Хайне Гельберг
По нам не плачут
8. (01.2014)
Мы смогли пережить этот год. Мы пережили голод, холода и сломанные кости. Мы отметили Катькино пятнадцатилетие, а потом наступило первое января. Тот день, который с нетерпением ждёт вся страна, день, когда весь город погружается в бесконечный сон, когда улицы забывают о том, как выглядят люди. Для кого-то это время расслабиться и посмотреть телевизор. А для нас – поблагодарить небо за то, что мы ещё живы и загадать желание дожить до следующего Нового Года.
9. (03.2014)
Январь плавно сменился февралём, а потом и мартом. Над городом снова стало появляться солнце, и под его лучами таял снег, превращаясь в глубокие лужи. За это время много чего успело произойти.
Например, в самом начале марта Костян умудрился загреметь к ментам, когда его поймали на краже еды в магазине. Но вместо того, чтобы подержать его за решёткой и покормить несколько дней, его побили почти до потери сознания и вышвырнули на улицу прямо лицом в весеннюю грязь. Поэтому помимо синяков и ссадин он заработал себе ещё и простуду. Мы вместе с Катькой пытались сбить ему температуру три дня к ряду. Денег снова не хватало, работать было некому, но как-то мы смогли справиться и с этим. Костян за неделю встал на ноги, и мы снова пошли на заработки.
В один из наших рабочих дней мы случайно столкнулись с Катькой на одной из станций. Она, кажется, ехала к кому-то из своих «клиентов», хотя нам ничего по этому поводу не сказала. В любом случае, она решила провести немного времени с нами. Я помню, что в тот день на ней было её единственное, а потому любимое рыжее платье чуть выше коленей, подвязанное красным поясом на талии, старая куртка с искусственным мехом и сапоги с почти сквозными дырами на подошвах. Их было хорошо видно, когда Катька куда-то бежала или просто быстро шла. Она старалась не обращать на это внимания, но всё же такой внешний вид порядком её смущал. В конце концов, ей, как и любой другой девушке, хотелось красиво выглядеть, но вместо того, чтобы тратить деньги на телефоны, шмотки и накладные ногти, она их откладывала «до лучших времён». Причём Катька свято верила в то, что эти лучшие времена наступят совсем скоро, и она снова будет жить где-нибудь с крышей над головой, водой в кране и теплом в батареях. Но до этих времён ей нужно было ещё работать и работать.
И вот, в тот день, когда мы случайно пересеклись, она нашла время, которое захотела провести с нами. Мы стояли и разговаривали о чём-то неважном, когда с Катькой поздоровался мужчина лет сорока ‒ сорока пяти. Она оглянулась и резко дёрнулась, словно хотела спрятаться за чью-то спину, но быстро взяла себя в руки и выдавила из себя короткое:
– Здрасьте.
– Что ты здесь делаешь в такое время? – прицепился он к Катьке. – Неважно выглядишь.
Мы с Костяном переглянулись. Эта беседа явно не была дружеской, да и мужик не вызывал доверия. По крайней мере он явно не был похож ни на одного из Катькиных клиентов.
– Гуляю, – небрежно ответила Катька, стараясь скрыть презрение и страх, которыми отдавал каждый произнесённый ею звук. Но мужик не отставал.
– А бабка знает, где ты ошиваешься? – допытывался он с мерзкой ухмылкой на толстой физиономии.
– Не ваше дело, – прошипела она.
Катька отвернулась от него на какой-то миг и снова посмотрела ему прямо в глаза, но ничего не ответила. У неё от злости начинали раздуваться ноздри и дрожать губы. Что-то зашевелилось внутри меня, когда я смотрел на этих двоих и на Костяна, буквально пожиравшего Катьку глазами. В тот момент мне захотелось схватить её за костлявую руку и увести туда, где она больше никогда не увидит этого урода. Но я ничего не сделал. Вместо этого я остался наблюдать, как он продолжал издеваться, подходя всё ближе:
– Ааа… – протянул он, переводя взгляд сначала на меня, а потом на Костяна с Ванькой. – Я вижу, что ты смогла приспособиться. Не удивлюсь, если это – один из твоих выродков…
Он собирался, видимо, показать своим жирным пальцем на Ваньку, спрятавшегося за спину брата, но не успел. Я уже был полон решимости сделать ему нестерпимо больно, но Костян меня опередил. Годы уличной жизни на нём сказались, и буквально через пару секунд он уже вовсю месил своим кулаком мягкую, рыхлую плоть. От первого удара мужик опрокинулся на холодный мраморный пол и, закрывая лицо руками, что-то выкрикивал, но его вопли заглушал проносящийся мимо поезд. Мне пришлось схватить Ваньку, чтобы он случайно не попал под горячую руку, а Катька словно застыла в каком-то оцепенении, и взгляд её падал не на драку, а как будто бы сквозь неё, словно всё происходящее резко перестало для неё существовать. На всякий случай я перекинул руку, не занятую Ванькой, через её хрупкое тело и с силой прижал Катьку к себе. Костян продолжал заносить кулаки, и вокруг нас уже начали собираться люди. Кто-то охал, кто-то снимал на камеру, кто-то тупо смотрел. А потом кто-то позвал охрану, и только тогда Костян отпустил ублюдка.
Тот с трудом поднялся на дрожащих ногах и, вытирая кровь с разбитой губы, хрипло заявил:
– Ты ещё пожалеешь об этом, тварь. И твой кусок мяса тоже, – он с ненавистью посмотрел на Костяна и на Ваньку, который вцепился в мою куртку и стоял, всё ещё зажмурив глаза.
– Я передам привет твоей дорогой маме, – обратился он напоследок к Катьке, которую я всё ещё держал рядом с собой. – Пусть порадуется, какая у неё дочка.
И, отвернувшись от нас, он ушёл, с чувством сплюнув на пол. Всего лишь на какое-то мгновение мне захотелось догнать его и швырнуть прямо на рельсы под проезжающий мимо поезд. Я даже очень живо представил себе, как он превращается в огромную тёмную лужу, хотя понимал, что никогда не смог бы сделать ничего такого, даже ради Катьки. И почему-то от этой мысли мне стало так противно, что рука, державшая Катьку, сжалась как будто сама собой. Послышался слабый вскрик, я разжал руку, и Катька буквально выпала из неё. Пошатнулась и навалилась на ближайшую мраморную колонну, едва дойдя до неё на дрожащих ногах. Потом сползла на пол, поджимая под себя юбку, и уронила лицо в колени.
– Всё в порядке, – спокойно и тихо сказала она, когда мы подошли к ней вплотную. – Я сейчас отдышусь и встану.
Когда она говорила, её лицо всё ещё было вжато в её колени, и голос искажался. Я осторожно взял её за руку, и по моей спине пробежали мурашки.
– Не бойся, – я сказал ей эти слова несмотря на то, что был уверен в их бесполезности. Более того, эффект от них оказался совсем неожиданным: Катька вырвала свою руку из моей, резко встала и расправила складки на юбке.
– Отвали! – прокричала она, когда Костян, успокаивавший Ваньку, решил подойти к ней поближе. Люди снова начали поворачивать головы в наши стороны, и у меня появилось опасение, что в скором времени на самом деле сможет появиться охрана. Но Катьку, казалось, это волновало меньше всего. У неё, как будто, открылось второе дыхание, и она продолжала кричать на нас:
– Я не просила вас вмешиваться! Мне от вас ничего не нужно!
А потом она резко отвернулась от нас и быстро зашагала в сторону перехода на другую ветку. Мне показалось, что я даже видел дыры на её подошвах.
– Нам, видимо, тоже пора, – несколько ошалело произнёс Костян и взял Ваньку за руку. – Надо работать.
– Точно, – согласился я с ним.
Пора была возвращаться. Костян передал мне ещё несколько побрякушек, и я быстро, но аккуратно сложил их в сумку. Я перекинул сумку через плечо и залез в ближайший вагон.
За тот вечер я пересаживался в общей сложности раз пятьдесят, сменил четыре ветки и порядком измотался. Но при всём при этом мне так и не удалось выкинуть из головы дневную сцену. Мне было жаль Катьку. Она никогда нам не говорила, почему оказалась рядом с нами, да и мы её не расспрашивали, решив, что это – её личное дело. Но после всего увиденного мне пришла в голову мысль о том, что у неё, всё-таки, было место, в которое можно вернуться. Только по какой-то причине у неё не получалось переступить родной порог, и я, кажется, начал догадываться, по какой. И именно эти мысли я пытался отогнать от себя, как нечто весьма назойливое.
Заработав чуть меньше тысячи, я решил вернуться в конуру. Дошёл до неё без приключений и, когда залез внутрь, уселся на свои тряпки и закрыл глаза. Кроме меня ещё никого не было: ни Катьки, ни Костяна с Ванькой, ни даже нашего бомжеватого друга. Я откинулся на кирпичную стену и мне показалось, что в такие моменты мне не хватало этих людей.
Дело не в том, что они были нужны мне для чего-то конкретного, но, когда я смотрел на них, во мне просыпалось что-то от нормального человека. Я смотрел на них, и мне хотелось быть лучше. Не лучше, чем они, но лучше, чем все остальные, или чем я был на тот момент. Но исключительно ради них. Если бы меня спросили, люблю ли я Катьку, Костяна или Ваньку, я бы не задумываясь ответил да. Может быть, у Катьки и старое платье с рваными сапогами, зато глаза у неё честные. Костян, может, и бывает порой слишком вспыльчивым, но зато я знаю, что он всегда протянет мне руку. И именно поэтому каждый, кто попытается навредить им, оскорбить их или же просто ткнуть в них пальцем, навсегда перестанет для меня что-то значить.
Я лежал с этими мыслями, мял в кармане куртки заработанные деньги, и, почему-то чувствовал, как меня наполняла какая-то тоска, и как она превращалась в непонятную мне злобу. Но беспокойство покинуло меня в тот же миг, когда я спустился на одеяла и погрузился в сон. Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем что-то мягкое и холодное прикоснулось ко мне, но, когда я открыл глаза, рядом со мной по-прежнему никого не было.
Костян с Ванькой ещё не вернулись, и я заскучал ещё сильнее. Близилась ночь, но я уже выспался достаточно для того, чтобы ложиться снова. Мне хотелось выйти куда-нибудь за едой, может – купить чего-нибудь выпить, но что-то держало меня в конуре, и тупой голос в моей голове без устали повторял: «Они скоро вернутся».
И они пришли, уставшие и голодные, но мне нечего было им предложить: Катька, скорее всего, так и не появлялась, значит, на еду можно было не рассчитывать.
– Пойдём купим что-нибудь, – предложил я спустя примерно полчаса после их возвращения. – Магазины ещё открыты.
– Не, Ванька уже спит. Поэтому никак. – Костян уложил сонного ребёнка на тряпки и укрыл его всем, что нашёл под рукой. Тут же послышалось слабое сопение, а Костян о чём-то задумался.
– Ладно, пойдём, – передумал он под громкое урчание живота.
Мы поплотнее задёрнули вход в конуру и вышли на воздух. Когда мы дошли до места, где начинали гореть фонари, я вдруг услышал шорох справа от себя, но Костян сказал, что ничего не слышал. И тогда ко мне в голову прокралась мысль о том, что что-то пошло не так. Я отчётливо помнил мягкое прикосновение, но это явно была не Катька, ведь она никогда не возвращалась для того, чтобы тут же уйти. Мне стало не по себе от этой мысли, и я предложил вернуться.
– Нам жрать нечего, – Костян посмотрел на меня как на полоумного. – Купим и вернёмся. К тому же, это была твоя идея.
– Тогда давай быстрее.
– Что случилось-то? – озабоченно спросил он у меня.
– Ничего.
Ничего, сказал я и прибавил шаг. Я не мог объяснить ему, что не так, но отчего-то по моей спине пробежали мурашки, словно я очень живо представил себе, как на меня с крыши падает кирпич. Сердце начало ускоряться, казалось, я чувствовал его биение уже во всём теле, но я лишь сильнее зашевелил ногами.
Костяна, видимо, стало напрягать моё поведение: он схватил меня за плечо, развернул, и я бегом кинулся в конуру. Костян рванул за мной. Он бегал гораздо быстрее меня, и поэтому обогнал меня за считанные секунды. Я старался не отставать от него. Я дышал так, словно несколько минут провёл под водой; лёгкие болели, горло сохло, а холодный воздух выжигал лицо. Но я не останавливался.
Только когда я забежал в конуру, я понял: чего-то не хватает. И тогда до меня дошло.
– Где Ванька??? – взревел Костян, перерывая тряпки.
Ванька исчез.
10. (03.2014)
Костян ревел, как раненый зверь; он мотался по округе, кричал и звал брата, но ответа не было. Вместе с ним я всю ночь рыскал по кустам и деревьям, по ближайшим свалкам и небольшим холмам бывших бомбоубежищ, но Ваньку мы так и не нашли.
Уже утром, когда рассвело, мы вернулись в конуру, уставшие и словно кем-то опустошённые. От бессилия и отчаяния Костян уткнулся в грязное покрывало и заплакал. Это был первый раз, когда я слышал его слёзы и даже видел мельком, как они сочились из красных опухших глаз и терялись в его веснушках. Он не всхлипывал, он не ревел навзрыд. Он просто кричал. Кричал так, словно ему никогда ещё не было настолько больно. И несмотря на то, что мне было гораздо проще воспринимать всё адекватно, успокоить Костяна я всё равно не мог. Я не знал, что мне делать. Не знал, что сказать ему, чем помочь. И я молча сожалел о том, что Катьки в тот момент не было рядом с нами. Некоторое время спустя Костян притих, после чего неуклюже поднялся с одеял и, подползая ко мне, заорал:
– Ублюдок! – он схватил меня за грудки и прижал к холодной стене. – Ты ведь знал! Ты знал, что что-то должно было случиться!
Мне всегда было несколько не по себе, когда я видел Костяна на взводе, но после всего случившегося за последние несколько часов, мне было по-настоящему страшно. Я чувствовал его грубые руки рядом со своей шеей, и мне хотелось скорее вывернуться из его пальцев. Почему-то именно тогда я впервые так чётко осознал, насколько Костян сильнее меня, и на какой-то миг мне даже показалось, что я совсем не знал этого человека. Я схватил его руку в ответ и попытался отвести её от себя. Что-то вспыхнуло в моей памяти, и тут же угасло.
– Я не при чём, – спокойно ответил я. – Я ничего не сделал.
Костян тяжело дышал. Он отпустил меня, я немного сдвинулся в сторону, и тут же мне от него прилетело. Его мозолистый кулак крепко впечатался в мою левую скулу, и чувство, словно всё повторяется, стало ещё назойливее. Я отполз от Костяна, не нашедший в себе силы подняться и посмотреть ему в лицо, как будто внезапно меня охватило чувство вины. Почему-то я не был зол или обижен на Костяна. Да, мне было больно, но ему – смертельно. В тот момент он напомнил мне большого хищного зверя из передачи про животных, которую иногда нам включали в приюте для общего развития. Он словно был загнан в угол и посажен в клетку, а я – брошен к его лапам для того, чтобы отвлечь его от собственной ярости. Я попал под его горячую руку, но ничем ему не ответил и ничего не сказал. Казалось, я был милосерден. И в голове снова что-то вспыхнуло. Моя личная молитва о милосердии. И она отдавалась во мне искажённым, глухим голосом: «Уважаемые пассажиры! Уступайте места инвалидам, пожилым людям, беременным женщинам и пассажирам с детьми…»
Пассажирам с детьми…
Я поднялся с пола и посмотрел на Костяна:
– Мне кажется, я знаю, где может быть Ванька.
– Где? – Костян посмотрел на меня с недоверием, всё ещё тяжело дыша.
– С тем придурком, который сегодня приставал к Катьке…
– А она где?!
– Не знаю, – резко ответил я, ощущая себя как на допросе.
Костян опять завыл и сел рядом со мной, вцепившись в свои лохматые волосы.
– Прости, – он ответил мне после нескольких минут молчания. – Я не знаю, что делать.
– Видимо, только ждать Катьку. Другого нам не остаётся.
Костян ничего больше не сказал. Он так и сидел у стены, и легонько покачивался. Я просидел рядом с ним в полной тишине около часа, а потом не выдержал, взял все накануне заработанные деньги и вышел из конуры. На улице стало уже совсем светло, но по-весеннему пасмурно. Я пошёл до ближайшего магазина, больше напоминавшего старый ларёк, и выложил почти две сотни за бутылку водки. Добавил ещё сотню и купил две пачки сигарет. Я распихал всё по карманам и решил вернуться в конуру, но мелькнула мысль, что пить в таком состоянии на голодный желудок всё-таки не стоит. И я взял штук десять каких-то пирожков и колбасы, впервые за долгое время ощутив какую-то радость от покупки еды за собственные деньги. Я поблагодарил продавщицу и, выйдя из магазина, поспешил назад.
Костян всё ещё сидел на том же самом месте, где я его оставил, и, судя по всему, крепко спал. Я не стал его трясти, но, пробираясь вглубь к коробкам, случайно задел его ногу. Костян открыл глаза, показавшиеся мне в полумраке красными и воспалёнными, что-то пробубнил и снова отключился. Мне было не по себе видеть его в таком состоянии. Не то, чтобы я ни разу не видел Костяна пьяным (потому что чаще такой вид у него был на утро после попойки), я не видел его настолько отсутствующим и потерянным, даже когда он был под клеем. Мне было страшно подумать, какие мысли копошились под этими белобрысыми волосами. Я сам старался не думать о том, что происходило с Ванькой, и с трудом с этим справлялся. Я потряс своей грязной головой, чтобы отогнать ненужное шевеление страшных картин в моём воображении, и это, вроде бы, помогло. Я порылся в коробках и в одной из Катькиных нашёл подобие тарелок, пыльных и несколько замытых. Я не знал, где она их взяла, но и мыть их не стал, а просто подул на одну из них, чтобы избавиться от явного слоя пыли. Я взял тарелку и, пробравшись с ней к Костяну, выложил на неё пирожки, наломал кусками колбасу и открыл бутылку с водкой. В нос ударил резковатый привычный запах. Я вдохнул и сделал несколько глотков. Слегка обожгло горло, я выдохнул себе в рукав и подошёл к Костяну.
– Держи, – я вложил бутылку ему в руку, и он открыл глаза, которые вблизи оказались даже при очень тусклом освещении не только опухшими, но ещё и влажными.
Костян взял у меня бутылку и тупо уставился на неё, как будто впервые её видел и не понимал, что с ней надо делать.
– Пей, – попросил я его. – Легче станет.
И он послушался. Он сделал глотков восемь, прежде чем оторвал бутылку от своих губ. Он закашлялся, и я тут же дал ему кусок колбасы с тарелки, в который Костян буквально вцепился зубами. Я тоже сидел и ел рядом с ним, и в тот момент мне казалось, что не было ничего вкуснее тех пирожков с капустой и колбасы за семьдесят пять рублей. Время от времени я забирал бутылку у Костяна, и минут за двадцать мы её практически прикончили, в ней оставалось чуть больше четверти. Меня унесло практически сразу: я слишком давно не пил, чтобы суметь сохранить голову, да и Костян тоже.
К сожалению, именно в тот момент, когда мы были уже достаточно пьяными, но недостаточно сонными, в конуру забралась Катька, сильно шатаясь и держась за живот. Она прятала лицо и, видимо, не хотела с нами разговаривать. Она старалась не привлекать внимания и делать вид, что она нас едва ли знала, и что вообще её как будто не было. Я ещё мог это стерпеть, но Костян с таким её поведением был полностью не согласен. Он только крепче сжал почти пустую бутылку в своей жирной от колбасы руке, поднапрягся, чтобы привстать и пополз за Катькой, которая уже успела перебраться в свой угол с коробками. Я смотрел на широкую спину Костяна и на миниатюрную спину Катьки, сидевшей съёжившись и держась то ли за живот, то ли за тонкие колени.
Костян подполз к ней вплотную, выронив бутылку, и потянул её за плечо, Катька дёрнулась обратно, и от этого Костян просто рассвирепел. Он схватил её за плечо с такой силой, что, я уверен, его пальцы оставили на её коже тёмно-красные следы. После этого он повалил её на тряпки, хотя мне больше казалось, как будто бы он её отшвырнул, но я всё ещё не видел её лица. Катька сжалась в комок и захныкала. Костян сел на неё, придавив своим весом и практически упираясь головой в потолок. Мне было жаль Катьку. Я не знал, что именно у неё случилось, но было видно, что ей плохо. Но Костяну было не лучше, и поэтому я не стал к ним лезть.
Костян был пьян, и я понятия не имел, чего именно он хотел от Катьки. Это меня пугало. Я боялся, что он мог ударить, но вместо этого он слез с неё и сел рядом с ней на колени. Он запустил руку ей в волосы, и со стороны казалось, словно он хватал её, чтобы сделать ей больно. Но Костян просто притянул Катьку к себе и уткнулся носом в её шею. Он что-то шептал ей на ухо и гладил по слипшимся волосам. Я слышал, как они оба тихо всхлипывали и как будто бы еле заметно дрожали.
Но я не понимал, что происходило вокруг. Более того, я не хотел этого видеть. Моё отравленное спиртом нутро было против подобной картины, но я снова ничего не сделал. Мне хотелось надеяться, что когда-нибудь я прощу сам себя за подобное бездействие. Хотя нет. Скорее я надеялся, что не вспомню об этом, когда проснусь снова.
– Идиот, – я отвёл взгляд от Костяна, но вслух ничего не сказал. Мою левую щёку саднило.