Сергей Федоранич
Ты – моя причина жить…
Игорь
Игорь ненавидел запасные варианты. Но почему-то всегда так получалось, что запасной вариант обычно становился генеральным планом, но, как водится, до мельчайших деталей разработан не был. Он ведь запасной, к чему его прорабатывать?
Проект Димы Грановского раскручивали. Ему дали псевдоним – Джейсон МакКуин, подписали с ним контракт. Игорю были неизвестны детали стремительного взлета Саши Лаврова, его интересовало – как долго ФБР сможет держать все в тайне? Игорь был уверен, что недолго. И знал, что у ФБР нет запасного плана. Спасти Сашу Лаврова будет просто некому. Все разбегутся, оставив его на съедение Наркобарону. Даже Вася Ковалев и тот умыл руки. Хотя так отважно сопротивлялся, пытаясь отстоять за Сашей право выбирать самому… Ну что, ему дали иллюзию выбора. Игорь надеялся, что Саша Лавров принял эту иллюзию за чистую монету.
В день, когда на радиостанциях зазвучала песня Джейсона МакКуина, в ведомственной клинике, где Саше Лаврову делали операцию, повесилась медсестра. Поскольку женщина работала в больнице очень много лет и принимала непосредственное участие в реабилитации Саши Лаврова, Игорю об этом доложили. Игорю эта новость не понравилась, и он поехал на место.
Объяснить трагедию не смог никто – ни родные, ни коллеги. Следователи допрашивали весь персонал по нескольку раз, дело было очень важным и острым – медсестра была с допуском к государственной тайне и знала много такого, чего обычные люди не знают.
– Я не скажу, чтобы наши сотрудники жаловались на зарплату, – сказала главврач клиники, – у нас очень большие доплаты. Скорее всего, это никак не связано с работой, а, наверное, связано с личной жизнью. Аллочка у нас одинокая, наверное, не захотела больше жить одна.
Главврач пустилась в пространные рассказы о личной жизни медсестры, но Игорь был уверен: эта дама сейчас насочиняет таких страданий, лишь бы никто не думал, что Алла Бережная повесилась не из-за личной жизни. Игорь был сам одинок и не видел поводов из-за этого совершать самоубийство. В конце концов, семейная жизнь и любовь – не главное в этой жизни.
Прошло четыре дня, Аллу Бережную похоронили. Расследование ее суицида было завершено. Признаков насильственной смерти обнаружено не было. На пятые сутки после смерти Аллы песня Джейсона МакКуина возглавила все хит-парады планеты. Слова песни звучали из каждого угла, телевизора, радио, в рекламе, в торговых центрах. Эта песня облетела мир и завоевала его.
Хит МакКуина играл у него в приемнике, когда Игорь ранним утром приехал к Ирине с твердым намерением прекратить отношения и уехать, уехать, уехать, не оглядываясь. Он не хотел объяснений, скандалов и еще чего-нибудь, он просто хотел поставить точку, чтобы можно было двигаться дальше. Да, когда она привела в дом парня, Игорь ушел. Но ведь было понятно и без слов, что этот появившийся в ее жизни и, возможно, в постели человек – всего лишь способ вызвать ревность у Игоря. И хоть у него был полноценный повод больше не появляться в ее доме, Игорь хотел поставить точку.
* * *
Все пошло наперекосяк прямо с порога. Ирина встретила его со слезами на глазах и едва Игорь вошел в квартиру, кинулась к нему в объятия и долго рыдала, не в силах совладать с собой. План «А» смылся вместе со слезами. Они давно друг друга знали, и Игорь не мог просто так отстранить ее и сказать: «Между нами все кончено». Нет, он так не мог, хотя это сильно его удивило и привнесло какую-то легкость. Как будто святой отец грехи отпустил.
Или он сам себя простил – ведь еще месяц назад он не стал бы даже задерживаться ни на минуту. Слезы Иры – вполне себе обыкновенное дело, и терпеть он это не обязан ни при каких обстоятельствах. Но что-то изменилось, и Игорь вдруг осознал, что правильно именно так, а не иначе.
Он впустил Иру в свои объятия и даже погладил по голове.
– Что у тебя случилось? – спросил он.
– Папа… папа умер…
Игорь зажмурился. Почему именно сейчас? Неужели невозможно отложить это горе, отсрочить его? Избавить его от этих слез, от утешений и всего, что сопутствует? Мысли, весьма привычные и обыкновенные, которые следовали в его голове по давным-давно проложенному маршруту, вдруг показались ему кощунственными, неправильными, жестокими и отвратительными.
– Ира, мне очень жаль, – сказал он вполне искренне. – Что я могу сделать для тебя?
– Остаться, – сказала она. – Я не могу одна. Я боюсь. Я боюсь сойти с ума… Папочка, его больше нет…
– Тише-тише. Я побуду с тобой, – согласился он.
И она расплакалась еще пуще. Игорь ногами стянул ботинки, помог Ирине забраться в кровать, лег рядом. Она прильнула к нему и плакала-плакала-плакала. Игорь говорил какие-то слова утешения, гладил ее по голове и все видел как со стороны – это совершенно не он. Он сам себя не узнавал. Практически каждый день Игорь сталкивался со смертью и давно привык к этой костлявой и неразборчивой старухе, ее зловонному запаху и слезам, которые она вокруг себя густо сеет. Он зачерствел к ней и чувствам, которые она вызывала у окружающих, считая их ненастоящими, как действие наркотиков. Смерть недолго задерживалась в одном доме, но всегда оставляла за собой право возвратиться в самый неожиданный момент. Нужно забыться и дождаться, когда она уйдет и в доме снова будет солнце. А сейчас все по-другому. Отца Иры он, конечно же, не знал. Но несколько раз она рассказывала, что человеком он был хорошим, и Ира была сильно привязана к отцу. Для нее это горе. Покойному отцу уже все равно, горе осталось у живых: у его дочери, сына и жены.
– Когда похороны будут? – спросил Игорь.
– Я не знаю… Мама сказала, что послезавтра, но ведь он умер только сегодня ночью… Так все быстро. Я не готова, Игорь, не готова…
– Но ты должна, – сказал он, впустив в голос немного жесткости, присущей прежнему Игорю, который бы просто позвонил подруге Ире и попросил ее приехать, а не остался бы сам. – Ты должна быть сильной и достойно проводить отца в последний путь. Это твой долг.
Ира кивнула и снова уткнулась в его плечо. У Игоря зазвонил телефон.
– Я могу услышать Игоря Сергеевича Романова? – спросил вежливый женский голос. Игорь сразу узнал его: Светлана Ивановна, психиатр из клиники.
– Здравствуйте, Светлана Ивановна, – ответил Игорь. – Слушаю вас.
– У меня произошло ЧП, – сказала она, – я могу по телефону сказать?
– Не стоит, я скоро буду. Вы на работе?
– Да. Жду вас. Это и вправду важно.
– Я вас понял.
Он положил трубку и взял ее снова. Нельзя оставлять Ирину одну. Через полчаса приехала подруга Иры, Лера, жгучая брюнетка, прочно привязывающая свои глаза к мужским ширинкам. Вот и сегодня первым, на что она посмотрела, был Игорь, вернее, та часть тела, что располагалась ниже пояса. И только после она заметила сжавшуюся в жалкий клубок Иру.
– Мне нужно идти, – сказал Игорь, – но я приеду вечером.
– А завтра? – с надеждой спросила Ира.
– И завтра тоже приеду, – сказал он.
В клинику Игорь приехал около трех часов дня. Светлана Ивановна встретила его в холле и по дороге в ее башенку сказала:
– Я не проверила сразу. Только сейчас поняла, что нужно было это сделать давно! Боже мой, столько времени упущено! Игорь Сергеевич, мне кажется, все пропало. Все псу под хвост.
– Да что случилось?
– Мне кажется, я рассекретила Сашу Лаврова.
– Что вы сказали сейчас?
– Вернее, не я. Я не знаю кто. Но думаю, это сделала Аллочка.
Они зашли в кабинет, и Светлана Ивановна показала Игорю свой шкаф. Там стояли толстые картонные папки. На корешках – номера.
– Я не подписываю папки именами пациентов. Только номера. У Саши Лаврова был номер 5478–00, возьмите эту папку. Вам нужна перчатка?
– Да, пожалуйста.
Он надел синюю латексную перчатку и взял папку. Она была очень легкой, потому что оказалась пустой.
– Что у вас было в папке? У вас нет доступа к профайлу Саши Лаврова, к тому, где содержатся данные о его новой личности. Что вы могли рассекретить? Вы даже не знаете, как он выглядит – он общался с вами в бинтах!
– Я вас умоляю, опровергните мои слова. – Ее голос дрожал, на глазах были слезы. – Скажите, что я ошиблась. Тогда ошибутся и они. Скажите, что это не так.
– Да что сказать вам? – разозлился Игорь.
– Саша Лавров – это ведь не Джейсон МакКуин?
Глава 7
Ника
США, Калифорния, Лос-Анджелес
Если вам вдруг подумалось, что все, чем мы тут занимаемся, – это пытаемся разобраться в своих любовных страданиях, то вы жестоко ошибаетесь. Да в шоу-бизнесе всем плевать на то, что ты там чувствуешь. Дома и в офисе мне удавалось делать вид, что между нами с Брэдли ничего особенного и не произошло. А он, видимо, был на меня зол как тысяча чертей. Да и черт с ним пока что.
В общем, наш разговор с Брэдли по душам законсервировался, позволив нам всем двигаться дальше. Эта ситуация, конечно же, вернется, ведь рано или поздно из погреба достают даже самую позапрошлогоднюю банку с огурцами. Во всяком случае, я (если уж быть совсем откровенной) рассчитывала на продолжение этого разговора, но инициатором быть точно не хотела. В конце концов, я девушка и не хочу ничего решать, хочу новое платье, или как там говорят в Интернете?
Но мой эмоциональный фон тот разговорчик подпортил. Я перестала ощущать реальность происходящего. Вроде бы все решения принимались совместно, строились планы и прогнозировались дальнейшие шаги, но вот мы с Димой стоим в съемочном павильоне, а вокруг люди – три фотографа, которых я знаю в лицо, но даже намека в голове об их именах нет. Одни щелкают затворами, другие щипают Диме брови, раздевают и одевают его… Все, как во сне, сумбурно, без логики и остановки. Я потеряла нить времени и не представляла, сколько это сумасшествие будет продолжаться, но внезапно все закончилось. Кто-то попрощался, кто-то просто ушел, щелкая затвором. Брэдли сказал, что фотосессия окончена. Я думала, все будет куда гламурнее, а не так, словно мы грузились в отходящий поезд.
Съемочный павильон «Connor Production Center LA» находился в пригороде Лос-Анджелеса, на приличном расстоянии от Голливуда, там же мы вчера расположили штаб-квартиру, куда громадьём свалили все вещи, так как нам сказали, что в ближайшие сутки едва ли удастся уехать домой. Сам павильон был огромный и едва ли по размеру уступал стадиону на пятьдесят тысяч человек. Зачем занимать такую громилу, объяснил Брэдли. Во-первых, в небольшом съемочном павильоне нет возможности выстроить сразу пять-шесть съемочных площадок, а значит, уйдет значительное время для переустройства. Во-вторых, производственный отдел «Connor Production Center LA» запросил материал для монтажа декораций не позже трех суток до начала съемок, чтобы успеть смонтировать павильоны, и подготовил все павильоны для съемок в один день. Опаздывать нельзя. Ну и, в-третьих, такой команды профессионалов, как в «Connor Production Center LA», не найдешь больше нигде.
Огромный павильон был разбит на четыре отсека, которые мы не успели обойти, как нас потащили в гримерные комнаты. Вернее, потащили Диму, а мы увязались, словно прикованные к нему. Это была небольшая комнатка, огороженная высокими шторами. Внутри был диван, большое зеркало со столиком для инструментов гримера и несколько кресел. Возле входа располагалась стойка с костюмами.
В гримерку заходили часто. Первой оказалась мисс Тони. Она была одета в узкие джинсы и топ, все серо-нейтрального цвета. Смуглое лицо светилось здоровьем и оптимизмом, и Дима волей-неволей улыбался при виде ее. Но когда он увидел в руках мисс Тони плетку, то улыбка потихоньку сползла с его лица, но мисс Тони его успокоила:
– Вас, мистер МакКуин, я бью только в своем зале. Ни в коем случае не на виду. Все ошибки, даже если они ваши, будут отрабатывать мальчики. Наверное, вам не успели сообщить, поэтому донесу до вас я: в клипе будет шесть частей. А это значит, что будет шесть эпизодов, шесть костюмов, шесть образов. То есть вам придется станцевать шесть раз минимум, если никто не совершит ошибку в моем шедевральном танце. Переодевайтесь, сделаем первую репетицию, заодно настроят все камеры и свет. У вас не больше десяти минут.
Когда она вышла из нашего шатра, Брэдли сказал:
– Помни, что ты артист и профессионал. Ты вправе остановить съемки, если плохо себя чувствуешь или что-то не хочешь делать. Но запомни, что остальные так же профессиональны и могут сделать то же самое. Кроме того, у всех есть время, оплаченное и личное. Никто не станет тратить личное время на нас. Оплаченное время до часу ночи, дальше – личное желание каждого. Поэтому сначала снимаем все и со всеми, а потом – тебя одного. Ни с кем знакомиться не нужно, только если они сами не предложат. Не старайся запоминать имена, это неважно, ты больше не увидишь этих людей. За исключением мисс Тони, танцоров и нас с Никой.
Димка кивнул. Я достала телефон и начала фотографировать все подряд: Димку на стуле, себя на диване, даже выглянула из шатра, сделала пару кадров съемочной площадки.
– Зачем ты делаешь фото? – спросил Брэдли.
– Для истории и твиттера, – ответила я. – Это же инсайдерская информация, за которую душу продает половина поклонников. Через определенное время.
В шатер вошла милая пухлая женщина в джинсовом комбинезоне в синий горох. На мне было легкое хлопковое платье в такой же самый горох, и женщина поприветствовала наше сходство милой улыбкой.
– Здравствуйте, мистер МакКуин и все остальные, я миссис Поттер, костюмер, – ласково представилась она. – Как видите, дом «Allegro» отправил нам костюмы для съемок, как я поняла, мисс Аллегро прислала вещи на глаз, так что их нужно подогнать на вас. Встаньте, пожалуйста, на этот пуфик, я сделаю свою работу.
Дима послушно встал. Женщина подала ему кожаные черные брюки, Дима с кряхтением их надел. Действительно, немного великоваты. Миссис Поттер с зажатой иголкой в зубах беззастенчиво шарила у Димы в брюках, поправляя выкладки и швы. С нежным кудахтаньем поглаживая Димин зад, она со всего размаху всадила ему в задницу иглу, Дима вскрикнул.
– Ну надо же, какие мы нежные! Прошу прощения! Снимайте это, надевайте другие брюки, вот эти, красненькие.
Дальше прошло без уколов, и вскоре все брюки были подогнаны и висели на руках миссис Поттер, которая удалилась с ними куда-то в глубь павильона.
– Внимание! Всем артистам выйти в первый павильон.
В комнату вбежала мисс Тони.
– Мистер МакКуин, сколько вас ждать? Где ваши брюки? Черные, первый эпизод зеркальный! Быстро!
Хлыщ!
Ударив плеткой по полу сильнее, чем требовалось для произведения эффекта, мисс Тони так же поспешно убежала. Дима схватил с вешалки черные брюки, но тут в комнату ввалилась необъятная женщина.
– Я Габи, – сказала она. – Не трогайте ничего, садитесь в кресло. Макияж!
– Но мне нужно идти на площадку!
– Не волнуйтесь, без вас не начнут, – сказала она.
Дима сел.
– Закройте глаза и не открывайте их, пока я не разрешу.
Уверенными движениями Габи растерла на лице Димы тон, наложила легкие тени, легкий блеск на губы натурально-розового цвета, тонко подвела глаза и брови. Наверное, ее смутили некоторые волоски на бровях, потому что она вооружилась пинцетом и хорошенько прошлась по бровям и ресницам. Дима кривился, но молчал.
– Открывайте глаза, мистер МакКуин, все готово, – сказала она.
Дима открыл глаза.
– Посмотри на меня, – велела я.
Дима повернулся ко мне лицом, и тут я увидела в его глазах дикий страх.
– Все отлично, – сказала я. – Не бойся, все будет хорошо.
– Ты будешь рядом?
– Конечно. Идем.
* * *
Сначала снимали самый зрелищный момент, по словам мисс Тони, – сцену в зеркальной комнате. Две плоскости из неровно поставленных зеркал свели под прямым углом, на манер треугольника, только без гипотенузы. Свет сочился из-под зеркал, оттуда же вытекал дым. Брэдли сказал мне, что зеркала с обманом. И словно в подтверждение его слов в один момент они стали прозрачными, а за ними полыхнуло пламя.
Я посмотрела на монитор, который находился напротив наших стульчиков за камерой режиссера. Я не узнавала Диму. Я видела его в гриме, с серьезным лицом – когда он шел на площадку. Но то, что я видела на экране, очень смутно напоминало мне человека, которого я прижимала к груди на высоте десять тысяч метров еще меньше недели назад.
Дима обладал неплохими данными. Ровное лицо, без изъянов, аккуратный нос, выразительные синие глаза. Красивые брови, черные волосы, густые и волнистые. Его нельзя назвать бедняшкой, но в сравнении с той же мисс Тони Дима был альбиносом.
После всех макияжных манипуляций его лицо стало еще более бледным, глаза темными. Серый цвет радужки приобрел свинцовый оттенок, в них полыхала ярость. Брови ему выщипали до идеальных контуров, а губы стали бледно-сиреневыми.
– Ну он и соска, – по-русски сказала я.
– Что, прости? – спросил Брэдли.
– Красивая картинка, говорю, – ответила я.
На площадку вышли парни мисс Тони, гуськом за ней. Дима встретил их, открыв рот. Парни были в одних трусах-боксерах из такого же материала, что и Димины брюки. Им надели парики, точь-в-точь повторяющие его прическу – зачес элегантными локонами назад. Только Димина голова отливала серебром, а парики парней были насыщенного черного цвета. С их лиц стерли брови, оставили только подводку глаз и розовые губы. Такие же бледные лица, бледные тела.
– Над мальчиками поиздевались, а? – хихикнул Брэдли, – они тут с утра. Обесцвечивались. Теперь Дима со своей естественной бледностью выглядел негром. Парни были просто белыми.
– Мистер МакКуин, лучше, чем сейчас, уже не будет. Прикройте глаза, выставляем свет.
Я аж подпрыгнула! Зачем же так пугать – мне показалось, что голос раздался с небес. Я хихикнула и быстро оглянулась – не видит ли кто моего конфуза, но всем было не до меня. По павильону носились люди, по-деловому переговаривались в рации, что-то куда-то тащили и постоянно говорили.
Я снова уперла взгляд в монитор, стараясь понять, чем кадр отличается от реальности. Конечно, многим: в реальности все, что за кадром, выглядело убого и индустриально – какие-то тросы, световые кабины, арматурины и поднятые вверх тормашками декорации, какие-то тряпки и прочие атрибуты сценической площадки.
В кадре не было вообще ничего лишнего.
Идеальное пространство. Идеальная вселенная.
Даже сквозь закрытые наглухо глаза мощный свет слепил Димку. Он долго привыкал к лупящему прямо в мозг свету, а когда привык и даже смог различить, откуда же сочится эта пытка, открыл наконец глаза.
Парни мисс Тони отлично работали. Пока выставлялся свет, они не стояли столбом, а разминались. Все парни были как один – красавцы, накаченные и с упругими попками. Загляденье просто.
И тут я увидела ЕГО. Да-да, мой сладкий персик.
Элиот. Он единственный был в узких плавках. А еще на нем была маска-очки: темная полоска с прорезью для глаз. На сцену выбежали девочки в футболках и джинсах и быстро повязали остальным парням черные ленты на глаза, а на тело пшикнули масло и энергично растерли. Я позавидовала девчонкам: хорошая у них работа, растирать мужские тела лосьоном-м-м… Когда экзекуция закончилась, парни замерли. Нет, правда, они смирно стояли, вытянув лица, и ждали сигнала. Никакой реакции. Я сконфуженно прищурила глаза на шорты, в надежде обнаружить признаки возбуждения, но не заметила ничего. Хорошие танцоры, наверное.
Свет потух. Наверное, сейчас Дима смог различить десятки людей, стоящих по ту сторону камер, и увидеть меня. Я помахала рукой. Никакой реакции.
Камер было не меньше пяти – три стояли напротив него, две были подвешены в воздухе.
– Уважаемые члены съемочной группы, мы начинаем. Дубль первый эпизода первого «Зеркало». Дым, пожалуйста…
Самым сложным оказался финал. Режиссер кричал на парней, потому что хотел видеть в их лицах эмоции. Мисс Тони хлестала Элиота, как сидорова козла, Дима потел, ему постоянно подправляли лицо… Наконец, режиссер сказал, что первый эпизод «отмучен», через полчаса съемка второго, и распустил всех перегримироваться.
Следующая сцена звалась «Огненной», и в ней не участвовали парни из балета, только парень в плавках, чью попку я вчера собиралась надгрызть. Весь эпизод состоял в их танце с подсовыванием ноги на фоне горящих факелов, обломков и все того же неуемного дыма. Эта сцена была кульминационной и показывала героя песни «Roberto», охваченного пламенем страсти и караемого огнем правосудия общественного мнения. На съемку отводилось всего двадцать минут, грим занял чуть меньше.
Когда ему смыли макияж, я вздрогнула: такого блеклого лица я не ожидала увидеть. Куда делись глаза? Ресницы? Где Димины губы?.. Уверенными движениями Габи нарисовала все заново, усилив тени на глазах, отчего Дима стал еще более угрюмым. Одежду миссис Поттер подобрала темно-синего цвета. Ну, из одежды, естественно, только брюки. Из той же кожи, но синие. Также их натерла. Отличием от костюма в первом эпизоде стало еще ожерелье-фенечка глубоко-синего цвета, которую она туго повязала на шее.
– Тебе не кажется странным, что все с тобой такие вежливые? – спросила я по-русски, пока пухлая Габи работала с его волосами.
– Ну… я артист.
– Зазнался, что ли?!
– Да нет, я думаю, это связано с положением на площадке. Это дисциплина и субординация.
– Ну, возможно, и так.
Дима едва успел допить уже остывший чай, когда в гримерку снова ворвался Брэдли со сценарием в руках.
– Пора, – сказал он.
Дима вздохнул и посмотрел на себя в зеркало. Я знала, что он там увидит: удручающий вид человека, на котором лежит бремя серьезного выбора. Мы вышли из гримерки, прошли по коридору. Павильон с зеркалами уже разбирали. Нас встретил Элиот, который поменял свои трусы на огненно-красные, и повел нас к месту съемки. В руках была такого же цвета маска.
– Там будет жарко, – предупредил он и открыл дверь в коридорчик, откуда предполагался выход на площадку.
Да уж. Жар полыхнул нам в лицо, не успели мы войти. Прогревались трубы, выставлялся свет, что-то верещало и пищало. Сцена была еще меньше, завалена какими-то невменяемыми обломками чего-то, напоминающего останки самолета, во всяком случае, я разглядела дымящееся крыло самолета в треть реальной величины, обугленные кресла и перевернутую тележку с обгарышами пластиковых бутылок. Вокруг были натянуты светло-зеленые полотна, перед которыми торчали трубы. Дима остановился перед сценой – оттуда пахло горелым и сильно пекло.
– Мистер МакКуин, мы постараемся все снять быстро. Там жарко.
…Съемки закончились во втором часу ночи. Оставшиеся эпизоды сняты без форс-мажоров. Элиот отработал на заднем плане еще один эпизод («Авария»), а потом его отпустили – остальное Дима снимал один. Я включилась в работу так неистово, словно снимали мое видео. Я была на подхвате, подкиде, поддержке и всяческого рода других «под», в конце концов, это я барахтала огромным веслом воду в эпизоде с бассейном крови («Суицид»). Окрашенная в алый цвет вода была прохладной, и Дима, как ребенок, с наслаждением брызгался, а потом на камеру дрожал под кровавым дождем. На его руки наклеили отвратительно реалистичные порезы, кровоточащие густой кровью. Под водой плавали парни из балета в телесного цвета трусах. Дима сидел в бассейне тоже в одних трусах. В этом клипе одежды будет мало. Пятый и шестой эпизоды снимали уже ночью – между одиннадцатью и двумя часами. Пятый («Лабиринт») снимали в пустом квадрате, стены которого возвели из светло-зеленой материи. Дима метался внутри, снимали сверху. Буквально минут двадцать. Пару общих планов с его отчаянием, несколько крупных со слезами. Режиссер объяснил, что этот эпизод будет наполнением и переходом по всему клипу. Шестой («Выбор») сняли на фоне окна, затянутого зеленым полотном. За окном будет ночной и дождливый Нью-Йорк, куда «Roberto» отправится строить новую жизнь. Пятый и шестой эпизоды были просто картинками, в них не было пения, и Дима был этому рад – за первые четыре он так наорался, напелся, что уже не мог говорить. Я-то думала, он просто открывал рот, а оказалось – пел, чтобы вены вздувались. Это было для меня открытием. Когда все кончилось, мы (он прямо в костюме из последнего, шестого эпизода, а я мокрая от пота) повалились на пол и долго улыбались, а вокруг кто-то хлопал.
И где-то в промежутках этого счастья я наконец услышала: «Стоп! Снято! Всем спасибо!»
* * *
– Спит, как ребенок, – сказал Брэдли шепотом, улыбаясь.
Я сама была готова расплакаться от умиления. Дима спал, свернувшись калачиком на диване в нашей квартире. Мы только-только вошли, он сразу рухнул на диван и уснул. У Брэдли было вино. Я и вино – нехорошая компания, но да черт с этим. Я взяла два бокала, штопор, и мы ушли ко мне в комнату. Дима сказал, что отпразднует все как-нибудь потом, а сейчас он будет спать, и мы с Брэдли уважали его выбор.
– За победу, – сказал Брэдли, и бокалы звякнули.
– Это не совсем победа, – сказала я отпив вино. Вкус был потрясающим: с небольшой кислинкой, насыщенный и без примеси спирта. Я-то в этом разбираюсь – когда живешь на кредитках, поневоле станешь разбираться в вине, ведь столько поводов напиться!
– Мы превзошли все ожидания Джейкоба, – сказал Брэдли. – Он невероятно доволен. Мы сделали все, что от нас требовалось для старта. Теперь начинают работать люди на продвижение, песня уже штурмует хит-парады. Впереди несколько месяцев выступлений, и самое главное – это пять концертов на дне рождения радиостанции. Это очень волнующе.
– Это верно, – сказала я, улыбнувшись, словно чуть-чуть придурочная. Да чего там чуть-чуть, мне в голову уже ударил вязкий хмелек, и я была готова к откровенному разговору. – Могу я задать вопрос? – спросила я, допивая третий бокал.
– Конечно, задавай.
– А ты по девочкам или по мальчикам?
У Брэдли на лице весело запрыгали искорки. Я хихикнула. Оставшийся здравый смысл говорил мне, Ника, хватит, но что-то меня ничего не останавливало.
– А тебе бы как хотелось?
– Все зависит от того, насколько я тебе нравлюсь, – ответила я, – если бы я тебе совсем не нравилась, то мне бы хотелось, чтобы ты был по мальчикам. Тогда это хотя бы объясняло причину твоей антипатии ко мне.
– А если нравишься? – спросил Брэдли и вдруг сделался серьезным.
Меня это рассмешило.
– Ты чего такой серьезный стал?
– Я задал тебе вопрос.
– Ты или вино в тебе?
– Между прочим, это ты четвертый бокал наполовину пригубила, а я пью только второй.
– Ты меня спаиваешь! Если бы мне в этот момент показали меня же саму со стороны, я бы сгорела от стыда! Женщины, дорогие мои, ну не выглядим мы сексуально, когда пьяны. Сексуальность под градусом должна быть обоюдной! Только так и никак иначе. – Брэдли был чуть тронут алкоголем, тогда как я просто распласталась и чувствовала себя бесформенной теплой кучкой. Которую хоть бери, хоть неси (если унесешь). В тот момент мне было плевать, что я вешу чуток за восемьдесят, что у меня проблемы с фигурой, что я не очень симпатичная. Мои бывшие мужчины в один голос оспаривали последний факт, умолчав про первые два. Мол, Ника, ты очень симпатичная. Но я не верю мужчинам, имеющим доступ к телу. Не верю! И если обычно я могла брать харизмой, то хмель ее убил напрочь, и брать мне было нечем. Брэдли был трезв, представляете, какая катастрофа?!
– Ты не дослушала меня в прошлый раз, – сказал Брэдли, – сделала кучу выводов. Теперь, когда ты расслаблена и обессилена вином, я хочу все-таки с тобой поговорить.
– О чем? – спросила я.
– О том, что между нами происходит.
– А что происходит между нами? Ничего. И ничего не может происходить. Мы просто работаем вместе.
– Ты же знаешь, что это не так, – ответил он мягко.
– О, нет-нет-нет, – сказала я, – на это не поведусь. И на эту удочку не попадусь.
– Да с чего ты взяла, что я шучу?
– Потому что я такая, – сказала я и отдала ему бокал. Едва моя голова коснулась подушки, я начала засыпать, но все же досказала свою мысль: – Я такая веселая, такая смешная. Со мной нельзя крутить любовь, со мной можно только шутить. Для другого я не создана. Если ты собираешься остаться у нас, то спи в комнате Димы. Она прямо и налево.
