на подобие диванчика из искусственной кожи. «Осторожно, двери закрываются!» ‒ прогремело у меня над ухом, и поезд тронулся.