Сергей Федоранич
Ты – моя причина жить…
– Вася, я думаю, мне надо съезжать, – сказал он однажды, вернувшись из магазина.
– Не бросай пальто где попало, повесь в шкаф, – машинально ответил я.
Я был занят очередным опусом госпожи Беспальцевой и совершенно не расслышал то, что он мне сказал. Дима же ничего повторять не стал, молча удалился на кухню готовить ужин.
Только вечером, поедая вкуснейшую солянку, я увидел, что Дима не в настроении. Он возил ложкой по тарелке, не смотрел в глаза и шмыгал носом.
– Не выдумывай, солянка прекрасна! – сказал я.
– Да, вкусная… Ты слышал, что я тебе сказал сегодня днем?
Я напряг память. И вспомнил.
– Я забыл, прости. Почему ты хочешь съехать?
– Ну потому что я так не могу. То, как я сейчас живу, ничем не отличается от того, как я жил на шее у Павла Витальевича. Ты предоставил мне жилье, кормишь меня.
– А ты помогаешь мне, Дима! – возмущенно сказал я. – Ты что, не видишь, как делаешь мою жизнь настоящей? Без тебя я не мог и половины того, что я сейчас могу! Я все время зависел от доброты дяди Якова, который не забывал выводить меня на прогулку, но раз в месяц, потому что он уже в годах! Я ел только то, что можно было разогреть в микроволновке, которую мне подарил Павел Витальевич, потому что не доставал до плиты так, чтобы можно было готовить нормально! Весь дом на тебе! Дима, ты неоценимый работник!
– Вася, но это ненастоящая работа, это помощь. Если бы ты меня попросил, я бы и так все это делал, мне не сложно. Но ты платишь мне деньги за то, что я тебе помогаю. Это неправильно.
– Ты знаешь, сколько стоит личный помощник? А ты, помимо личного помощника, еще и домохозяин! Это я плачу тебе гораздо меньше, чем ты заслуживаешь!
– О нет. Давай не будем об этом. Я ведь сейчас совершенно о другом пытаюсь тебе сказать. Я предлагаю равноценный обмен: найду работу, буду жить у тебя, а за это делать все то же, что делал раньше. Таким образом, между нами исчезнет финансовая зависимость. Я буду помогать тебе, а ты – мне. Я силами, а ты – жильем.
Отвоевать обратно мне не удалось. Дима уже все решил для себя и вскоре пристроился на работу курьером. Платили за такую работу двенадцать тысяч рублей, но он был счастлив. Работал он две смены с девяти утра до пяти вечера, потом два дня отдыхал и снова две смены. В свои выходные он разгребал мои дела, при этом теперь зависимым чувствовал себя я. Ведь Дима делает все это из жалости – как когда-то я взял его на работу.
Нельзя сказать, что я чувствовал себя дискомфортно. Некоторое время, пока мы пытались прижиться в этой новой схеме взаимоотношений, между нами возникали неловкости. Например, если раньше я мог спокойно сказать Диме, чтобы он отвез бумаги в офис как можно быстрее, то сейчас я сначала спрашивал, может он или нет. Надо отдать должное Диме: он был чрезвычайно проницательным и чувствовал, когда нужно «сейчас», а когда «сегодня-завтра».
Я не знаю, как так получилось, но нам удалось даже бытовые вопросы свести к минимуму дискомфорта. Дима покупал продукты, которые считал нужными, а я давал ему деньги. Он пытался отвоевать свою часть в виде половины затрат, но я был категоричен: я жру больше, тем более я весь день дома и жую постоянно. А он в полях, только завтракает (один бутерброд и чашка чая) и ужинает (максимум – тарелка супа). Но вся нагрузка по приготовлению пищи, покупке продуктов – на нем. Поэтому я считал это справедливым. Но все равно то и дело я находил в холодильнике продукты, которых не было в чеках. Да, да он после каждого похода в магазин показывал мне чек, хотя я говорил ему, что доверяю.
В общем, как-то так получилось, что наши отношения из трудовых перешли в дружеские. Со временем Дима настоял на оплате части коммунальных платежей, но это были сущие копейки, что я даже не стал брыкаться. За квартиру я платил около полутора тысяч рублей, потому что у меня была скидка в пятьдесят процентов. Вычитаем платежи за регистрацию, итого его доля составляла около трехсот-четырехсот рублей.
* * *
Помните, я рассказывал вам историю Алиши Бэнкс? И вывод зарубежной журналистки о том, что Алиша и Ти Рой кровные брат и сестра? Хоть это случилось несколько месяцев назад, наш журнал эту историю в покое не оставил.
Вторая статья под названием «Утопленница» появилась в моем портфеле и сразу же привлекла мое внимание. Переводила ее все та же Наташа Беспальцева (дал же Бог фамилию), поэтому мне пришлось изложить статью заново. Учитывая, что весь перевод я сделал сам, мне ничего не оставалось, как написать письмо Павлу Витальевичу и отправить копию главному редактору журнала «Лайфф», а также самой Наташе:
Уважаемый Павел Витальевич!
В штате отдела переводов журнала «Лайфф» работает Наталья Беспальцева, чьи переводы приходят мне на проверку и утверждение. Относительно результатов работы переводчика хочу сказать следующее: они безграмотные. В чистом виде переводы не соответствуют оригиналу, они не передают сути, которую вложил оригинальный автор. Я не вправе оценивать все деловые качества Натальи, однако я вправе оценивать конкретные результаты работы переводчика, в связи с чем настоятельно прошу вас высылать тексты для перевода, минуя Наталью, мне. Каждый раз я перевожу материал заново, а также должен выполнить отчет о несоответствии перевода оригиналу, это отнимает у меня большое количество времени. За весь период работы в холдинге я переделал шесть переводов Натальи, и ни один из них я не утвердил в редакции переводчика.
С уважением,Василий Ковалев,заместитель главного редактора отдела переводов
В этот же день я получил массу телефонных звонков и к вечеру сделал вывод: в бизнесе, как и везде, очень важны личные отношения. Мне звонил главный редактор журнала «Лайфф», очень милая женщина, которая спросила, насколько переводы безграмотные. Я ответил ей, что не могу рассуждать по этому поводу по телефону, но с удовольствием встречусь с ней и Натальей, если необходимо обсудить сложившуюся ситуацию. Потом мне позвонила сама Наталья и, явно в слезах и расстроенных чувствах, спросила, что она «мне сделала такого», что я написал «такое». Почему-то я почувствовал себя некомфортно, хотя это моя обязанность: держать переводчиков на коротком поводке. После всего того, что пережил холдинг из-за якобы «моего» перевода, Павел Витальевич очень серьезно относился к смысловым расхождениям между оригиналом текста и его русским переводом.
По телефону Наташа просила дать ей еще один шанс. Я ответил ей, что такое решение от меня не зависит. Моя работа заключается в том, чтобы четко и ясно дать ответ: соответствует ли перевод оригиналу по смыслу и насколько профессионально отработал переводчик. Показатель работы Наташи Беспальцевой – ноль из шести. Все шесть статей я перевел заново. При этом к каждому материалу мне пришлось заполнить отчет, который составляет в среднем три-пять печатных страниц.
Но на этом звонки не закончились. Следующим позвонила финансовый директор «Лайфф» и с железными нотками в голосе поведала мне, что Наталья Беспальцева бесценный сотрудник, имеющий «всевозможные связи» и «далеко идущие перспективы». Обороты речи у финдира жуткие, согласитесь?
Мне не оставалось ничего иного, кроме как позвонить Павлу Витальевичу и спросить его, что делать дальше.
– Василий, здравствуйте. Я прочитал ваше письмо. Для увольнения Натальи Беспальцевой мне нужно, чтобы эта ситуация вышла на уровень дирекции холдинга. Ваше заявление весомое, но нужно еще кое-что – объяснительная Натальи, в которой она либо оправдается, и тогда решение будет принимать главный редактор «Лайфф», либо начнет опровергать ваши доводы, тогда решать уже буду я. Ждем комментариев Натальи.
Объяснительная не заставила себя долго ждать. Ее текст был составлен лакончино, иронично и слегка издевательски:
Уважаемый Павел Витальевич!
В свете последних событий хочу пояснить следующее. Мой уровень языкознания Advanced, я прошла стажировку в Лос-Анджелесе, Лондоне и Нью-Йорке, лично знакома со всеми авторами, чьи статьи перевожу. Я знаю, что и как они пишут и перевожу с учетом особенностей восприятия русским слухом информации, подаваемой из-за границы, я перевожу с учетом нашего менталитета и понимания. Однако, если Вашего заместителя мои переводы не устраивают именно в разрезе моей адаптации, я исправлю эту ситуацию и буду делать так, как того требует Ваш заместитель, точно соответствовать тексту. Прошу Вас не принимать скоропостижных выводов и дать мне еще один шанс.
С уважениемпереводчик журнала «Лайфф»Наталья Беспальцева
Скоропостижной может быть смерть, а выводы скоропалительные. Особенности восприятия русского слуха никакого отношения к письменным переводам не имеют, и если говорить метафорами, то можно сказать «чтобы глаз не резало». Боже мой, да она пишет на родном языке так же коряво, как и переводит!
Хочу пояснить один момент: у меня нет уровня языкознания Advanced, я не проходил стажировку в Америке и Великобритании. У меня нет даже лингвистического образования, но я знаю три языка – английский, французский и албанский. Моя мама, царство ей небесное, всю свою жизнь занималась переводами, как письменными, так и устными. И албанский язык – это последний язык, на изучение которого она была нацелена со всей серьезностью. Мама начала учить его, когда ей исполнилось сорок пять лет, и в пятьдесят она уже готовила переводы аналитических материалов для ведущих политических партий России: программы, заявления, справки и прочую ерунду, до самого выхода на пенсию.
Кроме того, мама перевела десять романов с английского на русский, среди которых такие авторы, как Даниэла Стил, Питер Джексон и Сидни Шелдон. Последней работой, которую сдала, был перевод романа Стивена Кинга. Когда мама работала в издательстве и переводила эти книги, мы могли себе позволить обучение на дому языкам. Мама никогда не учила меня сразу грамматике, зато после того, как базис укладывался в моей голове, она педантично, сантиметр за сантиметром поднимала уровень моего языкознания до своих вершин. Это был трудный, но увлекательный путь. Я получил превосходное образование, которое, увы, не подтверждается сертификатом Independent Media и стажировками в ведущих англоязычных странах.
Теперь мой авторитет, как специалиста, под серьезным вопросом из-за письма Натальи Беспальцевой, ибо мне нечем крыть. Если обсуждение вопроса компетенции переводчика дойдет до дирекции, я не смогу подтвердить свои знания бумагами. У меня их просто нет.
Все, что я могу, – это подготовить достойный перевод статьи, которую угробила Наталья. Что я и сделал.
Утопленница
Мы должны были вернуться к этой истории. Она оставила глубокий след в наших сердцах. Эта история великолепна в своей трагичности, она захватывает дух и заставляет думать о людях, которым мы не безразличны. Вы только на минуту представьте себе чувства бедной Алиши, когда она узнала, что ее любимый попал в аварию и только она в силах ему помочь! Настоящая трагедия! Казалось бы, выход простой. Нужно просто спасти любимого. Но Алиша отказывает в помощи. Эта ситуация всколыхнула общественность.
Безусловно, это чрезвычайно жестокий поступок, действия не женщины и не человека, а обезличенного, беспристрастного судьи, карающего за ложь. Ведь Ти Рой знал, что они родственники.
Я не знаю, что бы сделала я в этой ситуации, честно. Как бы я смогла пережить такую чудовищную ложь от любимого, без возможности выслушать его объяснения, без возможности понять и простить, зажатая рамками наступающей смерти и вынуждаемая к принятию решения… Я не знаю, правда. Зато мы знаем, что в итоге, после долгого сопротивления и уговоров друзей, сделала Алиша – она спасла Ти Роя, согласившись на пересадку костного мозга.
Ти Рой уже на пути к выздоровлению, он молод, и организм восстанавливается. Врачи дали хороший прогноз, вполне возможно, Ти Рой через полгода сможет вернуться на сцену, если, конечно, захочет.
В своем интервью американскому The Daily Move Ти Рой сказал, что вся вина исключительно на нем. Он знал, не с самого начала, но знал. В тот день, когда они клялись друг другу в любви и верности, Ти Рой знал, что женится на своей единокровной сестре. И не сказал ей, боясь потерять навсегда. Также он заявил, что ему не жаль и что будь возможность вернуться назад, он сделал бы то же самое.
А что стало с Алишей? Этот вопрос волнует миллионы людей, но только мы разобрались во всех тонкостях ее дальнейшей судьбы и готовы вам рассказать.
Алиша по-прежнему живет в своем особняке в Лос-Анджелесе, не выходя из дома. На втором месяце затворничества певицы к ее особняку подъехал шикарный «Лендровер», из которого вышла изящная девушка и под строгим наблюдением своих охранников вошла в особняк. Это была Милен Фармер, которая находилась в разгаре своего мирового турне. Наверное, кто-то из окружения певицы довел до сведения поп-дивы, что Алиша, не выключая, слушает ее альбомы, смотрит клипы и больше не делает ничего.
А должна – согласно графику на весну этого года был намечен выход ее нового альбома, и вскоре она должна была отправиться в мировое турне. Уже давно должен был выйти новый сингл, Алиша должна была работать. Может быть, это лишь небольшая заминка в свете трагических событий?
Увы, нет.
Алиша Бэнкс – утопленница. Так называют звезд мирового поп-олимпа, которые сходят с дистанции по личным причинам, и продюсеры топят их, как котят, чтобы не мучились утраченной возможностью вернуться на сцену. Закон шоу-бизнеса прост: выживает сильнейший. Слабых перерабатывают и спускают в утиль. К сожалению, Алиша Бэнкс очередная жертва этой системы.
История знает и других, например, Бритни Спирс, которая на протяжении пяти лет барахталась в канаве среди отбросов, не в состоянии выбраться наружу, но ее вытащили. Отец, семья, дети. Эти ценности образовали засечки на склизкой стене, по которой собравшаяся с духом женщина выбралась и вернула себе звание поп-принцессы. Сможет ли сделать это Алиша?
Но Алиша даже не пытается выбраться, ее сайт не работает, лейбл молчит, на радио практически ничего не играет… но внезапный приезд Милен Фармер, женщины влиятельной и известной, может все исправить. Милен Фармер никогда не вмешивалась в чужие судьбы, предпочитая оставаться в стороне и наблюдать, сочувствовать и писать свои баллады. Но вдруг Милен удастся замотивировать Алишу вернуться на сцену? Мы будем надеяться на это, но результат, как всегда, покажет время.
Я закончил перевод и отправил его Наталье, Павлу Витальевичу и всем иным заинтересованным лицам, после чего понял, что мне нужно побыть одному.
* * *
Жизнь несправедлива? Какой можно сделать вывод из трагедии Алиши Бэнкс? В моем багаже знаний об отношениях между людьми – только выдуманные истории, только то, что описывалось в книгах, которые я когда-то прочитал. Во всех историях я видел только одно: зависимость. Каждый, кто влюблен, зависим. И Алиша Бэнкс серьезно зависела от Ти Роя, как и он от нее. Эта сложная связь стала движущей силой поступков, результаты которых мы все увидели. Кого в этой истории стоит пожалеть? Алишу? Но ведь она практически обрекла на смерть любимого человека! Хотя Ти Рой не лучше, умолчал про то, что их брак – инцест! Но он сделал это из-за того, что боялся потерять любимую. А Алиша? Она не смогла понять поступка Ти Роя, не смогла простить. Димы дома не было, почта молчала. А я мучился нестерпимым зудом: мне срочно нужно было взять в руки блокнот, ручку и записать все, что пронеслось в голове. Это невероятное ощущение – фейерверком в голове взрывались строки, наполненные смыслом и емкими метафорами, они расползались по стенам сочными цветами, а где-то сзади, словно аромат духов, звучала мелодия. Другая, новая мелодия. Совершенная.
Плюнув на все, я схватил телефон и стал в него напевать то, что слышал, кресло везло меня на кухню к блокноту, который лежал все там же, на столе. Я периодически перечитывал то, что написал тогда, и каждый раз слышал мелодию, мне не надо было даже включать запись на телефоне – слова сами подсказывали нужный ритм.
Открыв чистый лист блокнота, я записал свои мысли, прямо так, как они пришли в голову – хаосом.
«Сделай громче музыку, только она сможет заглушить крик моего сердца. Я никогда никому не смогу больше доверять. Я никогда и никому не расскажу о том, что случилось. Наша трагедия – это последствие нашей зависимости. Я вижу, как рассыпается моя жизнь, но я ничего не могу с этим сделать. Я просто плыву по течению, падаю вниз, рассыпаюсь на части. Умереть сейчас – для одного из нас лучшее спасение. Боже мой, но только не ты, только не ты. Я сделаю все, чтобы спасти тебя. Я вынимаю пистолет, целюсь в себя. Я целюсь, но не могу выстрелить. Я слишком люблю тебя, чтобы оборвать эту муку. Я перед выбором: тьма или свет. Я собираюсь выбрать для себя тьму».
«I’m Gonna Choose Darkness».
– Ты правда не слышишь, что я с тобой разговариваю? – раздалось у меня за спиной.
Я вскрикнул от неожиданности и обернулся, увидел Диму и тут же стал копошиться, пряча последнюю запись. Но он вырвал блокнот у меня из рук и прочитал.
Вот черт, он же знает английский.
– Как образно, – сказал Дима, прочитав запись. – Ты знаешь, что это очень емко? Это песня, Вася. Ты специально ее написал, или на тебя снова нахлынуло?
– Отдай сейчас же, – велел я, игнорируя вопрос. Мне не нужно смотреть в зеркало, чтобы видеть, что вместо головы у меня помидорка. Красная-прекрасная.
Он вернул мне блокнот, я тут же убрал его под плед. Все, больше ни за что на свете не оставлю его на столе. Дима, наверное, уже прочитал все, что я писал по поводу «Better Then Love», и теперь никогда не отстанет от меня с расспросами.
– Почему ты не говоришь об этом? Стесняешься? – спросил Дима.
– Да ничего я не стесняюсь. Просто говорить не о чем. Это просто мои мысли, ничего особенного. Просто ерунда. Ты снова пойдешь на работу или уже все?
– Я забежал перекусить и снова в поля, – ответил Дима, но тему не сменил: – Извини, если тебе неприятно, что я заглянул в блокнот. Но чтобы ты знал: это очень хорошо написано, просто потрясающе. Если ты захочешь, мы можем наложить эти стихи на музыку. И тогда ты услышишь, что это действительно здорово.
– Мне нужно возвращаться к работе, – сказал я.
Я поторопился выкатить свое кресло в коридор, потому что на моем лице сияла улыбка, а щеки были пунцовые – хоть прикуривай. О том, что это написано хорошо, я и так знал, ведь я автор. А автор всегда уверен в своей гениальности. Но вот тот факт, что Дима это подтвердил, меня взволновал не на шутку. Я был счастлив. И конечно же, хотел услышать, как это звучит вместе с музыкой, но, наверное, никогда на это не решусь. Голоса у меня нет, играть на музыкальных инструментах не умею.
Но эта мысль прочно поселилась в моей голове.
* * *
Все изменилось в тот день, когда в нашем доме появилось пианино. Я сразу же почувствовал подставу. Определенно, Дима все-таки намерен превратить мою мечту в реальность. Но, как оказалось, не только мою. Это было не совсем пианино, а синтезатор. Новый, пахнущий свежей пластмассой, с белейшими клавишами, многообразием кнопок и лампочек, назначение которых для меня было большой загадкой.
Но не для Димы. Как оказалось, он прекрасно играл на пианино и знал значение всех функций синтезатора.
– У моего учителя был точно такой же. У меня был более дорогой инструмент, но играть я учился именно на таком, – объяснил он.
Все случилось в субботу. Словно ребенок, я подкатил к синтезатору и водил пальцем по клавишам, которые отзывались мягким цифровым звуком, который я не отличил бы от звука тронутой струны рояля ни за что на свете. Но Дима сказал, что разница существенная.
– И не только в звуке. Когда играешь на реальном струнном инструменте, клавиши словно рождают музыку, а цифровой аналог… Все-таки это аналог. Ты не чувствуешь подушечками пальцев тот магический момент рождения звука. А это прекрасно.
Дима сыграл мне все, что знал. Целый вечер мы провели возле синтезатора. Я восхищался скоростью его рук и знанием музыки – у него не было партитур, он все играл по памяти.
– Ты занимался музыкой в детстве? – рискнул я задать личный вопрос, которые обычно Дима игнорировал.
– Я занимаюсь музыкой всю свою жизнь. Люблю музыку и все, что с ней связано. Когда-то даже мечтал стать музыкантом. Но уже, увы, поздно.
– Почему?
– Вася, ты прекрасно знаешь, в какой я сейчас ситуации. Даст Бог, я выберусь лет через двадцать из нее. Карьеру артиста будет начинать поздно.
– А разве для того, чтобы начать карьеру артиста, нужно откуда-то выбраться? – удивился я. – Что мешает тебе заниматься музыкой сейчас? Я не против пианино в доме. Занимайся, развивайся, пытайся пробиться. Что тебе для этого еще надо?
Дима улыбнулся. Задумавшись на минуту, все с той же блаженной улыбкой, он кивнул каким-то своим мыслям и сказал мне:
– Если мне удастся взять себя в руки, я доиграю эту вещь до конца. Думаю, ты поймешь, о чем я.
Он закрыл глаза. Легким движением опустил пальцы на клавиши, синтезатор предупреждающе и торжественно объявил о своей готовности к игре. Дима глубоко вздохнул и начал.
С первых нот я понял, что эта баллада трагична. В ней скрывалось что-то, что позволяло фантазии доигрывать несказанное. Рождая музыку легкими прикосновениями к клавишам, Дима всего лишь приоткрывал дверцу, а всю историю я увидел уже сам: ничего не потребовалось мне объяснять. Музыка приведет тебя туда, куда хочешь ты. Она расскажет каждому свою историю, но для каждого эта история будет своя.
И я совершенно не ожидал, что Дима запоет.
Он вступил где-то в середине мелодии.
– I’m Gonna Choose Darkness… – начал Дима.
Ощущения, которые я испытал в этот момент, невозможно было описать словами. Мне показалось, что мои ноги обрели чувствительность, потому что мое тело било мощнейшим разрядом тока. Меня трясло так, словно я вишу на носу тонущего «Титаника» и вот-вот погружусь в ледяную воду и эти обещанные Джеком тысячи иголок вопьются в мое тело. Мне хотелось встать и убежать, но я был прочно зажат между дверью и стеной, Дима как будто предвидел мой побег и предостерег его.
Когда последняя нота затихла, он открыл глаза. В них стояли слезы.
– Это очень мощная песня, Вася. Текст невероятной красоты, – сказал он. – Это лишь тот фрагмент, что я успел запомнить. Напиши остальное, давай сделаем песню. Я умею играть, пою. Но не могу излагать свои мысли так глубоко и образно, как это удается тебе. Это твой талант. Давай объединимся. Давай сделаем это.
Внутри я давно согласно кричал. Конечно, я этого хотел и давно мечтал! Но Диме сказал обратное:
– Дима, но это твоя мечта. Не моя. Все, что нужно мне, у меня есть, – сказал я.
– Неправда. – Наверное, я уже покраснел, раз Дима догался, что я вру.
Я знаю, почему сопротивляюсь. Потому что писать песни – это не мое. То, что у меня получилось – случилось само собой. Я не был уверен в том, что у меня получится специально сесть и написать песню. А Дима… его путь не должен зависеть от меня и моих «наплывов».
– Вася, ты думаешь, что у тебя не получится? Отлично. Пусть! Но мы хотя бы попробуем. Мы поймем, что не получилось, и все, забудем об этом. Но мы должны попробовать. Я перестал играть, писать, потому что был уверен, что никто никогда меня в этом не поддержит. А если это не так? А если это не так, Вася? А если мы должны были встретиться именно для того, чтобы писать музыку вместе?
Я сомневался. Меня раздирали противоречия. Я боялся не того, что не получится, я боялся дать надежду себе и Диме и в конце концов понять, что обе надежды рухнут из-за меня. Я боялся подставить Диму, боялся подвести себя.
– Мы никому и ничем не обязаны, Вася, – продолжал Дима, – мы сделаем это только для нас двоих. Чего ты боишься?
Мне было сложно признаться Диме. Может быть, потому, что он сам ничего о себе не рассказывал? Для меня было верхом откровения тот факт, что он играет на пианино и поет, что учился в консерватории! Но я все-таки сказал ему:
– Я боюсь, что никогда и ничего не напишу больше. Эти две песни, которые есть в блокноте, вернее, зарисовки к песням, штрихи, они пришли сами по себе. Я не прикладывал никаких усилий, ни о чем не думал, не придумывал слова. Все получилось само по себе. Чтобы заниматься чем-то всерьез, нужно быть уверенным в своих силах, а я в себе не уверен. Я не уверен, что напишу хоть что-то еще.
– Давай попробуем прямо сейчас? – сказал Дима.
– Попробуем что?
– Что было до того, как ты начал записывать в блокнот все, что пришло тебе в голову. Еще тогда, в самый первый раз.
– Правил перевод.
– Какой перевод?
– С английского.
– Вася, не прикидывайся дураком. Что было в статье?
– История про Алишу Бэнкс.
– Значит, ты прочитал историю и тебя это вдохновило, так?
– Наверное. Я не знаю, Дима. Но даже если это и так, ты видел, что у меня получилось? Это не песня. Это всего лишь текст. Ее надо спеть так, чтобы она была приятна для слуха. Что в ней припев? Что куплет?
– То, как петь песню, – дело продюсера. Это не твой вопрос, если, конечно, у тебя нет предложений.
– Что ты предлагаешь?
– Давай придумаем историю, которая тебя взволнует? – Дима явно загорелся идеей создания песни.
– Давай. Придумай! – сказал Вася.
– Хорошо…
Дима встал и стал ходить по своей комнате взад-вперед. Меня это почему-то развеселило. Пока он придумывал, я съездил в свою комнату за блокнотом и ручкой и вернулся к Диме. Он все так же продолжал мерить комнату шагами.
– Так, – наконец сказал он.
Я тут же взялся за ручку. А вдруг?
– Чем должна кончиться твоя история? – спросил он внезапно.
– Что? Но я не знаю, чем закончится эта история, – ответил я и понял, что соврал.
Я знал, чем кончится эта история. Знал.
…За окном уже полночь. Я замечаю это не только потому, что Дима играет на пианино практически в темноте, но еще и потому, что мое сердце покалывает – я забыл выпить вечерние таблетки. Покинув Диму, я отправляюсь на кухню, не зажигая свет набираю горсть таблеток из разных баночек, наливаю в стакан воды (опять злоупотребляю! Ведь надо с разными жидкостями пить!) и, проглотив все, замираю.
Развязка пришла.
Блокнот на коленях, ручка в руке. Я пишу.
Я стою на крыше дома. Я пью тяжелое виски безо льда. Однозначно, Роберто бы сделал шаг. Но я не Роберто. Я делаю глоток, горло обожжено, но разум холоден. Мои руки замерзли. Я чувствую, как мое сердце проткнуто спицами, и я не знаю – операция это или удар убийцы. Такое чувство, будто снег падает прямо на сердце, покрывая его подтаявшими кусочками льда. Куранты бьют ровно полночь. Я должен сделать выбор. У меня всего двенадцать секунд.
– Дима! Дима! Я знаю, чем все закончится! – радостно мчусь на своей коляске в комнату.
* * *
Мелодия, исполненная моим мычанием в телефон, трансформировалась в музыку очень быстро. Диме не нужно было объяснять, что у меня нет музыкального образования и я не могу понять, как и что нужно укладывать в мелодию, он делал все сам.
В воскресенье вечером он позвал меня в свою комнату, чтобы показать то, что получилось. Свою бывшую комнату я не узнал. Там царил настоящий творческий хаос: по всему полу были разбросаны исписанные листы, расчерченные линиями и закорючками, некоторые были смяты в порыве творческого полета и валялись кучками под столом, возле тумбы, но большая часть, конечно же, под х-образной подставкой под синтезатор. Незастеленная кровать стала пристанищем одежды, на кресле валялись какие-то книги и листы, листы, листы.
Ничуть не смущаясь, ногами Дима расчистил дорогу, чтобы я мог проехать, и помог мне подкатиться к синтезатору. Усевшись на место импресарио, он потер руки и возбужденно спросил:
– Ты готов?!
Я кивнул. Меня сжирали страх и нетерпение. Я хотел услышать, что получилось из того, что казалось мне пустой тратой времени. Всю ночь и весь день из Диминой комнаты доносились лишь отрывки музыки, я не слышал целого полотна, но не вмешивался в деятельность творца, искренне надеясь, что он закончит сегодня, а не засядет перед синтезатором на недели.
На подставке стояли пачки белоснежных листов с набело переписанными нотами, под которыми располагался текст. Заглавия не было, но текст я узнал – Roberto.
– Предупреждаю сразу, что это инструментальная версия. Но в моей голове уже сложилась даже аранжировка. Если оценивать все существующие песни по пятибалльной системе скорости, то Roberto – на чистую тройку. То есть это не явный медляк, но и бешеного расколбаса ожидать не стоит. Весь акцент здесь – на слова.
Дождавшись от меня утвердительного кивка, Дима волшебным, невесомым движением опустил пальцы на клавиши, и я услышал мелодию, которую слышал вчера в голове и качаясь на волнах которой я сочинил текст песни.
Недолго вступая, Дима начал с легкого и неагрессивного повествования, адресованного возлюбленной Роберто. Растягивая слова так, как требовала того музыка, Дима рассказывал их историю с тем неуловимым изяществом, которое доступно только тому, кто действительно знает, о чем поет. Припев был нежен, мелодичен и безупречен, как казалось мне.
Второй куплет был адресован виновнику всего – Фернандо, человеку, изменившему их мир. И он был окрашен нотками обиды, сбрызнут хорошо завуалированной агрессией и невероятной нежностью. Как ему удалось передать эти чувства через столь сухие строки текста, я не знаю. Может быть, все дело в том, что Дима прекрасно знал эту историю, может быть, он сам был ключевой фигурой этой истории? Я не знаю. А может быть, свое волшебство сделала музыка?
Второй припев был немного быстрее, чем первый, и Дима расставил иные акценты. Он не просил не называть его именем Роберто, а требовал этого. Я даже не знал, что в английском языке акценты на словах могут значить так много – ведь текст не менялся: Don’t call my name, Don’t call my name, но, боже мой, какой разный эмоциональный посыл у этих двух припевов!
Момент, когда Роберто стоит на крыше и не знает, что ему делать, Дима отыграл на полную мощь: он доводил свои руки до исступления, поднимая голосом темп всей песни, накаляя обстановку до предела, и когда пришло время развязки, финального припева, я не смог сдержать слез, как и он.
Когда он закончил, я аплодировал.
– Это потрясающе, Дима!
– Тебе понравилось? Правда? – спросил он, вытирая слезы рукавом. По состоянию рукава я понял, что он проделывал это не в первый раз, и над этим синтезатором было пролито немало слез.
– Правда!
– Ты готов услышать «Better Then Love»?
– Не томи! Давай скорее!
– Она будет быстрее, я почему-то решил, что она должна быть более танцевальной. В общем, смотри сам.
Шмыгнув носом, он перебрал листочки на стойке, отыскал нужный, легким взмахом ударив по клавишам, прямо сразу начал петь. Начало было положено: я понимал, что дальше песня будет только развиваться, становиться быстрее и мощнее с каждым аккордом.
