Хайне Гельберг
По нам не плачут
11. (03.2014)
Когда я в следующий раз открыл глаза, Костян крепко спал, а Катька снова исчезла. И так получилось, что она исчезла на три с половиной дня. И всё это время Костян почти не вылезал из конуры, словно он ждал чего-то, хотя мне ничего не говорил по этому поводу.
Всего через несколько часов тишины после Катькиного ухода я понял, что бессмысленно сидеть на месте. Я взял сумку, сложил в неё запасы «товаров», оставшихся с предыдущих дней, и собрался идти работать.
– Ты со мной? – я посмотрел на Костяна, полностью готовый к выходу.
Костян покачал головой. Это был достаточный ответ для того, чтобы я молча направился к ближайшей станции метро.
Все те три дня я работал, как проклятый. Я таскался по самым разным станциям и переходам, я рвал голосовые связки и возвращался в конуру практически охрипшим. Мне казалось, что ещё немного, и в мои уши окончательно врежется шум поездов и стук колёс о рельсы. А пустой голос, остерегающий и призывающий уступать места тем, кто физически слабее, молитвами впечатается в мою память.
Всё это я слышал бесчисленное множество раз, и почему-то меня немного расстраивало то, что я ни разу не встретил Катьку ни в одном из вагонов, ни на одном переходе, нигде. Да, я прекрасно знал, что шансов с ней пересечься практически не было, но почему-то у меня было ощущение, что она просто не появлялась в подземке. Я беспокоился за неё, хотя в голове настойчиво проносилось что-то, похожее на «это не твоё дело». Но ничего не изменилось, как бы я ни убеждал себя. Сколько бы я ни отрицал, но мне, как и Костяну, Катька была необходима, хотя мы бы никогда не признались в этом ни ей, ни друг другу, ни, тем более, себе.
Мой третий рабочий день заканчивался, в кармане старой куртки шелестели мелкие бумажки. Я вышел из тёплой подземки на холодную тёмную улицу, оглядываясь по сторонам. Слева от меня стоял ларёк, больше напоминающий избушку из детских сказок, которые Катька читала Ваньке. Я подошёл к этому ларьку, протянул несколько десятирублёвых монет уставшей продавщице и купил большую молочную шоколадку. Я не знал, зачем я вообще покупал что-то сладкое, но, видимо, мне настолько хотелось увидеть их обоих. Мне хотелось, чтобы всё наладилось. И я думал обо всём этом, когда возвращался назад в конуру. Пока мои рваные кроссовки с громким чавканьем пережёвывали мокрую землю, я думал о нас. О Ваньке, о Костяне, о себе. О нашей кошке, разумеется. Я думал, простит ли она меня. Простит ли она всех нас, и сможет ли всё вернуться на свои места. И в этих мыслях я даже не заметил, как дошёл до конуры.
Я пробрался через кучу мусора, не выносимого уже несколько дней, и залез внутрь. Костян, казалось, прирос к старому одеялу, с которого так и не сдвинулся к тому моменту, как я пришёл. Он, судя по всему, сходил с ума, а я всё ещё не знал, как ему помочь, и что мне для него сделать. Единственным, что пришло на ум, была та самая шоколадка. Я вытащил её из кармана, разломал на несколько частей (не снимая упаковки, чтобы крошки не рассыпались на землю) и положил на самое видное место у входа в конуру. Костян, наконец-то, оторвался от своих мыслей и своих коленей и перевёл на меня вопросительный взгляд.
– Что это? – поинтересовался он, глядя на меня, как на сумасшедшего.
– Приманка, – ответил я практически шёпотом, показавшимся мне тогда несколько заговорческим. – Для сладкоежек.
Я рассмеялся себе под нос, не отдавая себе отчёта в том, что в тот момент был похож на психа не меньше, чем Костян. Да, возможно, у меня уже не было здравого рассудка, но была вера. Вера в то, что они обязательно вернутся. В конце концов, именно благодаря такой вере мы всё ещё не сломались до конца, как бы смешно это ни звучало. Я посмотрел на плод своих трудов, оценил кривизну их положения на грязной поверхности и подсел к Костяну.
– Они скоро вернутся? – Костян практически проныл свой вопрос, и, хотя я не мог ничего ему пообещать, я ответил ему:
– Конечно.
Он изобразил некое подобие улыбки, и я мысленно съёжился. Я пожелал Костяну спокойной ночи, он что-то буркнул в ответ, и я повернулся на бок. Мне хотелось заснуть самым крепким сном, но я просыпался от каждого звука. Несколько часов спустя моей спячки, я открыл глаза от шороха у входа. Я не просто пришёл в себя, я вскочил с места и кинулся к источнику звука. Я очень надеялся, что вернулась Катька или Ванька (а ещё лучше – оба сразу), но это оказался всего лишь наш бомжеватый друг. Я поздоровался с ним, не скрывая своего разочарования, но он не стал отвечать мне тем же. Вместо этого он с трудом повернулся ко мне боком, стараясь не задеть головой потолок, и просипел, дыша перегаром:
– Это ведь ваш, да?
Я не понял, о чём он, но тут же перевёл взгляд на горб, из-за которого он не мог нормально развернуться, и воздух застрял внутри моей грудной клетки, не позволяя мне сделать выдох и заново насытиться кислородом. Я увидел бледную ручку, свисающую со спины бомжа, а потом и всё тело. Это, несомненно, был Ванька. Наш друг примотал его грязными тряпками, чтобы было проще нести, и ребёнок безвольно колыхался, повиснув в этом креплении.
– Костян! – я проорал первое, что мне пришло в голову, хотя абсолютно не знал, чем он сможет помочь. Я мог только орать, чтобы он выполз из своего сна. Чтобы он за меня решил, что нужно делать.
– Костян! Ванька здесь! – я проорал эти слова так громко, насколько мне позволил осипший после метро голос, но Костян меня услышал. Он поднялся и побежал ко входу так резко, что едва не упал, запнувшись об одну из тряпок.
Он тут же начал отвязывать Ваньку и его колотило, словно он оказался зимой на улице в мокрой одежде. Наконец, Ванька очутился в руках у брата, бледный, слабый и едва живой.
– Где ты нашёл его? – спросил Костян, глядя на нашего друга больными глазами.
– В лесу тут недалеко, – коротко ответил он. – Сам спросишь, когда он придёт в себя.
И практически сразу, без лишних слов бомж завалился под свои тряпки и моментально захрапел. А мы с Костяном столпились вокруг Ваньки, с трудом представляя, что делать дальше.
Костян потрогал брата за пальцы – они были не теплее уличной грязи, и Костян решил скорее согреть Ваньку. Он вытащил мангал, который Катька заботливо запрятала вглубь конуры, отправил меня за остатками дров, а сам попытался найти бумагу для розжига. Когда я вернулся с деревяшками и ветками в руках, он вырвал несколько штук и кинул их поверх скомканных газет. У Костяна сильно тряслись руки, он сломал спичек десять, прежде чем зажёг первую, которая моментально потухла. Через минуту стараний он передал мне в руки коробок, и дело пошло быстрее. И пока я смотрел за огнём, Костян начал снимать с Ваньки одежду. Куртка, подаренная Катькой, была вся в грязи и в дырах, но Костяна это волновало меньше всего. Он расстегнул её, на миг замолчал, а после дико и отчаянно зарычал. Я оторвался от мангала и подполз к Костяну, чтобы узнать, что его так разозлило. Долго думать не пришлось: я чётко видел синяки и кровоподтёки на шее и руках ребёнка даже при том освещении. На запястьях желтели следы, похожие на те, которые остаются от «крапивки», но самое ужасное я увидел после того, как Костян снял с брата штаны. Кожа на бедрах была изодрана, в нескольких местах синяками отпечатались чьи-то пальцы, и создавалось ощущение, словно Ванька прошёл через то, через что не раз проходила Катька. Я отвернул голову, будто надеясь на то, что всё это вылетит из моей памяти.
Костян отреагировал куда хуже: он выбежал из конуры, прижимая ладони ко рту. Я слышал, как он блевал, и от этих звуков меня тоже начинало мутить. Но, я уверен, что был бы в таком же состоянии, как и Костян, если бы последовал его примеру и начал прокручивать в своей голове все те часы и минуты, которые Ванька провёл вдали от нас.
Примерно через десять минут Костян вернулся. Он был очень бледен, и я принёс ему воды из бочки, от которой несло чем-то тухлым. Но Костян вцепился в неё губами и пил так, словно ничего вкуснее в своей жизни не пробовал. Потом он отдышался и снова подполз к Ваньке. Ребёнок всё ещё крепко спал, и мы начинали беспокоиться с каждой минутой всё сильнее, хотя и уверяли друг друга в том, что «всё в порядке, раз Ванька всё ещё дышит».
Костян уложил брата себе на колени, и тот, пробормотав что-то во сне, перевернулся на бок. У меня отлегло от сердца, и я, позабыв про мангал, уселся рядом с Костяном и смотрел, как он, едва не плача, гладит Ваньку по мягким слипшимся волосам. Так в абсолютной тишине, нарушаемой лишь храпом нашего друга, прошёл час или два. А потом сквозь собственную полудрёму мне снова послышался шорох плёнки. Я открыл глаза и увидел Катьку, спускающуюся к нам на чуть дрожащих ногах. Я чуть было не бросился к ней, но тот вечер отобрал у меня все силы. Единственное, что я смог сделать – это подползти к ней метра на три поближе.
– Привет, – она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей в ответ. Только сказать ничего не смог. А она пошла дальше, практически сгибаясь пополам, чтобы не зацепить макушкой трубы, и села рядом с Костяном.
– Дай мне его, – попросила она, и Костян аккуратно переложил Ваньку ей в руки.
– Всё нормально? – спросила она у нас.
– Нет, – резко заявил Костян.
– Не совсем, – я подал голос в надежде немного разрядить обстановку. – Ты знала, что он уже вернулся?
– Да, мне Коля сказал…
– Кто? – тупо спросил я.
– Коля, – повторила Катька и указала тонким пальцем на нашего храпящего друга. Почему-то только тогда я впервые подумал, что никогда не знал его имени, хотя оно было, пожалуй, единственным, чего годы уличной жизни не смогли в нём изменить.
– Где ты была? – Костян, почему-то, отнёсся к её внезапному появлению весьма подозрительно, и глядел на неё с недоверием.
– Искала его… Ну и исправляла свои косяки.
Я ничего не понял из того, что сказала Катька, но я и не хотел ничего понимать. Главное, что все были на месте. Этого мне было достаточно.
– Костя, – она тихо обратилась к Ванькиному брату, не отрывая глаз от ребёнка и касаясь его щёк, – у него температура.
Костян как-то ёрзал и заметно нервничал, но Катька быстро пресекла его панику. Она глубоко вздохнула и немного резко сказала:
– Слушайте меня внимательно: сейчас ты, – она посмотрела на Костяна, – пойдёшь в аптеку. Я напишу тебе список того, что надо купить. Ещё в ближайшем круглосуточном супермаркете постарайся найти фильтр или просто купи самую большую бутыль обычной чистой воды. И да, мне будет нужен чистый таз.
Костян, кажется, ничего не запомнил, поэтому жалобно посмотрел на Катьку. Она вздохнула и попросила меня принести ручку и листок из Ванькиных запасов. Я немного повозился с сумками, но всё же принёс то, о чём она просила. Катька достаточно быстро набросала весь список лекарств и даже нарисовала примерный маршрут, чтобы Костян не сбивался с ног в поисках остальных материалов. Она протянула Костяну листок, и посмотрела на меня:
– А тебе придётся сбегать за едой. Только за нормальной. Купи гречки, тушёнки и масла с хлебом. Купи яблок и каких-нибудь леденцов, хорошо?
Я кивнул, абсолютно уверенный в том, что Катька запросто сможет подлатать нам Ваньку, но вот один вопрос не давал мне покоя.
– Где мы возьмём столько денег? – спросил у неё Костян, как будто прочитав мои мысли.
Катька вздохнула ещё раз и вытащила из-за пазухи несколько крупных купюр. Она дала три тысячи Костяну и полторы мне.
– Откуда у тебя? – удивился я.
– Потом расскажу, – пообещала Катька. – Вы идёте?
– Идём, – согласился я, направляясь к выходу.
– Саш, – Катька окликнула меня напоследок, – ты только не тащись далеко, а постарайся купить что-нибудь в магазине поближе.
– Так он же не работает, – удивился я. – Слишком рано ещё…
Катька чуть улыбнулась и ответила:
– В восемь уже работают практически все.
Я не стал с ней спорить и быстро вышел, хотя и не мог поверить в то, что уже наступило утро. Костян вышел вслед за мной, пряча деньги во внутренний карман куртки. Мы молча дошли до развилки, а потом рванули каждый в свою сторону. Я побежал в ближайший магазин, в котором вместо корзинок и касс со штрих-кодами всё ещё работали две женщины, стоявшие каждая за своим прилавком. Обычно одна из них продавала мне водку, и она порядком удивилась, когда вместо беленькой я накупил два пакета еды и пачку сока. А ещё я достал немного денег, заработанных за предыдущий вечер, и, забыв о том, что только прошлым вечером покупал сладости, снова купил Катьке самую большую шоколадку, которую только смог найти в том магазине. Я очень надеялся успеть подарить её до того, как вернётся Костян.
Обратно я шёл раза в два медленнее из-за пакетов. Мы давно не закупались едой так массово и честно. К счастью, в том магазинчике не было охранников, а, значит, на меня никто не смотрел так, словно я что-то украл, и не останавливал на выходе. Значит, я мог нормально вернуться в конуру.
И я вернулся. Я отодвинул плёнку, забрался внутрь и поставил пакеты перед Катькой, которая всё ещё сидела у стены и гладила Ваньку.
– Вытащи сок из пакета, – попросила она, и я покорно протянул ей коробку с нарисованными яблоками.
Катька расшевелила ребёнка, приподняла его голову и поднесла горлышко коробки к его рту.
– Вань, выпей, пожалуйста, сколько сможешь.
Ванька открыл глаза и взял пачку из Катькиных рук. Он сделал всего несколько небольших глотков и отдал сок обратно, после чего уткнулся Катьке в живот.
– Болит что-нибудь? – тихо спросил я.
Ванька покачал головой, но ничего больше не ответил, лишь крепче вцепился в Катьку. Я вспомнил про шоколадку и, недолго поковырявшись в пакете, протянул её нашей кошке.
– Это вам, – добавил я.
– Спасибо, – отозвалась Катька, немного удивившись. – А я тут ещё одну нашла…
– Это тоже вам, – немного смутился я, вдруг вспомнив про свою «приманку».
Катька улыбнулась и поблагодарила меня ещё раз. Она быстро разломала плитку, раскрыла упаковку и положила дольку себе в рот. Взяла ещё одну, разломала её на две части и предложила Ваньке. Он тоже съел, но чуть-чуть поморщился, после чего снова закрыл глаза. Только тогда я решился сесть вплотную к Катьке. Я чуть приобнял её, и она не стала сопротивляться. «Ты станешь когда-нибудь замечательной матерью», – сказал я. Она улыбнулась, и я напомнил:
– Ты обещала всё рассказать.
– Да тут особо нечего рассказывать…
Я посмотрел на неё с недоверием, и она вздохнула.
– Ну, тогда слушай, – Катька опустила голову и тихо начала свой рассказ.
12.
Я старался запомнить Катькину историю до мельчайших подробностей и пересказать её именно так, как она отложилась в моей голове. Конечно, я никогда бы не смог оказаться на месте Катьки и почувствовать, как она, но мне хотелось, чтобы она рассказала мне всё с самого начала, иначе я боялся упустить что-то важное.
Её жизнь начиналась так же, как практически у всех людей: счастливая семья, фотографии с детского сада на фоне какого-нибудь нарисованного замка и коробки с конфетами на новый год. Мама и папа, самые красивые и добрые, вместе отводят девочку с бантами на тёмных волосах в первый класс. Счастливые и, казалось бы, беззаботные, дарят ей книжку на первый школьный выпускной.
Можно сказать, что Катькина жизнь до её одиннадцати лет напоминала волшебный сон. А потом всё перевернулось с ног на голову, когда она впервые начала замечать, как мама всё чаще стала хвататься за бутылки с обжигающей жидкостью. Через несколько месяцев постоянной родительской ругани Катька пришла со школы и увидела опрокинутую табуретку рядом с балконной дверью и висящего под потолком отца. Как в каком-то кошмаре, её жизнь стремительно начала меняться, и никто не смог ей сказать, почему.
После смерти отца мама стала пить чаще. Она напивалась в хлам и приводила домой тех, кто, по её мнению, мог стать достойной заменой её покойному мужу. И всё было терпимо до тех пор, пока она не привела того урода, которого мы встретили в метро. Вот именно тогда всё сломалось окончательно.
Катьке было чуть больше тринадцати, когда её новый папа начал проявлять к ней ненужный интерес, и впервые попросил девочку перед ним раздеться. Тогда же, в первый раз, она ему отказала. И в первый раз ощутила жгучую боль от пощёчины, прилетевшей за столь вопиющее неповиновение. Мать была слепа и глуха к жалобам дочери, а к её слезам относилась с явным раздражением. И поэтому в конце концов папочка всё же осуществил задуманное, и в тринадцать лет Катька впервые ощутила на себе чужие руки.
Несколько дней спустя, после маминых истерик и криков, было решено отвезти Катьку к бабушке по материнской линии, где она и обосновалась практически на полгода. С того момента она называла домом небольшую комнату в общаге, за которую её бабушка отдавала почти половину своей пенсии. А девочка изо всех сил старалась помогать, чем могла. Работа по дому, хорошая учёба в школе и ещё тщетные попытки раздобыть хоть немного денег, раздавая листовки в любую погоду за жалкие семьдесят рублей в час. О матери старались практически не говорить, чтобы не портить друг другу настроение. О том, почему бабушка перестала являться частью семейного круга, Катька мне не рассказывала. Тем не менее, они жили практически душа в душу, и впервые за долгое время Катька снова ощущала себя счастливой.
Но счастье опять длилось недолго. Однажды бабуля подхватила простуду, и врачи отказались отвозить её в больницу, лишь выдали список антибиотиков. Денег на них не хватало, и от безысходности девочка решила вернуться за помощью к маме. Когда она дрожащей рукой нажала на дверной звонок, открыл ей отчим, ответив, что её мать несколько дней назад улетела на юг. Катьке ничего не оставалось, кроме как попросить денег напрямую у того человека. Он выслушал её просьбу и согласился помочь на определённых условиях. Катька согласилась спать с ним за пять тысяч в течение недели до тех пор, пока мать не вернётся с отдыха. Я даже не хочу себе представлять, сколько раз ей становилось плохо за эти часы, проведённые в когда-то родном доме.
В последний день их уговора, когда, к счастью, Катька додумалась для надёжности вытащить из дорогого пиджака несколько тысячных купюр, в двери послышался скрип от поворота ключа в замке. Мама вернулась домой, загорелая и обвешанная золотом, и увидела, как её дочь выходит взъерошенная из комнаты её мужа. Тогда Катька получила вторую в жизни пощёчину. Она пыталась оправдаться, рассказать про бабушкину болезнь, но всё было тщетно. Мать топила Катьку в обвинениях, осуждая за то, что её дочь специально соблазнила собственного «отца», чтобы вытрясти из него денег. Она назвала Катьку шлюхой, и девочка в слезах ушла из дома, уверенная в том, что видела эти лица в последний раз. Тогда она даже не представляла себе, сколько подобных людей она ещё встретит на своём пути, и сколько синяков ещё получит. У неё была лишь одна мысль: у неё, наконец, есть деньги.
Но когда в тот злосчастный день Катька вернулась к себе домой, было уже поздно покупать таблетки. Бабулю увезли на машине скорой помощи с двусторонним воспалением лёгких, и вскоре она умерла от осложнений, сделав свой последний вдох в палате с белой кафельной плиткой. У Катьки наворачивались слёзы даже в тот момент, когда она об этом рассказывала, хотя прошло уже около двух лет с того момента, как ей пришлось пережить такую трагедию. Я не мог себе представить, что она чувствовала тогда. И самым печальным в итоге оказалось то, что не нашлось ни одного человека, который утешил бы её и сказал: «Катенька, всё будет хорошо». Катенька не была нужна ни там, где она выросла, ни там, где она жила последние полгода. В итоге девочка протаскалась по подругам и знакомым, но поняла, что дальше так продолжаться не может. И, в конечном счёте, мы встретились в конуре.
Казалось бы, на этом история должна была закончиться, но один вопрос у меня всё же остался. Тогда я спросил Катьку о том, что же всё-таки случилось несколько дней назад, и она снова мне рассказала. Дело в том, что её мать всё время думала, что Катька так и осталась жить в той комнате, словно не подозревая о том, что ей будет нечем платить за аренду. Но сам факт, что Катька не возвращалась обратно даже в подобной ситуации, сильно бесил её отчима, слабого до молодых тел. И он при каждом удобном случае старался унизить её настолько, насколько это вообще было возможно. К тому же, по словам Катьки, он занимал достаточно высокую должность среди каких-то чиновников, и поэтому делал всё, чтобы люди видели, что у него есть связи и много денег. И если такого человека прилюдно повалить на грязный пол метро (что он делал в подземке, так и осталось для всех нас загадкой), он никогда этого не забудет. А если прибавить к гордости и злопамятности жажду к издевательствам, то и последствия покажутся очевидными…
В любом случае вина за то, что случилось с Ванькой, частично лежала на Костяне, но я твёрдо для себя решил никогда ему не говорить об этом. К слову, он успел вернуться до того, как Катька договорила, что случилось с его братом.
– Потом, ‒ тихо сказала она и приподнялась с прохладной земли. Только тогда я заметил, что всё это время она гладила Ваньку по горячим щекам.