Яна Вальд
Амулет Островов
Дельфина видела, как его лицо стало белым, потом серым. Он сунул ребенка в руки сестре и пошел прочь. Дельфина без слов поняла: пусть бы на кого угодно выжившая, но обезумевшая женщина обрушила проклятья, но не на Теора. Как там Аквин говорил? Быть всесильным богом с мечом – вот что рождается в душе ее близнеца каждый рейд, так легко дается ему и отчаянно хочется. Вот что со дня Посвящения его пугает и сводит с ума.
Девочка замолчала, едва ей позволили открыть глаза – быть может, темнота напомнила ей о долгих часах в сарае. На ее шее Дельфина увидела амулет, который часто носили жители Побережья, – крест. Сколько таких амулетов из чистого золота не уберегли монастырь, а малышку сохранил простой, деревянный. Дельфина протянула девочку вперед, старательно выговорила по-регински:
– Если это твое дитя, возьми.
Женщина была слишком стара, чтобы быть ей матерью. Быть может, бабка? Или ее за один день состарил пережитый ужас? Она отшатнулась вначале, потом вроде поверила, что морская сучка не причинит ей зла, сделала шаг. А в следующий миг распласталась на земле от удара по затылку.
– Глупая! – рявкнула на Дельфину Хона, опуская камень. – Для девчонки счастье – стать дочерью Островов. Нам нужны люди. Да и не выжила бы она на развалинах с полоумной старухой.
Так судьба маленькой лусинки была определена.
Девочку назвали в честь деревушки Нелой. Она выросла у Дельфины на глазах, и Дельфина, не колеблясь, причисляла ее к своим детям. Нела, Ничья Дочь, – так называли ее Совет и Старухи. В день, когда, девочка надела Белые Ленты, ее названой матушке приснилось, будто Ленты тонут в воде. Лишь в одном случае островитяне бросали Ленты в Море – если приходилось хоронить Невесту до Священного Брака. Жрица гадала по волнам и по птичьему полету: означает ли сон, что девочка умрет юной? Так и не получила ясного ответа. Однажды Дельфина поклялась себе – верить в чудеса и никогда не отказываться от надежды. Она прогнала дурные мысли прочь, а Неле ничего не сказала.
Теперь сон уже сбылся.
Не так часто Дельфина оказывалась от Моря достаточно далеко, чтобы его не видеть, и всякий раз ощущала себя заблудившейся. Прав Теор, когда называет ее русалкой. Монладнцы ушли вглубь побережья более чем на десять перелетов стрелы – немного, но ощутимо для молодой женщины, вынужденной пробежать это расстояние в полном вооружении, да еще за каждым валуном подозревая засаду. Она услышала, как Теор, ни к кому не обращаясь, вдруг спросил:
– Почему мы до сих пор не покорили эту страну? Сами бы разделили ее на феоды и жили бы в роскоши!
На него покосились оба Выбранных Главаря, предчувствуя недоброе, отвечать не стали. Ребенку же ясно, что Островам сил и людей не хватит для настоящей войны с Регинией.
– Почему с толстозадыми меркатцами мы торгуем на их условиях, а не берем, что пожелаем? Почему мы еще не перерезали всех их к Маре и омутам?
Милитар покачал головой, всем видом давая понять – большую чепуху редко услышишь. Никому не хотелось спорить на бегу, сбивая дыхание, но – к ужасу Дельфины – Теору ответил Наэв, бросил через плечо:
– Чего тебе не хватает?
И словно оборвалась натянутая нить, Теор бешено заорал:
– А чего мне хватает?! Что у всех нас есть, кроме права вечно исполнять приказы?!
Ссора перед боем – худшее, что только можно придумать. Наэв понимал, что нарывается, и, как обычно, сумел замолчать первым. Теора осадил не он, а Милитар:
– Совет предупредил тебя, парень. Их терпение на исходе, а мое давно иссякло. Клянусь Морем, осенью они о тебе еще услышат.
– Прогнать меня попросишь, Выбранный Главарь?
– Ради бороды Алтимара! Попрошу их впредь оставлять тебя дома! С беременными женами сети вязать! Нечего тебе делать в рейдах!
Теор рассмеялся – Дельфина ненавидела такой его смех.
Они настигли монладнцев…
Редкий регинец не был для Теора легкой победой. В том отряде нашлось двое или трое, что могли сравниться с ним, но и они не устояли перед его одержимым желанием смести все вокруг. А потом был юноша. Для Ириса это был первый набег после Посвящения, уж он постарался оказаться в самой гуще. К кумиру и герою поближе. Ирис и рассказал Дельфине подробности. Тот молодой воин даже не пытался сопротивляться, рухнул на колени и простер руки к победителю:
– Умоляю…
Не останавливаясь, не раздумывая, Теор пронзил его копьем. Раз, другой, третий. Словно остановиться не мог, желал убивать снова и снова. Милитаром ли был в его воображение этот человек или мальчиком с Посвящения, его затаенным страхом? Теперь он был убит. А Теор, весь в алых бусинках чужой крови, вдруг замер, словно что-то его разбудило. Бросил копье и не сознавал уже, что стоит без движения посреди врагов. Сломленные монландцы думали только о спасении собственных жизней – лишь поэтому его не убили в тот же миг. Пять-шесть тэру, Наэв и Милитар в том числе, сгрудились вокруг него, закрыли и вытолкали за пределы схватки. Когда монладнцы побежали, бросив добычу, Теор так и продолжал стоять, застыв. Не обращал внимания на победу, вопросы тэру и яростные окрики Милитара.
– Ну, хватит с меня! – объявил Выбранный Главарь. – Отныне место твое на корабле – понял меня, парень? Это была последняя твоя битва!
Ответа так и не дождались.
Вода
Западней сгоревшей Нелии островитяне укрылись в заливе и бросили жребий: кораблям Аквина выпало идти в Сургурию, “близнецам” – в Землю Герцога.
– В самое пекло, – ухмыльнулся Теор недобро радостно.
Он молчал с самого боя и не смыл с одежды кровь, Дельфине показалось – так и будет теперь ходить в запекшихся пятнах. Будто кровь, предназначенную Маре, решил оставить себе как трофей или наказание. Она смотрела и чувствовала, как мурашки ползут по коже. “Боги, что же с ним?” Только Ирис по-прежнему держался рядом с Теором, но и на него тот странно смотрел – словно видя впервые. Уже темнело, женщины разбрелись собирать моллюсков, водоросли и коренья в лесу, чтоб отправить все это в котел. Тэру устраивались спать кто на корабле, кто возле разведенного костра. Теор бродил по берегу от Моря к мокрым валунам, к близко подступавшим деревьям, чуть не врезаясь в них, и никого вокруг не замечал. Потом нашел Наэва, следуя за какими-то своими мыслями, громко спросил:
– Ненавидишь меня? Насколько сильно?
Наэв в полу-сне и отвечать не стал, всем видом показывая: отвали.
– На что бы ты решился, чтоб избавиться от меня? Ведь ты об этом думаешь. Все время. Смог бы явиться к Герцогу, указать, где корабли? Перебили бы всех и меня тоже. И больше никто бы тебе не мешал, – Теор говорил отрывисто, то умолкая, то смеясь, и, наконец, начал хохотать, словно против воли, давясь смехом. – Что скажешь, братец, у тебя скоро будет шанс. Твое предложение – Ланд…
Тот вскочил, едва сдерживаясь:
– Да ты пьян, что ли!
– Любой регинец на твоем месте уже выхватил бы меч, – хохотал Теор. – Боишься?
И было видно: ему очень хочется, чтобы дошло до мечей.
Из сумерек показался Милитар, прикрикнул на него – Теор не услышал. Он все смеялся, бешено озираясь по сторонам, и глаза его горели. Вправду казался пьян или безумен. Милитар зачерпнул еще холодную воду из котла и плеснул ему в лицо, рявкнув: “Хватит!”. Теор рухнул на колени и затих. Он успел перессориться со всеми, и теперь не нашлось того, кто захотел бы поднять его с земли. Кроме Дельфины. Но и ее брат резко оттолкнул, чуть не свалив с ног. После этого даже Ирис стал держаться подальше.
Дельфина не знала, что думать, знала только – все хуже некуда. Кинулась к отцу, уже дремавшему на песке:
– Ради Господина Морского, Аквин! Им с Наэвом нельзя идти на одном корабле!
Главарь выслушал ее и развел руками:
– Что бы там не нашло на этого парня, он и без Наэва придумает, кого задирать, уж поверь мне, – Аквин колебался. Ему не верилось, что вросшие на его глазах мальчики зайдут дальше словесных перепалок. А Дельфине отчаянно не хватало Терия – тот бы понял. Но отца-наставника выбрали Отцом-Старейшиной Островов, для походов он стал слишком стар.
Подошел Милитар, в пол-голоса – чтоб не сильно хвалить вслух – сказал, что Наэва на другой корабль не отпустит:
– Прости, старый друг, но самого надежного из моих людей не отдам. Пусть лучше этот сумасшедший поменяется с кем-то из твоих.
Подошла Хона и напомнила, что жребий есть воля богов:
– Знамения обещали нам удачу. Но Алтимар отвернется от нас, если мы отвернемся от жребия.
Подошел сам Наэв, внезапно согласился и возразил одновременно:
– Не надо нас разнимать, как подравшихся детей. Но сестренка права – не должно быть между тэру вражды. Тебя, Выбранный Главарь Милитар, Теор не послушает, хоть и должен. И тебя, Аквин, хоть и вырос в твоем доме, он сейчас не услышит. А я его лучше всех знаю и слова найду. Успокоится через пару дней – тогда и помиримся.
Спрашивать Теора никто не стал. А Дельфина сделала то, что делала всю свою жизнь, – пошла к воде, погрузилась в Море.
Глубже. Словно в сон.
“Ты наказываешь его, Алтимар? Я знаю только твою ласку, я не видела твой гнев”.
Вода обволакивала, нежила слух.
“Ты видела шторма”.
“Это не кара, а часть твоя. Море не живет без ветра, ветра сплетаются в бури. Могут ли люди жить без бурь, что бушуют в них самих? Ты наказываешь его за то, что взглянул на малый обряд Аны?”
“Ты не веришь в это. Я таков, как ты веришь”.
“Что мне делать?”
“А что ты можешь сделать?”
Теор сидел на песке на коленях, играл Акульим Зубом, всаживая его между пальцами. Он никогда не признавался, что мельтешение кинжала помогает ему обуздать мысли, но Дельфина и так об этом знала. За возней с кинжалом Теора видели все чаще. Сегодня лезвие летало с такой скоростью, что перед глазами Дельфины начали прыгать молнии. Она шла к кораблю – одежда натянута на мокрое тело, пропитана солью, с распущенных волос потоками течет вода.
– Русалка, – сказал Теор. – Я удивляюсь каждый раз, что из своего Моря ты все-таки возвращаешься назад.
Он часто смеялся, говоря, что после купания взгляд у нее, как после свидания. И еще больше смеялся, когда она отвечала, что так и есть. Молодая Жрица плюхнулась на песок рядом с ним. Знала: ему нравится, когда подначивают его умения – можно похвастать в ответ – поэтому сказала:
– Ты уверен, что однажды не отрежешь себе палец?
– Только, если сам захочу.
– Тогда попробуй с моей рукой, – Дельфина вызывающе положила ладонь рядом с его.
Кинжал замер, а Теор замотал головой, признавая: все-таки подловила.
– Так значит ты умеешь в себе сомневаться, – обхватила его лицо руками, глаза в глаза. – Теперь услышь меня, братец. Так продолжаться не может. Это последний твой рейд. Регинский берег тебя убьет или с ума сведет.
Он попытался еще обратить в шутку:
– Тебя пока не выбрали в Совет.
Но ясно было – какие уж шутки…
– Ты понимаешь, что говоришь?
Дельфина опустила голову:
– Нет. Не осознала еще. У меня нет ответов, особенно, простых. Помнишь Флорува с Острова Кораблей? Ему десять лет назад в битве ногу отрубили. Живет же как-то без рейдов.
Живет бесполезной жизнью дэрэ – но одноногого человека никто не упрекнет. А лучшего из лучших, которого оставят на Островах – в наказание? Что бы защитить от самого себя? Что б не мешал другим? Он прошелся по берегу, глядя на прибой, на небо. Нат уже приоткрыла оконце, тонкую светлую щелочку на темном фоне, и Дельфине показалось: подслушивает, словно девочка, стесняясь своего любопытства.
– Сегодня, – сказал Теор, – я, кажется, толкнул тебя? Прости…, – и без всякого перехода спросил: – Знаешь, что для людей Побережья ты шлюха?
Дельфина так и не поняла, было ли это сказано резко или с насмешкой.
– Ты, – продолжал Теор, – и Тина, и любая женщина для Обрядов. Мать та-акое рассказывает про ваши забавы…
– Я Жрица.
– Да-да, священная подстилка священно пьяных мужчин. В Регинии это по-другому называется.
– У Жрицы, – убежденно сказала Дельфина, – мужчина только один – бог.
Вот теперь он расхохотался. К ней после Священного Брака прикасался лишь один мужчина – Нан, но об этом нельзя было говорить вслух. На Побережье о многом судят не так, как она привыкла, – но чтобы равнять таинство с закрытыми домами Мерката! Побережьем правит мертвый Бог, распластанный на кресте, который они почитают амулетом, – ясно, что такому Богу не нужны молодые жены. Не ясно, как же родит их земля, скот и женщины.
– Старухи рассказывают много сказок, сестренка.
– Но я говорю правду! Ты не веришь, что я слышу Море, но это так. В каждой волне звенит его страх за тебя. За малейшую искру, которая станет пожаром. Море не враг тебе. И Отцы-Старейшины зла не желают.
– Осенью на Островах увидимся, – ответил он, наконец. – Тогда и поговорим…
В четырех переходах от Рогатой Бухты, на земле Лусинии, Герцог наголову разбил монландцев. Навязал Лусинии и Монланду выгодный для себя мир и возвращался с победой. Островитянам не откуда было знать, что целая армия идет домой близко от их любимого убежища.
Тем летом Море кричало, предупреждая. Был штиль, какого не помнили и старики, Море было гладко и напряжено, как тетива лука. Оно ждало, и Дельфина ждала с ним – беды, но не знала, какой. Она понимала язык Моря, но невозможно его перевести на человеческий, выразить словами. Снова и снова она вспоминала, как сказал Теор Наэву: “явиться к Герцогу, указать, где корабли”. Отмахивалась. Наэв никогда бы… Море кричало безмолвно, звало и подсказывало ответ.
Той весной Наэв и Ана поссорились накануне рейда. В Гавани Ана выглядела больной и растерянной от обиды, не обняла мужа, не дала обнять себя. Где-то сзади хихикала Тина, Теор упорно смотрел в другую сторону. У Дельфины на языке вертелось “ты же себе никогда не простишь, если…”. Но так и не решилась сказать сестренке “если с ним что-то случится”. Слышала, как Наэв, прижимаясь к ней, бормочет:
– Прости. Знаю, что дурак…
Ана оттолкнула его.
– Я верю тебе, – сказал Наэв.
Она горько расхохоталась.
У Наэва прощание весь рейд стоит перед глазами – Дельфина думала об этом на пути в Сургурию. У сестренки не было от нее секретов, и поливать корни Дэи молоком они ходили вместе. Дельфина знала, что Ана сейчас в том ужасном состоянии, когда холодно и жарко одновременно; хочется и не хочется есть; уже невмоготу, но еще не выворачивает. Знала, что ее болезнь, – не что иное, как первые месяцы беременности. От остальных, даже от мужа, Ана скрывала до последнего, боясь спугнуть долгожданное счастье.
Дельфина склонялась к воде, просила Господина Морей:
– Защити их.
И понимала – как он защит их от того, что они творят сами?
Поляна
Земля Герцога. Рогатая Бухта, дом злого бога, которого боится Побережье. Лес величаво шагает по скалам, спускается к самому Морю. Их учили когда-то на Острове Леса: густые деревья – лучшее убежище для лучника.
После деревушки Теор жил, как во сне. На корабле он нарывался на ссору, либо лежал неподвижно, пропуская свой черед грести, на стоянках бессмысленно шатался по берегу или уходил в лес. Тэру, законы и приказы больше не существовали для него, Милитару пришлось с этим мириться. Милитар махнул рукой и оставил Совету решать, что это – безумие или причуда. В тот день Главарь велел Теору убраться вон с глаз и набить в лесу птиц. Отослал подальше от Рогатой Бухты, чтобы до вечера вздохнуть с облегчением. Много лет спустя Дельфина решит: жизнью правят случайности. Неприязнь и недальновидность Милитара. Ссора с Аной. Бесполезно искать причину. Двадцатилетняя Дельфина того лета еще называла цепь случайностей судьбой, которую прядет богиня Нера.
Ускользнув из Бухты потихоньку, прокрадываясь через лес, Наэв так и не понял, сумел ли единственный раз в жизни перехитрить Теора, или тот и землетрясения сейчас бы не заметил. Наэв хотел только поговорить – по крайней мере, сам себе это повторял.
Сына Тины он нашел сидящим на поляне – про охоту тот совершенно забыл, положил лук на землю. На шорох в кустах и головы не поднял. Сын Авы почувствовал, как тяжелеет его собственный лук за спиной: “С Марой заигрывает! Так и напрашивается на стрелу.” Богиня Смерть всегда была благосклонна к Теору, словно сама влюбилась в лучшего из лучших.
Ана призналась накануне отплытия, что Дэя, наконец, услышала молитвы. Два года Тина хвалилась, что бесплодную красавицу вот-вот отдадут ее сыну. “А она и рада будет”, – говорила Тина. Бессчетное число раз Ана и Теор были наедине. И Наэв задал ей вопрос, за который теперь хотелось себя придушить. Она растирала в ступке листья мяты – теперь она все время носила их с собой – и замерла с деревянным пестиком в руке. Повторила, давясь словами:
– Твое ли дитя? Твое ли? – и закричала, наступая на него: – А мне откуда знать? В деревне много мужчин, не только Теор. Вот, как ты обо мне думаешь!
– Четыре года детей не было, что теперь изменилось? – произнес он безжалостней, чем хотел. Ведь и он вырос, и не был мальчиком, ловившим каждую ее улыбку, как милостыню. – Что я должен думать про… вертихвостку? – удержал ее руку: – Не смей! Мать меня по лицу не била и ты, женщина, не ударишь.
Его чуть не сжег взгляд жены. Так смотрела она – нет, не на регинцев. Их лучница убивала легко и хладнокровно. Когда – очень редко – Ана промахивалась на стрельбище, глаза ее становились узже и светлее, из бархатно-карих – в цвет молнии. Словно непокорная мишень стала ее личным врагом. Она ударила свободной рукой, в которой сжимала деревянную ступку, по запястью мужа. Не как разгневанная женщина – как тэру. Наэв ее отпустил, и машинально она приняла боевую стойку, готовая защищаться. Лицо так и горело, бросало вызов: давай, поколоти меня, если сможешь! Разумеется, Наэв ее тронул.
Потом Ана долго стояла одна на берегу, подставив лицо бризу. Смотрела в даль. Теребила в руках изумрудные листья, слизывая капли сока. А Наэв смотрел на нее и не звал обратно. Злился на себя за сомнения – она настолько искренне казалась оскорбленной. Верил ей – своей Ане, которая никогда не врала и ничего не боялась. И совсем не верил в себя. Он, тень Теора, как может быть любим самой красивой женщиной Островов? Было еще свежо по-весеннему, ветерок без толку обдувал взмокшее лицо Аны, платок шевелился, волосы выбивались и липли ко лбу. Она выглядела совсем измученной. Наконец, она запихнула в рот всю пригоршню листьев и, давясь, проглотила. Опустилась на колени и вывернула все назад. Наверное, ей это помогло. Ана зашла в дом, не взглянув на мужа. И больше не позволила к себе прикоснуться даже в момент прощания.
И вот в ландском лесу Наэв спрашивал себя, не найдет ли свой дом пустым. Увидит ли жену на берегу, когда “Ураган” подойдет к Острову Кораблей? И кого из двоих она обнимет? Всего десять шагов было до Теора – не промахнется даже ребенок. Милитар и Совет подумали бы на регинцев.
Самому холодно от таких мыслей. Он только поговорить хочет, убедить словами. А лук взял из осторожности – это же Ланд. Да кого он обманывает! Оружие обладает собственной душой и волей – может, это стрелы в колчане нашептывают, шипят, как змеи: “Такой шшшанссс… неужжжели, как всегда, струсссишшшь…?” Наэв снял лук с плеча, даже не заботясь сделать это тихо. Брат, враг, соперник думал о чем-то своем и был перед ним был беззащитен. На этой земле состоялось Посвящение Теора – здесь ему есть, что вспоминать. “Но я же не сумасшедший…”. Лук и стрелы-подстрекатели Наэв отбросил в сторону, вышел на поляну и произнес:
– Обещай, что уйдешь в Меркате.
Теор услышал не совет, а приказ и ответил в тон:
– А иначе – что? Убьешь? А сможешь?
Непроизвольно сжимаются кулаки – такое знакомое Наэву чувство. Удушающая, годами сдерживаемая ярость, красный туман перед глазами. И Ана – чужая, как в день отплытия. Последним усилием он произнес спокойно:
– Тебе не место среди нас больше – сам видишь. Ты что собираешься делать вместо рейдов? Себя жалеть и тереться вокруг моей жены?
– Боишься меня?
– Просто обещай уйти, – повторил Наэв, – скажи это, и вернемся в Бухту. Не вынуждай поступать иначе. К Ане подойти я тебе больше не дам.
Угрожать упрямцу – самое бесполезное занятие на свете, все равно, что тушить огонь сухим хворостом. Теору не дано понять, что бывший друг его умоляет. Он зло рассмеялся:
– Запрешь ее, как регинку? Я не исчезну, хочешь ты того или нет. Твою жену – пока еще, твою – я спрошу, хорошо ли ей с тобой. Осенью услышим, что Ана ответит. Но я и так знаю, что права Тина: пора отобрать у тебя женщину, которую ты никогда не заслуживал.
Он пожалел бы, что сказал лишнее, если б успел. Если б Наэв не выхватил меч прежде, чем до конца прозвучала насмешка. Кинулся на Теора, вынуждая того защищаться. Теор успел еще удивиться – такой одержимой ненависти он не видел даже в рыцарях Побережья.
Они бьются, долго, изматывая другу друга, падая и тут же вскакивая, неточными ударами срубая ветки, распугивая птиц звоном железа. Обоих учили одинаково, оба стараются подловить друг друга каким-то трюком – а, впрочем, Наэв понятия не имел, что Теор станет делать. Как всегда. И, как всегда, он, Наэв, устанет первым. В его пылающей голове маячила мысль: ведь не только лес может услышать. Если хоть один регинец есть поблизости – накличут они беду. Теор теснит его к ручью, на скользкую грязь – Наэв и сам бы так поступил, если б противником не был лучший из лучших. Он проклинает последними словами непревзойденное, нечеловеческое мастерство, а самого себя проклинает еще хуже. Мечется перед глазами солнечный свет, кружится поляна и ускользает из-под ног земля. Не будет большей беды, чем он, Наэв, уже сотворил. Обнажить меч против своего – это же конец всему! Насколько он еще может рассуждать, настолько понимает: Теора нельзя отпустить живым. Но это легче сказать, чем сделать. Прошло то время, когда Теор мог легко швырнуть брата на землю, Наэву хватает и опыта, и ловкости – только боги знают, чего ему все-таки не хватает. Должно быть, удачи. На противнике никакой защиты, ничего не стоит распороть живот или грудь. Но почему-то выходило наоборот: это Теор уже пару раз достал его спрятанное под кольчугу тело – чувствительно, но не опасно, точно рассчитав удар, чтобы не ранить. Выше и сильнее Наэва, Теор быстр, как кошка, как невесомая коротышка Тина. Задыхаясь то ли яростью, то ли усталостью, то ли страхом перед тем, что творит, Наэв улучил миг, когда солнце сверкнуло в глаза противнику, и отточенным движением полоснул по горлу – перерезать и жизнь, и шнурок, на котором, как насмешка, висит амулет Аны. Мелькнуло в голове: клинок сейчас сломается о тело полубога. Нет, меч не сломался. Наэв вроде бы не закрывал глаз, даже не почувствовал, что промахнулся, – просто вдруг обнаружил Теора сбоку от себя, совсем не там, где ожидал. Угадал, что будет дальше, но сделать ничего не успел: сын Тины рассек ему руку ниже короткого рукава кольчуги, заставил выронить меч. И тут же отступал назад, даже острие к побежденному не приставил – все-таки перед ним был брат, а не враг.
– Хватит дурачиться, – сказал он Наэву. – Перевяжи рану так, чтобы не было заметно, и пойдем назад.
Вот, значит, как – прощает, сделает вид, что Наэв не пытался его убить. “К Маре, в омуты твое благородство!” Бешеную лавину ярости, зависти, сомнения в себе было уже не остановить. Подойти со словами примирения и потихоньку выхватить кинжал… Но берет ли вообще оружие сына Алтимара? “Только не то, что в моих руках…”, – после такого поединка Наэв был готов признать, что ему самое место прясть со старухами. Но всегда есть другой выход – этому их тоже учили на Острове Леса. Кровь стучала в голове, кровь медленно впитывалась в рукав рубахи – уж этого шанса он не упустит!
В ответ на примирительные слова Наэв с холодной улыбкой произнес:
– Мне тебя не одолеть, все, как обычно! – провел ладонью по вспоротому рукаву, указал на противника измазанным пальцем. – Это кровь! Я вернусь назад и скажу: я хотел только поговорить с Теором, а он набросился на меня и пытался убить. Я поклянусь священной клятвой, и мне поверят, потому что все знают, на что ты способен!
Он видел, как угроза, будто удар щита по лицу, отбрасывает непобедимого назад. А потом змеиным узлом душит. Нападение на своего, на брата по Посвящению – за такое на Островах не изгоняют… Много раз Теор был к этому близок, но всегда останавливался – не настолько же он безумен.
– Ты же вынудил меня…, – шепчет он. – Я защищался…
Наэв как ножом отрезает слова:
– А кто это видел? Зато все видели, как ты в ссоре хватаешься за меч.
Для Теора царапина могла стать смертным приговором. И лучший из лучших застыл ошеломленный, не представляя, что ответить. Подлость, уверенная, неотразимая, побеждающая – такой она бывает в легендах, что рассказывают у костра. Подлость не меч, не копье, не штормящее Море – против нее величайший воин Островов сражаться не умеет. От врага кинжал в спину никогда не сумел бы его настичь, но от Наэва…
Теор мог бы вонзить меч еще раз. Своим потом сказал бы, что нарвались на людей Герцога. Наэв произнес это вслух, прежде, чем сын Тины успел даже подумать. Наэв смеется – хоть раз в жизни ему дано насмехаться над бывшим приятелем:
– Ты этого не сделаешь. Я заслужил, но ты не сможешь.
Он прав: сгоряча Теор способен на любое безумие, но только не вот так – все рассчитав, спокойно, как змей в засаде. Он смотрит в угольно-черные глаза и единственный раз просит:
– Мы ведь друзьями были …
– Не были! – взрывается Наэв. – Ни дня! Шавка при хозяине – вот кем я был!
Он говорит и говорит еще долго. Ему есть, что сказать. Теор едва слышит, едва верит.
– Убирайся, уходи! Никогда не возвращайся, не приближайся к нам! Ана не твоя, никогда ты ее не отнимешь!
С каждым словом лучший из лучших отступает на шаг, и, наконец, исчезает между деревьями, уже не видит, как Наэв падает на колени, шепчет:
– Никто ее не отнимет…
Если это победа, то он победил. Горит огнем камень Инве, не сохранивший его от меча брата.
Много времени прошло, прежде, чем Наэв встал. В ручье тщательно смыл кровь с тела и рубахи, той же холодной водой обдал лицо. Удивился, что вода не причиняет ему зла после того, что он сделал. “Алтимар проклянет меня…” Но разве боги его когда-нибудь любили? Боги никогда не ошибаются, совсем, как Совет Островов.
Увлеченные ссорой, двое не заметили тихих голосов и хруста веток под шагами. Ссора их была услышана.
В бухту Наэв вернулся так же спокойно, как ушел. Тэру рассказал: видел Теора в лесу, пытался помириться, но он не стал слушать. Рану надежно скрывал рукав рубахи. Наэва ни в чем дурном не заподозрили – к его ужасу. А Милитар уже кипятился на долгое отсутствие смутьяна:
– Ему велели птиц набить, а не бродить до утра, где хочет! Дождется ведь, что уплывем без него!
Наэв вздрогнул. Все, что представлял от самого себя в тайне, что обдумывал и вынашивал, получилось слишком легко. Слишком по-настоящему.
– Ты шутишь, Главарь, правда? Он вернется.
“Конечно, вернется. Не мог же он мне поверить…”