Данил Олегович Ечевский
Бардо
Молодой человек
«Они явятся, вцепившись верхними зубами в нижнюю губу; с остекленевшими глазами; с волосами, завязанными на макушках; с большими животами и тонкими талиями; держа в руках дощечки для записи кармических деяний; издавая крики «Бей! Убивай!», облизывая человеческий мозг, отрывая головы от трупов, вырывая сердца: так явятся они, наполняя миры».
«О высокородный, если ты не узнаешь их сейчас и из чувства страха бежишь от сих божеств, тебя ждут новые страдания. Если этого не знать, охваченный страхом перед Пьющими Кровь Божествами, человек испытывает трепет и ужас, и, погружаясь в обморок, уносится дальше: его собственные мыслеформы превращаются в иллюзорные видения, и он погружается в сансару».
Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.
Но где же все-таки Роман? Ведь он не там, где его нет. Он там, где там. Хотел бы быть, но он не там, где он хотел бы. Тра-ла-ла.
И раз, два, три…
(Заводим Романов мотор).
Проснись! Проснись!
Проснитесь, глазки!
Думай, сердце!
Крылья, летите!
Не сдавайся, пропасть!
Пропади, пропажа!
Пропой, пой, пей с нами, водка!
Проснись! Еще день! Один всего, и все уйдет! Тогда уж все! Тогда наступит и второй. И третий день! А ты думал, будешь спать? Все продолжается всегда. Все всегда должно продолжаться. Все, кроме жизни.
– А?
Глаза открываются.
Тьма.
К ним, к магазинам, к свету. Может быть, они подскажут что-нибудь о чем-нибудь на свете. Темные теплые тротуары змеятся под ногами. Медленно ползут дома по сторонам. Ночь гуляет тенями по стенам, пузатая, свирепая, как день. Приковывает взгляд, как змея. Так вот, кто я? – Всего лишь тень при свете ночи. Что это? Лучами, как червями прыскают в глаза ядом: женская парфюмерия, аптека, ювелирная херня, неизменные McDonald’s, Apple, Armani, Gucci, Burger King и нескончаемые: «так далее и тому подобное» ярких символов.
Идолы. Великие призраки, нерушимые с виду, но готовые быстро разрушиться, разоблачиться в пыль. Разумеется, некоторым из них суждено стоять, как член. И долго не как член. Дольше скорострелов и идолов прошлого. Но долго ли? – А какая разница? Падут. В любом случае. Стоит лишь унитазу напрячь свои булки. А человек? Что есть человек под их стопой, у их яиц, воняющий в их жопе?
Что для них человек? – Чуть поменьше ничего. Материал. Корм. Источник питания. Мясо. Все это и так понятно. Живут, поедая жизни. В каком-то смысле, Apple живее и сильнее любого живущего. Его существование тверже стоит на ногах реальности.
Синим пламенем витрины манят. Прочь из тьмы, наружу, в мир. К холодному цвету кожи стеллажей и вещей. Ожить и успокоиться. Но помимо. Там. У стеллажей. Полно людей. Ни одного. Прильнуть? К кому из них? Не нужно. Гадко. Прочь. Роман мотылек, а не стервятник.
Тело просит еды. Желудок голоден, но не как сердце. Сердце голодно, как голод. И голод холоден, как лунный свет. Где же есть хоть что-нибудь поесть? Парочка. Двое робко выскальзывают из магазина и бегут в такси.
– Простите, вы не подскажете, где здесь продуктовый?
– Да за углом! Ты навигатором пользоваться разучился?
Тупой. Палец ткнул в сторону, а задница легла в машину вслед другому.
– Спасибо.
Недолго Романовы ноги шагают по дорожкам пешеходным. Магазин. Открыт. Но на входе, как замок, весит охранник. Ограждая, как шлагбаум, мямлит:
– Магазин закрывается, молодой человек.
– Я быстро.
– Чтобы пулей!
Пускает Романовой спине вдогонку пули слов охранник. Но Роман уже не слышит ничего. Еда. Романова рука берет корзинку и тянет тело к стеллажам.
Трезвый свет, но такой, как будто спился вчера вечером и проснулся трезвым. Голод набирает все подряд. И это, да, и это тоже надо. Романовый рассудок весь замаринован голодом. Глаза безмолвны, лишь читают слоганы, но не цифры, что под ними. Глаза безмозглы, им не остановить Романа.
Чипсы, охотничьи сосиски, сыр, булочки, и даже мармелад. Замороженную пиццу, соевое молоко, еще немного мармелада. Кажется, Романов ум сошел с ума.
Нездоровый подъем сил с кровати. Может, хватит? Нет. Все сразу, разом. Роман совсем забыл, что ему некуда идти со всей этой едой. Негде пиццу разогреть. Негде ничего. Уже Романова корзина отказалась принимать в себя потоки беженцев, а Европа все ничего и как-то живет.
Но нет. Невыразима радость истощенных глаз, когда на полудыхании остановил дыхание Роман. Полки с пивом. Живот приятно подтверждает выбор. Мурашки гладят его спину. Роман бежит к ним. Перебирая банки, мальчик чувствует, как горло увлажняется спокойствием. Пшеничного – четыре банки. Но хотелось бы вишневого. Да, вишневое, и где оно? А вот стоит. Ха-ха, ну вот и найдено. Как и первое разочарование:
Что, четыреста пятьдесят рублей за банку пива? И надо же так обдирать людей… Постой-ка. Деньги.
Кошелек. Где кошелек? Карманы. Роман пугается и выворачивает кошелёчные кишки наружу. На пол падают скидочные карты. Пятьсот рублей всего (Рома кое-что забыл, но об этом поподробнее потом).
Все желудочные бабочки улетают прочь из бухты. Нет, он не поест. Обида, и Роман застыл у цифр. Как если бы его подвесили над пропастью за жопу. Но как же? Даже так. И неопределенность гложет. И что теперь? Может, умереть? Нельзя. Нет.
Роман стоит так некоторое время, пока из-за плеча не прыгает шипение. Больным прозрением он оборачивается на слух. Кассирша разговаривает с кем-то. С какой-то девушкой у кассы. Роман глядит на них и замирает. Потонувший в нерешимости. Возьми. А как? Я не могу. Кассирша – женщина-то пожилая. А охранник? Не даст пройти, он на проходе. Забавный внешний вид у них. Девушка и бабка с волосами, как у птиц. Небо. Летят, куда захочется. Но Роман ведь так не может. Как Саша.
– Время! Молодой человек, мы закрываемся!
– Я знаю.
Шепчет тихонечко Роман. Отводит глазки. Он в ужасе пришел в себя. Нет, без еды он не уйдет. Не может. Он не мог просто бросить все. Ведь есть-то хочется. Куда он пойдет?
С ног до головы морщины страха на поверхности Романа. Он оборачивается по сторонам. Еда. Полные вагоны полок. Тотальная война. Тотальная невозможность жить так, как тебе хочется. Да. Совершенная брошенность. Роман валяется возле ценников, как мусор, портящий запах в магазине. Ненужный. Лишний. Голодать? Посреди вот этого всего изобилия?
Не стихают раздумья. Но им нет места в том, у кого потеет тело. И ладони слезоточат тревожной водой. Нет, я не уйду. Не с пустыми руками. Вишневое пиво. Одна банка, еще, еще одна. И сознательный шаг. В сторону выхода. Как на смерть.
На верную смерть. Верную. Да, смерть никогда не предаст тебя так же, как человек. Табак. Романов шаг замер. Дым папиросы навивает что-то. Одна затяжка – веселее думы. Курить охота. Так курить охота. А там пачки, пачки, горы. Никакого завтра может и не быть… Чего же? Мысли вполголоса. Ну раз уж так, то как без сигарет? Роман решился.
Собеседница льется в глаза кассирши. Та ничего не видит. Охранник далеко в масштабах магазина. Ноги сгибаются. Ползком за ворот стойке. Ползком. Потише. Вот оно. Не видит? Нет, все лясы точит. Теперь бы аккуратно достать ближайшие пачки. Чтобы без шума. Осторожно. Медленно. Несколько. Есть.
Так. А чем? Без зажигалки никак. Но она там. Наверху. Нужно встать. Медленно. Привстать только. Не полностью. Смелый палец подползает к цели вместе со своим товарищем. Без лишних движений. В объективе бокового зрения кассирши, – чтобы ничего. Роман выхватывает ее. Ай. Зацепил случайно.
Коробка с зажигалками и прочей хренью падает на пол. Все оборачиваются, даже Роман. Кассирша смотрит на рухнувший хлам, но не спешит двигаться. Она, кажется, понимает, в чем тут на самом деле дело…
– Андре-е-ей, Андрей! Подойди-ка сюда!
– Что-о-о?
– Сюда приди!
Кровь гудит в сосудах, проводит митинги. Адреналин бьет струей мочи в лицо. То от стыда краснеет. Охранник на подходе. Тело трясется. Ни секунды времени. А потому Роман вдруг выпрямляется. В полный рост. К удивлению девушки, но не кассирши. И бредет в сторону противоположную выходу. Подальше от Андрея. Нет, Андрей, не все так просто. Мимо кассирши. Прямо мимо беспардонно. Не успевает ухватить его за одежду. Никакого внимания. Догоняюще кряхтит:
– Молодой человек, молодой человек! Что вы делаете? Я сейчас полицию вызову! По-ли-ци-ю! Андре-е-ей!
Охранник выбегает из-за угла:
– Молодой человек!
Пытаясь догнать.
– Он вон там! Туда пошел!
Роман виляет по продуктовым отсекам. Создает крюки, на которые будет насажен Андрей. Петли, ведущие к выходу. Вдруг их взгляды влюбляются: Романо-андреевы взгляды. Андрей срывается с места, как ветер с ветки. Идиот. Роман тоже бежит, что есть сил, в лихорадке. Срезая дорогу. На те!
– Лови его! Лови засранца скорей! А вы что же стоите?! Вызывайте полицию!
Не тут-то было. Роман уже у выхода, и прохлада свободы полнит легкие, когда охранник хватает Романову руку:
– Попался? Ты, вор! Галя, ты уже вызвала пол…?
Но Андрей не успевает договорить. Роман пихнул его ногой. Коленом в пах. Проверенный тысячелетиями прием непобедимых воинов.
И, так как “Наука Побежать” Суворова была ему знакома, Рома побежал.
Мгновенный шок опустил Андрея на пол. Не до полиции и воровства, когда хозяйство пламенеет. Ха-ха-ха-ха-Ха!
А Роман бежит, бежит, бежит. По локоть в страхе и тревоге, но свободный. Охранник было встал, но зачем? Лучше бы лежал. Андрей-то важно встал, но поздно. Поздно! У Романа есть еда, а у Андрея забота поважней работы. Все счастливы. А-ха-ха-ха-ха!
На дне дворов
«Из середины этого сияния возникнет естественный звук Реальности, грохочущий, как тысяча громов, прогремевших в один момент. Это естественный звук твоего собственного истинного «Я». Не испытывай перед ним ни страха, ни ужаса, ни трепета.
То тело, которым ты сейчас обладаешь, называется мыслетелом склонностей. Поскольку ты не имеешь материального тела из плоти и крови, ничто – ни звуки, ни огни, ни лучи – не способно причинить тебе вред: ты не можешь умереть. Тебе нужно лишь понять, что эти видения – суть твои собственные мыслеформы. Узнай во всем этом Бардо.
О высокородный, если сейчас ты не узнаешь свои собственные мыслеформы, какими бы практиками медитации ты ни занимался в человеческом мире, как бы набожен ни был прежде, если ты не последуешь сему учению, то огни устрашат тебя, звуки приведут тебя в трепет, а лучи – в ужас. Если же ты не знаешь этот важнейший ключ к учениям, то не сможешь узнать звуки, огни и лучи, и тебе придется блуждать в сансаре».
Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.
Есть ли хоть один разумный довод в пользу того, чтобы не уничтожать этот мир? Конечно, есть. Это свет из много-ртов черных панельных монстров. Дома-уроды кружатся хороводами вокруг Романовых глаз. И это все про нас? Кирпичный лабиринт русского сердца. Это все про нас. Это мы.
В полудохлые вены заколотая пьяными ссорами русская душа витает в воздухе. Пропитая, нищая и такая несчастная, чувственная, красивая. Самая красивая. Она доносится криками из бетонных великанов. Прохлада. Наверху звезды. На потолке ночи. Зажатые в когтях еле-еле деревьев, мерцают напоминанием о существовании лучших миров.
Романов мозг бредет, отшатываясь от шумных огоньков в беседках, сверкающих тлеющими сигаретками и бормочущих разгульными пьянствами. Местечко. Тихое. Поесть в одиночестве. Дальше и дальше в постель России, пока не стух мозговой фонарик. Голод не дает о себе забыть, тошноподобным и сосущим трепетом в области живота. Слишком многое червится и извивает в голове. Надо присесть. Нужно поскорее выпить. Лавочка. Пожилая крохотулька возле детской площадки.
Роман садится. С гордой аристократичностью он вынимает кусок замороженной пиццы. Сует в рот. Открывает банку пива. Прекрасно. Самый вкусный кусок пиццы в Романовой жизни. Как и первый глоток пива – волшебный, как и второй, как и последующие… Как и каждый новый, вторая банка распакована и липнет к губам своим холодом. Романов разум пьян. На голодный желудок. Так быстро-мед-ле-нно все происходит.
Чувства расслабились. Прилегли на диван. Смотрят сериал. Дыхание мгновения. Спокойное, сильное. Всеобъемлющее. Даже дыхание сдавило. Романовы пальцы достали сигарету, зажгли. Губы поцеловали, легкие вдохнули. Блаженство. Спать хочется. Роман поднял глаза. Мерцающие надежды. Звезды.
Вселенная
непотопляемое судно
сотни миллиардов триллионов
отсеков надежды
примерно
и это только в обозримой вселенной.
Почему так горячи внутри? Почему так холодны снаружи? Я ищу вашей любви. Но не нахожу.
Голова поникла в пьяной лености и усиленно задумала, хоть и устала уже. Думать. В свете фонарей – тени. Боль вновь прильнула к горлу. Одиночество подуло в спину. Звезды – красивые глаза, но не видят ни-хе-ра. Божьи. Божьи слепые глаза. Лень дышать. Дышать лень. Спать. Негде.
Мысли не прекращают возню в брюхе. Я ищу любви звезд. Звезд любовь. Я ищу. Но звезды никого не любят. Я замерз. Любви звезд и объятий. Объятий навечно. В гробу. Я ищу. Так ищу. Обнять некого. Ваших объятий, вать машу. Но звезды не обнимаются. Только пялятся. Хороший вышел бы стих. Но сил нет. Мир – это вечно разбитое сердце. Разбито о ваш горячий холод. Безмолвное наблюдение. Глаза слепого Бога.
Я вас вижу. Вы далеки. Вы на ладони. Путь невозможен. Путь к вам невозможен. Скупые. И жадные. Алчные. Свет, длиною в миллиарды лет. А тепла нет. Нас выволокли из вашего пуза. Из ваших брюх. Все сделано в звездах. И люди тоже. Как в Китае, но вселенском, вечном.
Как это так вышло? Как получилось, что такие холодные сделали людей любящими и красивыми? Зачем? Мертвые сделали живых. Горящие трупы. Зачем ледяной вселенной нужен теплый человек? Зачем слепым нужен видящий? Чтобы видеть за них? Зачем немой вселенной нужен говорящий человек? Чтобы говорить? Зачем безумной нужен тот, кто думает? Чтобы думал. Зачем бесчувственной нужен чувствующий? Зачем мертвой нужен живой? Чтобы жил и чувствовал за нее.
Там нет ничего, только небо. Плоский и недостижимый космос, настолько далекий, что в него даже не верится.
Роман не видел, как по двору прошелся ветер и собрал с деревьев листья. Но он слышал, как букет во тьме – букет цветов – кружился. Защебетали листья, затем смолкли. Ветер разложил их на асфальте, затем сдул. Улетая, пролетая мимо, листья ущипнули вдруг Романа за плечо, как призрак. Он отвлекся. Как все было? Кто все видел? Кто-то видел все?
Он обернулся. Ни двора, ни неба. Роман уже не там, уже не в той ночи. Он где-то дальше, в другом дне. Но где?
Бог все видит. Бог? Он в детстве. В комнате один. Ему пять лет. Он один, а мать ушла ненадолго. Еще вот-вот, прям только что Роман стоял и провожал ее в прихожей. Она вышла в магазин. Но вернется ли? Вернется? Почему он так подумал? И сразу стало страшно. Ничего подобного с ним не было еще ни разу. Первый раз. Это его первый раз, когда Роман увидел, как все видит Бог. Бог?
Так как все было, когда стало? И как все будет, когда ничего не станет? И куда ушла на самом деле мама? И куда еще уйдет? Она уйдет, а он останется. Но как же? Тогда он останется с папой? Мама не хочет быть с папой, и Рома не хочет. Папа делает маме больно.
В домашней маечке, простертой до коленок голеньких. Босиком по деревянному прохладному полу, Роман бежит подальше от двери, подальше из прихожей. Он не хочет уходить. И не хочет, чтобы мама уходила тоже. За окном заходит солнце. Только вечер за окном. Но Роману страшно будто ночью.
Пробегая мимо темной ванной, он боится, как бы кто ни ухватил его внезапно. Всюду тени нарастают. По паркету в спальню, где побольше света. Он забегает и протискивает тело в кресло, укрываясь пледом. Зимний вечер. Свет поблек. И тусклый, свет висит, покачиваясь на тоненькой веревочке. Повешенный и сброшенный за окнами с холодного декабрьского неба. Повешенный утопленник, синий и раздутый снегом.
Так как все будет? Что все значит? Откуда я? И тут он попытался как можно глубже, лучше и подальше укутаться. Но плед не помогал. Есть вещи, для которых не найдется слов, зато найдется страх. Есть мысли слишком быстрые и черные, что передаются лишь от чувства к чувству. Лишь почувствовать, но не понять. И он почувствовал, что что-то стало вдруг не так.
Мама ушла, теперь лишь он и сумрак комнаты. Что же будет, когда она совсем уйдет? Так ведь надо? Так всегда случается. Он уже знает. Все это знают, но молчат. Никто об этом ничего не скажет. Мама, папа, мальчики, сосед в подъезде. Никто из них не знает, откуда мы пришли и почему мы здесь. Они живут все так, как будто ничего и не случилось. Будто бы не странно, как мы все здесь. И зачем все это есть? Есть ли, кроме этого, какой-нибудь другой мир?
Бабушка много молилась и ходила в церковь. Водила в церковь и Романа. Вкусный и прекрасный ладан! Свечи, стены, и картины, и священник. Смотри, это дева Мария, Пресвятая Богородица. Кто эта женщина? Что значит Богородица? Бабушка, так эта тетя родила Бога?
Бабушка отвечала: “Да-а-а”, долго лежала в кровати и почти не вставала. Потом совсем не вставала. Потом ее не стало. И все. Мама сказала, что теперь бабушка на небе, с Богом. А я увижу ее? Конечно, увидишь. Это неправда. Роман чувствовал. Ему страшно. С мамой тоже так будет. И что тогда я буду? Я не хочу быть без нее. Так и будет. Так и было.
– Ром, а чего ты боишься?
– В смысле?
– Ну, ты боишься чего-нибудь?
– Сейчас, в смысле? Нет. А с чего…?
– Нет, я имею в виду вообще. Чего ты больше всего боишься?
– Потерять тебя.
Она смеется.
– Ну нет, давай что-нибудь другое! Не это только.
– А что другое? Я…
– Что-нибудь другое. Хочешь сказать, больше ничего не боишься?
– Умереть.
– Умереть? Ты боишься смерти?
– Ну да, конечно. А ты не боишься?
– Нет.
– Ой, да ладно!
– Нет, правда. Я больше боюсь жизни, чем.
– Ну смерть – это тоже часть жизни, нет? Ты так не думаешь?
– Нет, я думаю.. не знаю… Смерть – это все-таки конец, а не.. часть.
– То есть конец – это не часть? То есть и конец какого-нибудь фильма – это не его часть, так получается?
– Не знаю.. да, часть, но… Смерть?
– Ну хорошо, я понял. Знаешь, я. Чем бы она ни была, что бы там ни было, я туда не хочу.
– А чего ты хочешь?
– Ну как? Вопросы, конечно, у тебя-ха-ха. Ну, я хочу быть здесь. С тобой.
– И все?
– И все. А что, это мало?
– А у жизни есть продолжение? Ну, как ты думаешь?
– Думаю, нет.
– Это страшно.
– Да было бы еще страшнее, если бы оно было.
– В смысле? Почему?
– Ну в смысле, блин!
Теперь уже Роман улыбается.
– Ты не хочешь, чтобы жизнь продолжилась?
– Хочу, но ты представь себе… Вот ты попадаешь к Богу, как все говорят. И где Он? Сказать легко: “Попадаешь к Богу”. А это жесть какая-то.
– Почему жесть?
– Ну вот, прикинь, твоя «душа» без глаз, но видит. И видит как? Что видит? По-моему, это очень жутко. Этот другой мир. Как он выглядит?
– Не знаю. Может, человек видит себя, воспоминания…
– Человек? Человека уже нет. Не, мне представляется, что это такой какой-то необъятный масштаб, необъятный охват чего-то черного. Космос без звезд. Бесконечных масштабов. Черная дыра, кроме которой нет ни-че-го. Представила?
– Да.
– И не жутко?
– Жутковато.
– Но на этом же все не заканчивается. Это невероятно страшно. А еще страшнее, когда я представляю, что оттуда я попал сюда. В этот мир, в это тело, в кровать. Тебя вижу. Из какого-то огромного страшного Ничего. Притом, что меня в нем вообще не было. Как я мог попасть оттуда сюда, если там меня не было? Это пугает. Но идем дальше. Идея того, что я попал сюда из другого мира еще не такая страшная, как идея, что я попаду в другой. Люди, по-моему, вообще не понимают, о чем говорят, во что верят и чего на деле хотят. В самом что ни на есть прямом смысле они уверяют тебя, что тело умрет.., да? Но то непонятное, неизвестное, невидимое нечто, которое они называют душой, попадет в “другой” мир. ДРУГОЙ МИР. Что может быть страшнее? Да это же ужас просто. Притом, ты понимаешь, ничто из того, что человек способен придумать, вообразить себе, это не “другой” мир. Понимаешь? Вот тебе же будет тревожно, если ты попадешь в другую страну?
– Ну не знаю, наверно.
– А теперь представь, как тебе будет страшно, если ты попадешь в другой мир. Одна. Совсем. Так страшно, что даже слово страх потеряет смысл. Так страшно, что ты не сможешь бояться, потому что у тебя тела не будет. Так еще и к кому? К Богу. К тому, кто создал все это здесь. То есть к тому, кто создал все, что мы называем страшным. Создал боль, смерть, горе. Ни для кого не секрет, что мир жесток. Так каким же тогда должен быть его создатель? Да Он какой-то маньяк и изверг. Либо еще и мазохист, если Он сострадает нам. И с Ним надо непонятно как встретиться в одиночку в другом мире.
Роман выдерживает паузу.
– Нет, ну, конечно же, я бы согласился на это.
Вера смеется. Роман улыбается навстречу ее смеху.
– Нет, ну, че ты смеешься?
– Я знала, что ты так скажешь.
– Ну естественно. Интересно же встретиться со своим создателем. Может, Он нас и правда любит, не знаю. Но вообще лучше просто умереть и все, и исчезнуть. Потому что странная это какая-то любовь получается. И ведь мы все равно Его любим, не важно, есть Он или нет, нам же нужен отец. Всем нужен отец.
Вера застывает в немоте.
– Прости… Прости, пожалуйста, я не хотел. Не подумал.
Романова рука обнимает одинокие Верины плечи.
– Подумай вот над чем, мы же и так каждый день с Ним встречаемся. Если Он все создал, значит, Он и есть всё.