Елена Евгеньевна Тимохина
Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Ординаторская напоминала полицейский участок, много столов и конторок, в самом конце комнаты восседал доктор Фишер. Карту фрау Пустовойт передали ему. Он обещал ее посмотреть, но так и не собрался, много дел.

Герру Пустовойту велели дожидаться в коридоре. Доктор Фишер сам выйдет к нему, когда освободится. С этим господином они обсуждали состояние больной. Супруга интересовало, всё ли они предприняли из того, что возможно. К сожалению, туберкулез уже обосновался в теле Валерии, из пленника, он стал её властителем. Оставалось только потакать чудовищу.

– Валерия – медсестра, она должна понимать, – бормотал Фишер.

Ее заболевание вызвал контакт с туберкулезным больным.

– Она заразилась на курорте? – лечащий доктор вскинул глаза, и его пенсне агрессивно блеснуло: подобная новость повредила бы репутации Бадена.

– Нет, что вы. Это случилось раньше. Здесь она лечила почки.

Кому, как не доктору знать, что туберкулез рассеивается на воздухе и под воздействием ультрафиолетовых лучей солнечного света больные излечиваются. Только люди, находящиеся в закрытом, плохо проветриваемом помещении, могут быть подвержены заразе.

– У неё активная стадия развития туберкулеза, Николас. Закрытая форма. – Фишер обильно сдобрил раздраженное горло порцией мокроты. Его кашель являлся формой страха.

Пустовойт мог бы ему рассказать, что туберкулез у взрослых людей переходит в активную фазу в течение двух лет с момента заражения, но нередко он проявляется и через десятилетия, чему способствует ухудшение общего состояние. Подобное обострение у Валерии вызвала болезнь почек.

В тот день она его напугала. Из глубины здания раздался крик, который Пустовойт узнал сразу. У него задрожали руки – от бессилия или от ярости перед дураком, но истинное положение таково, что его никакими лекарствами не поправишь. Доктор Фишер тут ни при чем. Все произойдёт без его вмешательства.

– Где жена? Почему ее не пустили? Как смели не пустить? Пропустите.

Больница служила свалочным местом для людей, потерявших надежду, и Пустовойт присоединился к их числу. Его жену вывезли на каталке, на лбу пылало влажное пятно, и эта испарина служила единственным признаком того, что она жива. Кожа стала почти бесцветной. Глаза ее были закрыты, а губы плотно сомкнуты. С убранными волосами голова казалась слишком большой.

Валерия молчала. Вопль исторгла другая больная, после чего все кинулись хлопотать вокруг неё. Лера даже не заметила, что за ней пришли.

Руки сиделки бесцеремонно выволокли ее из кресла-каталки, втиснули в шубу, нахлобучили шапку. Казалось, что весь персонал больницы набросился на несчастную женщину, ее втолкнули в машину и велели шоферу везти её домой. Валерия рыдала, вырывалась, кричала: «Они так злы из-за того, что я русская».

– Это медицинский осмотр. Он закончился. Тебе надо отдохнуть, – успокаивал её муж.

– Ты опоздал. Ты отдал меня в руки палачей.

Пустовойт опоздал из-за встречи с Мартином, который снабжал его морфием. Барыга отличался выпуклыми голубоватыми глазами, которые не мигали. Этого плута знала вся больница, но его не прогоняли, потому что его услугами пользовались многие больные. Вот и сейчас он ждал, что ему скажут.

– Произведем расчет, и на этом закончим, – сказал Пустовойт, доставая из портмоне несколько купюр.

– Я могу вам порекомендовать надежный контакт в Праге, – ответил этот малый, привязчивый, как репей.

– Мне ничего не надо.

– Никогда не угадать, – возразил тот и пообещал заглянуть к вечеру.

Дома доктора Пустовойта дожидался ещё один больной.

Консьержа Йозефа привечали из-за его услужливости. Пустовойта брала досада, когда он видел старика, тонкими руками обхватывающего чемоданы постояльцев, который тащил их по лестнице. Даже маленькие отели держали рассыльных, но тут предпочитали экономить.

– Вы, наверное, много страдали, что так хвораете? – спросил как-то у него Пустовойт.

– Как не волноваться, сударь мой, когда война, а мой сын в пехоте.

Они сидели в коморке, где консьерж сбросил пиджак и остался в одних подтяжках. Доктор оторвал его от обеда, он ел прямо со сковороды жареную картошку, сдобрив её зеленым луком, который выращивал из луковиц на окне. В кружке у него плескалась бурда, которую он готовил черти из чего – из хлеба или спитого чая – и уверял, что это полезно для здоровья.

Он стал первым пациентом Пустовойта в Бадене. Доктор удивлялся, насколько нелюбознательные здесь были люди, которые, проживая вблизи минеральных источников, не трудились лечить язву желудка, которой тут страдали повсеместно. Щелочные минеральные воды ускоряли обработку пищи и способствовали быстрому продвижению ее по желудочно-кишечному тракту. Местные жители не придавали этому значения, они умирали, как и их предки – не давая себе труда продлить жизнь.

Кое-что Йозеф и сам предпринял, чтобы разрушить здоровье: еда в сухомятку, длительные перерывы между приёмами пищи приводили к нарушению выделения желудочного сока.

– Доктор говорил, что у меня имеются какие-то дефекты, – хвастал он с гордым видом, словно особенное строение органа выделяло его среди остальных. – Что-то меня мучает изжога, вы не дадите мне лекарство. Сода не помогает.

– Вам следует пить минеральную воду, а я вас видел в ресторации с наливкой и пивом.

На лице старика появлялось выражение, как у ребёнка, которого ловили на запретном, но лукавая улыбка говорила, что он знает толк в жизни. Грех отказываться от жирной пищи, сдобренной острыми специями и алкогольными напитками. Кофе он тоже потреблял в больших количествах – пока оно оставалось доступно.

– Скоро пост, – жаловался Йозеф, как будто это объясняло желание наесться скоромной пищи до отвала.

Пустовойт кивнул, принимая довод. Он внезапно вспомнил, что так и не позавтракал, и направился в кондитерскую. Её витрина искрилась светом, и он словно окунулся в золотое озеро. Бледные стены, зеркальный потолок, окрашенный в свете солнца. Пахло кофе и шоколадом, крем благоухал ванилью, из открытого французское окна – от потолка до пола – проникали ароматы сада.

Посетители сомлевали на солнце, а горячие кофейники, доставляемые официантками в декольтированных платьях, добавляли еще больше жара.

– У вас найдется для меня чашечка венского кофе, фрейлейн? – спросил он у продавщицы. – На двоих? Давайте. Жена скоро подойдет.

Он разговаривал осторожно, словно под ногами находился лед, и вместе с другими людьми он скользил, как на коньках.

Он выпил кофе. Красивая фрейлейн выразила сожаление, что его жена не пришла, но доктор сказал, что выпьет и вторую чашку. С коньяком? Так даже лучше!

Едва прислужница отошла, как к нему приблизился официант с фруктовой корзиночкой, истекавшей сливочным кремом.

– Вам презент от фрау Фишер.

Доктору улыбнулась молодая женщина, сидевшая за дальним столиком. Перехватив его взгляд, Миранда шевельнулась, и атласный шарф заиграл светом у нее на плечах. Пурпурная помада лишь подчеркивала бледность её лица. Он встал из-за стола и подошел к ней засвидетельствовать почтение.

– Миранда, дорогая, извините, что не сразу узнал.

Перед фрау Фишер стояло блюдо с эклерами и прочей сладкой дребеденью.

– Угощайся, сокровище, – предложила она доктору. – Соскучился?

– Да, милая.

Доктор сжевал эклер, потом съел второй.

– У тебя приятная мягкая кожа, но возможна склонность к полноте, – заметила она.

Кусок застрял у него в горле.

Сама она подцепляла ложкой черную икру, к которой пристрастилась в Петербурге. Ее губы густо обсели икринки, словно мухи. Они начинали шевелиться еще прежде, чем она успевала сгрести их ложкой и отправить в рот.

– Как новое лекарство? Помогло? – спросил доктор.

Миранда имела проблемы по женской части, что объяснялось частой сменой партнеров.

«Можно сказать, Николас, любовь сожрала меня изнутри. Каждый раз думаешь, что со следующим кавалером повезет».

Когда же доктор Пустовойт начал говорить ей об опасностях, которые таят такие эксперименты, Миранда Фишер сердилась:

«Вы говорите, совсем как мой муж».

Она лукаво усмехнулась и перевела взгляд.

– Божественно. Пей чай.

Пустовойт отпил из чашки, напиток пах ягодами – в кондитерской добавляли земляничного листа для запаха. Он взял серебряные щипцы и положил два кусочка сахара.

– Читал, о чем пишут в газетах? – спросила Миранда, словно назначила здесь ему встречу с тем, чтобы поговорить о новостях.

Пустовойт вспомнил, что раньше она появлялась в обществе Терентьева, когда тот лечился на водах. Доктор так и не понял, какого характера у него заболевание, однако неподвижный взгляд соотечественника действовал на нервы. Даже после знакомства Иван Георгиевич не узнавал доктора на улице, а ведь они проводили много времени в одной компании. Как знать, может фрау Фишер и завела курортный роман с русским врачом, чтобы скрыть связь с тем офицером.

– Как поживает Терентьев? – спросил он.

– Уехал в Каринтию, его пригласили погостить в замке. Хочешь знать, с кем он общается? Это сербский офицер, Мирослав Орехович. Забудь и угощайся, я заказала это для тебя.

– Спасибо, моя благодетельница.

Он надеялся, что любовное увлечение Миранды прошло, и уже собирался сказать ей, что не видит смысла в их отношениях, как убедился, что страсть вспыхнула в ней с новой силой.

– Забери с собой. – Она обращалась с ним, как с комнатной зверюшкой.

– Подожди, у нас мало времени. У Якоба операция, он освободится к обеду.

– Он большой мастер.

– Я так не считаю.

– Странно, когда два профессионала враждуют, – заметила она. – Но меня это не удивляет.

С фрау Фишер доктор мог говорить откровенно, раньше она служила медсестрой в госпитале, где и познакомилась с мужем.

– Мы с Якобом не всегда ладим, – ответил он уклончиво. – Он, как и все люди маленького роста, придирается к тем, кто выше его. А я не подписывался ему ассистировать. Я член германского медицинского общества, это дает мне основания самостоятельно проводить консультации. К тому же на водах я часто встречаю своих пациентов, им требуются мои услуги.

– Фишер вечно в разъездах, а ты всегда под рукой, – добавила Миранда.

– И это хорошо, милая. Он опасен как хирург. Зарезал человека во время операции. Это произошло неделю назад, с тех пор оперировать ему не случалось. Никто бы не согласился лечь к нему на стол. И что же? Сегодня опять неудача.

Она ела пирожное и молчала, словно его не слышала.

– Ты лжёшь!

– Операция не самая сложная. Профессионал провёл бы чисто. Плохой доктор поцарапал или помял бы. Быстрота реакции, секунды, мгновения решали все! А этот горе-хирург со страху искромсал. Сейчас с больным работают коллеги.

Миранда не выдержала, вскочила с места и побежала в кабинет хозяина кондитерской, чтобы позвонила в больницу. Ей ответили, что операция продолжается. Возникли осложнения.

Она вернулась через короткое время.

– Иногда мне кажется, что Якоб заговаривается. Старческое слабоумие? – спросила она.

– Нет, он здоров.

– Тем хуже. Тебе надо ехать. Он на тебя донес. Сообщил, что ты связан с офицером, который шпионит в пользу русских.

Пустовойту не нравились такие разговоры: сначала они с доктором Фишером обсуждали его жену, а потом с фрау Фишер – её мужа. Разве это правильно?

Миранда отпила вина, оставив отпечаток губ на блещущем стекле бокала. Ее профиль и шляпка, отраженные во всех зеркалах кондитерской, не могли остаться незамеченным, и Пустовойту стало неловко, что их связь открылась постороннему взгляду. Ему казалось, что она нарочно подстерегает его в местах, где их могут видеть знакомые. Скинула туфельки и пробовала носком шелкового чулка мраморный пол. Доктор торопился удалиться, пока она не стала пробовать его.

– Мужчины твоего типа обычно очень привлекательны в юности, но с возрастом теряют свой шарм. Впрочем, артистизм и легкая экстравагантность тебе к лицу.

Пережидая взрыв чувств Миранды, он листал газету, просматривая статьи с полей сражения про взрывы, фотографии со взрывами. Просто не верилось, что так все обернулось. Пороховая гарь носилась в воздухе, и он задыхался от нехватки воздуха.

– Спасибо, что думаешь обо мне, однако вынужден откланяться.

Он поцеловал ей руку на прощанье, Миранда ответила ему гримаской, порочной гримаской.

Слава богу, отпустила!

Она вышла первой, взметнулись её шелковые юбки, и газета упала со стола. Пустовойт подобрал её и захватил с собой. Прислужница упаковала для него в коробку остаток пирожных.

Он вернулся домой через час и затопал на лестнице, давая знать о своем приходе, но никто не отозвался. В комнате Валерии не оказалось, и он метнулся в спальню. Постель пуста. Он снова выскочил на лестницу и там услышал голос жены. Она находилась в коморке у швейцара, смеялась его шутке:

– Вы так много сделали для меня, Йозеф. Мне неловко обременять вас еще одной просьбой.

– Какие неприятности, дорогая фрау. Кто тут говорит о неприятностях?

Доктор повел ее домой:

– Нельзя меня так пугать.

Валерия таинственно улыбалась. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что эта женщина с лицом белее мела – его жена. Пришла горничная и помогла умыться, подкрасила ей губы и подрумянила щеки. Окно, ослепленное закатом, являло торжественную картину в раме, соответствующую настроению этого момента.

– Дай мне газету, – попросила жена и, принюхавшись, уловила аромат духов: – Мерзавец!

– Какая-то дама забыла в кафе, где мы встречались с Фишером, – ответил он, даже не стараясь быть правдоподобным.

– Та женщина в кафе. У тебя с ней что-то есть?

Не иначе, София наябедничала.

– Нет, это жена моего друга. Я встретил ее случайно. Вот купил нам пирожные на праздник.

Лера отвернулась. Ей нельзя пирожных.

– Хотя бы понюхай.

Она зажала уши, чтобы его не слышать, начала молиться, потом прервалась:

– Отправь их обратно. Я все равно не могу есть. Это просто ужасно, я всех обременяю. Зачем мы сюда приехали? Ты не думаешь, Коля, что мы прокляты? Сначала моя болезнь, потом война!

Истерика жены исчерпала его терпение.

– Прости, но я голоден.

– Возьми яблоко, мне приятно смотреть как ты ешь. Я бы тоже хотела, но не могу.

Она вернулась к своему занятию, перебиранию одежды и всякой ерунды. За полгода, проведенные в Европе, они обзавелись лишним имуществом, которые не стоило везти домой. Это копание лишило ее сил, и она откинулась на подушку. Крашеная в коричневый цвет кровать с вырезанным сердечком посередине стала её пристанищем. Сам доктор спал на кожаном диване, так плотно набитом конским волосом, что он постоянно с него скатывался.

Белое белье казалось желтым от пятен, которые оставляло её немощное тело. Ей принесли букет роз, который отгонял неприятный запах, но Валерия жаловалась, что аромат вызывает у нее головокружение.

Впрочем, она чувствовала себя слишком слабой, чтобы сердиться. Память подводила её, и она сразу забывала обиды.

Когда жена заснула, он ненадолго забылся, но сон не принес ему облегчения. Пробудился он от щелчка. Кто-то взвел курок и теперь приближался к нему. Он явственно видел перед собой дуло пистолета.

Нет, это стукнула дверь. Оказалось, это заглянул консьерж:

– Приходил Мартин, представился мне. Очень симпатичный доктор. Он оставил вам письмо для господина из Праги.

– Он не доктор.

– Я ходил на вокзал сам. До Праги билетов нет, но можно уехать в Вену, – сообщил Йозеф.

…Так и не отдав распоряжения консьержу, Пустовойт отправился прогуляться. В парке он сразу сошел с мощеной дорожки и ступил на плотный травянистый ковер. Дикорастущие виды показались ему особенно мясистыми, они вытягивались под лучами солнца до каких-то невероятных размеров. Пчел осенью не наблюдалось, и вместо них появились пчеловидки. Он различил листья дурмана с его большими белыми цветами, из которых формировались семенные коробочки. Пройдя пустырь, когда-то бывший садом, он вышел к больнице.

К концу дня северные комнаты погружались в полутьму, и тогда приходилось долго разыскивать доктора Фишера, прежде чем он появлялся из-за какого-нибудь закутка, облепленный лохмами паутины. Он отговаривался занятостью в больничной аптеке, но ещё ни разу доктор Пустовойт не заставал его за составлением лекарств. Фишер обычно выходил из дальней комнаты, где запирался на ключ и спал, а, разбуженный, он выглядел помятым, с затуманившимся взором и выражал недовольство, будто его оторвали от важного занятия. Вот и сейчас он уже забыл, что посылал за Пустовойтом, чтобы поговорить. Николай Васильевич усмотрел в этом добрый знак: после попечителей Якоб Фишер считался самым влиятельным лицом в больнице. И хотя его познания в медицине оставляли желать лучшего, как администратор он не вызывал нареканий.

На этот раз его не пришлось искать долго. Доктор Фишер стоял на крыльце среди сестер милосердия, и Пустовойт признал его по бороде, черной с легкой проседью, какая бывает у шкурок благородных лисиц. Серебристая подпушка его бороды со временем обозначилась столь явно, что закралась мысль, а не подкрашивает ли он свою щетину.

Фишер ел вишню, которой в этом году собрали много, и губы его, красные от сока, казались кровавыми. Кивнув Пустовойту, Якоб вошел в коридор, давая знак, чтобы он следовал за ним. Повсюду им открывались пласты обнаженного мяса, которое деликатно скрывали бинты, вмиг намокавшие кровью. Пустовойт отстал, он кивал больным солдатам, с некоторыми разговаривал, и те отвечали ему одной и той же гримасой, которую можно было считать гримасой войны.

Он остановился у пальмы в кадке, поджидая Пустовойта. Хорошее место для разговора один на один.

– Мне передавали, что вы выражали желание работать у нас в больнице, – проговорил он торопливо, без всякого вступления, чтобы сразу покончить с важным вопросом. – К сожалению, для вас места нет, но мне достоверно известно, что в Каринтии организуется военный госпиталь, и у них скоро появится вакансия. Можете сослаться на меня, я вас с удовольствием порекомендую.

Пустовойт поблагодарил его за ненужную услугу, и Фишер наклонил голову: с делами они покончили.

Разумеется, он знал о связи с его женой, но умудренный опытом, скрывал свое знание и терпеливо ждал, когда Пустовойт уедет из города.

– Нам надо закончить дела, коллега.

Фишер достал ключ из кармана и отпер дверь в зал для заседаний, в тот же миг оазис тишины наполнился шумами из коридора. Потом звуки стихли. После уборки пол блистал мокрой поверхностью, словно уводил вглубь. Неверный шаг, и утонешь навсегда, подумал Пустовойт, раз или два поскальзываясь.

– Сюда! – вел его Фишер.

Он выбрал это прохладное место для себя, разложил на столе медицинские инструменты.

Пустовойт сразу обратил внимание на непорядок: на скальпеле явственно выступала бурая полоска прямо по лезвию. По его мнению, от такого скальпеля следовало избавиться.

– Пустяки, это кровь, надо попросить сестру отмыть. У меня так много пациентов, что я не успеваю следить за пустяками.

– Это не пустяки, – возразил Пустовойт.

– Почему ты интересуешься моим скальпелем? Тебе что, мало моей жены? Кстати, она во всем мне призналась. Сказала, что это ты совратил ее. Что уступила тебе один раз из жалости к твоей умирающей жене, и теперь ты постоянно её домогаешься.

– Это ложь. Мы оба знаем, что Миранда большая фантазерка.

– Я простил её, но не тебя, – изрёк Фишер.

– Этот скальпель не отмыть, в сталь въелась ржавчина. У меня то же самое. Бракованная партия. Тебе надо сменить инструменты, Якоб, – Пустовойт попытался уклониться от неприятной темы.

Залу убрали в белое: у окна с французскими шторами стоял белый рояль. Фишер подошел и взял ноту. Пустовойт встал рядом.

Крышка рояля упала, и в тот же миг раздалась пощечина.

Ми, запоздало подумал Пустовойт, держась за щеку.

Миранда.

Он быстро бежал по коридору. Черт бы побрал эти мокрые полы.

…Дома его ждали. У парадного стоял молодой мужчина, жмурившийся от солнца. На рукав он повязал ленту, словно носил траур, но лента имела коричневый цвет. Доктор хотел пройти мимо, но тут рассеянный взгляд человека сосредоточился, и мужчина произнес вопросительно:

– Николас Пустовойт?

Собака залаяла. Доктор замер.

Глаза незнакомца переливались изумрудами – зеленую тень давал лиственный веер банановой пальмы, которую владелец отеля выставил у подъезда. На самом деле его глаза были серыми. Легкий человек, которого прибило к чужому порогу.

– Для вас – герр доктор. Чем обязан?

– Я брат Софии Геллер.

Он стоял так близко, что стали видны рыжие щетинки на его подбородке. Он старше, но ненамного, нет и тридцати. Лицо у него одно на двоих с Софией. Блондин, мелкие кудряшки волос. Пряди начали грязниться. Доктор вспомнил, что видел его, тот промелькнул раз-другой, но тогда он не придал ему значения.

– Что скажете? – Губы мужчины благоухали вином. Это все и объясняло.

Доктор молчал, молодой человек не вызывал у него доверия.

Они отошли на двор. Там среди громадных лопухов у забора находилась мусорная куча.

– Небольшая сумма денег устроит мою сестру.

Еще ни разу София не заводила речи о деньгах. В лице ее брата доктор имел дело с бесстыдным вымогателем.

– Вы меркантильны, она – нет, – возразил Николай Васильевич.

– Сути дела это не меняет. Ты должен мне заплатить, прежде чем уедешь.

– Снижай на октаву.

Он смотрел враждебно

– Как вас звать?

– Геллер. Адальберт.

Доктор видел перед собой грабителя, который собирался отнять его деньги. Хотя нет, консьерж говорил, что он служит в полиции.

Геллер рассмеялся. Один зуб у него оказался сколотым. Пустовойту показалось соблазнительным выбить ему зуб целиком, но он ограничился одним ударом, ткнул его с тем расчётом, чтобы опрокинуть в помойку.

Парень не имел навыков в драке, и доктор с легкостью взял над ним верх. Глаза его противника засверкали – точь-в-точь, как блестящие навозные мухи. В довершение ко унижению, мальчишка испытал страх – когда он упал, из-под него выскользнула крыса. На удар Геллер не ответил, согнулся, потом с трудом распрямился. Стер юшку из носа.

– Я бы хотел все завершить полюбовно, герр доктор. Пришел к вам на дом. Осмотрел лестницу, стены, и окна, и даже шкафы. Вы тогда отсутствовали. Ваша жена не знает, где вы. А где? Таскается по бабам? – Тон звучал враждебно. – Снял квартирку, а заодно и спаленку в мансарде. Это моя сестра. А ты не очень-то виноватым себя чувствуешь? Я говорю с тобой по-немецки, понимаешь? Как еще с тобой говорить?

– По-русски, французски, на идише.

– Я хочу денег, ясно? Мне платила сестра из того пособия, что ты ей давал, но ты уезжаешь, и я лишился помощи. Выплати мне отступные, иначе я заложу тебя в полиции. У нас не любят шпионов. Требуется много, но ты найдешь денег. Ты пользовал богатых клиенток.

– И что из того?

– По какому праву офицер русской армии, находится на территории земли Баден-Вюртемберг во время военных действий?

– Ладно, закончили. Можешь идти, рядовой.

– Я не военнообязанный, герр доктор, у меня плоскостопие, – пробормотал тот.

Доктор его не слышал. Он счел его поведение бестактностью и вышел.

Консьерж подслушивал.

Он сидел в своей унылой комнате и смотрел в стену, его грудь колыхалась от быстрого бега. Он взялся сменить воду в тазу для умывания, но приход Геллера его отвлек, и помутневшая вода колыхалась в тазу. Забыв вынести помои, консьерж орудовал ножом, готовя себе обед. Перед ним лежала горка немытых овощей.

Из открытого окна доносились стоны. У жены доктора начался приступ.

– Это почечные камни. Мне надо сделать укол, – и доктор кинулся на помощь.

Когда Пустовойт вернулся, Геллера не оказалось.

– Вы его знаете? – спросил его консьерж.

– Теперь узнал. Он требует от меня денег. Иначе грозится рассказать, что у меня роман с его сестрой.

– Вам надо уезжать. Дальше будет хуже.

Йозеф Регер откинул голову, погружаясь в тень. Теперь, когда все успокоилось, можно было и вздремнуть.

Из глубинной жилы дня выступило золото. Вечер принес облегчение, жара спадала.

К вечеру позвонила Миранда узнать, понравились ли Валерии марципаны. Доктору пришлось успокаивать её.

С наступлением сумерек Пустовойт, как и обещал, вывез жену на прогулку. Сад пах осенними цветами. Он катил коляску по террасе, облицованной бурой плиткой, ей нравилось любоваться балюстрадой. Иногда Лера просилась встать, и он шел с ней рядом, пока она ковыляла маленькими шажочками. Похвалить ее он счел бестактностью и молчал, только смотрел под ноги, обходя вывалившиеся камни. Львы вталкивали обтянутые камнем плечи в постамент, их ступни лежали аккуратно, словно обутые в туфли.

Укол морфия подействовал, и Лера держалась бодро. По дороге она рассказывала, как однажды видела Её Императорское Высочество Великую княжну Анастасию в Крыму, и это напомнило ей о доме.

– Я доставлю тебя домой в целости и сохранности. Я люблю тебя, милая, – пообещал Николай Васильевич.

Она мечтала посетить могилу сызранского старца, который исцелял немощных.

– Вы заблуждаетесь, мой друг, я вовсе не больна. У меня просто слабость, она пройдет.

Пустовойт застыл от неожиданности. Что за странные фантазии. Война же.

– Христос поднимет свою длань и опустит на нечестивцев. Зачем бог забирает людей?

– Возможно, ему видно, когда человек созрел, и он отбирает его для лучшей жизни. Гнилые плоды не нужны ни здесь, ни там.

– Боже, как я счастлива! Коленька, милый, спасибо! Люблю тебя, нет сил сказать. Но как же мне жаль тебя…

У Леры протекала заключительная стадия почечной болезни, когда ее умственная деятельность полностью зависела от физического состояния, но в свой последний час она поразила его вспыхнувшей остротой ума. Много позже Пустовойт вспоминал ее догадку, в которой она разом постигла испытания, ожидавшие его.

В конце прогулки жена тронула его руку и попросила отвезти её в церковь. Та располагалась недалеко от больницы, и служка помог вкатить коляску с больной дамой в сводчатый портал и ждал, пока Пустовойт покупал и ставил свечи. Лера сама опустила монету в металлическую кружку для пожертвований и прошептала молитву. Зной, который шел от свечей, не нарушал прохладу храма, и Николай Васильевич не отказался бы побыть тут подольше, однако Лера пожаловалась, что от ладана у неё кружится голова.

Пустовойт понял, что она прощается с городом. Он предложил заехать в кафе, но жена не выразила такого желания – все еще дулась за него за газету с запахом духов. Вместо этого она попросила провезти его по пустырю, где он недавно видел дурман. Ткнув острым носком туфли большой подсолнух, выросший здесь неведомо как, она сказала, что это место немного напоминает ей Крым. Там тоже разрастались разные травы, цветы и сорняки, которые под жаром солнца становились колючками. Она все никак не могла успокоиться, пока в своих мыслях не дошла до княжны Анастасии, это воспоминание подарило ей успокоение.

В молчании они добрались до отеля. Консьерж позвал крепких парней, которые перетащили кресло в спальню. Они выглядели опрятно в белых рубашечках, их пшеничные волосы благоухали бриолином.

По возвращении их ждала коробка с марципанами от Миранды, которую Валерия передарила консьержу.

С наступлением темноты Пустовойт отлучился из дома по делам. Жена требовала его присутствия и не отпускала его, но он ждал ответа от консьержа, который еще днем обещал сбегать на почту и отослать телеграмму. Вечер тот проводил в пивной.

Точно так же, как раньше добряк Регер искренне радовался их приезду, теперь он благословлял их скорый отъезд. Увы, он мало чем мог помочь, билетов до Вены в кассе не продавали, и люди посоветовали ему обратиться к перекупщику, но тот задирал цену. Не желая иметь дело со спекулянтом, Пустовойт решил связаться со знакомым офицером. Иван Георгиевич Терентьев оставил телефонный номер, по которому предлагал оставить сообщение, но, когда доктор позвонил в гостиницу «Берлин», ему ответили, что постоялец уехал накануне и до сих пор не давал о себе знать.

К счастью, капитан оставил и другой адрес, на окраине города жил малый по имени Эрик, служивший у него связным, тот сообщил, что Терентьев задержится в Каринтии на два-три дня, и взялся выполнить поручение Пустовойта.

– Николай Васильевич, в данный момент будет лучше. если вы оставите мне деньги, а билеты я оставлю у консьержа, – сказал этот малый.

– Его зовут Йозеф.

– Знаю, фамилия Регер.

Изворотливость связного Эрика наводила на мысль, что подозрения консьержа в отношении шпионов были не столь безосновательны.

По возвращении домой доктора опять учуял аромат жареной картошки на лестнице. Йозеф готовил себе привычный ужин.

– Ваше лекарство подействовало. Вы мне оставите рецепт? – попросил консьерж.

– Сходите на бульвар. Спросите Мартина Зайца, он вам продаст. Только не злоупотребляйте.

– Спасибо. Я пришлю к вам горничную, она поможет собраться.

После драки с её братом София дулась и не показывалась доктору на глаза, так что Йозеф выступал посредником-миротворцем.

Лера поинтересовалась, кто приходил.

– Консьерж, он пытался купить билеты. Принес яблоко.

– Какое оно?

– Маленькое, твердое и горькое на вкус.

– А другого разве нет?

– Нет, моя любовь. Что поделаешь, война. Погода портится. Сезон закончился. Перебои с продовольствием.

Доктор упрекал себя, что не уехал ранее, еще до того, как в Европе начались злобные выпады против России, которые закончились войной. Не сказать, чтобы он не предвидел это, даже в курортном Бадене разгорались страсти и часто вспыхивали ссоры, именно это изменение в умонастроении побудило Пустовойта задуматься о возвращении в Россию. Он уже готовился к отъезду, как одно событие изменило его решение.

Оно произошло в маленьком сельском отеле, где постояльцы собрались за общим столом. Ненастная погода не располагала к прогулкам. У Пустовойта гостил его друг доктор Фишер, который прибыл с женой и гостем, для супругов нашлись свободные комнаты, как и для их спутника, который пожелал познакомиться с доктором из России. Так Николай Васильевич оказался вовлечен в неожиданное знакомство, которое впоследствии определило его жизнь. Новый приятель, капитан Терентьев, находился в Бадене проездом, но уже успел подружиться с Мирандой Фишер. По её словам, присутствие русского офицера скрасило поездку, предпринятую супругами не ради развлечения, но из чувства долга – Якобу Фишеру предстояло навестить пациента, который жаловался на ухудшение здоровья.

Терентьев держался спокойно, почти дружески, и это так понравилось Пустовойту, что тот, невольно подражая доброжелательству офицера, предложил полушутя-полусерьезно располагать его обществом. «Государству вы понадобитесь, вне всякого сомнения, а я здесь для того, чтобы напомнить вам долг, сохранять всюду его интересы», – произнес Терентьев с улыбкой, которая не вязалась с серьезностью его речи, отчего Пустовойт принял ее за шутку. Он так и сказал.