Хайне Гельберг
По нам не плачут
15. (04.2014)
Катька зареклась больше никогда не дотрагиваться до клея, чему я был весьма рад. Мне было намного спокойнее, когда она вела себя адекватно, но Костяну, похоже, не хотелось дышать в одиночку. Я замечал пару раз, как он передавал пакет Ваньке, когда Катьки с нами не было. С того момента, как нашёлся младший брат Костяна, прошло почти три недели. Всё это время сам Костян разговаривал со мной как-то прохладно, а временами игнорировал меня вообще. Катька тем временем была слишком занята выхаживанием Ваньки, поэтому ей было не до наших мелких проблем. В последний день марта мне исполнилось семнадцать, но и это событие потонуло во всеобщей суете.
Ванька выздоровел, но замкнулся в себе. Он не сказал ни слова о том, что с ним произошло, и о том, как он оказался в подобном состоянии. Он больше не хотел читать книжки и учебники, с таким трудом добытые для него нашей дорогой кошкой. Он не хотел абсолютно ничего; он не ходил с нами в метро и практически не говорил ни с кем, кроме Катьки. Зато Ванька начал дышать клеем благодаря Костяну, но тот упорно твердил, что хуже от этого никому не станет, а говорить ему что-то было бесполезно.
Мне было не по себе смотреть, как разлагался Костян, но ещё неприятнее было наблюдать за тем, как он тянул за собой Ваньку. И глядя на них обоих я пришёл к выводу, что мне осточертела жизнь в этой всеми забытой коморке под трубами. Мне надоело, что на меня везде смотрели, как на мусор. В конце концов, я и сам прекрасно осознавал, что не особо смахивал на нормального человека, и что у других людей было право не замечать меня вообще. Но я не хотел пробухать свою жизнь, как моя мать, чтобы потом подохнуть в какой-нибудь канаве. Я мечтал совсем о другой жизни, а для этого мне нужна была помощь. Мне был необходим Костян. Мне никогда не хотелось этого признавать, но на самом деле я привык полагаться на него практически с самого детства. Я был зависим от него, и, наверное, завишу до сих пор. Он всегда оставался моей семьёй после того, как из неё исчезла мать.
Но я наблюдал моменты его липкой эйфории и начинал его ненавидеть. И именно по этой причине я решил сперва поделиться с Катькой своими соображениями. Она немного удивилась, спросив меня, насколько сильно я хочу избавиться от такой жизни.
– Я на всё готов, – я выпалил те слова слишком опрометчиво, даже не подумав о том, насколько по-ребячески они звучали. Ведь на самом деле я не знал, чем ещё можно было пожертвовать для того, чтобы начать жить нормально. У меня не было ни денег, ни плана, ни чёткой цели. Лишь детское желание что-то изменить.
Катька словно чувствовала те мысли во мне и понимала, что на одном лишь моём (да и в принципе нашем общем) желании мы далеко не уедем. Она честно призналась в том, что успела накопить чуть больше половины суммы, необходимой для покупки маленькой комнаты в общаге на окраине города. Я честно предложил ей любую финансовую помощь, обещал, что буду работать, как проклятый, но Катька лишь покачала головой.
– Ты же сам знаешь, что ничего не сможешь сделать без Кости, – ответила она, – так что поговори с ним для начала.
И вот, на Костяне круг и замкнулся. Я был беспомощен без него, он бóльшую часть времени находился в двух состояниях – недовольства и неадекватности, и я не мог ни поговорить с ним, ни сделать чего-нибудь сам. Денег снова катастрофически не хватало, и Катьке приходилось какое-то время тянуть всё на себе. Я злился на себя и на свою беспомощность, но больше всего на Костяна, представляя, как мой прекрасный новый мир трещал по швам из-за одной белобрысой морды. Казалось, хуже уже не куда, но я ошибался.
Переломным моментом в нашей жизни стал один тёплый апрельский вечер, когда я впервые попытался со злости выбить из Костяна всю дурь, но слишком переоценил свои способности. Костян влепил мне сдачи со всей своей силы, и едва не отправил меня на тот свет.
Всё началось с утра, когда мы с Костяном (который, кстати, в тот раз был абсолютно трезв и чем-то доволен) отправились за водой для Катьки. Мы натаскали почти бочку воды, пахшей чем-то очень тухлым даже на фоне запахов конуры. После того, как мы вылечили Ваньку, фильтр для воды пришлось положить обратно в коробку в связи с его временной непригодностью. Вещь была удобная, но с ней пришлось расстаться, и мы снова начали пользоваться водой из реки.
Катька уже несколько дней мечтала нормально помыться, и мы захотели предоставить ей такую возможность. Мы вытащили на улицу мангал, разожгли его и поставили греться кастрюлю с водой, в которой ещё недавно я пытался варить гречку. Спустя где-то минут двадцать из конуры вылезла Катька, прихватив с собой новый таз, старую мочалку и кусок детского мыла. Она всегда так делала, если позволяла погода, и в скором времени она возвращалась обратно, чистая и довольная.
И в тот раз Катька запрыгнула в конуру и прижалась к стене, смахивая капли с чистого тела. Она убрала свои мокрые волосы за уши, и лишь только одна тонкая прядь тёмной змейкой вилась по её белой шее. Я наблюдал за ней с каким-то умилением, и вдруг заметил, что Катька стала чесать свою кожу чаще обычного. А потом она словно на глазах распухла; вся её белизна начинала стремительно покрываться красными волдырями.
– Что это? – спросила она, паникуя. – Что со мной?!
Катька чесала себя ещё сильнее и истеричнее, она царапала волдыри и раздирала себя до крови. Мне было страшно, я не знал, что с ней творилось, и чем ей можно было помочь. Я смотрел на неё, как вкопанный, не рискуя произнести ни звука. А потом Катька заревела, судорожно всхлипывая. В тот момент я выбежал из конуры, прихватив все свои оставшиеся деньги, и бросился в самую ближайшую аптеку. Я попытался объяснить продавщице, что именно случилось с Катькой, и в ответ она засыпала меня кучей непонятных слов, предлагая разные средства от аллергии. Мне было плевать, сколько стоили лекарства, лишь бы они смогли помочь. Поэтому я взял коробку с маленькими белыми таблетками и бутылку воды, чтобы Катька смогла их запить. Я побежал обратно, и, когда вернулся в конуру, увидел Катьку заплаканной, дрожащей, и корчащейся на правом боку. Я поднёс ей пачку таблеток и воду.
– Сказали, можно две штуки сразу, – я передал Катьке слова аптекарши, и она тут же проглотила два маленьких колеса. К воде она даже не притронулась.
Когда я присмотрелся к Катьке, то увидел, как слёзы всё ещё вытекали из её глаз, оставляя мокрые следы на расцарапанном лице.
– Всё будет хорошо, – на автомате сорвалось у меня с языка, и я попытался обнять Катьку.
Она дёрнулась от меня, как ошпаренная, и заорала:
– Больно же!
Я извинился перед ней наспех, хотя и понимал, как сильно я облажался. Во всей этой суматохе я просто не заметил сразу Костяна, который отсел подальше от Катьки и привалился к стене. Его лицо ничего не выражало на первый взгляд, и мне показалось, что он снова успел надышаться. Я подполз к нему поближе, и понял, что он был абсолютно трезвым, но очень напуганным. Ему было точно так же страшно за Катьку, как и мне, только он не смог ничего для неё сделать, и я прекрасно понимал, насколько ему было паршиво в тот момент. И мне показалось, что за Костяном где-то в тряпках еле слышно всхлипывал Ванька.
– Сань, – жалобный голос Костяна ударил по моим ушам. Я уже давно не слышал, чтобы он звал меня по имени.
– М?
– Нам нужно валить отсюда…
Его слова стали для меня той самой последней каплей в огромном ведре злости, что копилась во мне несколько недель. Я запрыгнул на него сверху и схватил его за грудки.
– А где ты раньше был?! Ты, мать твою, только и можешь, что ширяться и сваливать свою вину на других! Так какого чёрта ты лезешь сейчас?!
И вот, я занёс кулак для удара, но Костян меня опередил. Он вмазал мне с размаху с такой силой, что я слетел с него на землю и приложился горячей головой о холодный камень. Он подполз ко мне и нагнулся так близко, что я мог видеть блики на его глазах и мелкие веснушки на лице.
– Я не заставлял тебя идти за мной или ждать меня. Если хочешь валить, вали.
Он с силой тряхнул меня, и я ещё раз задел головой землю. Голос Костяна эхом отдавался внутри меня, и, казалось, что я слышал шум воды. И среди этого шума мне было сложно слышать что-то ещё: ни Катькины всхлипы, ни Ванькино сопение, ни шаги Костяна. С трудом перевернувшись на бок, я увидел тёмные пятна на песке и красные разводы на моих пальцах.
Этот мудак разбил мне голову.
16. (05.2014-06.2014)
Наступил май. Долгожданные тёплые дни омрачались нехваткой денег и толпами людей в метро. Когда Катька поговорила с Костяном, он перестал срываться на всех по пустякам, и мы вернулись к работе. Мы хотели поскорее найти денег на комнату, поэтому вкалывали без перерыва практически до июля. И в этот раз мы не ограничивались картами, крючками на присосках и прочей мелочью. Костян загорелся идеей переезда сильнее, чем мы с Катькой, причём думал он, кажется, больше всего о Ваньке. Поэтому он стал переступать через наши моральные принципы: он вытаскивал из сумок кошельки и телефоны, крал всё, на чём можно было заработать и убегал со всех ног, если рядом оказывались менты. Возможно, благодаря этому я уже около месяца не видел, чтобы Костян брал в руки клей, хотя иногда в конуре я всё же находил липкие пакеты. Но, возможно, я просто придавал этому слишком большое значение.
Катьку я видел реже. Она появлялась раз в несколько дней, забегала привести себя в порядок и снова убегала обратно. Время от времени я замечал на ней синяки и ссадины, но она ничего не говорила об этом. Она вела себя тихо, зачастую разговаривала лишь шёпотом и иногда резко оборачивалась, вздрагивая, и тут же продолжала вести себя, как ни в чём не бывало. У Катьки была не самая безопасная работа, поэтому я не мог обвинять её за такое поведение. Кроме того, она никогда не забывала о Ваньке, который с каждым днём становился более мрачным и замкнутым. Но всегда после разговора с Катькой он казался хоть ненамного, но веселее. Он улыбался, когда находился рядом с ней, хотя на нас с Костяном он так не реагировал. Он даже снова начал читать книжки ради Катьки и постоянно рассказывал ей прочитанные истории, когда она возвращалась домой. И, кажется, больше всего на свете Ванька ждал, когда Катька погладит его по голове.
К сожалению, мы больше не могли брать Ваньку с собой на работу, и поэтому он сидел один в конуре часами напролёт, дожидаясь нашего возвращения. Я честно не знаю, чем Ванька занимался всё то время, когда нас не было, но я был уверен в том, что ему было тоскливо от одиночества и паршиво от своего бездействия. И мне казалось, что я его понимал.
Я и сам ощущал себя менее полезным для Костяна с Катькой, чем мне бы того хотелось, но, в отличие от этих двоих, у меня не было никаких навыков, позволяющих быстро заработать денег. Я не мог так быстро бегать, как Костян, не мог сходиться с людьми (тем более так, как это делала Катька). Поэтому я старался найти себе любую подработку, и в перерывах между поисками я был на подхвате. Я всегда как будто чувствовал, где Костян с Катькой могли находиться, и очень часто я искал их для того, чтобы они передали мне деньги на хранение. Без неприятностей также не обходилось: иногда Костяна метелили за то, что он крал, и отбирали у него все деньги. Иногда я попадался ментам, и мне приходилось отваливать им часть общего заработка, чтобы они от меня отстали. Но крупных провалов у нас всё же не случалось. До одного дня.
Я помню вечер двадцать третьего июня, когда мы заработали денег больше, чем обычно. В среднем у нас выходило от трёх до семи тысяч в день, но тогда мы получили около двадцати. Казалось, что это дело даже нужно было отметить, и Костян отметил. Он отметил эту дату даже слишком особенно. Нет, он не вернулся к клею, но лучше бы он снова надышался. Вместо этого он вылез из-под земли на палящее июньское солнце в центре города и потащил меня за собой.
– Сегодня мы развлечёмся, – жадно произнёс он.
Костян сказал мне идти за ним, и я снова пошёл. Я соглашался идти за ним каждый раз, как он просил об этом. Каждый раз с самого детства он вёл меня, а я покорно шёл за ним, хотя жизнь неустанно наказывала меня за это. Тем не менее, с тех пор ничего не изменилось.
И вот, я следовал за Костяном сквозь дворы и толпы людей. Мы проходили мимо помоек и рекламных щитков, а я даже не подозревал, где мы должны были оказаться в итоге. Несколько кварталов мы шли молча, а потом Костян тормознул меня у захудалого магазинчика. Он вышел оттуда спустя примерно три минуты, держа в руках какую-то стеклянную бутылку с жидкостью. Сперва я подумал, что это был спирт, который, судя по наполненности, уже успели немного выпить до нас. Но я знал, что Костян не стал бы тащиться несколько кварталов по центру ради шила, которое можно было достаточно легко достать и рядом с конурой. У меня зарождалось плохое предчувствие.
– Ты что, реально это пить собрался? – с недоверием спросил я, глядя, как Костян откручивал пробку и принюхивался.
Но на мой вопрос он лишь ухмыльнулся.
– Как знать, – ответил Костян и замолчал снова.
В следующий раз мы остановились лишь полтора квартала спустя, углубившись в небольшой спальный район со старыми кирпичными домами.
– А вот теперь надо подождать, – вновь заговорил Костян и присел на сухую землю дворового парка.
– Сколько ждать?
– Час, может быть, полтора. Как повезёт.
Я не знал, что именно он хотел показать мне, но такая его загадочность начинала выводить меня из себя. Все мои вопросы он игнорировал, а на лице застыло выражение умиротворения и ожидания чего-то волшебного.
Как Костян и обещал, мы просидели на земле больше часа. А потом он резко вскочил, и как будто залаял на проезжающую мимо чёрную иномарку. Я схватил его за рукав, но он одёрнул руку.
– Пошли, – сказал Костян, когда машина скрылась за поворотом. – Время не терпит.
Вместе мы дошли до соседнего двора. На улице только начинало смеркаться, хотя часы на подъезде показывали 23.45. На лавках уже не осталось ни одной бабульки, и все дети уже спали в своих кроватях. Двор был абсолютно пустым, как и машины на парковке. Убедившись в том, что никто не смотрит на нас из окон, Костян достал купленную бутылку из-за пазухи, и снова её понюхал. А потом он вытащил из кармана длинную тряпку, похожую на жгут, и запихал её в бутылку, оставив снаружи подобие хвоста.
– Сейчас будет жарко, – сказал Костян, – смотри.
Но от его слов у меня побежали мурашки по спине. До меня вдруг дошло, что он собирался сделать, и я даже попытался сказать ему что-то, что смогло бы его остановить, но думать было уже слишком поздно, когда его пальцы пробежались по кремниевому колесу дешёвой зажигалки. И я словно в замедленной съёмке наблюдал, как загоралась ткань, как Костян заносил руку для броска, и как бутылка, выпущенная из его ладоней, ударялась о лобовое стекло той самой чёрной иномарки и разбивалась вдребезги.
Пару секунд я ошалело пялился на происходящее, и этого времени хватило, чтобы переднюю часть машины начало охватывать пламя. Я был не в силах осознать, что мы сделали, но я быстро пришёл в себя, когда в нос ударил резкий запах жжёного пластика.
– Ты совсем охренел?! – проорал я, уверенный в том, что перебудил как минимум половину жителей двора, но Костян как будто оглох. Он лишь мирно улыбался, глядя на синевато-желтоватые языки пламени. Он шептал себе что-то под нос, разговаривая с кем-то, кого, видимо, никогда не существовало вне его воображения.
– Валим отсюда, быстро!
Я схватил Костяна за предплечье и потащил прочь от того места. Пока я судорожно соображал, куда нам надо бежать, и есть ли вообще смысл в нашем побеге, Костян ржал, как бешеный, выкрикивая что-то несвязное. Когда мы всё же остановились, центр города остался где-то вдали от нас, а улица, ставшая нашим пристанищем, выглядела брошенной и одинокой, но всё же весьма грязной даже в отсутствии людей. Странным было то, что только после того, как мы пробежали несколько километров, я понял, что впервые стал тем, за кем пошёл Костян, и где-то внутри меня даже радостно вспыхнуло некоторое удовлетворение, хотя я и понимал, что Костян навряд ли стал бы придавать этому какое-то значение.
– Не дуйся, – бросил Костян, сползая на зелёную траву и опираясь спиной на забор.
Его слова меня вывели из себя настолько, что мне захотелось в тот же миг встать и уйти, хотя я так ничего ему и не ответил.
– Знаешь, о чём я жалею? – сказал Костян и, не дожидаясь момента, когда я подам голос, продолжил: – Что он уже вышел из машины…
– Кто? – тупо спросил я.
Костян посмотрел на меня, как на полоумного.
– Тот придурок, который приставал к Катьке в метро, – ответил он. – Или ты подумал, что мне просто захотелось протащиться несколько километров, чтобы сжечь тачку?
Он продолжал смотреть на меня так, словно впервые меня видел. И вдруг до меня дошло, что поджог не был спонтанным. Костян хотел отомстить за то, что случилось с Ванькой, и, видимо, плана получше у него не нашлось. Но, почему-то, после его слов мне стало легче настолько, что я даже рассмеялся, хотя почему-то не смог отнестись к ним серьёзно. Я вспомнил, что Костян говорил о своём сожалении, и спросил:
– Думаешь, смог бы убить его?
– Не знаю… Вряд ли. – Костян немного задумался. – Хотя ты знаешь, я много раз представлял себе, как он умирает в мучениях, и мне становилось легче.
Потом он тихо рассмеялся, ещё сильнее стекая по забору, и назвал себя слабаком. Я сел с ним рядом и достал из кармана помятую пачку сигарет. Вытащил одну, прикурил и протянул её Костяну.
– Скоро всё должно закончиться, – я потрепал его по плечу и вытащил ещё одну сигарету.
Мы молча сидели и вдыхали дым, глядя на другую сторону улицы. А потом, докурив, я поднялся с травы.
– Нас дома ждут, – сказал я. – Пойдём.
– Дома, говоришь, – Костян ухмыльнулся себе под нос, но быстро поднялся. – Ладно, пошли.
И он снова шёл за мной, не говоря ни слова о том, что я вёл его каким-то сомнительным маршрутом. В конце концов, город был устроен так, что в какую бы сторону мы ни пошли, мы бы всё равно оказались у какой-нибудь станции метро. И действительно, минут через сорок мы дошли до подземки. Единственным, о чём мы забыли, оказалось время, которое каждое лето сходило с ума. И так почти опустевший город нелепо смотрелся под заходящим солнцем, а все входы на станции были уже закрыты. Нам не было никакого смысла возвращаться пешком: мы слишком сильно устали за день, и поэтому решили заночевать прямо у ступеней, а утром обратно отправиться в конуру.
– Извини, – зевая сказал Костян, – за то, что втянул тебя в это…
– Да ладно, – ответил я. – Херня.
Я улёгся на прохладный пролёт и почти моментально уснул. Но со скрипом входных ворот на станцию я проснулся и растолкал Костяна. Нам действительно пришла пора возвращаться. Мы вошли в метро, опустив по золотистой монетке в прорези на турникетах, и спустились к пустым вагонам по разрисованному эскалатору. Я приметил маленькую надпись чёрным маркером на когда-то белой стене. Там было написано «… = жизнь», но слово перед знаком равенства было закрашено. И следующие несколько минут я перебирал в своей голове слова, которые могли быть там написаны, но ничего путного мне так в голову и не пришло.
Костян снова спал, когда мы доехали до конечной, но он быстро очнулся благодаря оглушающему голосу машиниста. Снаружи по асфальту расползалось палящее солнце и неестественным блеском жгло нам глаза. Мы медленно шли до конуры, практически не разговаривая. Мы не ели практически сутки, и, казалось, что наши животы вот-вот прилипнут к спинам, и поэтому решили прикупить еды в магазине с пирожками. Мы набрали увесистый пакет с соком, булками, и лапшой в коробках, и снова молча продолжили свой путь. По дороге я пытался переварить предыдущий вечер, и меня посещали разные мысли. С одной стороны, я полностью поддерживал Костяна: тот урод заслуживал подобного обращения хотя бы за то, что он сделал с Катькой, и тем более за то, что случилось с Ванькой. Я был рад, что Костян всё же смог что-то сделать, и я даже слегка завидовал ему. Но с другой стороны я боялся, что поджогом эта история не закончится. Я боялся, что может начаться самая настоящая травля, но говорить об этом я не хотел.
Но когда я заполз в конуру, все мои страхи просто исчезли. Они вылились в смесь какого-то панического оцепенения и недоверия к окружающей действительности, когда я увидел, что происходило внутри. А внутри бегал Ванька (в силу его возраста и роста ему ещё удавалось носиться по конуре, не сгибаясь) и пытался подскакивать, ударяясь о стены и трубы. Я позвал его, но он меня как будто не слышал. Тогда я схватил его за бледную руку, и он начал вырываться.
– Пусти! – пропищал Ванька.
– Куда?
– Надо переловить их всех, пока не улетели!
Я обернулся вокруг себя и не увидел ничего, кроме обычного мусора и застывшего на месте Костяна. Но Ванька всё ещё рвался из моих рук.
– Санька, они разлетаются! – снова пропищал он и в рывке зарядил мне локтем в районе лёгких. Я тут же сжался, с трудом подавляя желание моментально разжать руки. Но я плотно держал его, поэтому сильно мне не досталось. Когда я всё-таки выпытал у Ваньки, что же он пытался поймать, он ответил что-то несвязное про бабочек, и в тот же миг получил увесистую оплеуху от старшего брата. Костян напомнил мне в тот момент взбесившегося быка из мультика про Тома и Джерри, который нам иногда показывали в приюте. Он яростно раздувал ноздри, пропитывая свои лёгкие затхлым, плесневелым воздухом, и тряс перед Ванькиным потерянным лицом несколькими грязными желтоватыми пакетами, найденными на полу.
– Что это такое?! – Костян орал на брата, тыкая пакеты ему в лицо, но ребёнок пялился по сторонам, не издавая ни звука. Тогда Костян швырнул пакеты на землю, вырвал Ваньку из моих рук и хорошенько его встряхнул.
– Я тебя ещё раз спрашиваю, что это, твою мать, такое?!
Ванька всё ещё молчал, чем очень сильно бесил Костяна, и поэтому ему досталось ещё две хороших оплеухи от старшего брата. После этого Костян орал на него минут десять, периодически «взбадривая». Я испугался, что Костян того и гляди переборщит с воспитанием, поэтому остановил очередную его замашку. Старший от души выругался, швырнул младшего на землю и выполз курить на открытый воздух.
Ванька поднялся с земли, перебрался в свой угол и разревелся. Но отчего-то, несмотря на всё происходящее, состояние Костяна волновало меня куда сильнее. Я присел на корточки перед Ванькой, вытер его слёзы грязным пальцем и пообещал поговорить с его братом.
– Я скоро вернусь, – сказал я ребёнку и вышел из конуры вслед за Костяном.
Тот докуривал уже, кажется, вторую сигарету из моей пачки подряд, и собирался приняться за третью. Но как только он подкурился, я выхватил у него сигарету и зажал между пальцев.
– Ты нас так без курева оставишь, – произнёс я в попытке отвлечь Костяна от неприятных мыслей.
– Не оставлю, – огрызнулся он. – Последнюю даже бомжи не забирают…
И с этими словами он кинул мне пачку, в которой жалко шуршали две сигареты.
– Спасибо, – я поблагодарил Костяна, но он ничего мне не ответил.
– Клей? – спокойно спросил я после нескольких затяжек.
– Клей, – так же спокойно ответил Костян, но отчего-то поёжился.
– Ну…
– Что? – он раздражённо посмотрел на меня и сплюнул на землю.
– Дурной пример заразителен, – изрёк я народную мудрость, уже готовый к срыву Костяна, но он отчего-то так мне и не ответил. В обычной ситуации он мог бы взорваться на кого угодно за все свои и чужие косяки, но в тот раз он молчал. Может быть, он действительно чувствовал себя виноватым передо мной за что-то.
Мне даже показалось, что Костян чувствовал себя глубоко несчастным, потому что, как только я докурил, он сказал мне:
– А что, если я ему жизнь испортил?
И тогда уже я не знал, что ему ответить, а Костян продолжал:
– Ты не думал о том, что если бы мы сидели смирно в приюте, всё было бы не так плохо? Может, мы бы никогда не встретили того урода или не увидели, как убивают людей? Может, даже и в конуре бы не оказались…
Мне свело пальцы на руках, – так сильно я сжал ладонь в кулак, оставляя глубокие красные вмятины от ногтей. Костян выглядел так, словно изо всех сил сдерживал свои слёзы. Он уставился куда-то вдаль, и от этого зрелища мне стало совсем не по себе. Я немного успокоился и спросил его:
– Ты жалеешь?
– Да, – Костян попросил у меня ещё одну сигарету.
– Но ведь это была твоя идея…
– Об этом жалею вдвойне, – он наклонился к зажигалке, и его веснушки на миг озарились солнцем.
– Я не смог бы тебя остановить, ты же знаешь.
– Но я всё равно рад, что ты пошёл со мной, – Костян вернул мне пачку. – Спасибо.
Мы молча стояли с ним и курили, а когда вернулись в конуру, Ванька спал уже крепким сном. День ещё только начинался, хотя по ощущениям всё вокруг больше напоминало вечер. Костян предложил тоже немного поспать, и я согласился. Я заметил, как он украдкой потрепал Ванькины волосы.
– Всё будет хорошо, – я подумал про себя. – И у меня, и у Костяна с братом, и у Катьки. Уже совсем скоро.
И я заснул. Во сне я видел тёплое море, на котором я никогда не был, и мне было слишком хорошо и спокойно. А когда я открыл глаза, то понял, что грело меня вовсе не южное солнце, а Катька, обнявшая мою руку и уснувшая рядом со мной.