Елена Евгеньевна Тимохина
Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)
– Лучше расскажи о русском офицере, – попросила Наоми, когда он упомянул о встрече в саду с Терентьевым.
– Да я лучше познакомлю тебя с ним. Он болен, я буду его лечить, а тебя возьму помогать.
Доктору требовалась ассистентка, а что касается Клауса, то он больше годился на роль собутыльника, к тому же постоянно лез с нравоучениями. Несмотря на неприязнь при первой встрече, доктор вскоре сошелся с этим смышленым господином, большим любителем хаиджи и политики. Они обсуждали новости в газетах, дела на фронте шли все хуже, Киев находился под угрозой захвата, и оставалась одна только надежда, что Брусилов отбросит немцев на Запад. Клаус был немцем, доктор русским, но это не мешало им найти общие интересы
За разговором, расчувствовавшись, Герба похвастался маской, которую носил водитель британского тяжелого танка Mark I для защиты лица от осколков. Пустовойт опознал вещь фотографа Пустовойта. Видимо, дела в семье обстояли неважно, и фрау Штейнбрехер потихоньку от мужа распродавала военные сувениры.
– Думаете, кожаная? – говорил Клаус. – А вот и нет, сталь. Не трогайте, пожалуйста. Это хоть и чужое, но лицо. Я снял маску с англичанина, когда тот подорвался на мине. Часть его кожи осталась на маске. А то, что внизу, подвижная часть, сплетенная из колец на манер кольчуги, прикрывает подбородок. Хотите, продам? За недорого уступлю? Не желаете? Вы правы. Счет дружбу портит. Я вам ее дарю. Примерьте.
В ответ доктор пообещал ему шляпу с механизмом, который позволял поднимать ее, когда нужно поклониться.
Дома Николая Васильевича ожидал сюрприз. За завтраком матушка Штейнбрехер, отличавшаяся словоохотливостью, принялась рассказывать, что её муж получал заказы из замка и частенько ездил по поручениям в Баден. У доктора подошла тошнота к горлу. Таков вкус предательства. И не имело значения, предавал ты или тебя. Вкус оставался. Итак, фотограф был знаком с хозяевами замка, хотя и не упоминал, что в замке ему доводилось бывать. Также он ни словом не обмолвился о своих поездках в Баден. Вероятно, поручение сопровождалось требованием сохранить его в тайне, и, если бы не болтливость супруги, квартирант об этом не узнал бы. А потом ночью пришла к нему Наоми. Не было ли это попыткой заручиться его молчанием?
Что такого случилось в Бадене? Чьи фотографические снимки поручали сделать Штейнбрехеру? Более того, не могло ли оказаться, что на станцию Грумау он также приехал по распоряжению из замка.
– Вы можете развеять мои подозрения только одним способом – покажите мне снимки, Иоганн. Я не верю, что вы не оставили для себя копии.
Штейнбрехер ничего не скрывал. После удачной съемки на станции Грумау он приобрел авторитет как мастер-документалист. Его друзья в столичных газетах пророчили ему большое будущее, говоря, что он слишком хорош для провинциальной жизни, и Иоганн грезил о том, что переберётся в Вену. Чем дольше его слушал доктор, тем более разочаровывался, его подозрения в адрес бедняги не имели основания, тот был простодушен, как дитя. Особенно красиво рассказчику удавалось описание молнии, которую он считал причиной гибели дирижабля. Пустовойт опустил голову и слушал с закрытыми глазами, представляя себе картину. Со стороны казалось, что он дремал.
– Разве задержка состава была намеренной? – вмешалась в разговор Наоми.
– Так было угодно Господу.
– Нет, не угодно, – живо возразил Пустовойт, его сонливость сразу улетучилась. – Я свидетель, что поезд совершал незапланированные остановки на станциях, откуда инженер Коль давал телеграммы. Это и послужило причиной опоздания.
– А как же авария на дороге? Тоже случайная? – Наоми проявляла слишком много любопытства для деревенской простушки.
– Нет, не считаю.
– Моя дочь как будто не рада, что мы остались целы, – посетовал Штейнбрехер.
– Нашу пролетку сбила зенитная установка, – стоял на своем доктор.
– На месте происшествия зенитной установки не оказалась, – возражал хозяин.
– Она уже уехала! – выкрикнул доктор.
Фотограф пожаловался на усталость, этот спор его утомил.
– Не советую вам лезть в политику, Николас. Поверьте, я рад сломанной ноге, потому что болезнь позволяет мне под уважительным предлогом держаться подальше от замка. Вас видели с Клаусом Гербой, мой совет, не связывайтесь с ним.
Доктор спросил, чем досадил ему этот Герба, по всей вероятности, дезертировавший с фронта. Иоганн хмыкнул:
– Напротив, он у командования на хорошем счету, даже удостоен награды: его упомянули в приказе и выдали деньги за пленных. Потом он получил отпуск. За него не беспокойтесь, он
отсюда выйдет целым и невредимым. А вот вам этого я обещать не могу.
Скоро Пустовойт свыкся с жизнью в глухой провинции, как раньше – на модном курорте. С утра он заходил в бакалею справиться, нет ли вызовов врача. В этом городке не осталось ни одного доктора, а фельдшеров из замка мобилизовали в первые дни войны. На площади он часто встречал Клауса, которого владелец замка отправлял с поручениями, но посыльный не торопился их исполнять, вместо этого он обходил всех торговцев, каждого приветствуя и узнавая новости. Его принимали с почтением. Казалось, на этого рыжего плута ложился отблеск замка, возвышавшегося на вершине холма, оба угольной черноты, как здешняя земля.
– Я бы свой замок построил, – задумчиво говорил Клаус.
По его словам, в Кельштайне не имелось ничего, кроме пустоты, обросшей сырыми камнями и водорослями, которую пытались согреть дымами из огромных каминов – по этой причине обитатели замка постоянно мерзли.
– Вы уже слышали про звонок из полиции. В соседнем городе произошла вспышка ящура. Вряд ли это по вашей части. Вряд ли вы сумеете принять роды, скажем, у коровы.
– А вы?
– Я больше спец по лошадям.
Доктор понял, что имеет дело с недоучившимся студентом ветеринаром.
– Вам нравится замок? – вопрос доктора вернул Клауса на землю.
– Ничего. Но ещё лучше мне бы подошел небольшой домик, как у Штейнбрехеров.
Доктор сразу покраснел, его смущало все, что касалось Наоми.
– Я хотел сказать, что я… Наоми. Я сожалею, что перешел вам дорогу. Короче, это не мой выбор, но я готов объясниться с вами разумно.
Клаус улыбнулся так широко, что обнажил дёсны. Доктор подозревал, что его широкая глотка могла втянуть не только домик, но и всю семью Штейнбрехеров с женщинами, детьми и фотографическим аппаратом на треноге.
– Я не обижаюсь, тут не на что обижаться, – молвил Клаус. – Потакать девушке – это лучший способ от нее отделаться. Поверьте, я знаю, это ненадолго, Николас. С вами, со мной – ненадолго. Ей нужен другой человек. Кстати, медсестра Пфайфер передает, что хозяева настоятельно выражают желание видеть вас в замке. Пойдете?
– Нет. Увольте. Мне предложили место домашнего врача у Венцелей.
От замка несло казармой, поэтому он предпочел добропорядочное семейство из имения по соседству.
Доктор Пустовойт пришелся по душе молодому Венцелю, которого он лечил от ангины, а его матери, фрау Венцель, нет. Ей не понравилось, что он аккуратист – едва вошел в дом, как попросил разрешения вымыть руки, словно брезговал ими. Потом сказал, что ему надо переодеться, он в уличной одежде. Она его наняла только потому, что не стала ждать, когда пришлют доктора из Вены. Там про нее забыли. У нового доктора была сложная фамилия, и она стала его звать Пусто. Каждый день доктор Пусто приходил и снимал уличные одежду, надевая белый халат, каждый день мыл руки – и это по нескольку раз. Это действовало старой фрау на нервы, и она ждала выздоровления сына, чтобы отказать доктору от дома.
В свободное время Николай Васильевич играл с детьми Штейнбрехеров, они разбирали чердак и рассматривали старые игрушки. Там, где стояла детская кроватка, лошадка-качалка, ночные горшки, теперь хранилась его коробка с записями и фотографиями. На чердаке никто не бывал, кроме детей – с тех пор, как Пустовойт купил им нугу, они стали его друзьями.
Что еще? У малыша выступила сыпь на щеках, словно от клубники или шоколада, которых он если и ел, то во сне. Прав был Фредерик Хопкинс, который в 1906 году предположил, что помимо белков, жиров и углеводов пища содержит ещё какие-то вещества, необходимые для человеческого организма. Пустовойт заказал в аптеке азотсодержащее соединение «витамайн».
Собравшись с духом, он написал письмо Софии Геллер и когда обратился к коробке с документами, дабы уточнить адрес. Оказалось, что ее переставили на другое место. Ничего не пропало, письма и свадебная фотография целы. Он полюбовался своей дражайшей Валерией, потом перевел взгляд на карточку Софии, прекрасной блондинки, которая была к нему добра, даже очаровательная фрау Фишер позаботилась о том, чтобы оставить ему своей портрет. Не хватало одного снимка, столь любимого Пустовойтом, на нем августейшая семья в полном составе, вместе с великой княжной Анастасией и другими детьми, позировала перед объективом.
Эту фотографию он увидел в руках фрау Штейнбрехер. Вот кто побывал на чердаке!
– Ваша семья? – строго спросила она.
Пустовойт отрицательно замотал головой. На лице хозяйки появилось выражение облегчения. Она боялась, что у него осталась большая семья на родине. У неё самой детей хватало, а заботиться о чужих она не желала.
– Вы бы поговорили с Наоми. Она не в себе, – попросила она.
Про старшую дочь в семье украдкой говорили, что она мотовка – просто потому, что она сварила кофе для двоих, истратив драгоценные зерна. Пустовойт не пил кофе, да она ему и не предложила, просто сварила для двоих. Пить вторую чашку настоящего кофе здесь считалось роскошью. Зачем же сварила для двоих?
После полученного выговора Наоми перестала являться к столу, она и завтракала теперь в замке. Мать выражала недовольство, что она уже целую вечность не заглядывала к родителям. Может, доктор знает, что с девушкой? Но доктор не будет ее выдавать. Не он ее новая симпатия. Он уже не тот, кто мог ей понравиться, хотя и не чужой человек. Он свой в доску, пьёт домашнее пиво и лечит больного фотографа, у которого нога в гипсе.
Стук молоточка – и гипс разлетелся. Какое облегчение! Г-н Штейнбрехер попытался встать и накренился – беззвучно, как пароход. Ему предстояло заново учиться ходить.
Хозяйка сложила губы в трубочку. Она решила и дальше наблюдать за жильцом и дала поручение своему старшему сыну. Теперь он следовал за сестрой по пятам.
В редкие вечера, когда Наоми бывала дома, доктор давал ей уроки медицины, которые затягивались далеко за полночь. Когда девушка вышла из комнаты доктора, она увидела парнишку, караулившего на улице. Он прильнул к окну. Рот открыт. Из уголка губ текла слюна.
– Старший немного слабоумный. Он не станет нас выдавать, – в её тоне сквозило сочувствие.
В воскресный день они собрались за столом и пили желудевый кофе. Если добавить острый перец, то вкус получался вполне приемлемый – этому фокусу девушку научили новые хозяева. И впору было радоваться хорошему вечеру, если бы его не испортил телефонный звонок, предписывавший доктору явиться в замок. Врачи подлежали мобилизации.
– Это братишка проболтался про доктора, – вздохнул Пустовойт.
Наоми не питала к ребенку зла.
– Он вообще-то добрый малый, только с мозгами у него не все в порядке.
Возможно, доктора выдал Клаус Герба.
Николаю Васильевичу стало жаль оставлять городок, замечательное тихое место с частными домами и особняками, окруженными множеством вязов. Оно было практически изолировано от безумной жизни, что воцарилась в Европе с началом войны.
Над городом возвышался замок, где содержали военнопленных, владельцу которого Штейнбрехер написал рекомендательное письмо. Пустовойт очень на него рассчитывал.
Фотограф ощущал вину за то, что отказывал от квартиры доктору, к которому он успел привязаться, однако его супруга считала, что их жилец загостился.
– Вам придется съехать, – заявил добрейший Иоганн, проявив слабохарактерность: он был не в силах противостоять г-же Штейнбрехер.
Фрау отправляла мужа в больницу, из-за чего ей становилось неудобно держать в доме, постороннего мужчину, отличавшегося хорошим аппетитом. Как любовник дочери доктор Пустовойт тоже ее не устраивал.
Перед уходом Николай Васильевич навестил своего друга. Жена отправилась на рынок, так что у них оставалось время поболтать.
Нога у Иоганна лежала в подушках, а мысли его витали далеко.
– Помните, вы спрашивали меня про замок и огорчились, когда я отказался вам рассказать.
Речь шла о дне, когда произошла авария на железной дороге. Фотографу предстоял визит в замке, но потом планы переменились, и он направился на станцию Грумау, чтобы заснять встречу дирижабля.
– В самом замке нет ничего интересного. Я и бывал там всего несколько раз. Помню, там шикарный свет, я бы сказал, рай для фотографов. Хотя на любителя, ибо мрачновато. Сами увидите, вам так и так придется туда попасть. Я там встречал одного русского офицера, и он выглядел паршиво. Может поэтому вас и вызывают.
Доктор получил от фотографа наставление не вступать в спор с Агосто, которого все терпеть не могут. «Этот наркоман может только напортачить. Обо всем следует договариваться с его сестрой Матильдой, она там и заправляет. Доктор Кюхле только важничает, а на самом деле он даже университета не окончил».
За короткое время фотограф хорошо успел узнать нрав местных баронов.
Когда в следующий раз Пустовойт зашел навестить бедного Иоганна, того дома не оказалось. Его отвезли в город. В больницу.
– Пожалуйста, не испытывайте моего терпения, – предупредила хозяйка.
Так страшно доктору еще не было. Фрау Штейнбрехер держала в руках скальпель. Она сидела в темноте, лишь из окна падал свет луны, выдавая блеск металла. Она затаилась в собственной комнате, предлагая доктору зайти, но он отказался.
В конце концов, она выставила его чемоданы к порогу. Своего скальпеля он так и не получил обратно.
Теперь детям запретили упоминать его имя. Можно представить, что ждало Наоми, когда она вернется домой. Не потому ли она там больше не показывалась?
Когда доктор уходил в замок, мальчик помахал ему рукой и запер дверь. Пустовойту отказали от дома, что ж – надо искать другое место. Через несколько шагов его догнала двуколка, которая и доставила его в замок.
Баронское гнездо Кельштайн составляло гордость Каринтии. Этот средневековый замок располагался на доломитовой скале высотой 160 м, к востоку от города Бург-ан-дер-Глан. Доктору пришлось ехать до него около часа по открытой местности, продуваемой ветрами. Высокие стены были видны с большого расстояния, и плутать не пришлось. По дороге двуколка нагнала подводу с военнопленными, которые возвращались с работ под конвоем. Ворота открылись, и вместе с подводой вошел и доктор с чемоданами.
Первым, кто его встретил, был неопрятного вида господин в фартуке и шлепанцах.
– Мне нужен хозяин замка, – обратился к нему Пустовойт.
– Хотели видеть меня? Извольте. Вы меня увидели. Что дальше?
Этому человеку нравилось приводить людей в замешательство, но он был молод, чтобы претендовать на роль Агосто, и доктор понял, что его разыгрывают.
– Я доктор Пустовойт.
– А я Лука.
Тут доктор понял, на кого попал. Описывая обитателей замка, Наоми упоминала весельчака румына. Чернявый парень выглядел добродушно, хотя и не аккуратным, халат и передник у него явно были с чужого плеча. Услышав, зачем пришел гость, он тотчас повел его за собой. Болтал он не переставая.
– Мое почтение, г-н доктор. Оккультизмом не интересуетесь? У нас Марта Пфайфер пробует себя медиумом. Она натурально перевоплощается, нагоняет жуть.
Он позвонил в колокольчик, и в дверном проеме появилась медсестра в белом фартуке с крестом на груди. Шарф под подбородком скрывал нижнюю часть лица, а широкополая шляпа – нижнюю. Ботинки у нее были мужские, запачканные в земле. Похоже, в свободное время она работала в саду.
Доктор счел нужным представиться.
– Мое почтение, сударыня. Меня зовут Пустовойт, я здесь по приглашению хозяев замка.
При этих словах шляпа доктора сама собой поднялась, а потом опустилась – и все это без каких бы то действий с его стороны. Это и была та самая знаменитая шляпа, которой он хвастал Клаусу.
– Я – сестра Пфайфер. Ступайте в зал. Надо представить вас госпоже.
Внешне производивший достойное впечатление, внутри замок казался похож на муравейник из-за множества людей и ужасной тесноты. Доктору стало не по себе, когда он представил, что ему придется здесь жить. Сам того не подозревая, он попал на ту половину замка, что отвели военнопленным. Чтобы попасть в господские покои, пришлось обойти жилые помещения военнопленных.
– Это и есть госпиталь? – спросил он сестру.
– Другого нет. Не самая легкая работа, да?
Сестра Пфайфер посоветовала смотреть в оба.
– Вытащат кошелек так, что не заметите. У самого хозяина часы украли, до сих пор не нашли. Такое тут ворье.
У одного из военнопленных доктор увидел часы и сразу подумал, что это те самые краденые, о которых упоминала Марта Пфайфер. Вмешиваться он не стал, кому надо, пусть ищут. Он усвоил, что в замке каждый за себя.
Коридоры стали узкими, и медсестра сняла свою широкополую шляпу. Из-за уродливой одежды она выглядела лет на сорок.
В замке не топили печи, отчего внутри казалось еще холоднее, чем на улице, но доктор утешал себя мыслью, что первое впечатление может быть обманчивым.
В коридорах встречалось много людей, имена которых ему называла медсестра. Доктор постоянно кланялся, и его шляпа приподнималась без всяких усилий с его стороны. Внутри нее скрывалось патентованное устройство Джеймса Бойла, специальный механизм реагировал на каждое движение. Эта забавная вещица в обществе вызывала массу расспросов, но обитатели замка приняли всё как должное.
Первой ему представили хозяйке, довольно привлекательной особе. Он ей как будто понравился.
– Николай Пустовойт, младший военный врач – к вашим услугам.
– Вы молоды?
– Мне 22 года.
– Вы откуда?
– Родом из Таганрога, проходил обучение в Киеве.
Матильда Кюхле слушала не особенно внимательно, она только что вернулась из города в расстроенных чувствах из-за отказа прислать врача. Из собственных средств ей платить было нечем. После неожиданной отставки брата их дела расстроились совершенно.
– А нельзя ли узнать, надолго ли вы к нам?
– Никаких планов у меня нет.
В этом они с Матильдой оказались похожи. В ее жизни тоже царила полная неясность. Рассчитывать на кого-либо ей не приходилось, до войны ее брат успел отсидеть в Венской тюрьме, что помешало ему преуспеть в службе, хотя родственник, занимавший место в штабе армии, обещал поспособствовать государственными субсидиями. И вот, когда она уже решила, что всё кончено, перед ней появился человек в черном мундире.
Матильда учинила доктору довольно детальный допрос. Выяснив, кто его родители, чем они занимаются, на какие средства и у кого жил Пустовойт раньше, она узнала про его медицинскую подготовку и курс в университете по медицине, после чего осведомилась, сможет ли он регулярно работать в госпитале в определенные часы и выполнять требования дежурного персонала, несмотря на то, что его труд будет оплачен лишь частично. Затем она объяснила, что его обязанности, помимо работы в госпитале, будут состоять в том, чтобы выполнять личные поручения Кюхле: ему полагалось писать и отправлять отчеты, отвечать на вопросы, и всё это помимо приёма больных.
Когда к нему присмотрятся, продолжала Матильда, он получит более ответственные задания, имеющие научное значение. В этом случае он будет вести лечение больных, выписывать и готовить им лекарства, делать им операции, перевязки и, возможно, возглавит всю работу медицинского персонала. Пустовойт выразил свое полное согласие с такой программой работ. В его положении следовало хвататься за любую возможность.
Фрейлейн Кюхле была благодарна своим родителям, которые научили ее распознавать хороших людей. В том, что перед ней один из них, она не сомневалась.
О себе она ничего не рассказала, но и того, что доктор увидел, ему хватило, чтобы составить мнение о хозяйке. Занятая делами в замке, она редко выезжала, этим объяснялась старомодная прическа «тюрбан», уместная для престарелой герцогини.
Как покраснела бы Матильда, узнав, что стала объектом пристального внимания. В то время, как доктор исследовал её скуластое лицо и сердцевидные губы, один факт остался незамеченным. В двери появился Безродов, имевший право беспрепятственно передвигаться по замку, выполняя поручения. Он перехватил взгляд доктора, указывая на некую вещицу, которую положил на комод, после чего исчез. Его кивок не оставлял сомнения, что известие следует оставить в тайне. Доктор сделал шаг к комоду, чтобы забрать вещицу, предназначенную для него. Неожиданно Матильда обернулась, ей потребовались кружевные перчатки. В следующую минуту доктор спрашивал, не может ли он позволить себе ей помочь, и вытягивал на себя ящик комода, который ей никак не поддавался. Фрейлейн Кюхле надела перчатки и подала ему руку для приветствия. Так закрепилось знакомство.
– Позвольте представить вас моему брату и его гостям.
В парадной гостиной присутствовали медсестры, которых доктор уже встречал в коридоре. По случаю приезда гостей (а доктор, сам того не думая, угодил на светский раут) эти женщины принарядились, украсив свои унылые серые платья манжетами, воротничками и фартуками, сверкавшими белизной. Сегодня они прислуживали гостям за столом.
При жизни в деревне, столь бедной на события, приемы гостей служили единственным развлечением. Балы и вечеринки помогали скоротать долгие осенние ночи. Вот и сейчас из бальной залы доносились звуки вальса. Дамы блистали драгоценностями и вечерними туалетами, мужчины носили фраки или парадные мундиры с орденами. Доктор Пустовойт отметил среди собравшихся Наоми Штейнбрехер в открытом платье, скроенном из бархатной шторы, на этот раз она пришла без ужасной треноги. Удивительно, как легко она сбросила покров простушки. По-видимому, она недолго ходила служанкой и фрейлейн Кюхле сделала ее компаньонкой.
Агосто, брат хозяйки, показался доктору малосимпатичным субъектом. Но еще более неприятной была новость, что он пригласил в замок доктора Фишера, следовательно, в новом враче они не нуждались и ждали повода, дабы выпроводить претендента под удобным предлогом.
Попасть на бал оказалось не так-то легко.
– Вы ничего не забыли? – спросил хозяин у Пустовойта. – Ваш пригласительный билет?
Фотограф Пустовойт не предупреждал его ни о чем подобном. Впрочем, об этом позаботился Сергей Безродов.
Агосто ждал. Гость передал ему картонку с золоченым теснением, и по дрогнувшим ресницам понял, что сделал так, как надо. Хозяин передал билет Клаусу Гербе, своему ассистенту, а тот – Безродову, исполнявшему при нем роль второго помощника. Матильда улыбкой приветствовала доктора Пустовойта. Ее брат поморщился при виде такой фамильярности и произнес:
– Я бы хотел задать вопрос доктору. Вы знакомы с профессором Зигмундом Фрейдом из Вены?
Доктор ответил отрицательно, и г-н Кюхле успокоился.
– Мне говорили, что в замке гостит доктор Фишер, – сказал Пустовойт.
– Вы с ним знакомы? – удивился герр Кюхле.
– Встречались в Бадене.
– Он вам даст характеристику?
– Вряд ли. Меня приглашали оперировать после того, как он… допускал ошибки.
К сожалению, он слишком поздно заметил, что старина Якоб ловит каждое его слово, и надеялся, что говорил не слишком громко.
Матильда Кюхле восседала в кресле, листая книгу с записями и делая отметки на страницах. С приходом нового гостя она поднимала голову и провожала взглядом каждого, уделив ему толику своего внимания; только доктору Пустовойту удалось насладиться блеском таинственных черных глаз, которые замерли, как две чаши весов, оценивая его. Если во взоре Матильды была чистая поэзия, ее брат олицетворял голый расчет.
Позже доктор понял, что недооценил фрейлейн. Именно она заметила ошибку.
– Откуда у вас пригласительный билет? – спросила она, обращаясь к Пустовойту.
Она держала приглашение, которое доктор при входе вручил ее брату.
– Я получил его на станции Грумау. Это было весьма неожиданное предложение, ведь раньше я не знал о вашем существовании.
Агосто перевел взгляд на сестру, которая являлась для него источником силы, вероятно, заодно она предоставляла информацию.
– Вероятно, это произошло из-за недосмотра персонала, – предположил он. – Дай им свободу, и они начинают небрежничать.
– Совершенно исключено. Я сама рассылала приглашения, – возразила Матильда.
Ее большие глаза, тихость дрожащих ресниц выражали непоколебимое упрямство, которое у брата было смягчено светскими манерами.
Агосто посетовал:
– Из соображений секретности мы всегда тщательно отбираем кандидатов. Однажды мы допустили ошибку, хотя она произошла и не по нашей вине: герр Штейнбрехер повел себя небезупречно, направив к нам вместо себя свою дочь. Впрочем, это неважно, раз она тоже фотограф. Спрашивается, зачем нам посторонний доктор, если мы наняли доктора Фишер? Возможно, вы сделали предложение своему коллеге от нашего имени, дорогой Якоб? Или же фрау Фишер могла пригласить вашего коллегу без церемоний, снабдив его вашей карточкой?
Фишер поднял тяжелые веки и подавил тяжелый вздох, который непроизвольно вырвался у него из груди при столь очевидной несправедливости. Он достал из кармана бумажник и предоставил картонку, величиной с визитную карточку
– Совершенно исключено, милый Агосто. Могу предположить, что ему передал приглашение кто-то из присутствующих. Это не вы, господин капитан?
– Нет, это не я. – Терентьев достал свою карточку и предъявил Агосто.
Тот вытянул ноздри, словно гончая, вставшая на след.
– Орехович? – вскрикнул он пронзительным голосом.
Серб молча поклонился и подал свое приглашение.
После осмотра Агосто перешел к следующему гостю. Это оказалась Наоми Штейнбрехер.
– Я проверила карточку дочери фотографа, Агосто, – подала голос Матильда.
Герр Кюхле понизил голос, теперь он шептал:
– Существует только одно объяснение: герр Пустовойт воспользовался нашим прежним приглашением, предназначенным для Оскара Слеповича.
Пришла пора доктору вступить в разговор. На него устремились глаза гостей, его признания с нетерпением ожидали.
– Да, я получил его сразу после того, как закончил с осмотром этого господина. Я как раз вымыл руки и открыл свой саквояж, чтобы достать салфетку, как наткнулся на карточку, она лежала сверху. Сначала я не принял приглашение всерьез, поскольку не имел чести знать человека, от которого оно поступило.
– Предполагаю, что вы забрали эту бумагу с тела Слеповича, – возразил Агосто.
– Зачем это делать? У меня нет обычая посещать незнакомых людей, не имея повода.
– Возможно, кое-какой смысл имелся. Вы рассчитывали, что мы вас наймем. В такие места, как замок Кельштайн невозможно попасть без рекомендации, которой вы, пусть с обманом, но заручились. Отдаю должное вашей ловкости, доктор, не исключено, что мы воспользуемся вашими услугами. Два врача лучше, чем один. Наши подопечные так взвинчены, так измучены, что совладать с ними нелегко. Да и доктор Фишер твердил мне, что ему требуется помощник.
Якоб предпочел промолчать.
– Возможно, мы могли бы нанять второго доктора, – подтвердила Матильда.
– В таком случае замку предстоит экономить. Например, обойтись без устриц, госпожа Кюхле. Впрочем, нам так и так предстоит это сделать. Поезд с запасом устриц разбомбили английские самолеты, – произнес брат. – Или у вас другое мнение, сестра Пфайфер?
От него не укрылось возмущение подчиненной.
– А я слышала, что его сшиб с рельсов дирижабль, – возразила сестра.
Кюхле напомнил, что фотограф сам был на месте происшествия и сделал фотографию катастрофы. Дирижабль разбомбили самолеты, они же вызвали крушение на железной дороге. Венский поезд сошел с рельсов.
– Вы вечно путаете, – сказал сестре Агосто Кюхле.
С Матильдой доктору сразу удалось установить отношения. Их сблизил флакон для минеральной воды. Доктор установил причину заболевания еще прежде, чем фрейлейн пожаловалась, и, что совсем невероятно, он извлек из саквояжа бутылочку голубого стекла, в котором хранил минеральную воду, и дал ей выпить. Питье избавило ее от желудочных колик, и после того случая Матильда регулярно пила воду из минерального источника (такой нашелся в деревне), что явно пошло ей на пользу.
Представившись хозяевам, доктор отправился на поиски своей комнаты, но без посторонней помощи заблудился в многочисленных коридорах и галереях. Клаус, занятый на обслуживании гостей, не мог составить ему компанию, а, не получив приглашения к обеду, Пустовойт не счел нужным остаться. С Фишером они так и не сказали друг другу ни слова, Якоб опасался более удачливого коллеги. Нет, вместе им тут не работать. Долго он тут не задержится, решил Пустовойт.
Его раздумья прервала русская речь. Какой-то человек толкал перед собой тележку. Сам того не подозревая, доктор забрел на сторону «узилища». Здешние обитатели щеголяли лохмотьями и не заботились о том, как выглядят.
– Кто вы? – спросил доктор.
– Тетёркин Иосиф Семенович, 688-го пехотного Телеханского полка рядовой чин. Скажите, какое сегодня число?
Доктор назвал.
– Сколько я в Каринтии? Семь месяцев и десять дней. Господь всемилостивый!
– Скажи на милость, молодой человек, что за глупости ты городишь? – сказал Пустовойт, обращаясь к Тетёркину. – При любых обстоятельствах российский солдат должен выглядеть бодрым.
С этими словами он сунул ему в руку газету.
Будь здесь медсестра Пфайфер, она бы сделала доктору выговор, что в его положении (которое, хотя и не равнялось господскому, но было достаточно значимым) не следовало вступать в разговоры с обслугой. Ей представился случай отметить это в другой раз. Сейчас он не открывала рта, делая вид, что ей неприятно всё, что делал доктор Пустовойт, даже смотреть на него сестра избегала. Без лишних слов она отвела его на квартиру, где доктора ждала застеленная кровать и камин с дровами. Затапливать пришлось самому. Сестры, которые следили за порядком в комнатах, небрежничали и не заправили постельное белье, также не позаботились о полотенцах. В своих черных сутанах и белых перелинах они казались безупречными, а при близком знакомстве выяснялось, что у них те же слабости, что и у прочих людей. При огромном наплыве гостей и пациентов такое поведение было извинительно.
Когда Николай Васильевич прошел мимо зеркала, оно отразило зрелого мужчину лет двадцати с лишним, обладателя темных, несколько длинных для офицера волос и пепельно-серых глаз. Он переоделся в темно-серый костюм-тройку, который достался ему недорого. На рынке мужских костюмов хватало, но не доставало мужчин, способных их носить.
