Денис Александрович Артемьев
Партийный билет в нагрудном кармане
– Он и так для себя пистолеты делает. Почему бы ему не сделать одолжение мне?
– Машины надо будет учиться угонять. Ну а деньги будем добывать эксами. – Лора говорила с воодушевлением. Для неё всё было просто.
– Да, это детали. Главное набрать силу. А сила в активе. Придётся по отделениям КПФ поездить. – Эрик заранее всё продумал. – Создание нашей собственной организации будет означать автоматический выход из КПФ.
– Мы и так сами по себе, – Петер, как думал, так и говорил.
– Это паразитизм, – Генрика высказала сомнение. – Мы можем стать причиной раскола.
– Положительный паразитизм, Генрика, положительный. Ради них всех, ради торжества красной идеи. – Эрика не смутило такое мнение товарища. – Не пойдём же мы на улицу в боевую организацию агитировать. И раскола не будет. Ты же всерьёз не думаешь, что все захотят рисковать своей свободой и жизнью. Я больше, чем 100–150 человек набрать со всей страны не рассчитываю. А потом руководитель каждый ячейки будет заниматься вербовкой новых членов самостоятельно.
Глава 4
Через полгода произошёл первый съезд новой партии, по сути, представляющий состав его верховного комитета. Сто пятьдесят человек привлечь не удалось, не вышло сагитировать и сто, всего в актив вошло девятнадцать человек. Пять пятёрок. Две в столице по пять человек и три по три бойца в других трёх городах миллионниках Фаверленда. Партию назвали – Ударная Революционная Армия Фаверленда (УРА Фаверленда). Целью съезда была выработка программной платформы, манифеста, выборы руководства и распределение первичных целей приложения сил между пятёрками партии. Последняя цель превалировала над остальными. УРАФ строилась, как организация действия и поэтому книжная теория уступала место практике метких выстрелов. Весь лаконичный текст манифеста уложился всего на одной странице:
«Товарищи!
Мы, новое поколение представителей коммунистических организаций страны, объявляем о создании новой партии – Ударной Революционной Армии Фаверленда. Мирные методы борьбы за коммунистическое завтра Фаверленда не оправдали возложенных на них надежд. В условиях набирающей силы реакции любые мирные акции протеста теряют смысл. Поэтому наши первые шаги будут озвучены выстрелами, а каждый день борьбы окрашен в красный цвет.
Переход наиболее прогрессивной части активной молодёжи к вооружённой борьбе обусловлен полицейскими, абсолютно беззаконными, действиями властей с одной стороны и их же бездействием, в части касающейся расследования совершаемых актов насилия против коммунистических лидеров, с другой. Мы берём оружие в руки осознанно. Правительство должно уйти в полном составе в отставку. Мы отомстим, мы отстоим, мы не уступим. Никаких переговоров с властями. Нам не о чем договариваться с ними. Они уходят, мы остаёмся.
Наш фундамент – рабочий класс, в широком смысле этого слова, на него мы опираемся, его и коммунистического движения, в целом, интересы защищаем. Наш враг большой капитал и его прислужники. Идеал – Коммунизм! Нашей главной целью объявляется переход от существования народа в рабском состоянии общества потребления, к социально справедливой модели достойной жизни любого человека в обществе личных достижений. Существующая капиталистическая система будет ликвидирована. Мы обещаем и клянемся, беспощадно уничтожая врагов, довести нашу борьбу до победы – до полной капитуляции всех буржуазных институтов.
Смерть системе большого капитала!
Верховный комитет УРАФ.
11 апреля 1982 года»
Определившись с манифестом и утвердив на должность главнокомандующего вооружёнными силами УРА, Эрика Эйха, приступили к обсуждению даты начала фазы вооружённой борьбы. Всего на верховном комитете УРА принимало участие 5 командиров пятёрок, причём первая пятёрка Эйха участвовала в полном составе. Итого – 9 человек.
Полуподвальное помещение, с закрашенными белой краской окнами, заполнено туманом никотинового дыма. Накурено, душно. На длинном прямоугольном столе полные пепельницы; стоят кружки с коричневой настойкой крепкого чая, лежат листы бумаги, тетради, ручки.
– Товарищи, копии манифеста предлагаю разослать по газетам, телеканалам, радиостанциям. В первую очередь имеет смысл ознакомить с текстом манифеста членов КПФ и других родственных партий. Сделать это не сложно; пускай руководитель каждой пятёрки решит, как лучше это сделать. Перейдём сразу к наиболее важным вопросам. Для того чтобы партия могла нормально функционировать нужны средства. Добровольно нам никто их не даст. Вывод – не дают, возьмём сами.
Из лежащей, перед ним, папки, Эрик достаёт несколько листов бумаги с напечатанными на них столбцами текста. Раздав командирам пятёрок по одному листу, он продолжил:
– На этих листах перечислены объекты, где мы можем взять деньги. Как видите, они уже распределены по городам. Вам остаётся самостоятельно разработать планы по экспроприации. Оружие вы получите завтра. Предупреждаю сразу – на всех не хватит, но по два-три ствола на пятёрку, обещаю.
– Этого мало, – Зандер Зак представлял второй по величине город Фаверленда. Он всегда был недоволен, всегда спорил. – Два пистолета на пятерых, маловато.
– Твои ребята получат три, – Зак, толстый, большой, шумный, красный, с лицом, награждённым лосиными губищами, всегда и во всём сомневался. Вот и сейчас, услышав про всего три пистолета, покачал головой. – Остальное твоё дело, как и, впрочем, каждого командира пятёрки. Чем можем, поможем. Из списка выберете несколько подходящих вам целей. На проведение первых эксов даётся два месяца подготовки; дальше лето, на которое мы рассчитываем, как на начало городской войны. У каждой пятёрки есть из чего выбирать – всем досталось примерно поровну, десять – пятнадцать объектов. Нужно взять по три из пятнадцати.
– А если не сможем? – Вопрос задал Карис Ган, руководитель второй пятёрки столицы. Выглядел он, как менеджер среднего звена – причёска на правосторонний пробор, костюм, подтянутая фигура атлета. Такой красавец мало соответствовал классическим представлениям о том, как должен выглядеть пламенный революционер, тем не менее, он был преданным, фанатичным бойцом, готовым на любые жертвы и Ган совсем не боялся смерти. – Что тогда?
– Карис, надо смочь. Иначе мы потеряем темп. Не тексты на бумажках, которые мы с вами здесь понаписали, будут нашим программным заявлением, им станет "Красное лето". Заявим о себе акциями, а не болтовнёй.
Лора, подняв руку, попросила слова:
– Товарищи, для большей эффективности наши отряды должны быть полностью изолированы друг от друга. Автономные группы дольше смогут функционировать в сложной ситуации. Не подлежит сомнению, что нас будут ловить. Некоторых убьёт. – Несколько революционеров поморщились. – Да, убьют. Другие будут арестованы. Роль верховного комитета, в этом случае, сводиться к координации и выработке общей идеологической линии. В таком случае каждый командир и его люди будут просто обязаны сами заботиться о себе. Не ждать помощи из центра, а самим брать. Стреляйте врагов, совершайте эксы. Очень скоро вы повзрослеете. Сможете обеспечивать себя сами. Народ ждёт наших активных действий, а не жалоб. Многое в нашем деле зависит от начального позитивного настроя. Иначе, лучше ходите и дальше на бессмысленные митинги и попусту машите красными флагами.
Обращение Вайнхофф встретили кивками, означающими молчаливую овацию одобрения. С ней были согласны ещё и потому, что на её фоне мужчины не хотели выглядеть нытиками. Дальше на комитете обсуждались детали предстоящих акций, связь, сроки, обеспечение конспирации. Разошлись за полночь. Эрик и Лора ушли вместе.
Глава 5
Домой Лора и Эрик не пошли. Хотя эта была их последняя ночь на легальном положении, после завтрашней публикации манифеста, они с товарищами договорились съехать со своих прежних квартир. Отныне их ждали частые переезды.
Зайдя в подъезд дома Эрика, они поднялись на последний двенадцатый этаж и через, оказавшейся не запертым, чердак, выбрались на крышу. Теперь влюблённые лежали на крыше и смотрели на звёздное небо. Глубина наивысшей полноты крыльев космической тьмы, подкрашенная драгоценными разноцветными льдинками звёзд призраков. Романтика бесконечного траура. Великий Космос и ты такой маленький, что и заметить-то тебя трудно, да никому и не нужно. И всё же ОН внушал надежду. Страх тоже был, но не он играл главную роль в концерте разнообразных, сотни тысяч лет обуревающих сердца людей, чувств.
В звёздное небо можно было верить, как в точку отсчёта, как в бога. И тогда ты сам мог начинаться с него и никогда не заканчиваться. Космос бескорыстно и безучастно одаривал бессмертием обретающего бесконечность, собственного, открывшегося миру, сознания. Вход в большое через малое. Перевёртыш космической реинкарнации пространства и времени, ведущий в фантазию и память. Холод беспредельно заполняемой, и никогда никуда не уходящей, пустоты. Недостижимое, необъятное, непостижимое. Молчаливый вызов пылинке человеческого разума; обречённое поражение дерзнувшего на завоевание, в сущности, никому не нужного, знания. Бессмысленное величие недостижимого идеала чудовищной красоты, которую человек никогда не сможет описать, написать, отобразить или иным способом выстрадать, в любых искусствах прошлого, настоящего и будущего, не сумеет ни понять, ни прочувствовать, ни вычислить, но которое всегда будет поражать, толкать вперёд, убивать и рожать, рожать и убивать. Вселенная.
– Сколько звёзд! Эрик, посмотри, мне кажется, я вижу их цвета, – сейчас Лора, говорила совершенно иначе, чем на партийных собраниях, в интонациях её голоса улавливалось искреннее детское удивление громадностью непонятного мира.
– Да, Лора, нам повезло. Такая прозрачная ночь не часто бывает. Весна, лучшее время в году.
– Как ты думаешь, есть где-нибудь такие, как мы? – наивный вопрос. Лора, захлопала глазами и повернула голову к Эрику.
– И такие, и другие. Вселенная бесконечна.
– Наверное, есть такие, которые другим помогают, – Лора говорила с надеждой.
– Есть., – Эрик был убеждён.
– Почему же они не пришли к нам?
– Не знают о нашем существовании. Голубое семечко Земли затерялось где-то на самом краю нашей галактики.
– Думаешь, они к нам ещё прилетят?
– Нет. Нельзя надеяться на их помощь. Придётся самим.
– Да, никому мы не нужны, – Эрик понял: она говорила не только про инопланетян. Это её "не нужны" относилось, по большей части, ко всему человечеству в целом.
– Лора, ты совсем не веришь людям.
– Меня так учили. Всю жизнь. Прямо не говорили, но поступками показывали, что врать это нормально, так и надо; по-другому не выжить. Быть паталогически влюблённой в себя дурой прекрасно. Меньше чувств, больше покупок. Хочешь жить хорошо, проходи мимо чужих несчастий. Иди, торопись, а лучше беги по дороге жизни, гоняйся за достатком. Не оглядывайся на прошлое, не задумывайся о будущем, живи настоящим.
Каждое её слово было пропитано горечью, которая сочилась короткими рубленными фразами прямо в уши её любимого. Лора, бесхитростно, первый раз в жизни, открывала душу, и давалось ей это на удивление легко.
– А мне ты веришь? – Эрик тоже любил её. Его вопрос подразумевал другой вопрос, настоящий, который интересует любого влюблённого. – "Я люблю тебя. А меня ты любишь?".
– Что ты! – Лора грустно улыбается, её брови взлетают в удивлении на лоб. – Я ведь тебя люблю. – Вот так просто она изгоняет из его сердца все сомнения. Взяв руку Эрика, прячет её в своих ладонях, окутывает в нежность лёгких прикосновений. – Люблю. Через тебя и к человечеству по-другому относиться стала.
– А нашим товарищам ты доверяешь?
– Я их уважаю, – Лора, стала серьёзной. – Некоторых побаиваюсь, других не понимаю, но полностью доверяю только тебе.
– Что же ты их подозреваешь? Но, в чём?
– Нет. Просто мне трудно с ними. Расслабиться до конца не могу.
– Этого и не надо. Главное верить.
– Я верю. Смотрю на звёзды, потом на тебя, и верю.
Лора в это мгновение чувствует себя счастливой. Рассмеявшись, она обняла и поцеловала Эрика в губы. Оторвавшись от начала любовной прелюдии, Эрик сказал:
– Ты права. Любовь и революция сёстры, за них умирать не жалко.
К себе в квартиру они пришли ближе к трём часам ночи. Оба устали. Один долгий день прошёл, другой наступал. Молодость, счастье настоящей любви, питало их, вера в революцию делала неутомимыми, железными.
Раздеваясь, Лора, с хитринкой в голосе, спросила Эрика:
– Скажи мне, как в твоем сердце неистового бойца, уживаются столь противоречивые желания.
– Какие?
– Бескорыстие, ежеминутная готовность к самопожертвованию и тяга к вещам?
Да, Эрик, убеждённый сторонник мира духовного, любил вещи из мира сугубо материального. Грубо говоря, он сам был барахольщиком. Многого он позволить покупать себе не мог, денег не хватало, но то, что у него висело дома в шкафах, отличалось наивысшим качеством. Товарищи знали об этой его слабости (он её не скрывал) и предпочитали закрывать на неё глаза. Эйх страдал от невозможности избавиться от страсти приобретательства; об этом тоже все знали; многочисленные попытки перестать гоняться за шмотками заканчивались, рецидивом озлобленного, вынужденным воздержанием, шопинга. Эрик выделялся среди знакомых леваков своим франтоватым внешним видом. Никаких подделок из третьего мира он не носил и не признавал: сплошные бренды с мировыми именами. Он лучше бы поголодал неделю другую, занял, но купил бы то, что ему нравилось. Эйх никогда не довольствовался убогим ширпотребом. Часы он носил швейцарские, золотые. Костюмы итальянские, сорочки шёлковые. Джинсы американские. Свитера, куртки, майки, всё только фирменное. Парфюм французский, самый дорогой, самый лучший. Конечно, он все богатства своего гардероба напоказ старался не выставлять. На собрания и прочие партийные сборища одевался довольно скромно (выделялся всё равно, просто не так выпукло, чтобы никого не раздражать), оставляя себе возможность выпендриваться в других местах массового скопления народа. Он любил посещать кинопремьеры, изредка захаживал в театры, обожал посиделки с непартийными приятелями в ресторанах (хотя таких загулов вне партии становилось всё меньше, чем серьёзнее становилась их борьба, и тем дальше от него отдалялись обычные беспартийные друзья). Лора жила с ним пятый месяц и хорошо знала обо всём, включая и слабость, питаемую им к броским вещам. Но прямой вопрос о причинах его зависимости задала впервые.
– А-а, вот ты о чём. Сам не попробуешь, не поймёшь. Я понимаю, что болен и никак свою болезнь не оправдываю. Поэтому, я хорошо чувствую ненужность постоянного приобретения, весь идиотизм преклонения перед вещами. Избавиться от тяги к красивым, новым вещам до конца не удаётся. Утешает одно: скоро мне совсем некогда будет заниматься шопингом. Вооружённая борьба излечит от позорного недуга.
– Не переживай, ты мне и без одежды нравишься. Иди ко мне.
Лора, уже раздевшись, лежала под одеялом, протягивая к Эрику обе руки. Сейчас он не была революционеркой, на остаток ночи она стала просто женщиной.
Глава 6
Воплотить в жизнь планы масштабной экспроприации, буржуазно-воровской прослойки Фаверленда, у УРА с наскока не получилось. За полтора месяца все группы вместе совершили всего пять акций, две из которых оказались неудачными.
Карис Ган со своими бойцами (он довёл численность группы до пяти человек) из всего предложенного им списка возможных объектов экспроприации выбрал криминального авторитета, держащего пригороды столицы в железных тисках своей алчности. Публичные дома, подпольные игорные дома, торговля наркотиками: Жир Пухис не брезговал ничем. Естественно, его ежемесячный доход измерялся миллионами наличных марок. Часть их должна была оседать у Пухиса непосредственно в его штаб-квартире – загородном особняке. Оттуда он руководил делами. Ган разумно рассудил, что в полицию мафиози не побегут, а денег теоретически можно взять у Пухиса больше, чем в любом отделении центрального банка. Двадцать дней наблюдатель из его пятёрки – Марк Сион следил за особняком криминального авторитета. В его обязанности входило тщательное составление расписания распорядка дня Пухиса – «Что? Куда? Когда?». Ган не рисковал и не организовал серьёзного наблюдения полностью положившись на расторопность Сиона; хоть он и был новеньким и никак ещё не сумел проявить себя в партийных делах, Ган считал, что такое простое задание, выполнить ему вполне по силам и потом, такая проверка обкатает новичка, приблизит к настоящим делам. Нужно доверять товарищам.
Ночи конца апреля и начала мая в этом году выдались довольно прохладными и Марк, и так сидевший круглые сутки напролёт в сосновой роще, растущей на холме перед особняком Пухиса, позволял себе каждые пять-десять минут отхлёбывать из фляжки с бренди. Заедать жгучую горечь приходилось яблоком. Другой закуски в холодильнике на съёмной квартире не нашлось, и это было хуже всего. Яблоко. Вяленый запах чуть заветренного обкусанного плода яблони. Ощущения пробуждались, выбирались из-под завалов шлака времени – в основном неприятные воспоминания из прошлого. А разве бывают другие? Марк Сион ненавидел себя, да и к другим, в частности к партийным товарищам, не питал особой любви. Как только он почувствовал яблочный запах, шестерёнки памяти закрутились, цепляясь за соседей, вытягивая за собой звуки, образы. Стук дверок железных шкафчиков. Детские колготки. И снова запах – варёная капуста и молочный суп. Страх и одиночество. Пожалуй, тогда в детском саду, когда мать начала оставлять его там на целую неделю, он, в полной мере, и прочувствовал свою никчёмность.
"Всё, меня накрывает серый саван депрессии. Подавленное состояние неудачника. Ну, почему? Ни дня, ни часа, ни минуты в жизни я не был счастлив. Я похож на маленького зверька, с вечного перепуга, забившегося в норку, молящегося своему подлому крысиному богу. И мечта лишь об одном, чтобы собаки охотников прошли стороной, не заметили, не вытащили ради забавы меня на свет. Ведь и шкура моя блохастая никому не нужна. Мех дерьмо, мяса на костях почти нет. Но нет, собачкам нужна ежедневная тренировка сноровки. Меня вытащат, схватят острыми зубами за бока и вытащат. Охотник не позволит псам порвать зверушку. Нет, пытка продлится. Полумёртвого от страха посадят в клетку и увезут. Туда, не знаю куда. А детишки, – ох эти подлые существа, – пришедшие на меня посмотреть, в хлебный мякиш насуют иголок, лезвий и кинут мне, чтобы просто посмотреть, что будет. Холодное любопытство, не больше. Никакой настоящей жестокости, просто интерес. Чудной зверёк умрёт не сразу. Вот потеха, будет смешно корчиться, выгибаться, попискивая выхаркивать рубиновые капли.
Жалко, мне так жалко себя, даже противно. Господи, да я даже девушку от хулиганов защитить не могу. В постели у меня не любовь выходит, а акты какого-то порно осквернения. Некоторым нравиться. Или они делают вид? Я же способен лишь гадить, и то скорее не полноценно гадить, а подгаживать. И вот тебе на, полез к этим сумасшедшим. Пристрелите меня, чтобы всё уже закончилось. Не-ет, я хочу жить. Не знаю как, но хочу.
У предателей и б*ядей нет души. Общеизвестный факт. Аксиома. Может я предатель. Я, конечно, пока никого не предавал. И всё же суть не в этом. Могу ли я предать, вот в чём вопрос. Или я проститутка. Хочется надеяться на лучшее. Тогда да, я, пожалуй, проститутка. Натурально, был шлюхой в прошлой жизни. Нынешняя жизнь моё наказание за прошлые грехи. Индивидуальный ад хронического лузера. А они меня за своего принимают, за равного, за руку со мной здороваются. Может все такие, как я? Насколько бы мне стало легче, если бы я точно знал, что всё так оно и есть. К сожалению, это невозможно, очень хотелось бы, но невозможно. И к сожалению, я не настолько глуп, чтобы верить в такие глупые сказки. Правда меня на акциях никогда вперёд не ставили. Наверное чувствовали, что со мной что-то не так. Я у них "подай-прими", революционер третьего разряда. И хорошо. На шухере постоять, проследить за кем-нибудь, это ещё куда ни шло. А вот стрелять с обеих рук, прыгать по крышам, извините. Да и не смог бы я. Обделался бы у всех на глазах. Ну почему я такой? Что за несправедливость? Другим всё нипочём, и огонь, и боль, и смерть. А мне… Я тоже хочу, чтобы люди стали жить лучше, по-другому. Сам не умею, но хочу. И не могу. Не могу выносить этого страшного напряжения. Меня могут поймать. Тогда, конец.
Будь всё проклято, опять этой гнилой капустой пахнет. Фантом, хоть не пей. Что мне эта революция? Хаос постоянного движения. Дорога в никуда. Но и премудрым пескарём, я быть не желаю. И так хреново, и так тошно. Значимость свою повысить! Дурак. Кому я вру? Себе. Зачем? Не знаю. Жить так невозможно. Ведь ни одного счастливого мгновения, одни мытарства и страх".
Самоуверенный командир не знал об ущербности Сиона. Хороший аналитик с одной стороны и плохой психолог с другой, доверился новичку. А тот вместо слежки стучал зубами, бухал и при первой же возможности халтурил – покидал пост, возвращался к себе на квартиру, предпочитая дополнять отчёты выдумками. В результате пятёрка Гана пошла на дело, не зная реальной обстановки.
Марка Сиона оставили на прежнем месте, страхующего группу, наблюдателя. Он засел в по-весеннему зазеленевших кустах на обочине дороги, идущей вдоль сосновой горки, где он последние три недели должен был наблюдать в бинокль жизнь главаря преступной группировки – Пухиса. Обедал Жир в четыре часа дня. Бригадиры съезжались к нему около семи. Охраняли виллу всего трое охранников (по данным Марка). Один на воротах, два других внутри дома. На экс революционеры рассчитывали потратить не больше пятнадцати минут. Раздобыли две машины (угнали). Первую, предназначенную для отхода, припарковали в полукилометре от виллы мафиози, ближе к маленькому городку, в котором, последний месяц, жил Марк. Отправились в гости к бандитам на втором автомобиле – тяжёлом старом американском джипе. У троих бойцов были кустарно изготовленные, оружейником УРА, пистолеты, а четвёртого вооружили топориком. План был не замысловат и рассчитан на внезапность.
Разогнав внедорожник, революционеры протаранили ворота особняка. Сшибли их к грёбаной матери. Створки, оторвавшись, отлетели далеко в стороны. Въехав во двор автомобиль сразу затормозил. Двери открылись, из салона выпрыгнули закутанные в чёрное, до самых глаз, бойцы. Ган выскочил первым и разрядил обойму в стеклянную кабинку охранника, мозолящую глаза с правой стороны от ворот. Выстрелы звучали как-то не серьёзно, словно детские хлопушки. Самопальная пушка расплёвывала пули со значительными отклонениями. Из восьми выпущенных пуль, три прошли мимо цели. При этом кабинка находилась всего в пяти метрах от Кариса Гана. Но и пяти, попавших точно, хватило. Охранник, обливаясь кровью, повис в проёме окна. Он ничего не успел предпринять, его не убили, но вывели из строя – раздробленная челюсть, касательное ранение головы и две пули в живот.
Четвёрка смельчаков рванула к особняку. Их встретили выстрелы. Сначала стреляли двое охранников с первого этажа, а потом (вот сюрприз!) застрекотал автомат третьего со второго этажа. Сион их не предупреждал об этом третьем, но это было бы полбеды, бежать до дверей предстояло секунд пять, и они уже успели преодолеть половину пути, когда по ним начали стрелять откуда не ждали; самое ужасное, что подобралось к красным бойцам с тыла.
Недалеко от отдельно стоящего логова Жир Пухиса, собственно, в коттеджном посёлке, лежащем за поворотом, в доме ближайшем к особняку, проживала, столовалась, основная часть боевиков его группировки. Причём пять бандитов всегда сидели уже в автомобиле наготове. Остальные пятнадцать человек отдыхали в доме. Работали они посменно. Поступил сигнал тревоги, и они на всех порах помчались на выручку к шефу. При изначально тщательно проведённой разведке не заметить этот криминальный резерв было невозможно. О нём знали и в посёлке, и в городке. Да и при выезде хозяина с территории особняка, в его эскорт всегда пристраивались авто, неизменно выруливающие в назначенное время из-за поворота. Марк Сион, не обратил на них никакого внимания тогда, а теперь увидев вылетающий на дорогу длинный чёрный мерс, опешил, заледенел, охренел.
Товарищи Марка угодили в ловушку. Надо было покидать насиженное местечко и бежать к ребятам. Был шанс, добравшись до ворот, крикнуть, что всё кончено и рвать когти. Его могли заметить, а значит убить или схватить, что гораздо хуже – оказаться в лапах у бандитов означало получить на обед похлебку, сваренную на костях боли и щедро сдобренную заправкой из унижений. Он медлил, а потом оказалось поздно. Мерседес подъехал к воротам из него высыпали бандиты, сплошь вооружённые короткоствольными кургузыми автоматами. Марк потихоньку, прикрываясь зарослями кустов, пополз по склону наверх. Оказавшись среди деревьев, он пустился наутёк. Сердце щемилось в заячьем галопе, голова отключилась, лишь бы сбежать, лишь бы его не заметили.
Парни Гана открыли ответный огонь. Заняв места за колоннами, под козырьком особняка, они обезопасили себя от автоматчика, стрелявшего в них сверху и теперь имея двукратное преимущество в стволах, рассчитывали подавить охрану и проникнуть внутрь дома.
Пять бандитов, набегающих с тыла, открыли огонь одновременно. От большого желания они совершили тактическую ошибку. Вместо того, чтобы подойти ближе, они начали поливать свинцом налётчиков прямо от самых ворот. Стоявший справа от Гана красный экспроприатор, молоденький, горячий, Шен Сон, тот самый, который пришёл на экс с топориком, получив пулю в шею упал замертво; только после его смерти остальные поняли, что подверглись нападению с неожиданной стороны. Ган сообразил – им не выстоять. Численное преимущество бандитов, революционеры зажаты меж двух огней, надо уходить.
Отстреливаясь, преследуемые подавляющей огневой мощью, ни в какое сравнение, ни шедшей с их убогими самодельными пукалками, три бойца отступили за угол дома. Пока красные добежали до забора у них ранили ещё одного бойца из пятёрки. Забор экспроприаторы перемахнули словно кенгуру, одним эпичным прыжком. То, что боец ранен ему самому стало ясно только уже через пятьдесят шагов после преодоления препятствия двухметрового кирпичного забора. У бежавших за ними бандитов не было такой запредельной мотивации, как у революционеров, которые спасли свои жизни, поэтому стену они с разбегу штурмовать не стали, а перелезали, пользуясь взаимной поддержкой. Время было потеряно, налётчики ушли, оставив, на поле боя, труп товарища.
Можно сказать Гану повезло, трусость раздолбая Сиона могла им стоить гораздо дороже. Всего одна смерть и боец, раненный в плечо. Первые потери УРА и за них виновный должен нести ответственность.
