Денис Александрович Артемьев
Партийный билет в нагрудном кармане
Глава 19
Красное Лето бушевало выпущенным из бутылки злобным джином. Организовалось несколько новых ячеек УРА, план, по которому предполагалось совершить 47 акций, не только выдерживался, но и перевыполнялся. С такими темпами к концу лета количество нападений на систему могло, поставив рекорд, перепрыгнуть через отметку в 60.
В начале августа государство, выставляя напоказ законность, оправданность жёстких мер по отношению к революционерам, начало судебный процесс над тремя выжившими бойцами из пятёрки Зандера Зака – Юрием Рубеном, Немой Ваган и Карлом Биром. Первое же судебное заседание показало, что никакого честного разбирательства не предвидится. После первых, с точки зрения судей, провокационных заявлений лучей, их всех лишили слова. Общественность не хотела ничего слышать ни о пытках, ни о нарушениях содержания подследственных. Хорошо отражал настроение народа, произведённый телеканалом ФТ-1, выборочный опрос прохожих. Журналистам, делавшим репортаж для девятичасовых новостей, даже не пришлось монтировать и подтасовывать. Ненависть людей выглядела на экранах вполне естественной.
– Добрый день! – репортёр женщина известная всему Фаверленду – Моника Прис, подошла с микрофоном, имевшим зелёный мягкий набалдашник с нарисованным на нём большим знаком первого телевизионного канала, к паре граждан – мужчине и женщине, по виду, мужу и жене. Они прогуливались в обнимку по бульвару Благолепия. – Мы проводим опрос, ответьте на несколько вопросов, пожалуйста.
Парочка остановилась. Усатый мужчина, со вторым подбородком, упитанный, пышущий здоровьем, ответил:
– Да, конечно.
Моника высокая, модельной внешности, женщина легко привлекала внимание мужчин к своей особе. Знаменитость, блондинка с уголками изумрудных глаз, вздернутых вверх, выглядела идеалом мечты среднестатистического Фаверленда – секс-символом для мужского населения страны. Присовокупив к симпатичному личику фигуру с крутыми, пышными бёдрами (любимый стандарт местной красоты) и ту популярность, которую Моника получила у женщин Фаверленда за смелые независимые высказывания, граничащие с догматами феминизма, на выходе репортёрша получала всеобщую любовь и уважение. Ну как такой обаяшке отказать в интервью?
– Скажите, вы, конечно же, слышали о той волне насилия, которая захлестнула наши города?
– Это ужасно! – в разговор вступила женщина усатого. – Страшно на улицу выйти.
– Как вы относитесь к развязанному УРА красному террору?
– Убивать этих сволочей надо, – мужчина был категоричен. – На месте и без всякого суда.
– Да. Это же отщепенцы! Настоящие поддонки. Троих из них уже поймали, надеюсь, и остальных вскоре всех переловят. – Жена поддержала мужа.
– Я собственными руками бы таких давил.
– А что вы об их идеях думаете?
– Какие идеи? Нету у них идей. Бандиты кровавые. Маньяки жадные до крови, никому их война не нужна. У нас мирная страна. Я хочу, чтобы мои дети не слышали грохота пальбы под окнами моего дома.
– Спасибо, – Моника, поворачивается к оператору, держащему камеру, перехватывая инициативу сама даёт пояснения. – Как видите, ни один из семи опрошенных нами сегодня граждан не одобряет методов УРА. Сенсации не произошло. Господа террористы, надеюсь, смотрят новости и может быть, после откровенного волеизъявления простых граждан поймут, что, убивая и грабя, они ничего не добьются. Моника Прис, 6 августа, для ФТ-1.
"Господа лучи" намёков не понимали и борьбу продолжили. Гремели взрывы, трещали выстрелы, политическая сцена загружалась всё новыми трупами. Лидера УРА Эрика Эйха особенно волновала судьба его задержанных товарищей. Государственным обвинителем по делу о нападении на банк выступал главный прокурор Шайн Страх – редкостный упырь, ратующий за крутые меры, направленные против левого движения вообще и за пожизненное заключение для всех арестованных лучей, в частности. Он, на время процесса стал рупором реакции, под идеи о запрещении, лишении гражданских прав, разгоне красных партийных поездов по замшелым тупикам политического забвения, подводил юридическую базу. Страх был опасным, деятельным врагом, от таких непримиримых чинуш лучи решили избавляться в первую очередь. Убийством главпрокурора Эйх хотел достичь сразу нескольких целей. Первая – уничтожить врага. Вторая – дать понять его приемнику, чтобы он не очень-то усердствовал в своём стремлении покарать пойманных на месте преступления злостных нарушителей правопорядка – налётчиков на банк. Третья – громко заявить о том, что ни один удар по УРА без ответа не останется.
Страха охраняли. Предполагая возможность нападения, но всё ещё не очень-то веря в его вероятность, система перешла к деятельной защите её слуг. Два охранника-ломщика, из спецотряда, таскались за прокурором круглые сутки. В чёрных костюмах, под которыми угадывались прямоугольники бронежилетов, эти монументы грядущих политических репрессий укрывали маленького лысенького прокурора от возможных опасностей, как вороны укрывают своих птенчиков.
Место общего сбора в рабочем предместье столицы предложила Вайнхофф. Там в здании небольшой автомобильной мастерской, чьим владельцем был сочувствующий движению молодой парень, член КПФ, состоялась летучка перед акцией. Времени ещё оставалось достаточно для отвлечённой беседы, выдвигаться было пока рано. Барышни, забрав Авена, пошли курить на улицу, а Эрик с Петером остались сидеть в маленькой комнатушке. Хотели поговорить о чём-то важном. Через три четверти часа Вил, посмотрев на циферблат своих электронных часов, отбросив окурок, проговорил:
– Пора выдвигаться. Не мешало бы сходить, их поторопить, – Вил обращался в основном к Лоре, как к девушке, имеющей несколько больше прав вмешиваться в разговор двух лидеров ударной революционной армии.
– Да, действительно пора. Я сейчас, – Лора, затушив сигарету о дверной косяк, выпустив остававшейся в лёгких дым в голубое небо, поспешила к забывшемся в споре товарищам.
Лора, пройдя по длинному коридору, остановилась перед бело-грязным полотном двери. Постучав, она, не дожидаясь разрешения, сразу вошла.
– Ребята, время.
Эрик и Петер встали со стульев. Эрик выглядел, как обычно, а вот Петер, сурово хмуря брови, выглядел непривычно задумчивым. Им предстояла не шуточная акция, может, по этому поводу, Петер переживал?
Единственная лампочка на деревянном, поломанном скелете люстры, мигнула, осветив синие плотно задёрнутые, на единственном окне в комнате, шторы, после чего погасла. Дверь, завибрировав фанерой, захлопнулась, комната заседаний, погрузилась в привычную пыльную тьму. Революционеры ушли на войну.
Лучи решили действовать с ходу. Дождавшись появления Страха из здания суда, Эрик, нажал на педаль газа. Их автомобиль, подстёгнутый реактивным впрыском топливной смеси в цилиндры мотора, сорвался с места, выскочив из-под пальм сквера. Камнем, выпущенным из пращи, машина подлетела к лестнице. Чтобы прокурору добраться до его машины, ждавшей его сбоку от дома правосудия, с работающим двигателем, необходимо было спуститься по каменной, довольно крутой лестнице и повернуть налево под каменный портик. Впереди Страха, защищая его своей могучей грудью, шествовал охранник, второй прикрывал ему спину. С реакцией у ломщиков оказалось всё в порядке. Увидев летящую в закатных красных лучах жёлтую машину, они вытащили длинноствольные красивые воронённые пушки – мастерское воплощение, печатавшейся на конвейере, агрессии в металле. Лопнули три выстрела, барабанные удары, которых сразу утонули в треске помех, поставленных автоматными очередями, летящими из проезжающего мимо автомобиля.
Бронебойные пули прошивали насквозь бронежилеты и тела. Всего за две секунды пятьдесят пуль порвали охранников, вместе с их хозяином Страхом, в мокрые клочки, осевшие вместе с рубиновым туманом на гранитные ступени намокшими тяжёлыми бесформенными тряпками – кусками свежей убоины. Несколько пуль срикошетили, и одна из них, по замысловатой траектории, попрыгав по ступеням, угодила прохожему прямо в лоб, без права обжалование.
Выпуская из-под колёс вонючие клубы дыма от палёной резины, автомобиль унёс революционеров по проспекту Смирения в сторону набережной. Прокурор нашёл то, что искал; лучи только немного ему помогли.
Глава 20
К концу лета накопилось такое количество невинных случайных жертв террора, развязанного лучами, что игнорировать, не принимать в расчёт, мирных покойников становилось аморально и опасно для движения. УРА выпустили четвёртый по счёту боевой листок.
«Ежемесячный боевой листок
ЛУЧ
Выпуск четвёртый
Граждане Фаверленда, товарищи, "Красное Лето" подходит к концу; нам удалось показать свою решительность на деле. Уничтожены десятки палачей народа, приспешников системы подавления духа и разума. Обо всех наших июньских-июльских акциях мы подробно информировали в предыдущих выпусках "ЛУЧА". Август для властей начинается ещё жарче первых месяцев лета, но он пока не закончен. О нём мы расскажем в своё время. Страну ждёт новый период нашей активности. Крыши дворцов рухнут на головы господ кровососов. Мы продолжим с ними войну до тех пор, пока они не превратятся в скупые строчки некрологов на страницах учебников истории.
К сожалению, вооружённая борьба может приводить к случайным жертвам среди мирного населения. Мы отдавали себе отчёт в такой вероятности прежде, чем взять оружие в руки, но смериться с такими потерями мы не можем. Партия УРАФ в целом, и каждый её боец в отдельности, просит прощения у всех пострадавших и их родственников. Мы скорбим вместе с вами. Понимая ваше законное негодование, просим извинить нас. В будущем мы сделаем все, чтобы подобных несчастных случаев более не повторялось.
Никто не погиб напрасно, и чем быстрее система поймёт неизбежность своего поражения, тем меньше будет смертей. Каждый пострадавший, убитый по их вине, будет отомщён, а его семья получит компенсацию от нас. Никакие деньги не заменят человека, и всё же, мы надеемся на ваше понимание.
Смерть системе мирового капитала!
Вечная жизнь народу!
УРАФ.
25 августа 1982 года».
Глава 21
Месть Страху была, конечно, важной, необходимой составляющей частью бескомпромиссной борьбы, но явно не самой главной. Трое товарищей оставались за решёткой, и если их в принудительном порядке не освободить, то они будут закрыты надолго в казематах бездушной пенитециарной системы преступного государства. При удачном исходе такой масштабной операции система прилюдно получала звонкую затрещину, эхо от которой разнеслось бы по всей стране.
Сил одной пятёрки, для реализации плана освобождения троицы лучей, угодивших за решётку, разработанного Эйхом совместно с Лорой, было недостаточно, поэтому, на последнем этапе, к освобождению товарищей привлекли группу Кариса Гана. Везли подсудимых на суд в одном грузовике, внутри крытого фургона, под конвоем двух полицейских автомобилей и под охраной четырнадцати ломщиков. План нападения разрабатывали детально, по секундам расписывая действия каждого бойца. Обеспечили материальную базу, определили пути обхода, места, где лучи рассчитывали пересидеть неминуемо бы начавшуюся после акции бурю повальных обвал, обысков и арестов. За день до часа "Х", венчающего, такой масштабной акцией, окончание "Красного Лета", должной стать шестьдесят третей по счёту, все будущие участники операции по освобождению партийных товарищей, в полном составе двух пятёрок, собрались на последний инструктаж – генеральный прогон исполнения ролей каждого участника.
Собрание проходило в рабочей, хотя и очень напряжённой, обстановке. Все понимали, что завтрашнее мероприятие сильно отличалось от других акций, совершённых этим летом, в которых столичные пятёрки успели принять участие. На две ячейки Давинвиля пришлась треть всех акций, совершённых УРА в стране. Так и должно было быть. Самые опытные товарищи, верховный актив партии, был просто обязан собственным примером показывать, как и где нужно действовать. Все столичные бойцы за эти три месяца возмужали, перейдя из разряда зелёных сосунков в когорту, уверенных в себе, знающих, крещёных кровью и огнём, ветеранов. И тем не менее, им предстояло совершить настоящий подвиг. Их товарищей охраняли надёжно. Никто не сомневался, что мясники станут стрелять. Подручные Кнута, хорошо вооружённые обязательно дадут отпор, если им такую возможность предоставить.
Всего мясников-охранников, перевозящих лучей из изолятора политического управления в здание суда, насчитывалось 14 человек, а революционеров-налётчиков всего 10. Численное преимущество решили компенсировать внезапностью нападения. Революционерам было всё ясно, все тренировки оставлены позади и тут Ган, всё время инструктажа, подавляя рвущееся наружу слова, описывающие его горячие желания, полыхнул недовольством. Члены его пятёрки наедине тоже высказывались подобным образом, но их командир молчал, никак не участвуя в обсуждении. Теперь же, поняв законность претензий своих людей, он принял их сторону:
– Эрик, а почему вы идёте впереди? На нас ложатся вспомогательные функции отряда поддержки. По нашему мнению, это несправедливо.
В комнате стало тихо. В каждом сообществе людей должен существовать этакий античный критик, который будет, казалось бы, очевидные истины ставя под сомнения, оспаривать решение руководства. Раньше таким мощным тараном фундаментальных постулатов был Зандер Зак, а теперь вот эстафету из рук погибшего товарища принял Ган. Эйх разумом понимал законность требований ребят Гана – принять непосредственное участие в освобождение пленников. Они хотели воевать на переднем крае, а он их задвигал на вторую линию. Головой-то он понимал, а вот сердцем принять не мог. Нервная система Эйха, за последние три месяца, значительно пострадала: он всё чаще злился, психовал. Эрик скрывал ото всех, в том числе и от Лоры, что кровь оказалась ему, в таких количествах, противопоказана. К тому же его всё чаще посещали сомнения в успехе его дела. Не разочарование, признаки которого показал при последней их беседе на чистоту, Петер, нет, просто ноющее предчувствие, нахально поселившееся в районе рёбер. Невралгия душевной ткани. Оправданий ему не требовалось, чего не сказать о некоторых товарищах, которые искали причины страхов во вне, а не внутри себя. Не все из лучей понимали, что происходило в стране, но вскоре дойдёт и до последнего тугодума, что они бредут по лезвию бритвы и тогда, они потребуют объяснений. Эрик боялся, что вскоре пик борьбы будет пройден, а дальше всё покатиться по нисходящей. А ему (он так чувствовал), для того чтобы, брошенные ими в землю Фаверленда, зёрна дали всходы в будущее, не хватало времени. Он даже вернулся к постыдной страстишке приобретательства. Тратил остававшиеся свободными личные деньги на новые вещи. Когда прозвучал вопрос-требование Гана на нём была надета тёмно-бордовая рубашка со стоячим воротником и серебряными запонками на рукавах, узкие брюки и обжимающие ступню замшевые ботинки. Лора, увидев, что Эрик, в таком пижонистом виде, собирается вести собрание, начала над ним подшучивать, но увидев, как заблестели его воспалённые бессонницей глаза смеяться прекратила. О том что твориться в душе Эрика она не знала, но её женское сердце чувствовало, что что-то идёт не так.
Ган ждал ответа: пришлось Эйху что-то говорить:
– Первая пятёрка самая опытная, поэтому она идёт первой. Никакого недоверия товарищи. Карис ты должен это лучше других понимать.
– Не могу с тобой согласиться. По-моему, опыт у нас всех одинаковый; мои ребята достойны идти впереди не меньше остальных.
– Мы уже всё обсудили. Каждый тренировал действия в бою, характерные для его индивидуальной задачи. Перестройка порядков за один день до акции не к чему хорошему не приведёт.
– Вся разница в распределённых тобой ролях и в степени риска достающегося на долю каждого бойца.
В голове Эйха задёргалась жилка новорожденного психа: держать себя в руках ему становилось всё труднее.
– Не тени одеяло на себя. Наша главная цель освобождение товарищей, а не величина куска славы, который достанется каждому. Решение уже принято. Нечего здесь больше обсуждать.
Ребята ячейки Гана, заворчали. Люди вообще не любят, когда их не спрашивая им же навязывают готовые, может быть и правильные, обоснованные, решения, но в разработке, которых они не принимали никакого участия. Эрик делал ошибку, говоря с товарищами таким тоном, и теперь мог её исправить лишь одним, довольно тоталитарным, способом.
– Достанется каждому, но не тебе? Почему? – Ган ощущая поддержку ребят, спросил жёстко, смотрел прямо и ждал объяснений. Он их получил, правда, совсем не тех, которые ждал.
– Потому что, в данный момент, я твой руководитель! – Эрик сорвался. Он не кричал, но был к этому, позорному атавизму капитализма в его империалистической форме, близок. – И не потому, что я такой властолюбивый и мне нравится им быть, а потому, что ты быть им не можешь. Пока во всяком случае, – добавил он тише. По лицам соратников Эйх увидел, что он на правильном пути. – Но был бы ты моим командиром, я бы не стал оспаривать каждое твоё решение, тем более, касающееся наших товарищей. Я бы тебе подчинился. Тот, кто не умеет подчиняться, не умеет руководить. Наша революция – это, прежде всего, дисциплина. Надо уметь умерщвлять амбиции и воспитывать в себе солдата. Запомните, споры ведут в тюрьму и у нас не дискуссионный клуб КПФ, мы занимаемся уголовно преследуемыми делами. Наши акции – это серьёзно. Поэтому Карис заткнись. Делай то, что тебя говорят. А ругаться будем потом, после нашей победы.
Сказать, на этот наполненный горькими эмоциями диалог, Гану оказалось нечего. Небольшая прилюдная порка с расставлением правильных акцентов, пред большой акцией, никогда лишней не бывает. И Эйх, выпустив пар, немного успокоился. После ещё одного повтора своих ролей в завтрашней акции, лучи стали расходиться. К Эрику подошёл Петер попросив переговорить наедине.
"Так, я так и думал. Плохо. По-моему, я подозреваю, что он хочет мне сказать". – Подумал Эйх закрывая дверь и оставаясь с Петером наедине.
– Говорю честно. Я не знаю приду, завтра на акцию, или нет, – "Ах ты. Ну точно, так я и думал. Не выдержал наш ариец. Жаль. Как не вовремя-то". – Признаюсь, меня убивает наше гарантированное поражение, со слепой верой в завтра, в котором мы якобы возродимся в сознании наших детей или внуков.
– Ну не перед акцией же, Петер?
– Не имеет значения – когда. С такими мыслями на смерть не ходят, а обузой для вас я быть не хочу. Сама эта идея бескорыстного принесения себя в жертву, без какой-либо маломальской гарантии, похожа на оправдания того тупика, в который мы сами себя загоняем.
– Петер, что ты! Это не так!
– Ты и сам всё понимаешь. А через месяц, два, три, в бесперспективность нашей борьбы поверят многие. Веселье закончится, начнутся репрессии.
– И всё же…
– Нет. Мне надо всё взвесить. Хорошенько обдумать. Я как ты не могу, мне нужно хотя бы на пфенниг надежды. А вот есть ли он у меня, я и сам не знаю. Если я завтра к назначенному сроку не явлюсь, значит, не приду совсем. Извини.
Петер Сваар, на прощанье боднув воздух лысым черепом, вышел из комнаты, чтобы уже больше никогда не вернуться. Он сам ещё не знал останется ли он в партии или нет, а Эйх уже понимал, что Петер не вернётся. Всему тому виной была его излишняя откровенность перед ликвидацией прокурора. Если бы тогда он не высказал ему ту правду о революционной борьбе, в обществе с постоянно повышающимся уровнем жизни, которую выстрадал, которой переболел и всё же остался верен идеям коммунизма, то Сваар дрался бы с ними, по крайней мере, ещё некоторое время: теперь же они оказались в весьма затруднительном положении. Но по-другому Эйх жить не мог. Хитрить с людьми, когда через день ему придётся с ними идти в бой, делиться последним, возможно отдать жизнь, он считал диверсией достойной провокатора, а не лидера партии. Место Сваара должен был занять новичок из резерва. Хреново это слабо сказано. Риск, но другого выхода Эрик не видел. Лора хорошо разбиралась в людях, она сможет помочь подобрать нужного человека, с чистыми помыслами, рвущегося в бой, способного выдержать напряжение акции прямого действия.
Грузовик с рекламой на бортах очередной новинки – шоколада с воздушными зёрнами розового риса, со зверской улыбкой уплетаемого кудрявым, розовощёким карапузом, вылетел на перекресток, игнорируя красный запрещающий знак светофора со всего хода вмазав все свои железные тонны в кабину фургона, перевозившего подсудимых. С жестяным скрежетом грузовик и автозак, слепившиеся в одно бряцающее металлом целое, почертили по асфальту и по пути снесся фонарь с утробным машинным вздохом вмялись в стену дома. Не успели осыпаться стёкла в витринах магазинов в этом доме, как застрочили автоматы революционеров.
Два автомобиля, сопровождающих фургон, пригазовали к автозаку. Причём один подъехал задним ходом. Этот второй автомобиль лучи пропустили специально и теперь он возвращался назад, исполняя свою функцию защиты автозака. Две полицейские машины встали на некотором удалении, образовав направляющие галочки при продолжении проходящих через них линий, составляющие острый угол, отстоящий на расстояние десяти метров от борта фургона.
Лучи атаковали. Четвёрка Эйха, дополненная двумя новичками, покинув свои машины, короткими перебежками, стреляя на ходу, приближались к месту аварии. Их зигзаги передвижений прикрывала пятёрка Гана, устроившаяся в сквере, надёжно прикрывшись стволами деревьев и чугунными столбиками низкой ограды. Свой автомобиль они оставили за два квартала от перекрёстка судьбы УРА: в их задачу входило обеспечивать отход. Эвакуацию же освобождённых товарищей обеспечивали бойцы Эйха. Для главной цели всей операции – спасении трёх героев, предполагалось использовать два автомобиля – один простая легковушка, а второй – микроавтобус Фольксваген. Из-за того чтобы не терять темпа и в то же время иметь возможность прикрываться от полицейских пуль, первая группа подкатила на авто, как можно ближе к автозаку. Грузовик, использованный революционерами в качестве тарана, вёл Вил Авен. После того, как он сбил тюрьму на колёсах, заблокировав все возможности для побега, зажав автозак между фасадом дома и грузовиком, он покинул кабину, как раз в тот момент, когда со стороны перекрёстка задним ходом, подвывая усиленной подвеской, принеслась охрана. Вилу ничего не оставалось делать, как уступить их численному перевесу. Лучи атаковали, а Вил встречал их своим бегством. Но быстро заняв место в рядах, он пошёл со всеми назад в атаку.
Ломщики, укрывшись за своими автомобилями, открыли перекрёстный огонь. Перестрелка быстро набирала обороты. Шесть против шести в непосредственном контакте и ещё пять лучей, поливающих огнём врага из сквера. За первые тридцать секунд боя двое ломщиков оказались ранены, один убит пулей, насквозь прошившей багажник прикрывающего свиней авто, попавшей ему точно в сердце. Не помог бронежилет. Огневая мощь советского «Бизона» играла на стороне революционных бойцов. Шнековые «Бизоны» подавляли активность ломщиков не столько бронебойными пулями, сколько своей скорострельностью.
Двери автозака были уже близко, когда его бок осветили огоньки рыжих вспышек. В борту открылись окошки трёх бойниц. Засевшие внутри фургона охранники встретили, приблизившихся на опасное расстояние, лучей дружным залпом. Бежавший впереди с магнитной миной новичок, раскинув руки упал. В его задачу входило, после того как с охранением будет покончено, закрепить на дверях фургона мину и привести её в действие. Почётная роль для рвущегося в бой молодого энтузиаста индивидуального террора. Волнение сыграло с ним злую шутку; вместо того, чтобы держаться с миной за спинами ребят, он в последний момент вылез вперёд. Вся эта пальба его увлекла. Он сам стрелял много и длинными очередями: страх с первыми выстрелами улетучился; он не чувствовал никакой опасности пока его грудь не вскрыли одновременно семь пуль. А потом сожалеть было поздно, да и не нужно. Боль пришла и ушла, тело онемело, став пустым футляром, в котором, на время, забыли лишь зрение и слух.
Эйх не имел никакого желания кончать жизнь самоубийством. Из-за близости противника прикрывать бойцы Гана их не могли, а опасаясь задеть своих, стрелять сами по фургону они опасались, потому что могли попасть в революционеров, томящихся в автозаке. Оставалось две возможности – либо умереть, либо отступить. Вожак красных остановился на втором варианте. По знаку Эйха, оставив плавающего в луже крови убитого товарища на мостовой, лучи откатились назад к своим машинам. Здесь же они обнаружили, что их микроавтобус получил пробитие двух шин плюс повреждение двигателя: спасти чьи-либо жизни он уже не мог. Пришлось им утрамбоваться впятером в оставшуюся на ходу французскую малолитражку. Наверняка без потерь бы при погрузке не обошлось, даже учитывая то, что севший последним в салон Эйх стрелял по ломщикам без остановки, но выручил Ган: увидев, что освободить товарищей не удалось, не ушёл сразу со своими ребятами, а также продолжал выполнять приказ и прикрывать первую пятёрку.
Эйх любил ездить быстро, но так, как он сейчас втопил, выжав из маломощного движка лягушатников такое, чего в нем-то французскими инженерами и не предусматривалось, можно было сравнить лишь со скоростями гонок формулы-1 на крутых виражах. По ним стреляли. Заднее окно лопнуло градом мелких кубиков. В ответ, кажется, Лора начала беспорядочно, тыкая стволом в сторону преследователей, будто дополнительно разгоняя пули, отвечать. Она, повернувшись на месте, встав коленями на сиденье, высунув наружу автомат, отстреливалась. Вскоре такое проявление досады стало не нужным. Эйх завернул; сектор обстрела для ломщиков закрыло здание торгового центра. От начала манёвра до этого момента прошло не более трёх минут, и всё-таки, революционеры услышали сирены. Их сучий скулёж накатывал отовсюду. Он плыл в воздухе, опускался звуковым туманом, густел, не предвещая НИЧЕГО ХОРОШЕГО.
Настигли их на выезде из города, на западном, шестиполосном, автобане, идущем в рабочие пригороды и дальше к границе. Дорога впереди блестела сиренами полицейского заслона, а сзади её подпирали всё новые выкатывающиеся из сизой дымки, последнего дня лета, патрульные автомобили погони. Эйх затормозил. Идти напролом означало быть изрешечённым пулями. Свиньи только этого и ждали.
– Уходим, – коротко бросил Эрик.
Лучи покинули машину блохами, спрыгивающими с остывающего трупа. Запрыгали по асфальту направляясь в сторону, отстоящих метров на сто от дороги, многоэтажек нового микрорайона. Движение на автобане застопорилось: цветные коробочки автомобилей замерли в позах наступившего апокалипсиса, водители попрятались под торпедами. Приближался шум летящих на свежую кровь вертолётов. Раскатисто загоготали выстрелы. С двух сторон к революционерам бежали полицейские; патронов они не жалели. Лучи отвечали им взаимностью, любезно щёлкая свинцовым горохом по капотам, лобовым стёклам, напирающим, болеющим служебным рвением легавым. Забежав на обочину, Генрика, как замыкающая группы, развернулась. Встав на одно колено, она встретила, настырных сторожевых псов в форме, автоматическим огнём. В двоих она попала точно: видела, как их отбросило назад, смазало из поля зрения. Другие, увидев участь сослуживцев, поумерив прыть, а заодно и веру в своё бессмертие, попрятались. Добившись небольшой форы, Генрика побежала догонять остальных.
По левую руку от улепётывающих лучей стояла тридцатиэтажная жилая башня, они её обогнули, желая вырваться на свободу. Их надежды разбились о суровую реальность вырулившего из-за соседнего дома чёрного, с оранжевыми полосами, микроавтобуса спецотряда мясников, и ехавшего за ним ещё одного полицейского фургона. Пришлось повернуть назад, а там со стороны автострады к ним уже подбирались патрульные. Революционеров, словно крыс, брали в клещи окружения. Для них оставался открыт один путь – наверх. По внешней пожарной лестнице они совершили скоростное восхождение. Успели вознестись до пятого этажа, когда железные поручни лестницы запели органными трубами. Опередив мясников, до башни первыми добежали патрульные, принявшиеся расстреливать, карабкающиеся по фасаду здания, уменьшающиеся, с набором высоты, фигурки лучей. Хорошо, что патрульные оказались первыми: точность не входила в число их достоинств. Пришлось лучам войти в здание. Площадка лифта, за ней длинный коридор с выходящими в него дверями квартир. Куда дальше, и что делать никто не знал. Вызвали лифт. Инстинкт загонял их всё выше – не умно, но сейчас их мозг отключился, как у загнанного животного, бросающегося от охотников в реку, а значит попадающего в естественную западню.
Тридцатый этаж встречал революционеров шумом не успевшего остыть вертолётного винта. Они было сунулись на крышу, но услышали шаги спускающихся сверху солдат, высадившихся на крыше; снизу тоже до них доносилось эхо стука тяжёлых ботинок. Ловушка захлопывалась.
– Эрик, надо в квартиру зайти, – Вил Авен нервничал. Переступал с ноги на ногу, словно ему срочно приспичило справить малую нужду. Его чёрные стёкла очков отражали жёлтые стены коридора и бледные возбуждённые адреналиновые лица товарищей.
– Правильно, – Лора, не дожидаясь согласия Эйха, подбежала к центральной двери ударив по ней ногой. Дверное полотно крякнуло, но выдержало.
– Отойди, Лора. Вил, помоги.
Вместе, с короткого разбега навалившись, мужчины получили результат.
Зайдя в квартиру дверь притворили: новенького, перепуганного Вилли, с глазами, превращёнными стрессом в буркалы ночного филина, оставили наблюдать в глазок за коридором. Остальные устроили обыск. Дома никого не оказалось. Хозяева были на работе или ещё где-то шлялись. Анфилада комнат, не меньше семи штук, две ванных комнаты, кухня размером с волейбольную площадку. Прихожая имела три выхода в три разные стороны – в кухню и комнаты. Комнаты сообщались между собой и имели по два-три сквозных прохода. Настоящий мини лабиринт для элиты. Жильё не для бедных и обставлено соответствующим образом, в модном стиле хай-тек – тёмные тона, матовый блеск алюминия, где прямые углы превалировали над обычной для Фаверленда классической роскошью. Отлично, не стыдно встретить гостей.
Тридцатиэтажная башня наполнилась звуками обыска. Искали революционеров. Дом окружили несколькими линиями полиции: понагнали со всего города парней в форме. Лора, выглянув из окна, покивала головой. Да, отсидеться им не удастся. Найдут рано или поздно.
