Данил Олегович Ечевский
Бардо
Вариант сотворения мира №1
Бытие
кит
окропленный водой океана
скормивший солнцу все свои сны
горюя глоткой и глотая волны
рассекает брюхо о подводные горы
выбрасывается на камни
и ползет по песчаному одеялу
оставляя свои кровь и кишки
ржавым ртам крабов
кит ползет
на плач хозяина
ползет
вонзая киркою кости
слишком долго
в микроволновке солнца
на сковородке ночи
он слишком долго
был в одиночестве
окровавленный океаном
кит хочет
отдать свое сердце
кит хочет
прервать потом
кит ищет нож-долото
пока кишки ползут за китом
все забыть
а затем
вверить свою веру ветру
крыть собой небеса
кит хотел бы
как чайка
кричать свысока камням
кусая крыльями облака
летать
он хотел бы
остаться здесь навсегда
но если не здесь
то лучше нигде не остаться
кит хочет отдать
свое сердце создателю
кит ползет к дому
обеленному болью
на белом берегу
где сочувствуя всякому чувству
служенный сожалениями в слюну
текущую с порванных губ
сидит упершись спиной
в свою спину
и плачет
Бог
несчастный и нежный как ночь
Бог стоит у окна
когда мир умоляет о помощи
но Ему нечего дать
Он богат как беда
лишь стынет в глазах теплота
когда Бог обнимает мир
потряхивает за плечо
говорит
что все хорошо
жмет миру ладонь
свою же
себе
а затем
идет в подвал менять лампочку
и дырявит себя ножом
в темноте
ну зачем же ты так
Он выбегает из дома
падает возле кита
зажимает китовые раны
продырявленными руками
зубы кусают слезу
Он болен временем
с бывшим и будущим
двумя гвоздями взятыми в ладони
и настоящим
кровью кита
текущей
сквозь
в красных озерах
натекших с утопленника
задушившего себя воздухом
уже множатся мальки
жрут китовые кожу и мясо
Бог бьет молотком
по ножу-долото
вдоль смерти
поперек жизни
и вскрывает клетку
где хранится
китовое сердце
скальпель скользит мимо легких
лишь лизнув их слегка
лезвие лезет внутрь
аккуратно срезав артерии вены
Бог вынимает из китовой груди
свое сердце
кит и не знал
что полз всю китовую жизнь
к себе же
чайки червят черное облако
голодные ребра царапают воздух
гниющая плоть гнездится в пустоте грудной комнаты
окровавленная слеза медленно капает с ребра на песок
смешивается с морской водой
и возвращается вновь в океан
кит убил себя
чтобы больше никогда
туда не возвращаться
затягивая швы
зализывая язвы
выпивая гнойники
Бог пересаживает китовое сердце в центр земли
кровь утекает к людям по артериям
гной возвращается от них по венам
землю целует закат
солнце глотает море
Бог вставил пальцы себе в рот
и натянул до боли
улыбкой на небо легла сукровица
день пришел к концу
горизонт это Его губы
что вот-вот
порвутся
губы таяли в зубах
и язык не помещался в крови
когда в начале
согнутый в странствия проволокой
скрученный в круг
сгорбленный в гроб
Бог сидел на стуле
съедая десны Он думал
Он думал
о чем-то
затем встал на стул
продел голову в петлю
и не думая больше
шагнул
день нашел свой конец под ногами
и с грустью поднял его
изумленно разглядывая
потерянный когда-то конверт
будто письмо от любимого человека
пока Бог висел
постукиваясь лодыжками
о стену
позвоночник выдержал
и выдержал бы еще раз
и еще
день выбросил то письмо в мусоропровод
написавшая ему ночь
врала
что любит его
может
вынуть легкие из груди
и выбросить их вслед за письмом
все равно
продолжат дышать воздухом
ночь пришла
чтобы убить любившего ее
капля с губы упала вниз
стук лодыжки
Его мысли в млечной могиле
немы
не мы
не было и не будет никаких мы
это невозможно
так глупо
пора заканчивать эту шутку
но как закончить то
что не начиналось
аккуратно
капля крови росла
пока тело Бога покачивалось
заплакал
Он плачет
обнимая мир своим плачем
кроху что еще не существует
этот мир пока только капля
оставленная им
на полу
и вдруг
вместо капли
под Богом замурлыкало море
море мечтает и множится
Ему больше некуда идти
Он стоит в переходе
и плачет
Бог придумал ноги чтобы стоять
на холоде
недвижимо
молча сказать
не-тебе
не-слова
сказать без слов
самому себе
Мы
уперевшись в стену
за которой слышен не-крик вечности
Он видит тебя в своем отражении
сколько бы ни висел
все пути привели Его к попытке
к тебе
пора упасть
на пол
Он падает
вслед за слезой
берет нож
и бережно отделяет от мяса кожу
встряхивает
и натягивает ее одеялом
поверх всего во вселенной
чтобы та стала
твоим телом
вынимает из рук и ног сухожилия
и связывает воедино
жизни
чтобы те были вместе
и вместе любили
не Его
чтобы хоть кто-то
кого-то любил
Он останется один
все хорошо
Бог придумал себе несмешной анекдот
срыдавшийся скатертью сказок и снов
в немой мозг того
кто думал о Нем
ночью
когда Ему холодно
Он берет свою руку
дробит в ней кости в песок
высыпает песок из руки
на пляж
на котором погибнет кит
отрывает руку от торса
как маленький мальчик
маленькому насекомому
и наматывает
теплый шарф словно
вокруг шеи вселенной
чтобы та не замерзла
дышите глазами
смотрите легкими
все хорошо
Он придумал себе анекдот
который рассказывает
себе самому
ночью
Он плачет
и слышен повсюду
Бог это крик на улице
или плач за стеной в подушку
ничего
Он плачет потому что придумал
историю
про любовь
и еще что-то
а когда у Него отнимаются ноги
Он рассказывает себе анекдот
про любовь
и что-то еще
Он плачет
и что ни слеза
то звезда
вспыхнет
мерцает
и тухнет
она
Он слышал то
что ты не-сказал
за окном хромает
потусторонний ветер
Он выбросился на берег
с мыслями о тебе
Он хотел бы уйти
но некуда
хотел бы остаться
но негде
все что было
все чудеса и события
что сбывались сбываются сбудутся
все что было есть и будет
когда Ему грустно
Он может вновь поглядеть на них
они висят в Его подвале
на стене времени
прилеплены клеем
как фотографии обо всем на свете
что не имели смысла
и не имеют
их нет
нет будущего
и нет прошлого
время это лишь
шаги в разные стороны
Он не один
в Его затылок
дышишь ты
чешешь за ушком и просишь
чтобы Бог сделал из ничто
хоть что-нибудь
кого-нибудь
ребенка
слезы выделяются красным пигментом из кожи
падают в черноземную почву
что как рыхлое отражение
всего что происходит
Бог вырезает из бедра
кусок мяса
ломоть боли
и отдает его полю
чтобы росло зеркало
в которое Он посмотрит
веселый вьюнок
высовывается из почвы
и смеется над Богом
вьюнок видимо тоже слышал тот анекдот
который рассказал себе Бог
ночью
из пропасти в пропасть
из глотки в глотку
из голода в голод
кровоточащее Ничто не-кричит
Оно хочет услышать тот анекдот
и за миг до того
как мир замерзнет
Бог кладет на сетчатку Земли
ничтожий цветочек
один за другим
и вот уже рой
кровожадных цветков-одиночек
пространствами точек
ползет вверх
за едой
Бог вонзает в них волю
в людоедском грунте жужжат всходы
новых и новых растений
клубятся язвы
людей
и времени
Он выгрызает жизнь
клыками глаз
жизнь жужжит и жирнеет
и чем жирней
тем больнее
смотреть
и в брюхе Земли
все меньше кишок
и больше змей
Бог красит краски красной кровью
потому что может
потому что Он художник
потому что хочет
чтобы картина посмотрела на Него
и говорит цветам краснеть от боли
делает синими небо
океан
и грусть
делает синими губы
тех
кого ты
полюбишь
на кровати
лежит пьяный
под анекдотом
глядит на кровиворот всего во всем
на свои внутренности
вывернутые у луны
под носом
кровеносная система Бога
где каждая рыба
под капюшоном у моря
глотает и пускает через жабры
Его слезы
и каждый червячок
отламывает кусочек
от мясной души Его
как акула
жрущая кашалота
Бог полнит пустошь
и создает быт
по сердцу ножом
взрыд
разливается ничтожьями
по рабочим местам
чтобы хватать телефоны
и не верить ушам
Он один от себя отделяет одних
пока кишки растут
вместо травы
звездится танцем крапинок
на черно-небесной льдине
и гладит глазами
свои слезы
застывшие в космосе
звездами
выкраивает любовь из лобковой ткани
что красней прекрасного
прекрасней красного
забирает ее у всех
и развешивает в галерее
в которой криво висят все картины
но как они все-таки красивы
когда повисли так криво
когда позвоночники и шеи
писавших эти картины художников
в последний момент
искривились
тук-тук
в двери людей кто-то стучит
это доставка
каждому по сердцу
по коробке с кровью
чтобы сидели там спины тех
кто ушел
и не вернется
липкими глазами
Он ощупывает дом
в котором ты живешь
на который Он льет
холокостный дождь
тук-тук
ты дома
открой Мне
так как же звучал
тот анекдот
Я создам мир
чтобы быть одиноким
смешно
его-грезы-твои
не сбылись
а ты
словно живущий
словно бы кто-то
не понимаешь
откуда в тебе
Его любовь
не понимаешь
кто ты такой
так открой же
ты заказывал холст
нарисуй свою жизнь
но нет иного холста
кроме сердца
и нет иных красок
кроме как цвета страдания
Он заглядывает глотками в печи
и пьет их воду
насилует своей острой слезой
все любимые тобой вещи
шершавым туманом
Он слизывает с твоих щек
жизнесочные струи
ест изнутри
твой желудок
Он отдал тебе свои чувства
рисуй
красный до боли
заглядывает в твой сон
в смертное сновидение
о Нем
слушает как ты дышишь
дышит твоим дыханием
пока петлеподобная грусть
вновь не обнимает
Его горло
Он садится в уголок
твоей комнатки
и плачет
над твоими картинами
Он плачет
заглядывая в твои спящие глазницы
раздвинь пошире белки
я хочу знать и видеть то
что видишь ты
но в каждом твоем зрачке
в зрачке каждого из зрячих
только мир
которым Он себя дырявит
Он плачет
ведь создал двигатель
из слез и металла
но тот не работает
только достает из себя кости
и спрашивает их
об одиночестве
и если разобрать механизм на запчасти
ничего не останется
лишь боль
невысказанная
не сказанная
на немых губах
и слово
то самое
с которого все начиналось
то самое слово
что знает каждый
слово что так часто называет себя
останься
и кричит всему
останься
напрасно
кричит тому
кого оно любит
чтобы остался
но слово не то
не то это слово
и любое слово не то
кроме одного
но тот все равно не останется
а потому Бог плачет
у твоей кровати
над твоими глазами
и каждая Его слеза
плачет в отчаянии
каждая Его слеза
все знала заранее
каждая Его слеза
понимает
что ты нарисовал
каждая слеза это ты
каждая слеза это я
каждая Его слеза
падает в твои глаза
Молниеносная передышечка
«О вы, Обладающие Знанием Божества, молю, выслушайте меня; выведите меня на Путь силой вашей великой любви. Когда я буду бродить по сансаре под влиянием сильных склонностей, по яркому путеводному свету одновременно Рожденной Мудрости, пусть отряды Героев, Обладателей Знания, ведут меня; пусть отряды Матерей, Дакини охраняют меня сзади; пусть спасут они меня от ужасных ловушек Бардо, и пусть окажусь я в чистых райских сферах».
Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.
– То есть как это?
– Ну, Богу было очень одиноко, и Он создал мир, чтобы не быть одному. Чтобы кого-то любить.
– Погодь, а на хера Богу вообще кого-то любить?
– А для чего жить, если ты никого не любишь?
– Да можно себя любить, да и все, в общем-то, не?
– Чтобы любить себя, нужно, чтобы кто-то тебя любил. Без любви людей Бог себя ненавидит.
– Ненавидит? Че это вдруг?
– Ну, стал бы Он создавать тех, кто должен Его любить? И вообще, что-нибудь, помимо себя, если бы Ему было хорошо наедине с собой? Мы заводим питомцев, когда нам грустно. Так ведь?
– Ну… Ладно, логично.
– И чаще всего остаемся с теми, кого любим, даже если они делают нам больно?
– Ну, тут уж, как говорится, волей-неволей: член в гондоне. Любовь – это такая штука… А дальше-то что? Создал и создал. Его любят. Что не так? Почему Он плачет-то?
– Дело в том, что Бог создал все из себя.
– В смысле? Почему это «из себя»?
– Потому что кроме Него ничего не было и нет. Это тоже логично.
– То есть, по твоей логике, если я сейчас здесь навалю – это будет «из меня»?
– А что, нет?
– Ладно, убедил. Из себя так из себя. И?
– Ну так в том-то и проблема. Как бы Он ни хотел и ни старался, из Него получается только Он сам. То есть весь мир – это только Его отражение. Нет, не просто отражение, по сути, Бог это и есть мир, и вселенная, и все, что вообще существует.
– А рыдает…?
– Так вот Он смотрит на себя и рыдает от того, какой Он одинокий. Умереть или изменить что-нибудь невозможно. Вот и получается, что Бог создал мир, который страдает точно так же, как и Он сам.
– А человек что?
– А человек – это и есть Бог.
– А-а-а, во как? Ну ты, я тебе скажу, рехнулся, конечно, товарищ, ха-ха-ха. И как ты это все выдумываешь?
– Это не я придумал. Это называется пантеизмом.
– А-а-а-А! Это секта какая-то или чего?
– Это не секта, пантеизм появился еще в Древней Греции, то есть до христианства, и на востоке тоже было нечто…
– Ладно-ладно, ясно, тебя один хер не переспорить. Что там с другой точки зрения-то?
– В смысле?
– Ну ты же обещал несколько точек зрения, если я правильно помню. Или спишем это на алкоголь?
Вариант сотворения мира №2
Бытие 2.0.
Как появился мир? – Его, конечно, создал Тор.
Зачем? – А почему и нет? Тор тот еще урод.
Он не ахти какой мудрец, зато с воображеньем,
Неясным интересом к калу, да еще и с членом.
Он то ли сам себя родил, ну то ли, я не знаю,
Уместно ли назвать ребенком то, что в унитазе?
Не ясно также, где Тор жил, пока не въехал в хату,
Найдя там одинешеньку одну и обрюхатив.
По имени Ничто. Худая. Там не то что тела,
По сути-то ее, как таковой, и не было.
Анорексички вдохновляются ее примером.
Ее девиз был: “Тот, кто существует, полный лох”.
С обворожительным отсутствием лица и ног,
Пушистая, прям как несуществующий котенок.
Ни времени, ни сисек… Не было в ней ничего.
Ничто без ничего с пеленок, даже без пеленок.
Должно быть, Он любил ее за эту пустоту…
А может, нет. Он Тор, Ему виднее. Я ебу?
Вообще-то к ней, как и ко всем, неприменим был пол.
Не ясно совершенно: он, она или оно.
Сей факт стал очень популярен, но уже потом.
И появленье транс-пансексуалов, как итог.
Вообще понятно, из всего, что непонятно, что:
Природа этого Ничто чегроподобна, но
С той только разницей, что чегры все же существуют.
А если к сути, то Гефест наш, отходя ко сну и
Купив онлайн сурими-яки и унаги-в-сраке,
Пока стояла в пробке межвселенская доставка,
Устроил поуютней божью тушку на кровати,
Попялил Netflix и открыл страничку на Pornhub’е.
Там все не то! А наш Гефест по жизни режиссер.
Но не Тарковский, а Траховский. Быстро к унитазу!
Ему Ничто, как сука, уж неделю не сосала.
Минуя ванну и мораль, Гефест упал, и тут
Он все придумал вдруг, ладоня прелую елду.
Из мозга хлынул пот и превратился в нашу кровь.
Как жирный уроборос, вечно срущий себе в рот,
Тор напрудил в себя настолько много, что потом
Хватило на вселенную и кое-что еще.
Пока повизгивал с елдой в руке и тряс мудями,
Гефест придумал мир, заполонил его людями.
А сперма брызнула потоком новеньких жильцов,
И не куда-то там, а бездне-чегру прям в лицо.
А наша-то вселенная – огромный порнофильм.
Особенно любимы пытки, скорбь и много крови.
Страдания и боль – такой вот у Него фетиш.
А че вы? Да, у каждого из нас свои приколы!
Что гной, что сперма – стороны одной единственной медали:
Божественного члена в нашей глупо-мягкой глотке.
Снафф-муви грустного масштаба в голове маньяка.
Как говорил еще потом сам сын-Крестос в народе:
“Ты не вини! Здесь кто что хочет, тот над тем и дрочит.
И не противься злу! Подставь вторую щель уж лучше!
Не будь соплёй! Страдай прилежно, Божий ты сыночек!
И верь, что прекратят тебя насиловать и мучить!”
Ага, так вот: как кончил Тор, так появился мир.
Ну а вот кончил, судя по всему, наш Тор не очень.
А может и не кончил, может, Он с тех пор и дрочит,
Пока мы молимся Ему и носим наши кожи.
И стало хуже, впрочем, ведь пришел Его сыночек,
Не научил, скорее, надрочил нас знанию
О правильных вещах. И как сам Тор потом сказал:
Всяк хер рожден, чтоб быть по-божески оттраханным.
До сладкой крови онанировал Его оргазм.
Полезло страшное: кишки, соседи и банан.
О жертве чей-то рот кричал: “Гефест дрочил за нас!
Чтобы маньяк имел добычу и росла трава,
Чтобы плевался гноем член и было много дел.
Чтобы лежали мы вдвоем, поодиночке каждый,
Чтобы смеялось солнце и порвало щеки смехом,
Чтобы рыдали люди над могилами солдат,
Чтобы дрожал под тушей бати голенький ребенок!”
И да, в каком-то смысле Веды оказались правы,
Что мы застряли в сладко-спящей заднице у Брахмы.
Мы член смакуем и кайфуем до последних дней
Под охами, под вздохами, под тяжестью мудей.
Пиво
«Если тебя испугают чистые сияния Мудрости и привлечет нечистый свет Шести Лока, тогда ты обретешь тело в одном из Шести Лока и будешь испытывать страдания сансарического бытия. И ты никогда не освободишься из океана сансары, где ты будешь кружить и кружить в бесконечном круговороте, и изведаешь ее муки».
Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.
– Не пойму, то есть Он дрочит, и… что получается?
– И создает мир.
– Из чего, из спермы своей? А-ха-ха-ха-ха!
– Можно и так сказать, но вообще нет, нет. Он его воображает у себя в голове. И мастурбирует. На то, что воображает, поняли?
– То есть мы у Него в голове?
– Ну, то есть, да. В фантазиях.
– А-ха-ха-ха, ну и рассказы, конечно, у тебя! Один лучше другого, ей-Богу. И где же правда?
– В каком смысле?
– Две точки зрения, да? А правильная-то? Правильная-то какая?
– Да никакая. Обе правильные.
– То есть как это, обе правильные?
– И то и другое верно.
– Одновременно, то есть?
– Одновременно.
– То есть, погоди-ка, в первом случае твой Бог плачет и создает мир…
– Да, а во втором мастурбирует и создает.
– А как тогда и то и другое, не понимаю.
– Ну Он..
На бездомном лице жирная улыбка улыбается:
– То есть Он у тебя плачет и дрочит, так получается?
– Ну, получается.
– И мир создает, да?
– Да.
Бездомные глазки покрываются одеялом смеющейся руки. Они стыдятся своей радости.
– А-ха-ха-ха-ха-ха, плачет и дрочит, ну ты! Ну придумал, ну придумал же… Выдумщик! Точно сектант какой-то! Теперь и я, получается. Свидетели дрочки – мы с тобою! Но вот объясни мне, как же это такое может быть, а?
Вопросительно и шутливо расправляются Романовы пьяные крылья:
– Не знаю.
– Ну получается, что Он у тебя этот, как его, который сам себе больно делает?
– Мазохист?
– Да, вот, мазохист!
– Нет, мазохист только первый Бог. Второй садист. А этот садомазохист.
– О как! Понятно! Ну и?
– Что?
– Что! Вот и мне интересно, что! К чему-то же ты это вел?
– Да, конечно, вел.
Романовы зрачки резвятся по бокам в поисках мысли.
– А пиво еще есть?
– Э-э-э, нет! Пиво у нас усе.
Романовы пальцы лапают свои карманы в тревоге. Вот тут-то и оно… Карта-то, карта-то! А ты и забыл, Ромка?
– А какое сегодня число?
– Не знаю. Это ты у меня-то спрашиваешь? А что? Чего разнервничался?
– Да блин, вот думаю, пришла зарплата или нет.
– А как узнать?
– Надо попробовать снять. Вообще, должна была. Но не знаю, я не был на работе последние несколько дней.
– Ну так надо попробовать, да и все!
– Да, купили бы еще пива. А где здесь банкомат, покажете?
– Встаем-с.
И они вышли. Под крылья ночи, под плечи звездам. Рисуя свой путь, огибая небесный торс: здания города. А то, о чем хотел сказать Роман, так и осталось тем, что он лишь хотел, но не сказал. Невысказанной мыслью обо всем. Непонятной самому ему, непонятной никому. О том, что есть
два Бога,
и они суть оба Один.
Второго называют дьяволом,
говорят, что он иной,
но то неправда.
Это Он же,
Один и тот же,
везде и во всем:
разум и тело,
душа и плоть,
садист и мазохист —
Бог,
созданный человеком
по своему образу и подобию,
садомазохист,
Человек.
Роман почти падает и засыпает. Но потом вновь поднимается глазами по канатам, сброшенным звездами сверху своим светом. Перед Романом замкнутое пространство неба. Любимое место смерти: третье небо, куда ведет выпитая Сома. Сома ведет на Ямино небо. Небо Ямы – это высшее небо. То самое высшее бытие, которое вообще только даровано человеку.
Самое высшее небо принадлежит смерти. Три неба. И только одно. Все бессмертное покоится на нем. Все бессмертное покоится в смерти. Потому что смерть – это осуществление жизни, завершение, только через нее все полноценно. И человек среди них. Нет, не среди, не посередине, а в них. Смерть – это жизнь, проживающая свою смерть. Жизнь – это смерть, проживающая жизнь. Романова жизнь идет и не спит. Куда?
В смерть. Смерть – это суд. Говорят, перед ней в глазах вся жизнь. Говорят, после нее мы попадаем в рай или ад. Кто во что горазд. Только вот все это совсем не так.
Неправда, что ад ожидает нас там. Неправда, что существует «там». Неправда, что есть нечто помимо того, что есть. Правда. Ад вечен. Но длится он мгновения.
Неправда, что Бог и дьявол не здесь. Они всегда с нами. В нас. Как и наш ад. Как и наш рай. И судим мы себя сами. И вину выбираем сами. И наша вина – это вина перед нами. Человек – это Бог. Человек – это дьявол. Всю жизнь.
И в самый последний момент. Все замирает. Все останавливается, чтобы свершилась расплата. Вечная. Перед собой. Себе. За все.
Конечная жизнь включает в себя вечность. В свой последний миг. Прежде чем уйти. Жизнь помещает сознание в вечность. Каждого – в свою печь. В глотку вины перед собой. Вот, что это такое. Ад, как и рай – это миг перед вечной смертью, во время которого мы оцениваем все, что было. Сами. Вечность – это миг. Миг – это вечность.
Еще миг.
Роман немного поник,
затем снова, по новой: жить.
– Где мы? Далеко еще?
– Не-не, вон там немного через двор, дорогу перейдем и все.
– Хорошо
вдвоем. Хорошо вдвоем. Хорошо. Ночью. Посреди ночи. Не в одиночестве, а в груди города. Меж фонарных ребер. Грудная клетка города нараспашку, а в ней Роман и его друг, не поодиночке, не одному. Вы скажете: “Какой друг? Он ведь бомж”. Да, он бомж, но он божий.
Не только он, здесь все. Все здесь, нараспашку все чувства. Проплывают в соку глазного яблока деревья и ветви. По почве, по дорожке через двор. За спиной, за спиной. Идти за чьей-то спиной. У пьяной ночи на ладони. Не держись. Ноги и так понесут. Не боись. Ничего не боись.
Не держи ничего за зубами, рви
нараспашку
рубашку
и живи.
– Что-то мне как-то нехорошо. Или наоборот. Очень хорошо. Не знаю.
– А что такое?
– Я рук и ног не чувствую. Просто понимаете, я был один, но появились вы. Как так вышло, что мы встретились?
– Ну вот так вот.
Он оборачивается. Его бездомные руки развозятся в стороны в непонимании. Вновь свешиваются по швам вдоль тела. Лицо укрывается за спиной.
– Я скажу вам кое-что, только не пугайтесь, хорошо?
– Да валяй! Хорошо.
– Знаете, если бы не вы, я бы убил себя.
– Я знаю.
– В смысле? Я не понимаю.
– Ну вот так. Говорю ж, я долго наблюдал. Все не просто так. Все на свете не просто так, сынок.
– Думаете?
– Думаю? А чего мне думать? Я знаю!
– То есть вы верите в судьбу?
– Верю!
– Ну а как тогда, значит, все предопределено?
Посреди дороги его спина оборачивается лицом. Хлесткий плевок желтой краски фар на бездомного.
– Да черт его знает! Я думаю,
Тут жизнь приводит свой аргумент. То ли за, то ли против. Понять невозможно. Только то, что понять невозможно, и происходит. Из яркой прорези во тьме. Оттуда, куда не смотрели глазные солнца. С криком изнасилованного педалью в пол двигателя. Машина. Откуда она вообще.. как? Тело бездомного съедают колеса. Пускают в мясорубку кости. Стирают его доброе лицо об асфальт. На дороге пятно, разрубленное пьяным мозгом Романа надвое.
Он же вот только и.
Как же так.
Несчастная туша улетела на небеса.