Александр Тимофеевич Филичкин
Пылающий 42-й. От Демянска до Сталинграда (издание второе, исправленное)
Зимой было значительно хуже. Часто случались метели, бураны и вьюги. Они приносили снега очень большой глубины. Иногда, сквозь сугробы не удавалось пройти на обычных санях. Лошади выбивались из сил и останавливались на половине дороге.
Из-за этого, не всегда получалось, обернуться туда и обратно, за коротенький день. Мужчине лишь оставалось, завернуть в ближайшую по пути деревеньку и ночевать у местных сельчан.
Такие отлучки не проходили бесследно. Время от времени, у председателя возникал бурный роман с какой-нибудь одинокой солдаткой. Следуя семейной традиции, Фёдор тотчас ударялся в загул и исчезал на несколько дней.
Потом, он пьяный вдымину, являлся домой, брал из тайника именную драгоценную шашку, и опять уезжал неизвестно куда. Спустя какое-то время, он уставал от долгого пьянства, с покаянным видом возвращался в семью и просил прощения у любимой жены.
Евдокия Григорьевна вставала в привычную позу – «руки в бока». Она сильно гневалась и устраивала строгий допрос. Скоро она узнавала, где проживает очередная разлучница, и начинала военные действия.
Она садилась в председательские сани или телегу, взмахивала вожжами и мчалась к новой пассии своего непутёвого мужа. Там женщина учиняла грандиозный скандал и, часто с рукоприкладством, возвращала дорогое оружие. Лишь после этого, она облегчённо вздыхала и оправлялась домой.
Скоро люди в колхозе узнали, что драгоценный подарок пьяного Фёдора, у себя не удержишь. Всё равно придётся вернуть его законной жене. Она в своём праве и против этого, никуда не попрёшь.
Тогда новые пассии начали действовать чуть по-другому. Пока Фёдор находился у них, хитроумные дамы выбирали удобный момент, когда ухажёр крепко спал. Они выковыривали из гнёзд самоцветы и оставляли себе, как символ их крепкой любви.
С течением времени, камней становилось всё меньше и меньше и постепенно, они все исчезли. Коварные женщины пошли ещё дальше и, в предчувствии скорой разлуки, стали спиливать золотые накладки.
Так что, когда Фёдор вошёл в положенный возраст, угомонился и перестал бегать налево, прекрасные ножны утратили все украшения. Хорошо, что ни одна из любовниц не смогла отделить золочёную рукоять от клинка. Правда, дорогое покрытие с неё соскоблили.
Несмотря на свои недостатки, Фёдор был человеком удивительно честным. Он никогда не брал добро из колхоза и не делал чего-то такого, что пошло бы людям во вред. Об этом говорит один единственный случай, о котором механик узнал от своей милой мамы, Евдокии Григорьевны.
Как-то раз, она пришла усталая с фермы, шагнула в просторную горницу и разглядела, что за столом сидит крепкий мужик из соседней деревни. Он о чём-то беседовал с мужем. Фёдор долго выслушивал какие-то речи, а потом рассвирепел. Он поднялся на ноги, схватил гостя за шкирку и вышвырнул его за порог.
Утром, возле ворот остановилась телега. С неё слез вчерашний молодой посетитель. Он снял с повозки мешок пшеничной муки, поставил его у порога и тут же уехал. Вернувшись вечером домой, Фёдор вошёл в тёмные сени, наткнулся на куль, стоявший у двери, и строго спросил:
– Откуда здесь это?
Евдокия Григорьевна поведала мужу о странном визите. Фёдор схватил нежданный подарок и, держа на руках, вышел во двор. Он подбежал к небольшому забору и швырнул поклажу на улицу. Тяжёлый мешок зацепился за острый кол низкой ограды и повис на плетне. Рогожа немедленно лопнула. Из прорехи показалась мука и неспешно посыпалась на голую землю.
– Феденька! – запричитала жена: – Дети голодные, а ты хлеб на ветер бросаешь! – она схватила чистую миску, подбежала к забору и хотела подставить посуду под белую струйку, что текла из дыры.
– Не сметь! – закричал взбешенный Фёдор. Он схватил жену за плечо, повернул к себе и так посмотрел ей в глаза, что женщина всё поняла. Если сейчас она не послушается, то он ударит её по лицу.
Не желая того, чтобы муж перешёл эту грань в отношениях, она отвернулась, тихо заплакала и вернулась домой. Чуть позже, начался сильный дождь и та мука, что не съели куры и овцы, смешалась с уличной грязью и бесследно исчезла.
Заодно, парень рассказал о себе. В частности случай о том, как месяц назад, политрук вдруг решил сменить ему имя.
Возвращение домой
Неделю спустя, войсковой эшелон прибыл на станцию Горький. Доля простился с сестричками и с двумя «самоварами», к которым сильно привык. Танкист пожелал всем здоровья и счастья и дивнулся к тамбуру.
Ранним утром он сошёл с санитарного поезда и отправился в госпиталь, расположенный рядом. Там всюду царила неразбериха. Привезли много раненых, всех нужно было принять, осмотреть и разместить в переполненных помещениях здания.
Ближе к полудню, в кабинет главврача пригласили танкиста. Пожилой офицер просмотрел его документы и взглянул на рану руки. После чего, предложил сдать форму в каптёрку и пройти в большую палату. Больной повторил то, что говорил раньше майору, а напоследок сказал, что хотел бы сначала, съездить к родным.
Измученный врач не стал возражать. Как и прочие войсковые больницы, сиё учреждение было забито сверх всякой меры. Коек на всех не хватало, и очередной пациент оказался всем в тягость. Ведь его нужно кормить, лечить и вкладывать в парня силы и драгоценное время.
Поэтому, Долю внимательно выслушали и с радостью дали отпуск на шесть полных недель. Мол, рана у тебя не тяжёлая. Так что, по истечении этого времени вернёшься сюда. Мы тебя снова осмотрим и, если всё будет в порядке, выдадим справку о твоём излечении. Получив все бумаги, пойдёшь в районную комендатуру, а оттуда на фронт.
Когда он вышел из госпиталя, время уже близилось к позднему вечеру. Парень хорошо помнил, что в довоенные годы, до родимой деревни можно было добраться за десять-двенадцать часов.
Сначала сто тринадцать км по железке, до станции, что зовут Арзамас, а потом пешим ходом, ещё двадцать вёрст. Сколько сейчас это потребует времени, он даже не мог и представить себе.
Железные дороги забиты составами, как бочки грибами, и как ходят теперь поезда с пассажирами вообще неизвестно. Доля решил, что лучше всего двинуться в путь прямо с утра и пошёл к Робе и Вале. Они жили недалеко от завода «Красное Сормово» и в их общежитии можно было поспать.
Ни того, ни другого, дома, к сожалению, не было. Парню пришлось ожидать, сидя на лавочке, стоявшей возле крыльца. Братья вернулись ближе к полуночи. Они крепко обняли возмужавшего Долю и скупо порадовались его возвращению в город.
Оба уже несколько лет трудились без выходных и отпусков и пахали по двенадцать, а то и четырнадцать часов каждые сутки. Так что, на большее проявление чувств у них не хватало физических сил.
Ребята подошли к крепкой тётке, одетой в чёрную форму охранника «ВОХРа». Они долго с ней говорили, что-то доказывали, и, наконец, упросили упрямую женщину пропустить Долю внутрь общежития.
Пока шли по коридору, Валя рассказал, что парень приехал очень удачно. Все их соседи служили в соседнем цеху. Там вдруг случился крупный аврал, и персонал будет работать всю ночь. Восемь коек сейчас совершенно свободны и гость может лечь там, где захочет.
Хозяева привели Долю в просторную унылую комнату. В ней находилось десять железных армейских кроватей, стол, фанерные тумбочки и несколько простых табуреток.
Братья открыли сумку из «чёртовой кожи», что принесли с собою с завода. Они достали пару кусков ржаного чёрного хлеба и несколько варёных картофелин. Затем, взяли с подоконника старую газету «Известия» и собрались её постелить вместо скатерти.
Для начала, они перелистали страницы и внимательно посмотрели, нет ли где-то портретов членов правительства? Не дай Бог, зайдёт, кто-то в комнату и случайно увидит, что на ликах вождей, стоит их закуска. Тогда братец держись. Стукнут в НКВД, приедет за тобой «воронок» и отправят в Сибирь, на лесоповал. На заводе тоже не сладко, но там, говорят, очень плохо.
Затем, Роба сходил в общую кухню, расположенную в другом конце коридора и принёс оттуда, небольшую кастрюльку с крутым кипятком. Три гранёных стакана, старый источенный нож и блюдечко с крупной каменной солью завершили сервировку стола.
Доля вынул из вещевого мешка чекушку с белой наклейкой, щёлкнул ногтем по стеклу и хвастливо сказал:
– Чистый медицинский спирт. – он водрузил ёмкость на пустую столешницу, а рядом устроил банку американской тушёнки и буханку ржаного чёрного хлеба. Всем этим его снабдили в дорогу благодарные парню сестрички.
Братья переглянулись, и Валя твёрдо сказал:
– Убери со стола эти консервы. Они тебе ещё пригодятся.
– Да и спирт с хлебом тоже. – хмуро добавил насупленный Роба: – Ты говорил, что завтра едешь к родителям. Вот и отдашь всё это маме. Пусть она поменяет на зерно и картошку. Запомни, теперь ты не в армии. Из госпиталя ты ушёл по собственной воле, ни продовольственных карточек, ни денег у тебя не имеется.
Так что, жрать тебе шесть недель будет нечего. Ты хочешь пожить спокойно в деревне, но вряд ли мама, папа и Владя смогут хоть что-то от себя оторвать для тебя. Они сами живут на голодном пайке.
Доля сильно смутился. Он вдруг вспомнил о том, что перед тем, как подался на фронт, в его бедной семье было удивительно голодно. Перед глазами всплыли строки письма, которое прислали родители. То самое, где мама ему сообщила, что если бы не цыганский барон, то ей бы Владе плохо пришлось.
Парень печально вздохнул, и сгрёб со стола все подарки, которыми хотел угостить своих братьев. Он сложил всё в мешок и невольно задумался: – «Мне-то казалось, что здесь всё наладилось». – размышлял он уныло: – «А тут стало хуже».
Всё время, пока Доля находился на фронте, его кормили достаточно плотно и сытно. Не всегда удавалось поесть горячий кулеш, но всё же, парень не был голодным до той сильной степени, что сильно сводило живот. Уж, что-что, а сухие пайки, в виде тушёнки и хлеба, выдавали почти что всегда.
В отличие от советских танкистов, пехота частенько сидела на одних сухарях, а иногда вообще, оставалась ни с чем. Причём, такой пост мог протянуться несколько дней. Попав в санитарный вагон, Доля сразу отметил, что рацион здесь на удивительно скудный.
Но то, как питаются люди в тылу, его поразило значительно больше: – «То-то они, все такие худые. – глядя на братьев, думал механик: – Вкалывают по полторы, а то и по две полные смены, а жрать, в общем-то, нечего. Что же тогда творится в деревне?»
Они съели по паре холодных варёных картофелин, посыпанных каменной солью. Закусили ржаным чёрствым хлебом, полученным братьями на рабочие карточки, и запили еду пустым кипятком.
Заметив, что парень совсем загрустил, Валя сказал парню, о том, что на их огромном заводе, наконец-то, освоили производство замечательных танков. «Т-34» сходят с конвейера, один за другим, словно это не боевые машины, а всем привычные железные вёдра.
Конечно, они пока не дотягивают до тех «тридцатьчетвёрок», что делают далеко на Урале, но нисколько не хуже, чем те, что клепают сейчас в Сталинграде. А если их сравнивать с «ГАЗовскими» «Т-60», то это чудо, а не боевая машина.
Доля вспомнил двух «самоваров», с которыми ехал до Горького и помрачнел ещё больше: – «Не дай Бог попасть в «картонную коробку с бензином»! – подумал механик, а чтоб завершить неприятную тему сказал:
– Завтра всем рано вставать, так что, давайте лучше ложиться.
Братья тотчас согласились. Они дружно убрали с небольшого стола, повалились на койки и, через минуту, все крепко уснули.
Последнее время, Доля спал очень мало и плохо. Сначала, мешал грохот орудий, не смолкавший ни ночью, ни днём. Затем, постоянно мешали крики и стоны раненых в госпитале, и стук колёс санитарного поезда. Лишь, попав в общежитие, он оказался, наконец, в тишине, и провалился в глубокий беспамятный сон. Жаль, что новое утро пришло неожиданно быстро.
В пять часов после полуночи, включились заводские сирены, и гудки разного тона поплыли над городом Горьким. Одни были рядом, другие на большом отдалении, но все, как один, будили несчастных людей и звали их всех на работу.
Громкие звуки ворвались в сознание и заставили парня поднять тяжёлые веки. Он оторвал голову от тощей подушки и глянул вокруг. Доля увидел, что Валя и Роба уже сидят на кроватях. Он поднялся на ноги и стал собираться в дорогу.
Действуя удивительно быстро, братья привели себя в полный порядок и позавтракали, так же скудно и просто, как и ужинали ещё накануне. Они вышли из общежития и влились в поток мрачных людей, текущий к заводу.
Транспорта в городе практически не было. Тысячи измученных тружеников двигались в одном направлении. Они скапливались у проходной и, предъявив пропуска, исчезали за высоким забором. Доля простился с родными у ворот предприятия. Он крепко пожал братьям руки и направился на ближайшую станцию.
Линия Горький – Арзамас было очень короткой. Она шла с юга на север и соединяла главные ветки горьковской и казанской железной дороги. Поэтому, оказалась загружена не до такой сильной степени, как те пути, что вели с востока на запад.
Несмотря на такое положение дел, Доля долго стоял в большой длинной очереди. Ближе к полудню, механик всё же прорвался к маленькому окошечку кассы. Он предъявил свои документы, чуть поскандалил с кассиршей, и, наконец, получил билет в нужный поезд. С огромным трудом он втиснулся в плацкартный вагон, переполненный беженцами, и почти всю дорогу простоял в коридоре.
Лишь после полуночи из ближайшего к Доле купе неожиданно вышло сразу пять человек. Оказавшиеся невдалеке, пассажиры переместились на пустые места. Стало немного свободнее, и парень уселся на заплёванный пол. Он с радостью вытянул гудящие от усталости ноги. Привалился спиной к перегородке вагона и тотчас уснул.
Хорошо, что ехать ему было нужно не так далеко, чуть более ста километров. Такую дистанцию, на тяжелой «Матильде», он мог проехать за пять с чем-то часов, а тут, Доле пришлось, пилить более суток.
Поезд двигался не быстрей пешехода. Он тормозил на каждом разъезде и пропускал всех подряд. В первую очередь, эшелоны с войсками, летящие с севера к югу. Затем, шли составы с заводским оборудованием, бредущие в обратную сторону.
На следующий день, уже ближе к вечеру, парень прибыл в городок Арзамас. Он вошёл в крохотный зал ожидания небольшого вокзала и увидел ту же картину, что и везде в западной части страны.
Помещение было плотно забито измученными донельзя людьми. Благодаря Гитлеру, напавшему на СССР, они бросили дома и работу, лишились всего, что имели, и теперь удирали от бомбёжек и голода неизвестно куда.
Доля вышел из города и устремился к деревне, где жил до войны. К счастью танкиста, дорога была совершенно сухая, а погода стояла достаточно тёплая. Так что, идти оказалось легко, а после долгой езды в душном вагоне даже приятно.
За всё время пути, ему не попалось ни привычной полуторки, ни даже обычной крестьянской телеги. Все люди работали в поле, и движения не было сейчас никакого.
К одиннадцати часам, парень дошёл до родимой деревни. Он прошагал по тёмной, запущенной улице и удивился тому, что она совершенно пустынна. В мирном сороковом, да и в сорок первом году, среди тёплого лета здесь собиралась вся молодежь ближайшей округи. Отовсюду слышался девичий смех, доносились весёлые песни, частушки, звучала игра на гармони или простой балалайке.
Теперь стояла та тишина, что называется мёртвой. Нигде не звучало ни единого звука, словно вокруг не осталось ни единой души. Лишь слабый свет еле сочился из окон домов. Он говорил всем о том, что в них ещё кто-то живёт.
Правда, сейчас это было не сияние керосиновых ламп, которые, так же, как и винтовки оружейника «Мосина», почему-то зовут трёхлинейками. Судя по частому мерцанию пламени, всюду горели лучины.
Танкист дошёл до двора, в котором он не был почти целый год. Парень поднялся на покосившееся немного крыльцо, толкнул дощатую створку, ведущую в сени, и переступил через высокий порог.
Доля услышал, как кто-то тихонечко возиться в глубине старого дома. Механик вошёл в тесную кухню и огляделся вокруг. В слабом свете, исходящим от горящей тоненькой щепочки, он рассмотрел любимую маму, стоящую возле стола.
– А я видела сон, что ты завтра приедешь. – спокойно сказала Евдокия Григорьевна. Она повернулась лицом к входной двери и взглянула на Долю. Он был одет в старую армейскую форму, которую получил в санитарном вагоне взамен сильно изорванного комбинезона танкиста. Лицо очень худое. Левая рука согнута в локте и висит на перевязи у живота. Голова под пилоткой, вся забинтована.
Женщина закрыла глаза и начала медленно валиться на пол. Доля бросился к ней и подхватил за тонкую талию. Он подтащил её к стоявшей у стены табуретке и устроил на деревянном сидении.
В дверях появился хмурый отец. Фёдор сурово взглянул на солдата, стоящего рядом с сидящей женой. Он открыл было рот, чтобы спросить: – Ты кто такой? – и только тогда, узнал непутёвого сына.
– Вернулся! – пробормотал постаревший мужчина. Он шагнул вперёд и хотел обхватить сына за шею, как раньше делал всегда. В самый последний момент, хозяин увидел левую руку танкиста, висящую у живота. Он остановился, подошёл ещё ближе и, стараясь не задеть серьёзную рану, осторожно прижал Долю к себе.
Евдокия Григорьевна пришла в себя после обморока, вызванного неожиданной встречей. Она поднялась с табуретки и, утирая обильные слезы, пробормотала: – Что я сижу? Ты же с долгой дороги, тебя нужно скорей покормить. Садись, сейчас придёт Владя из хлева, и начнём вечерять. – она принялась собирать на обеденный стол и попутно рассказывать сыну о том, что происходит в селе.
Минуту спустя, в кухню вошёл младший брат с подойником в крепких руках. Владя увидел позднего гостя и застыл в изумлении. Едва удержав ведро с молоком, он бросился его обнимать.
Наконец, все слегка успокоились, сели к столу и принялись за еду. Парень взглянул на пустую похлёбку, сваренную из крапивы, сурепки и щавеля, бросил взгляд на оладьи из молодой лебеды и горько подумал: – «До осени ещё далеко, семена не созрели, так что, каши из лебедяни мне не видать».
Пока все дружно ели, Доля рассказывал им о том, что видел на фронте. Он старался не тревожить родных и вспоминал лишь безобидные или смешные эпизоды своей срочной службы.
Он сообщил, что танк у него очень крепкий. Никакой фашистский снаряд не может пробить лобовую броню, а ранение он получил совершенно случайно, и оно совсем пустяковое. Через пару недель всё заживёт, и он снова уйдёт на войну.
Запив еду парным молоком, семья разошлась по комнатам дома, и улеглась отдыхать. Лежащий на соседней кровати, младшенький Владя попытался, о чём-то спрашивать Долю, но он ответил, что всё постепенно расскажет, и попросил, дать ему немного поспать. Брат сразу насупился, но сердился не долго. Минуту спустя он уже тихо сопел.
– «Даже на улицу не хочет идти». – сказал себе парень: – «Видать, наломался на работе так сильно, что и гулять-то не тянет». – Доля поудобнее устроился на деревянной кровати, о которой он часто мечтал, лежа в землянке, закрыл глаза и мгновенно уснул.
Так же, как и всем памятный дед Доли Первова, его отец – Фёдор Васильевич был весьма непростым человеком. Он родился в 1887 году, через три года после того, как Василий вернулся из путешествия на золотые прииски Сибири. По словам односельчан, дед славно поработал в тайге. Он привёз кучу денег и, по прибытии в родные места, закатил грандиозный кутёж.
Вы хорошо понимаете, что на такой необычный поступок смог бы решиться не каждый мужчина. Это мог сделать лишь тот человек, кто имел авантюрный характер. Кроме того, он прихватил с собой табор цыган с гитарами, с бубнами и бурым медведем. Нужно ли говорить, что подобный загул вошёл в устную летопись края и остался там на века.
К восемнадцати годам от рождения, отец Доли влюбился в красивую девушку из очень большой, но бедной семьи. Фёдор пришёл к грозному батюшке, немного помялся и, набравшись отчаянной смелости, попросил, заслать к зазнобе сватов.
Василий же думал, что не стоит родниться со столь худыми соседями. Он выложил сыну всё то, что думает о нищебродах, и отказал ему наотрез. Фёдор был горячим в отца, и пришёл в сильную ярость. Он в пух и прах разругался с отцом и пригрозил, обвенчаться без благословенья родителя.
Услышав такие слова, отец твёрдо сказал:
– Если меня не послушаешься и не сделаешь так, как велю, то вычеркну тебя из своего завещания и ты не получишь участок земли.
В те далёкие годы, оставшийся без надела крестьянин лишался всех средств пропитания. После чего, у него оставалось лишь три варианта – идти в батраки к богатым соседям, отправляться на заработки в какой-нибудь город, или ехать в Сибирь, на поиски золота.
Сын пререкался с отцом несколько дней, а тем временем, злодейка-судьба распорядилась по-своему. Родители избранницы Фёдора сговорились с другими людьми и выдали дочь за вдового пожилого крестьянина.
Он оказался очень немолод, имел пять малых детей, и владел очень богатой усадьбой. Девушку он не любил, но ребят нужно было кормить, одевать, обихаживать, да и лишние руки в хозяйстве, ой как нужны. О том, хочет ли девушка, жить с таким стариком, её почему-то забыли спросить.
Узнав, что зазнобу отдали другому мужчине, Фёдор совершенно расстроился. Он собрал в узелок свои вещи и отправился неизвестно куда. Молодой человек вышел из села под названьем Княгинино, отмахал пешком более ста километров, а через два долгих дня добрался до Нижнего Новгорода. Он пересёк городскую заставу, и начал искать хоть какую работу.
Какой-либо профессией он не владел, а в косарях или пахарях, там нужды не имелось. Фёдор стучался в конторы многих заводов и фабрик и везде получил лишь отказ. Под конец долгого дня, парень пришёл на ближайшую волжскую пристань.
Уже много веков, там трудились те люди, что остались без средств к существованию. Большую часть из них, составляли неграмотные татары, приехавшие сюда из-за Волги.
Фёдор побродил по песчаному берегу и скоро узнал, что работа есть только у крючников. В то далёкое время, так называли простых крепких грузчиков. Они носили мешки или ящики с баржи на берег, или обратно.
Необходимым условием найма была огромная сила и недюжинная выносливость. Ведь, работали с темна до темна, а из всех механизмов у них имелись лишь два удивительных штуки.
Во-первых, верёвочная портупея, крепившая на поясницу подставку из древа. Её звали седёлкой и опирали сверху тяжёлую ношу. Во-вторых, короткий металлический крюк на ременной петле. Им подцепляли увесистый груз и клали на собственный горб.
Носильщики трудились с восхода и до заката, и за световой долгий день, каждый из них перетаскивал от двух до четырех сотен кулей. Причём, огромные упаковки товара весили от семидесяти до ста килограммов. Купцы всегда торопились с отправкой собственной баржи. Поэтому крючники передвигались мелкой побежкой.
Нужно сказать, что в хорошей артели, да в сухую погоду, удавалось сшибить достаточно много – до пяти полновесных рублей за полную смену. Но едва проливались дожди, как разгрузка-погрузка тотчас прекращалась, и начинался простой. Какое-то время, все мучились от безделья «всухую». Затем, принимались понемножечку пить, и все деньги у них уходили в ближайший кабак.
Так и работал Фёдор Васильевич в городе Нижнем более восемнадцати месяцев. Летом он крутился на пристани, зимой чистил снег во дворах горожан и колол дрова всем желающим.
Затем, в Княгининской волости объявили военный призыв. Молодой человек был младшим сыном в семье. Поэтому, на него пала почётная участь – идти служить в русскую армию.
Фёдору ещё повезло. Он жил в зажиточной крестьянской семье. Ещё в раннем детстве, отец отдал сына в церковно-приходскую школу, где он окончил четыре класса, положенные по тогдашним законам.
Власти учли полученное Фёдором образование, и парня должны были «забрить» всего на три года, а не на шесть, как это делали с совершенно неграмотными молодыми людьми.
Узнав о призыве, дед Василий приехал в столицу губернии и непререкаемым тоном сказал непутёвому сыну: – Немедленно возвращайся назад!
К этому времени, Фёдор уже успокоился по поводу не случившейся свадьбы и совершенно наелся вольных хлебов. Он молча собрал небольшую котомку, прыгнул в телегу и поехал в село. По дороге, отец объявил ему свою волю. С его слов выходило, что перед уходом в русскую армию, сын должен жениться.
На вопрос: – Зачем это нужно?
Последовал жёсткий ответ: – Тебя не было дома более полутора лет. Всё это время, у нас не хватало одной пары рук. Теперь тебя забирают ещё на три года. То есть, наше хозяйство будет и дальше постепенно хиреть.
Поэтому, я велю тебе обвенчаться. Пока ты будешь тянуть армейскую лямку, вместо тебя станет пахать твоя молодая жена. Вернёшься со срочной, а там всё наладится. Стерпится, слюбится! – в заключение, дед повторил ту же угрозу, что и раньше: – Ослушаешься, лишу земляного надела!
Поработав на пристани крючником, Фёдор отлично усвоил, почём же он фунт российского лиха. Так что, остаться без крупного, по тем понятьям, наследства ему совсем не хотелось.
Парень скрепил своё сердце и согласился жениться на той самой девушке, которую выбрал бережливый отец. Как он и думал, скорая свадьба не принесла ему счастья, а только добавила новых забот.
В памяти парня постоянно всплывала дорогая ему Евдокия, которую выдали за пожилого крестьянина. Молодая супруга, ему опостылела, и чтобы бедняга не делала, всё было не так и не эдак.
Промучившись с нелюбимой женой две недели, он со спокойной душой, оставил её. Фёдор собрал вещмешок и ушёл с новобранцами в русскую армию. Несчастная новобрачная осталась работать вместо него.
Вернувшись домой с гражданской войны, будущий отец Доли Первова пообщался с соседями и с удивленьем узнал, что многое в старинном селе изменилось. Причём, очень сильно.
После революции в Питере, его молодая супруга, с которой он обвенчался по принуждению отца, вдруг обрела собственный голос. Она заявила, что не хочет и впредь оставаться бесправной батрачкой. Поэтому, девушка собрала свои вещи, бросила дом постылого мужа и вернулась к родителям.
Фёдор её совсем не любил и сразу решил, что не стоит налаживать с ней отношения. Он поселился в доме отца и занялся ранее крепким хозяйством. За годы войны, оно пришло в полный упадок.
Скоро Фёдор узнал, что молодая зазноба, выданная за пожилого крестьянина, давным-давно овдовела. Она в одиночку вырастила детей старика и теперь жила вместе с ними.
Демобилизованный красноармеец пошёл в ту деревню. Он встретился и поговорил с Евдокией. Она немного подумала, собрала небольшой узелок и переехала к бывшему своему жениху. Не совсем молодые, влюблённые люди тотчас расписались в сельском совете и, с опозданием в дюжину лет, начали новую семейную жизнь.
Спустя несколько месяцев, Фёдор приехал в Нижний Новгород по каким-то делам. Он вышел на центральную улицу и совершенно случайно встретил бывшего однополчанина. Не очень давно, они воевали против белогвардейцев на юге страны.
Бывший хорунжий весьма отличился в сражениях за народное дело. Он благополучно вернулся домой и стал третьим секретарём губернского горкома ВКП(б). Взлетев на такие высоты, он не забыл старого боевого товарища, немедля устроил мужчину к себе, и назначил заведовать отделом снабжения.
Самые трудные годы Фёдор работал на значительной должности, но не взял из закромов государства даже пригоршню зерна. Как и другие партийцы, он получал приличный паёк. Благодаря этому, его небольшая семья не голодала так сильно, как прочие жители юной республики.
Неугомонное время летело вперёд, обстановка в стране постепенно менялась. Появились профессиональные молодые чиновники. Они принялись вытеснять пожилых командиров, пришедших с гражданской войны. Это были те кадры, что не нюхали пороха, зато они кончили разнообразные курсы и партийные школы.
С тех пор, карьера поседевшего Фёдора удивительно быстро пошла под уклон. При каждой «чистке» его снимали с занимаемой должности и перемещали на менее значимое служебное место.
В конце тридцатых годов, он окончательно выпал из «партийной обоймы» и пребывал на посту председателя рядового колхоза. Сельхозпредприятие называлось «Красные Лебеди». Оно находилось недалеко от городка под названьем Ардатов, что расположен на границе нижегородской губернии.
К сорока годам от рождения, у Фёдора Васильевича и Евдокии Григорьевны жизнь, наконец-то, наладилась и потекла своим чередом. За прошедшее время, у них родилось и подросло пять сыновей. По странной моде, бытовавшей тогда в Советском Союзе, они назвали младшего сына Владленом, в честь вождя мирового пролетариата – Владимира Ильича Ленина. То бишь, Ульянова.
Следующие четыре декады пролетели для Доли совсем незаметно. Все родные танкиста поднимались ни свет, ни заря, уходили в колхоз и работали там до темна. Мама и брат пахали на животноводческой ферме. Отец, ещё не отошедший от ран, помогал на конюшне.
Как прибывший на побывку солдат, Доля мог не трудиться и целыми днями лежать пузом кверху. Однако, он всеми силами старался помочь своей бедной семье. Он взял на себя все домашние хлопоты и постоянно был занят делами.
Первым делом, парень нарезал ивовой тонкой лозы и сплёл парочку морд, к тем двум, что уже имелись у них. Доля отнёс их к реке и бросил в зеленоватую воду. Уловы тотчас возросли, и на столе каждый ужин имелась свежая рыба. Парень варил уху с различными травами или обжаривал тушки на ложке сметаны, что удавалось собрать с не выпитого роднёй молока.
Всё прочее время, парень крутился, словно юла. Доля полол и поливал маленький садик и небольшой огород. Он вычистил стойло коровы и хлев, где стоял десяток овец. Танкист собирал молодую крапиву, щавель, сурепку и лебеду для еды.
Он вешал на шею ремень и, закрепив в прочной петле свободный конец черенка, понемногу махал старой «литовкой». Доля заготавливал сено для домашней скотины. Её хоть и мало, а всё равно нужно кормить долгой зимой.
Через два дня на третий, парень ходил в ближайший лесок, и всякий раз приносил по корзине грибов. В основном это были сыроежки, подберезовики или маслята, но уже попадались боровики и даже подгруздки. Казалось бы, невеликая помощь от увечного воина, а жить всем домашним стало значительно легче.
Каждый вечер, мама снимала повязки с головы и предплечья любимого сына. Она накладывала самодельные мази, принесённые от знакомой знахарки, стирала грязные полосы марли и гладила их утюгом на углях. После чего, бинтовала ранения так, что получалось не хуже, чем у любой санитарки. Благодаря такому уходу, раны у парня почти не болели и заживали достаточно быстро.
