Елена Евгеньевна Тимохина
Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)
– Клянусь вам, я не повинен в смерти этих людей. – Терентьев поцеловал руку Наоми, заклиная ее стать свидетелем.
– Ну так убьете еще. – Наоми бесстыдно улыбалась. На детском лице обозначились привлекательные припухлости, в которых проступали ямочки.
Капитан выхватил у доктора документы, но не имея выучки, не смог продвинуться дальше пояснительной записки. Они не имели для него никакой практической пользы, да и держать их у себя он не имел возможности, поэтому вернул их Пустовойту.
– Пусть будет, как вы предлагаете: бумаги останутся у вас, и вы станете их хранителем.
Наоми смотрела на них, поблескивая глазами. Причастность к тайне делало её значительным лицом. Вряд ли она представляла последствия своего приключения, но пока оно ей нравилось. А вот доктору её участие в заговоре пришлось не по душе.
– Наоми, вас искала сестра Пфайфер.
Продолжение разговора не предназначалось для ее ушей. Доктора интересовало, откуда в Каринтии появились сербы и как они замешаны в этой истории.
– Они приехали на встречу со Слеповичем. Речь шла об образовании союза славянских государств.
– В обход России?
– Да.
– А в чем интерес Ореховича?
– Он входил в свиту Слеповича, который контролировал договорной процесс.
– Так, хорошо. А каковы ваши действия, Иван Георгиевич?
– В этой ситуации я обеспечивал безопасность представителя России.
– Великий князь?
– Он уполномочил действовать меня от его имени.
– Откуда в этой истории Миранда Фишер?
– Я держал через нее связь с сербами через. Она по рождению сербиянка. Я ей доверял.
Терентьев был непривычен в роли дамского угодника, но шпионы к ней всегда прибегают, и доктор не собирался его осуждать.
– Вы были любовниками?
– Сначала. Потом я платил ей и хорошо, обоих это устраивало. Со смертью Миранды моя связь с товарищами оборвалась. Я пробовали договориться с Мёллером, но люди в деревне настроены против чужаков.
Какая разница, куда отправятся бумаги, подумал доктор – в Сербию, Россию или на луну.
Развеселившийся Терентьев предсказывал будущее Европы, в которой главенствующее место займут славянские народы. Наоми ожидала, когда он переведёт на неё взгляд. Чужая любовь действовала доктору на нервы, возможно, это и называлось ревностью.
Теперь при случае Терентьев не упускал случая уколоть неудачливого соперника:
– Что, Николай Васильевич, сложности с девицами?
– Нет у меня никаких девиц, – отвечал тот.
Он лгал. Накануне вечером к нему прислали гонца. Лука Пайчук кинул камешек к нему в окно, но не дождавшись ответа, стал стучать в дверь.
– Доктор, вы срочно нужны!
За помощью прислала г-жа Кюхле. В последнее время она ей требовались услуги доктора довольно часто.
5. Угрозы побуждают героя действовать
Всю ночь доктор Пустовойт приводил документацию госпиталя в порядок, что не встретило понимания у сестер, которые сетовали на загруженность. Впрочем, кое-кто не оставил его старания без внимания. Марта Пфайфер следила за каждым его шагом, ей доставляло удовольствие, когда доктор получал выговоры.
– Вы чертыхались, – отмечала она всякий раз, когда он позволял себе лишнее.
– Прошу простить. – Пустовойт не видел ничего ужасного в том, чтобы извиниться перед дамами. – Я действительно чертыхался.
– И на здоровье, г-н доктор, если это помогает вам работать, – заступалась за него Матильда.
– Я имела в виду другое. Вы чертыхнулись, когда получили счет и отправили вместо себя серба. Вам не следовало посылать на закупки Ореховича. Военнопленные – ненадежные люди.
К такому разговору Пустовойт заранее подготовился.
– Я уточнил в полиции его статус, сестра Пфайфер.
– Вот как?
– Он из числа лиц, которым дозволено селиться под надзором полиции. Разумеется, полицейские чиновники в курсе. А теперь ступайте, мне надо сосредоточиться.
Из-за бумажной работы Николай Васильевич лег в четвертом часу, но выспаться ему не удалось. С рассветом к нему в дверь постучалась Матильда. Выяснилось, что ее брат пропал, он так и не ложился. Агосто нашелся в лаборатории, где всю ночь. На этот раз фрейлейн Кюхле позволила себе поделиться своими опасениями с доктором.
– Боюсь, он не справляется, Николас. Он сейчас в таком состоянии, что самого впору спасать.
Агосто предстал перед ними в клеенчатом фартуке с ожогами от химикатов, его руки тоже были по локоть в темных пятнах. Обессиленный, он едва стоял на ногах. Его помощник Клаус держал большую коробку из-под маргарина, в которой могло находиться все, что угодно – от медицинских сосудов до перевязочных средств (там оказалось и то и другое – позже доктор использовал коробку для медицинских отходов, которые он приучил сестер сжигать). Столь явная антисанитария не так потрясла Пустовойта, как дрожавшие руки герра Кюхле, который плохо владел собой. Ему предстояло дежурство, но справиться с осмотром больных он не мог.
– Вы не могли бы осмотреть моего пациента. Это серб с ножевым ранением. Дальше вы уж сами, – пробормотал Агосто.
Пустовойт кликнул сестер, чтобы помогли ему облачиться в белый халат. Он осмотрел пациента. Сестра Пфайфер продезинфицировала спиртом область ножевого ранения. Она прекрасно справлялась со своей работой.
– Всё серьезно? – поинтересовался Орехович.
Доктор сказал, что не стоит беспокоиться.
Тот усмехнулся:
– Вспомнил про Баден. Сначала ты танцуешь до трех или четырех утра, а потом идешь в кафе есть гуляш.
С запозданием явился Клаус, он не походил на себя и постоянно пребывал в движении –жестикулировал, дергался и корчил гримасы – верные признаки, что находится под кайфом.
– Извините, герр доктор. Наш хозяин не очень хорошо себя чувствует, мне пришлось его сопровождать.
– Это связано как-то с Ореховичем?
– Нет. Его принесли с улицы. Рябов отбил его от цыган и принес в замок. Хотя не уверен, что это были цыгане.
Взглянув на грязные руки Клауса, доктор отослал его мыться.
Пустовойт принялся изучать раскромсанный бок. По правилам, все детали приходилось записывать в формуляр больного.
– Я в порядке, – возразил Орехович. – Дайте мне мой формуляр. И еще очки. – Серб водрузил на переносицу круглые очки в черной оправе.
– Хорошо. Я не буду ничего писать, просто расскажите, что произошло. – Доктор склонился над ним и принялся чистить рану.
Мирослав признался, что посещал своих земляков. В суматошной и безумной жизни, которая установилась в Европе с началом войны, в городке Бург-ан-дер-Глан обосновалось несколько его соотечественников. Им удалось выкупить себе право свободно перемещаться по городу, и в поисках пропитания они занимались всем, до чего удалось дотянуться. Некоторые из них сколотили немалое состояние, включающее в себя не только имущество, но и кое-какие наличные. К ним и обратился Орехович в надежде на помощь.
– В данный момент у меня больше свободы, чем у вас, но и я не могу покинуть замок, – покачал головой Пустовойт.
– Были бы деньги. С ними можно все.
Явился Клаус с обезболивающим. После мытья он не стал чище, но вполне годился для того, чтобы держать лампу. Сестра Марта вопросительно взглянула на доктора, тот кивнул, и она сделала инъекцию.
Орехович продолжал говорить, у него оказался на удивление крепкий организм, и морфий подействовал не сразу. Потом слова стали обрывочными:
– Еще раньше я подозревал, что тот человек – провокатор, но теперь есть доказательства. Я сбежал, но другие товарищи приняли его предложение, и теперь мои братья в плену, их отправят в печь. – После чего он впал в забытье.
– Потребуется больше света, – распорядился доктор.
Клаус старался изо всех сил, направляя свою лампу, на его лбу выступили капельки пота.
Проникнув в рану, доктор нащупал твердый осколок, который пропустил при первичном осмотре.
– Длинные тонкие щипцы, корнцанги.
– Что это может быть, герр доктор? – спросила Марта.
– Полагаю, часть лезвия. Нож сломался о ребро. Теперь осталось зашить.
Марта Пфайфер оказалась достойной ученицей Земмельвейса и отличной помощницей, и они с доктором Пустовойтом трудились бок о бок целый час.
– Скальпель. Зажимы. Тампон. Спасибо, Марта.
– Как вы доктор?
– В полном порядке. На фронте мне встречались мастера, которые оперировали сутками напролет, пока не падали от усталости.
Он с ног валился от усталости, а его ожидал второй пациент. К счастью, состояние Агосто не вызывало тревоги. Бессонница отступила, и ему удалось забыться. Он замер в странной позе, словно сон застал его при попытке к бегству, и не отзывался на все попытки его разбудить.
– Не беспокойте его, он позавтракает позже.
Отогнув веки, доктор отметил красные прожилки в глазах, а после того, как освободил его от сорочки – исколотые иглами вены. Матильда с ужасом следила за его манипуляциями.
Он попросил кофе покрепче, который выпил сам, после чего приступил к осмотру больных, особое внимание уделив тем, которых накануне оперировал Агосто.
Уже при пальпации выяснилось, что у одного бедняги в чреве зашита тряпка. К счастью, доктор её вовремя извлек и дезинфицировал рану, так что воспаления удалось избежать. Марта объяснила, что таким тряпками (сестры изготавливали салфетки из стираных бинтов), Агосто останавливал кровь.
Пустовойт так устал от чужой глупости, что не удержался и выплеснул свои претензии. На его выговор Кюхле не обратил внимания, потребовал еще морфию, встретил отпор со стороны доктора, и тут уж Пустовойт позволил себе поскандалить.
Не случалось дня, чтобы они не конфликтовали. Николай Васильевич не привык возражать людям, избегая всякого конфликта, но теперь его тянуло выразить несогласие. Число больных в госпитале увеличилось, и Агосто вернулся к практике. Проверяя за ним истории болезней, доктор убедился, что горе хирург дает волю безудержной фантазии и сочиняет весьма замысловатые истории.
Пустовойт нещадно критиковал его записи. «Вот смотрите, герр Агосто, вы пишете про огнестрел». – «Ну да, всё верно». – «Но в анамнезе есть упоминание, что пациент страдал от депрессии». – «Я не вижу, как эти два постулата могут противоречить?» – «Они расходятся с вашим выводом: причина смерти, предположительно, утопление».
Кюхле утверждал, что, получив доступ к документам военного архива, он был свидетелем и не таких выводов, и в Вене никто не ставил их под сомнение, тем более в военное время.
– Позвольте, но это не все. Вы постоянно путаете больных, – возражал Пустовойт. – Вот смотрите, у вас идет речь о некоем Михаэле Шварце. Потом он у вас Теодор Шварц, а через страницу Теодор Браун.
Кюхле не помнил своих больных по фамилиям, и медсестры часто не знали, кому предназначались его предписания, обращаясь за помощью к Пустовойту.
Работа госпиталя продолжалась в обычном порядке. Утром доктор Пустовойт вел прием больных, днем делал операции, а перед сном записывал свои наблюдения за больным в медицинский журнал, делая исключение для особо сложных заболеваний, (к которым он причислял случай капитана Терентьева) – им он посвятил отдельную тетрадь. Её он вложил в отдельный конверт, но еще не знал, куда направить.
Пользуясь доверием Клауса, доктор попросил его разузнать о драке, в которой пострадал Орехович.
– Позвольте, я сам сообщу об этом инциденте начальству. А вас, доктор, прошу держать язык за зубами. Мы живем здесь на пороховой бочке, – Клаус прижал палец к губам.
После того разговора доктор обнаружил, что медицинский журнал исчез. Сначала он решил, что не обошлось без вмешательства сестру Пфайфер, которая приносила ему чистое белье, но потом сообразил, что тут замешан Клаус.
Тот расхохотался, когда доктор об этом обмолвился:
– Вас искали и нигде не нашли. Я должен доложить полиции, но ведь я могу и не докладывать.
Пустовойт ответил, что он волен поступать как угодно, и выразил надежду, что он примет верное решение. Клаус только ухмылялся. На его месте любой бы засмущался, если б его застигли с поличным, но санитару все сходило с рук.
Доктор и сам не мог объяснить причину того безотчетного расположения, которое питал к Ореховичу. К счастью, послеоперационных осложнений не возникло, и Орехович встретил доктора слабой улыбкой, выражающей радость и беспомощное волнение. Сверх обычных забот добавились и экстраординарные: пока Мирослав находился без сознания, у него украли часы Waltham. Кто их украл, оставалось загадкой. Терентьев устроил, чтобы около больного серба нес дежурство кто-нибудь. Первым пришел Безродов, которого доктор принял за посыльного г-на Кюхле и даже хотел закрыть перед ним дверь.
– Сережа, представься г-ну доктору по форме, – попросил Орехович. – А то он тебе не очень-то доверяет.
– Безродов Сергей Гаврилович, вольноопределяющийся. Московский университет. 485 Московская Пешая дружины ГО.
Ни за что бы не подумать, что такой молодой – и уже воевал.
– Мы виделись в Грумау, – напомнил Безродов. – Я тогда помогал Ковальскому.
Мирослав вручил Николаю Васильевичу газету со словами, что ему будет интересно ознакомиться.
Пустовойт развернул «Берлинский вестник», и его внимание привлекло объявление фармацевтического концерна о найме добровольцев для испытания препарата д-ра Кюхле. Это означало, что лабораторный период испытаний кончился, и препарат готовили к массовому производству. Следовало ждать новостей из Вены со дня на день.
Теперь доктору стало понятно многое из того, что он принимал за ошибки Агосто. Речь шла не о чем другом, как об подтасовке данных. Германские фармацевты принимали во внимание многие факторы. Они позаботились, чтобы состав испытуемых был многонациональный, поэтому Кюхле собрал в замке военнопленных всех наций. Из этих же соображений он произвольно переименовывал больных.
Наставив Безродова в несложных премудростях ухода за больным, доктор отправился к Кюхле, который уже дважды присылал за ним Клауса. Если Агосто и продолжал дуться на доктора еще какое-то время, но, во всяком случае, об разногласиях он не стал напоминать, а предложил выпить у себя в кабинете. Встрепанные волосы и небрежность в одежде говорили о том, что он не стал дожидаться прихода гостя.
– В честь успешно проведенной операции. У нас «хаиджа».
Очищенный древесный спирт доктор забраковал, хотя Клаус и ручался за качество поставки. Агосто был занят тем, что подмешивал в водку таблетки, но доктор отказался и от них, как и от вымоченные в опиуме «пьяных» папирос, которыми также снабжал Клаус.
Пустовойт долго пытался понять, зачем он понадобился Кюхле, но потом понял, что тому захотелось выговориться. Он жаловался, что вынужден жить с сумасшедшими.
– Моя сестра работает на сербов, вообразила себя спасительницей славянских народов. В подвале сидит моряк, который никогда не видел моря. А возницей у меня безумный гонщик автомобилей. Только вы добросовестно выполняете свои обязанности. Я устал и хочу уйти.
Нельзя было не заметить, что Агосто уставал слишком быстро, явный признак того, что он увеличивал дозы. Странно, что его сестра никак не препятствовала его пагубному увлечению.
– У меня есть задание к вам, – он обращался к доктору. – Позаботьтесь о моей лаборатории, Николас. Ее требуется содержать в чистоте, а сестры глупы и не понимают, с какой ценностью имеют дело. Вы ведь знаете Роберта Коха? (Пустовойт не имел чести быть с ним знакомым). По его примеру я культивирую колонии микроорганизмов. Пойдемте, я покажу, как всё устроено. Сначала мы заполним чашку слоем питательной среды, на который произведем посев культуры микроорганизмов.
Исследователь поднял глаза и посмотрел серьезно; когда он говорил о деле, то сразу становился сосредоточенным. С каким удовольствием Агосто остался на всю жизнь в своей лаборатории, но это требовало сил, а они были на исходе, поэтому ему требовался преемник.
– Стеклянные чашки – многоразовые, но требуют стерилизации перед повторным посевом. Вы будете поддерживать в чистоте рабочее помещение, страшно подумать, если эта зараза выйдет наружу.
После короткого инструктажа он счел свою миссию выполненной и отправился на покой. Судя по нынешнему состоянию здоровья, жить ему осталось недолго. В этой ситуации доктору требовалась вся помощь, которая имелась.
Оставив Агосто в одиночестве (Безродов дежурил у кровати серба), доктор, передал через сестру Пфайфер просьбу к Клаусу зайти. Она тотчас привела его. Возможно, сестра обладала даром медиума, потому что знала, где находится каждый из людей в замке.
– Чем вы тут занимаетесь? Сколачиваете банду? В ваших интересах объясниться, потому что в полиции с вами церемониться не будут.
– О чём это вы? – Клаус захлопал ресницами.
– Знаете про кого речь. Темные волосы, светлые глаза.
Точное определение Власа Ашихмина. Только что встретился им на лестнице.
– Нет, не он. – Клаус вообще много чего знал, но имен не называл, чтобы случайно не сболтнуть лишнее.
– А кто всем заправляет?
Клаус вздохнул, мол приходится растолковывать простейшие вещи.
– Наш общий друг. У него есть женщина, которая живет на одной тихой улице, они встречаются у неё дома или в церкви. Он не пропускает воскресной мессы. Даже когда он опаздывает, она терпеливо ждет его у церкви. Кстати, она католичка, как и он.
Из всех католиков доктору был известен только Антоний Ковальский, состоявший при Матильде кем-то вроде лакея. Вряд ли он мог возглавить заговор против семейства Кюхле. А то, что у него имелась зазноба, ничего удивительного, у такого-то красавчика. Что же, у всех свои секреты. Вот и Клаус дурачился, скрывая свои.
Именно поляк спросил доктора, сможет ли он вылечить Агосто от наркомании. Такова была просьба Матильды. Пустовойт не стал ей объяснять, что она запоздала. Он устал от мрачного пациента и с удовольствие переложил бы бремя забот на других.
– Я бы посоветовал начать с физических упражнений на свежем воздухе.
Матильда Кюхле продолжала вести себя, словно ничего не происходило, она даже взяла за правило появляться в госпитале раза два или три в неделю, всегда одетая с изысканной простотой. Когда она расспрашивала доктора о новостях, крупные матовые жемчужины подрагивали в ее ушах, и Пустовойт не отрывал от них взгляд. После обхода палат, побеседовав с больными и выслушивав их жалобы, фрейлейн долго совещалась с сестрами. Николай Васильевич имел случай обратиться к ней напрямую с просьбой, и она удостаивала его кивком. Он получил благодарность за удачно проведенную операцию. Кюхле держалась, как герцогиня, и Пустовойту сразу захотелось снять шляпу, если бы такая у него была.
Хозяйка замка вела обширную переписку, заставляя богачей расщедриться, умела добыть нужный инвентарь и медикаменты. Ее правой рукой являлся Якоб Фишер, который в замке показывался крайне редко, но выполнял ее поручения в Вене. В свои короткие приезды столичная знаменитость прогуливалась по саду в обществе владельца замка. Пустовойт наблюдал за ними из окна своей спальни. Агосто Кюхле ненавидел прогулки, предпочитая сидеть в замке, но Фишер убеждал его в пользе моциона. Однажды Агосто всех удивил, когда вышел в сад в одних белых трусах, словно собирался заняться плаванием.
Клаус следовал за хозяином с купальным халатом, он-то и пересказал Пустовойту разговор между доктором Фишером и г-ном Кюхле.
– Вы доверяете своему новому служащему? – Фишер волновался, вероятно, из-за предстоящей мобилизации, предстоявшей врачам.
– А вы? Не по вашей ли протекции я принял его к себе?
Агосто не дождался ответа и перешел к комплексу упражнений, который выбрал для себя сам, считая их полезными: прыжки, хлопки в воздухе, растягивание. Мобилизация лично ему не грозила, на фронт призывали практикующих врачей, а он не имел диплома. Нервозность доктора Фишера его смешила, как и его зависть к коллеге – Пустовойт не принадлежал к подданным австро-венгерской империи и мобилизации не подлежал. Кюхле ко всему относился легко.
– Именно поэтому мой долг предупредить вас: Пустовойт – чрезвычайно умный человек и манипулятор. Ему нравится подчинять своему влиянию людей. Просто удивительно, как быстро он втерся к вам в доверие, – заметил Фишер.
Прыжок. Хлопок. Снова прыжок. Агосто следил за дыханием.
– У него умерла жена. Считают, он к этому причастен, – продолжал венец.
Кивок послужил знаком того, что его слушают.
– Я был её лечащим врачом. А знаете, какую болезнь он ей придумал? Почки. В то время, как мы лечили ее от туберкулеза. У меня имеются неоспоримые данные, что он ввел нас в заблуждение.
– Почему это должно меня волновать?
Для того, чтобы произнести эту фразу, Агосто пришлось остановиться. Впрочем, он уже устал, и на лбу выступила толстая вена голубоватого цвета. Доктор Фишер решил, что это – наряду с одышкой и быстрой утомляемостью – признак хронической болезни.
– Вы уведомили полицию, Яков. Считайте свой долг исполненным.
– Боюсь, у вашего русского доктора большие связи. Он всюду имеет сторонников. Горничная из отеля воровала для него секреты. Он уже тогда действовал как агент. Я наводил справки, и мои худшие опасения подтвердились.
– Почему это должно меня волновать? – повторил Агосто.
– А что, если Пустовойт собирается вас убить?
Фишер и сам не понял, почему он это сказал. Возможно, невыразительное лицо Кюхле со скошенным лбом и недоразвитыми ушами наводили на мысль о вырождении. Несмотря на молодость – его верхняя губа и щеки были практически лишены растительности, Агосто выглядел значительно старше своего возраста. Его старила шершавая серая кожа и глубокие складки на щеках.
– Я принял к сведению. Но вот, что меня интересует. Нет ли в вашей аттестации коллеги личных мотивов? – усмехнулся Агосто.
– Я понял ваш намек. Не знаю, чем я навлек на себя ваши подозрения. У меня только одна просьба. Предупредите нашу дорогую Матильду.
– Спасибо, Якоб. Я поговорю с сестрой. Ей будет интересно узнать. Что ее протеже собирается меня убить.
Агосто рассмеялся, он ничего не принимал близко к сердцу. Выполнив комплекс упражнений, он чувствовал усталость и мечтал о теплой ванне. Фишер мог болтать часами напролет, а на улице по утрам было зябко.
Следовало признать, что физические нагрузки на свежем воздухе пошли на благо больному. Агосто Кюхле чудесным образом успокоился и сосредоточился на важных вещах. Доктор Пустовойт в сферу его интересов не попадал. Доктор Фишер – тоже.
В тот день в оранжерее зацвел розовый куст, и Пустовойт попросил позволения нарезать букет. Все гадали, какой из сестер, он их преподнесет, но он так и не решился сделать выбор и поставил букет в вестибюле. Сестры строили догадки, какой из них он отдал предпочтение.
Скоро выяснилось, что владелец замка выполнил просьбу Фишера и поделился с сестрой сомнениями относительно Пустовойта. Стоя одной ногой на персидском ковре перед камином, другую поставив на диван, Агосто стриг на ноге ногти. Сестра присматривала за ним, словно за маленьким.
– Если это так, мы стали жертвой обмана, – заключил он.
Матильде потребовались объяснения, и получить их она могла только в одном месте. Она вбежала в кабинет Пустовойта без стука. Её бледность обеспокоила доктора, и он предложил ей какао, который подогревал на спиртовке. Молча он выслушал ее бурный, сбивчивый рассказ и заметил:
– Эта ложь прилипла ко мне сразу после смерти жены. Среди врачей существует конкуренция, иногда они бывают безжалостными. Вы не спросили себя, почему вас брат принял эту версию. Он одержим темой смерти. Согласитесь, его опыты не удачны, слишком много летальных случаев. Не удивительно, что существование доктора, убившего свою жену, оправдывает то, что делает он.
– Это серьезное обвинение, – заметила Матильда.
– Я веду статистику.
– Дайте мне посмотреть ваш журнал.
– Он в кабинете у Агосто. Его невозможно получить без разрешения.
Около часа ночи в дверь к Пустовойту постучали. Это снова была Матильда, встревоженная больше прежнего.
– Я искала вас в спальне. Почему вы ночуете здесь?
– Там холодно. Что случилось? – ответил он, с трудом прерывая дремоту.
– В кабинет Агосто вломились, все бумаги перерыли. Журнал украден. Нас подслушали.
– Вы можете справиться у сестер.
– Сестры не ведут отчетность. Все бумаги подписываете вы. Вы и Агосто.
– Совершенно верно.
– Доктор, признайтесь, вы убили свою жену?
Пустовойт захлопнул перед ней дверь.
Всю ночь фрейлейн Кюхле не знала покоя, она бродила по замку как потерянная. Доктор не выдержал и вышел ей навстречу. Они встретились возле вентиляционной шахты, но Матильда разговаривать не стала и ушла. Потом еще раз они увиделись возле люка, после чего Пустовойт потерял ее из вида, пока не услышал ее голос из библиотеки. Брат и сестра опять ссорились.
Доктор выбросил цветы из вазы в мусорную кучу.
Матильду мучили подозрения. Как уверенно держался доктор. Почему же ей все неясно?
Она отправилась в лабораторию – взяла ключи, надела халат и полотняные туфли на резиновом ходу – так одевались медсестры. Речь шла о летальных исходах, а источник заразы мог взяться только из лаборатории.
Она обыскала все шкафчики, вытаскивала ящики из столов. Что-то звякнуло и покатилось: это оказался стеклянный флакон с притертой пробкой, ярлычка на нем не было. Вздор какой-то. Вот чаши Петри с культурами бактерий. Вот халат доктора Пустовойта, с вышитыми инициалами. А ведь Николас, не участвовал в работе над выращиванием посевов. Никто не должен знать про культуры. Поручение министерства здравоохранения предполагало полную секретность.
Значит, доктор Пустовойт всерьез интересовался опытами Кюхле. Матильда вспомнила слова Фишера: «Он мастер втираться в доверие». Неужели он воспользовался ею, чтобы держаться поближе к Агосто? Ей не хотелось об этом думать.
Терзания Матильды усугублял брат, окончательно запустивший дела. Обучив Пустовойта делопроизводству, которое почитал важным для организации лечения, он взвалил на помощника переписку с высшей инстанцией и полностью отстранился от работы в лаборатории, как раньше – от госпиталя.
Все чаще он уезжал в Вену – его присутствия требовали дела службы или требовалось повидаться с родственниками. Жизнь в замке ему опостылела, он жаловался, что здесь ему угрожает опасность. Однажды он решил, что по его душу явился агент, по приказу наркоторговцев взыскивающий с должников.
– Может, он меня с вами спутал, – сообщил он доктору. – Какой-то Николаус. Я так и не понял цель его визита, но как же он был зол.
Доктор поспешил успокоить его, предложив разобраться с этим посетителем. Он поклялся, что людей с таким именем он не знает, однако Агосто стоял на своем.
– Я точно помню, что вас спрашивал некто по имени Николаус, он назвал вас другом и сказал, вы ему обрадуетесь, но я велел гнать его прочь. – Агосто всюду мерещились полицейские шпики, которых он недолюбливал.
Иногда им овладевал приступ бурной деятельности, он удалялся в свою комнату и писал письма. К счастью, доктор перехватывал его послания и передавал их Матильде.
Отлучки Агосто совпадали с поступлением денег из Вены. Проследив однажды за ним, сестра выяснила, что он проводит время в казино, где просаживает секретные фонды министерства внутренних дел. Матильда написала об этом дяде, после чего Агосто лишили права распоряжения деньгами, да и в казино его перестали пускать.
После одного из удачных загулов в Вене Агосто вернулся в длиннополом пальто, сшитом по последнему слову моды, которое вызвало насмешки со стороны его сестры. Будучи худым и малорослым, Кюхле выглядел смешным, когда отправлялся фланировать по аллеям парка. Элегантное пальто перекочевало доктору Пустовойту, которому оно пришлось вполне в пору. Его меховое пальто было отставлено и снесено в чулан, откуда таинственным образом исчезло – то ли его увел Клаус, то ли выбросила одна из сестер милосердия, посчитав негигиеничным.
Под предлогом мигреней, которые препятствовали его научной деятельности, Кюхле окончательно отстранился от работы, и тогда доктору Пустовойту приходилось заменять его в лаборатории. В такие дни он не показывался в лечебном отделении. В бытность студентом ему удавалось проводить исследования образцов под микроскопом, то это происходило урывками, поскольку отнимало время от практических занятий. Теперь Николай Васильевич сожалел о потерянном времени. Цейсовский микроскоп открыл ему новую область жизни. Не доверяя Клаусу – его небрежность к стерильности испортила несколько образцов и едва ли не стала основанием для неверных выводов, Пустовойт готовил препараты самостоятельно: фрагменты тканей, разложенные по предметным стеклам, обладали для него ни с чем не сравнимой притягательностью. Когда Наоми, неотразимая в своем белом халате, наклонялась над микроскопом, чтобы рассмотреть тайное сокровище, доктор под благовидным предлогом удалял ее прочь. Мысль о том, что посторонний предмет – перхоть, ороговевшая частичка кожи или волос – могут повредить образец, приводила его в отчаяние.
А по стене тянулись шкафы с застекленными полками, полные банок с содержимом – было от чего прийти в восторг.
Однажды Агосто предложил доктору:
– Хочу проверить, какой из вас физиономист.
Они вышли во двор замка, где выстроились военнопленные. Агосто намеревался найти украденные у Ореховича часы. Сам он подозревал малого с бесстрастным лицом, прямые волосы которого делали его похожим на анархиста.
Сестры предварительно обыскали вещи военнопленных и ничего не нашли, значит, похищенные часы находились у самого вора. Агосто уже заранее злорадствовал, представляя, как откроет преступника, но Пустовойт его опередил.
– Позвольте мне осмотреть больного, – с этими словами доктор вытолкнул Ашихмина из строя.
– Как вас зовут? – спросил у него Агосто.
– Владимир. – Ашихмин солгал, не моргнув глазом.
Доктор взял его за руку, пощупал пульс. На запястье открылась татуировка «Влас».
– Давайте мне это сюда, – прошептал он.
В его карман упали часы.
Доктор спросил:
– Очевидно, они ваши?
– Нет, моего командира лейтенанта, марки Waltham. Часы серба Клаус давно продал. Он кокаинист.
– Это я понял. Что у вас еще есть? Оружие?
Прямо глядя на него светлыми глазами, Ашихмин посоветовал ему сверился с уставом: там было записано, что офицерам вне строя револьверы носить не положено. Доктор настаивал, и тогда нарушитель вывернул карманы, где нашлись кортик и «браунинг» № 1. На вопрос, как он это раздобыл, ответил, что приобрел у Клауса. Доктор осведомился о ценах. Вполне сходные цены.
– Он вполне здоров, – объявил доктор, возвращая Ашихмина в строй.
Тот поправил волосы, причесался пятерней и присоединился к своим. Больше ему ничего не грозило.
– Что с ним было? – осведомился Агосто.
– Полагаю, желудочные колики – от нездоровой пищи.
Владелец замка не пользовался популярностью в окрестных городках, поэтому в обходах его сопровождал санитар Клаус. В том, что его опасения небеспочвенные, Пустовойт имел случай убедиться. К нему обратился по-русски один из землекопов, страстный курильщик, жаловался, что у него опухают уши без табака, и он не может думать ни о чем другом.
