Владислав Михайлович Попов
Князь тараканов
– Не было никакой вербовки! – возмутился я. – Мы полюбили друг друга… Ну, я полюбил…
– В том-то и дело! Вы полюбили! Вы!
Тут мне пришла на ум одна догадка. Я резко сменил тему.
– Послушайте, а вы же наверняка наводили справки о мне и моей семье, прежде чем… э… вступить со мной в контакт. Так?
– Куда вы клоните, милостивый государь?
– Евстратий Павлович, – начал я как можно дружелюбнее, – ну вы же все знаете обо мне. Вы такое всевидящее око государево, можно сказать. Расскажите мне про моего отца. Сам я его плохо помню. Дома мне про него мало что рассказывали.
Шпик купился на лесть и с удовольствием продемонстрировал свою великую осведомленность:
– Батюшка ваш был видной фигурой. Уездный предводитель! Широко жил, по-княжески: две больших своры держал, конюшню имел почитай лучшую в целой губернии. Правда, все на капитал вашей маменьки. Суров был. Вся округа в страхе дрожала. Как будто и не было манифеста о воле. Земская шелупонь постоянно на него жалобы строчила. Он людей по старинке у себя на дворе мог выдрать, а то и забить до смерти. Однажды на свою же бывшую деревню набег устроил с дворовыми. Слухи были, что вроде гарем имел. Но то слухи, точнее разузнать не получилось. Поговаривали, что пара девок дворовых исчезла.
– Какой гарем? Какие трупы? Что за бред! – запротестовал я. Но запротестовал вяло. После открытий у доктора на кушетке я мог поверить во что угодно. Евстратий с удовольствием продолжил:
– Кончил князь, увы, плохо. Помещен в лечебницу для умалишенных по настоянию родных. То есть по настоянию вашей маменьки. Все было устроено тихо, что бы ни единая душа не знала. Никто и не догадался. Ну, может, так оно и лучше было, а то суд угрожал… Там в лечебнице ваш батюшка и помер. Царствие ему небесное. Не выдержала княжеская гордость заточения, по моему уразумению. Вот, вкратце, история.
– Помещен в больницу для умалишенных?! Это точно?
Мне стало нечем дышать, в глазах потемнело. Евстратий сбегал за стаканом воды. Я замахал отрицательно руками.
– Коньяка-с нет. Не держим. Только водки.
Я одобрительно кивнул. Первая сразу пошла соколом. Шпик аж крякнул от удивления:
– А вы, батенька, умелец.
– Я, Евстратий Павлович, пойду. Тяжко мне. Переварю страшную новость.
– Идите, Сергей Константинович. Идите. Но бумажку с описанием в следующий раз принесите. Послезавтра встретимся, здесь же.
Я не заметил, как дошел до дома. Открывшаяся семейная тайна заслонила собой все мои нынешние передряги. Я так был занят своими мыслями, что чуть не наступил у входа в подъезд на какую-то старушку. Присмотрелся, а это оказалась та комическая поедательница пирожных из «Флер де лиз». От предложения помощи, чтобы подняться по лестнице, старуха отказалась. Она бодро взлетела наверх к нашей двери. Удивленный, я впустил ее внутрь. Тут эта скрюченная карга на моих глазах выпрямилась, с удовольствием расправила плечи, сняла нелепый капор, седые волосы и прошла в ванну. Из ванны вышла Анна, вытирая остатки грима. Я рассыпался в любезностях:
– Вы потрясающая актриса! Глазам не верю! Это было великолепно. Я вас не узнал.
– Кто эта фифа, что была с тобой в кафе? – пропустила мимо мои комплименты Анна.
– Так знакомая. Поразительно, я сидел и потешался над вами, но мне и в голову не пришло…
– Не увиливай от вопроса. Кто эта дамочка?
– Вы ревнуете?
– Не несите чепухи. Я повторяю вопрос, что за дамочка была с вами. Что еще за знакомства у нас за спиной?!
Два товарища оживились и с интересом начали следить за нашей беседой.
Страшная мысль пришла мне в голову: а что если она следила за мной! Боже, что если я раскрыт? Я тут же стал покладистым.
– Это пациентка доктора Фрейда. Мы у него познакомились. Решили отметить…
– Зачем она подходила к столику с Троцким? Она знала его собеседника? Почему они ушли вместе?
«Ага, – подумал я, – видеть ты нас видела, а слышать не слышала. Это шанс».
– Просто она болезненно стеснительна. Доктор советовал ей чаще бывать в обществе. Мы поспорили, что она подойдет к незнакомым людям, познакомится и попросит помощи у одного из них. Такой фан.
Я врал вдохновенно. Аврору сдавать я не собирался никому.
– Почему она подошла именно к Троцкому? Ты знал, что он там будет?
– Нет. Я не знал, что он там будет. Мы с ним договорились встретиться в «Централе» на час позже. Мне самого удивило его появление. Я отправил ее к ним за столик, чтобы позлить его. Он мне не нравится.
– Вы с ним говорили по делу?
– Нет.
– А о чем вы с ним говорили?
– Он предложил мне работать на него. Докладывать о ваших действиях и замыслах.
Повисла пауза. Я успел подумать, что если бы Анна меня выследила до встречи с агентом охранки, то разговор был бы не об Авроре.
– И что ты ему ответил?
– Что я мог ответить? Сказал, что он – негодяй.
– Зря, надо было соглашаться.
25
В анализе «Т» наступил перелом. Фаза сопротивления закончилось. Пациент стал полностью доверять мне. Обычно это проявляется в том, что с кушетки льется поток доселе сдерживаемых недоверием жалоб. «Т» начал с того, что голоден, что за завтраком разыгралась отвратительная сцена. Знакомые, которые гостят в его доме, развели такую грязь и антисанитарию, что завелись тараканы. За завтраком одно из насекомых оказалось на столе. Его попытались тут же убить, но только смахнули на пол. Началась нелепая дикая охота. Знакомые в азарте топали, пытаясь раздавить беглеца. Наконец, это им удалось. Один из них при этом произнес фразу: «Так будет со всеми нашими врагами». «Т» уверяет, что это было сказано со злобой и адресовано лично ему. Не закончив завтрак «Т» вышел из за стола. Я спросил, почему он считает, что реплика предназначалась ему. Ответ стал открытием для меня. Фамилия пациента в переводе означает «таракан»! «Мерзкая фамилия всю жизнь мне испортила!» – воскликнул «Т». В гимназии дразнили и издевались именно из-за фамилии. Он вспомнил, как его ловили и засовывали ему за ворот таракана. Унижение следовало за унижением. В классе естествоведения находился аквариум с земноводными. Учитель регулярно кормил жабу насекомыми. Стоящие рядом ученики предложили скормить жабе самого «Т». Учитель сказал, что так и сделает, если тот не исправит плохую оценку.
Далее последовали обычные у этого пациента самообвинения: он ничтожество, он в детстве не мог наказать обидчиков, не ответил на оскорбление и сейчас. Однако я заметил, что больше нет речей о самоубийстве. Видимо, какой-то позитивный момент в его жизни все-таки появился. Параллельно с самобичеванием, «Т» призывал бога себе в помощь и жаловался на ее отсутствие. У меня появилась одна идея. Я предложил пациенту описать его бога. Предложение повергло того в шок. Моим аргументом было то, что пациент не мусульманин, в его религии разрешены изображения бога. «Т» обвел глазами мою коллекцию античных и древнеегипетских статуэток, как будто искал среди них ответ.
В конце концов, он выполнил мое задание. Косноязычный сначала, пациент постепенно разошелся, даже процитировал какой-то псалом Давида. Его описание, как я и предполагал, более всего подходило к богу Торы, суровому богу Ветхого завета. Милосердный, но ревнивый, заботливый, но жестокий… Бог любит «Т», но постоянно наказывает его за грехи. Бог обязан покарать всех врагов «Т». Однажды он так и сделал: учителя, который хотел скормить «Т» за плохие оценки жабе, уволили из гимназии.
Данное «Т» описание подошло еще одному герою… его отцу. Отца тоже все любили и боялись. Его власть была велика, он мог облагодетельствовать, кого хотел, мог покарать. Отец был жесток, но справедлив. Он был нежен к «Т», но после ночного происшествия отвернулся от него. Холодность отца вызвала чувство вины. Итак, делаем вывод: когда отец исчез, его функции и качества перешли к богу. «Т» горько усмехнулся на этих словах и сделал удивительное признание. Он сам узнал это только недавно. Отец умер в лечебнице для умалишенных. Его поместили туда по настоянию матери «Т». Причина – вспышки ярости вкупе с приступами эпилепсии. Скорее всего, мы имеем дело с садизмом.
Попробуем разобраться, откуда возникло это постоянное чувство собственной ничтожности у пациента. Частично оно выросло из чувства вины перед отцом. Безуспешные попытки добиться его любви стали семенем недоверия к себе. Безусловно, в той ночной сцене маленький «Т» хотел бы оказаться на месте родителя. Испытанное удовольствие от наблюдения за ночной сценой только укрепили желание стать таким, как отец. Стать отцом. Судя по эпизоду с наказанием в конюшне и возбуждении от вида избиваемой матери, «Т» сохранил идентификацию с отцом. Это значит, что постоянная критика себя, это и критика отца. Это он оказался слабым, это он не смог удержать няню дома, и вообще, уступил власть в семье. Но и это еще не все. Ночная сцена породила сильнейший страх перед родителем. Страх перерос в постоянную боязнь мести. Любой неверный шаг «Т» мог вызвать ответную ярость. Робость в отношении отца стала впоследствии трусостью в отношении всех заместителей отца: учителей, старших сильных мальчиков и т. д. А если ночная сцена носила реальный садистский характер? Тогда возникший страх еще более понятен! (Кстати, тогда избиение лягушек – это не только акт мести исчезнувшей няне, но и просто воспроизведение доставившей удовольствие первосцены). «Т» уверил меня, что согласен с моим анализом. Но он не понимает, как вырваться из этой ситуации. Как перестать быть ничтожеством, вечным трусливым мальчиком? Далее он много говорил о жажде возрождения, о личной революции. Заканчивалось возрождение многочисленными актами мести бывшим и новым врагам. На вопрос, каким он себя видит после этой революции и возрождения, «Т» снова нарисовал героизированную фигуру отца. Итак, мы видим, что возрождение тоже связано с желанием занять место отца. Все дороги ведут в Рим! Все желания пациента возвращаются к «первосцене»!
Я спросил «Т», видит ли он еще кошмары? Он сказал, что они никуда не делись. Зато в преследующем сне появились новые детали. Окно распахивалось от порыва ветра. В спальню врывался вихрь снежинок. Волки смотрели на него из-за пелены снегопада. Через какое-то время на горизонте забрезжила заря.
Видимо «Т» уснул с мечтами о своем возрождении, отсюда и свет нового дня.
26
Я не верил своим глазам. Передо мной вместо дерзкой, энергичной Авроры стояла ее вялая, бледная копия. На ней мешком висело серое, мышиное платье сиротского покроя. На ногах вместо щеголеватых лайковых туфелек, грубые башмаки. На лице растерянность. Потухла моя Аврора. За ней стояла мордастая тетка в странной форменной одежде то ли медсестры, то ли надзирательницы. Мое наигранное приветствие осталось безответным. Тетка грубо подтолкнула баронессу к двери доктора. Точно надзирательница.
На улицу я вышел в совершенно подавленном состоянии. Увиденная картина доставила мне чуть ли не физическую боль. Я не ожидал от себя такой сильной реакции. Кто мне эта девушка? Приятельница, которую я видел всего несколько раз. И все же я был в отчаянии. Кокаин бы не помешал. Да черт с ним, с кокаином. Что мне делать? А что я могу сделать? Что? Ничего тут не поделаешь. Старый барон в гневе наказал свою дочь. Он вправе это сделать. Что я могу? Мне дали задание, надо идти выполнять. Идти к Троцкому. Говорить, что я готов сотрудничать. Задание ясное, хоть и подлое. Надо выпить и двинуться. Пивная рядом. Я зашагал к своему любимому средству от забот.
Нет, черт подери! Скорее всего, я ее больше не увижу! Так нельзя. Я должен ее увидеть. Назад я уже бежал. Угол соседнего дома через дорогу – хороший наблюдательный пункт.
Они вышли, не побывав у доктора и пятнадцати минут. Отказалась от лечения! – кольнула меня догадка. Старый барон посчитал, что Фрейд не помог решить проблемы с дочерью. На Аврору было больно смотреть. Поникшая фигура, как будто злой вампир выпил из нее все соки. Она шла как-то механически, словно кукла. Выше по улице их ждал нелепый старомодный шарабан. Ее увозят! Ее увозят, и я не буду знать куда! Я оглянулся, вокруг не было ни одной пролетки. Вот они уже садятся! Отчаяние охватило меня. Вот уже послышалось цоканье копыт по мостовой. Я заметался в панике, даже не пытаясь прятаться. И тут я увидел его. Он стоял в трех домах ниже по Бергассе и во все глаза смотрел на меня из-за угла. Это была явная слежка. Плевать. Главное, что за ним маячили две лошадиных головы! Я кинулся к нему. Сначала он замер и глядел на меня со смесью страха и … торжества. Да, торжества. Потом суетливо пытался залезть в пролетку, но было поздно: я вскочил в кабину почти вместе с ним.
– Я знаю вас, – заговорил я, запыхавшись, – вы – пациент доктора Фрейда, «С», паранойя. Надо догнать вон тот шарабан. Это в ваших интересах. Понимаете.
– Ага! Я знал! Я знал, что вокруг меня плетется интрига! А доктор мне не верил!
Глаза его были безумны, взгляд торжествующий. Человек только что убедился в собственной правоте. Надо было ковать железо, пока оно горячо.
– Трогайте и не упускайте шарабан! Расскажу все по дороге.
Наша пролетка сорвалась с места. Я начал врать.
– Мы давно за вами следим. Но наша цель не навредить вам и вашей семье. Мы хотим вам предложить вступить в нашу организацию! Но не могли рисковать и хотели узнать вас лучше. Ведь бомбисты повсюду! Но только что украли одного из наших соратников, и мне пришлось открыться вам. Соратник, то есть соратница тоже лечилась у доктора Фрейда. И главное, она – моя невеста. Вы должны мне помочь.
Пролетка неслась по Рингу, шарабан маячил вдали. «С» подозрительно на меня уставился.
– Фрейд говорил мне, что вы тоже пациент. Я понял, это всего лишь прикрытие. Меня не проведешь. Я – адвокат, поэтому никому не верю на слово. Но я вдобавок венгр, а мы, венгры еще верим в любовь и помогаем влюбленным.
Он запел какую-то арию, видимо из новой оперетты модного нынче Кальмана.
Мы проскочили мимо вычурного мавзолея «Сецессион». Шарабан продолжал движение. Я терялся в догадках, куда они могут ехать. Появились первые виноградники. Может ее увозят в загородный дом? Прохожих и колясок становилось все меньше и меньше. Нас могли заметить. Хотя какая разница?! Я попросил ускорить ход. Мимо побежал какой-то высоченный забор. Он тянулся целую вечность. Мой попутчик нахмурился.
– Что?! – нервничая, спросил я.
– Кажется, я знаю, куда ее везут.
– Куда?
Вместо ответа он сделал знак замолчать. Шарабан замедлил движение и свернул за угол. Топот копыт перестал раздаваться. Мы тихо вылезли из коляски и прокрались вдоль забора. Я снял шляпу и осторожно выглянул из-за угла. Сердце мое ухнуло куда-то вниз. Теперь я тоже понял, куда привезли Аврору. В воротах открылась дверь, из нее вышел огромный санитар. Надзирательница вылезла из шарабана и показала какую-то бумагу. Старый мерзкий барон решил упрятать свою родную дочь в больницу для душевнобольных! Я замер в тупом оцепенении. Все было как в бреду. Ворота начали медленно-медленно открываться. Из них медленно-медленно стал выходить еще один санитар. Лошади медленно-медленно кивали головами. Надзирательница медленно-медленно стала возвращаться к повозке. Я должен был что-нибудь сделать, но не мог пошевелиться. «С» одернул меня и зашептал: «У нас нет шансов. Нас увидят и ее перевезут в еще более глухое место». Шарабан двинулся к воротам. Вид уезжающей коляски был невыносим. Из меня вырвался зверский вопль. Я рванул к шарабану, бешено застучал по дверце, задергал ручку. «Откройте! Отпустите! Отпустите, кому говорю! Я вас всех расстреляю! Запорю! Отпустите ее!» – кричал я. Дверца не открывалась, один санитар двинулся в мою сторону. Тут я увидел в окошке бледное лицо Авроры. В ее глазах стояли слезы. Она попыталась улыбнуться, затем подняла руку для прощания. «Я спасу тебя, слышишь! Я спасу тебя! Жди меня!» – орал я, не переставая стучать по дверце. Шарабан въехал в ворота, я наткнулся на железную руку санитара. Громила отпихнул меня, как назойливого щенка. Ворота закрылись. Из меня как будто что-то вытащили, и я рухнул на землю. Рыдания сотрясали меня. Я залился горючими детскими слезами. «С» пытался поднять меня, но бесполезно. Меня колотило. Вдруг свет у меня в глазах померк, как будто туча набежала на мое сознание, затем грянул гром, и засверкала молния.
Сколько я пролежал, не помню, кажется, вечность. «С» сказал, что у меня был короткий припадок.
С земли я встал другим человеком. Пожар внутри меня выжег все чувства. Отчаяние, слабость рассеялись, как дым. В моем обугленном сердце осталось место только для одного чувства – холодной ярости. «С» заметил мое преображение.
– Какой у вас страшный вид. Ни дать ни взять, граф Дракула, вылезший из могилы.
– Нет. Князь Тараканов, – представился я. – Но вылез именно оттуда.
– Шандор Батори. К вашим услугам. Что будем делать?
– Приведем себя в порядок, затем навестим одного товарища.
Часть 2
1
Троцкий встретил меня широкой фальшивой улыбкой.
– Здравствуйте, товарищ Тараканов. Или к вам лучше обращаться «князь»? Как поживает юная баронесса? Я слышал, отец очень сильно рассердился на нее. Ее дурное поведение, новые сомнительные знакомства… Я вас предупреждал. – Тон его был вежливым и язвительным.
– Вы знаете больше меня. Я ее не видел. – Моя ответная улыбка была столь же широкой и фальшивой. «Подожди», – сказал я про себя, скоро ты перестанешь улыбаться. Вслух же продолжил:
– У вас такие близкие отношения с Ротшильдами, прямо диву даешься. Что вас сближает, уж не голос ли крови? – намеренно нахамил я. – Неужели, вы перешли на сторону Бунда? Говорят, они не гнушаются идти на сговор с капиталистами соплеменниками. Вмести отмечают свои праздники. Вот мой товарищ сейчас пишет статью, где осуждает их местечковую стратегию.
Троцкий изменился в лице. Удар был нанесен по больному месту. Он пустился в шумные объяснения:
– Я никогда… Вы не смеете… Я никогда не стоял на позициях Бунда, не стою и стоять не буду! Мне всегда претил их мелкий узколобый национализм. Евреи угнетены, но они должны бороться вместе со всеми угнетенными мира, встать в авангарде борьбы…
Заметив мой насмешливый вид, оратор осекся.
– Тогда что вас связывает с Ротшильдом?
– К чему все эти расспросы? Зачем вы пришли? Хотите вызволить свою подругу из клиники? Хотите, чтобы я повлиял на ее отца?
– Вы уходите от ответа, – с той же ухмылкой продолжал я. – Как говорил доктор Фрейд: то, о чем молчат и есть самое важное.
– Мы просто играем вместе в шахматы. Вот и все! Убирайтесь!
– В шахматы, так в шахматы. Вообще-то, я пришел к вам по делу.
– К какому?
– Вы же сами предложили сотрудничество. Я вам рассказываю о … планах и настроениях в нашей группе…
– А что взамен? Свободу юной баронессе? Я же говорю, не в моих…
– Причем здесь баронесса? Она моя знакомая, но не более. – При этих словах у меня сердце кровью обливалось, но я продолжал разыгрывать из себя равнодушного негодяя. – Меня волнуют более важные вопросы. «Правда» и ничего кроме «Правды». Не обязательно соглашаться со всеми нашими условиями. Согласитесь на переговоры. Сделайте для начала жест доброй воли – предложите напечатать у себя нужную нам статью. Например, по национальному вопросу.
Троцкий задумался, начал протирать свое пенсне. Протер, надел, посмотрел на меня, как будто только что увидел.
– А вы не так-то прост, как мне показалось в первый раз. Хорошо, я согласен. Но зачем вам мои уступки?
– Это поднимет мой авторитет в глазах партии. Надоело быть на вторых ролях.
Выйдя на улицу, я не сразу прыгнул в пролетку. Мне нужно было время, чтобы отдышаться. Что ж игра начинается. Игра? Нет, это не игра, это будет настоящая, жестокая охота.
В пролетке Шандор нетерпеливо спросил, как все прошло.
– Я только что встретился с человеком, который виноват, что Аврору упекли в сумасшедший дом. Раньше я только подозревал его, теперь в этом убедился.
– Вашу невесту зовут Авророй? Интересное имя. И кто она?
– Аврора Ротшильд.
Шандор аж присвистнул.
– Человек, от которого я только что вышел, донес старику Ротшильду, что его дочь встречается со мной.
– И как мы этому человеку отомстим? Дуэль? Кинжал из-за угла?
– Нет. Мы пойдем другим путем. Месть – это блюдо, которое подают холодным. Не помню, кто сказал. Для начала мы завтра вытащим Аврору из ее тюрьмы.
– Конечно, вытащим. Обязательно вытащим. Но как? Туда не просто попасть.
– Попасть туда как раз довольно просто. Вы забываете, что мы лечимся у психоаналитика, значит мы – психбольные. А кому как не психбольному попадать в психбольницу? Нужны какие-нибудь формальности: бумаги, направление врача, пожелание родственников. Попасть просто, вот выйти оттуда сложнее. У меня нет плана на этот счет. Нет решения, зато есть решимость. Это главное. Так что завтра встречаемся после сеансов у доктора. Если вы, конечно, не передумаете нам помогать.
– Слово дворянина. Вы можете положиться на меня.
– Тогда можно попросить вас еще об одной услуге? Снимите меблированные комнаты, чтобы спрятать Аврору. Подальше от центра.
– Легко.
Мы пожали друг другу руки, и я выскочил из пролетки.
2
До встречи с Евстратием Павловичем было много времени. Я хотел хорошенько обдумать план завтрашних действий. Шандору я хвалился, что легко попаду в больницу, но на самом деле я не знал, как это сделать. Однако это незнание не умалило моей решимости действовать. Как говаривал отец: « Ты не знаешь, когда выскочит волк, но ты должен знать, что твое ружье выстрелит». Ну, может, это и не он говорил. План не обдумывался. В голову приходили только дурацкие фантазии. Проходя мимо дамского ателье, я представил, как дарю одно из шикарных платьев с витрины Авроре. Тут меня осенило: для побега нужно не шикарное платье, а унылый наряд медсестры-надзирательницы! Я зашел в ателье и попросил сшить форму из самого дешевого сукна. Наврал, что для горничной. Примерки не будет. Размер дал на глаз. Вспомнил белую косынку на мордастой надзирательнице, попросил такую же. Сказали, что все будет готово послезавтра. Пришлось раскошелиться, чтобы сделали завтра к утру. Ободренный своей находчивостью, дальнейшие сборы я вел целенаправленно. Первым делом надо зайти в аптеку. Наверняка понадобится снотворное. Взял самое сильное. Лошадиную дозу. Потом подумал и взял снотворного на целый табун. Аптекарь покосился на меня, как на декадента-самоубийцу, но все равно продал. Как все пронести с собой в больницу? Точно! Я же декадент-самоубийца, склонный к членовредительству! Взял бинты. Скажу, что порезал или обжег руки, замотаю запястья, и спрячу в повязках таблетки. Гениально. Хорошо бы взять хлороформ. Но как я пронесу пузырек? Потом решу, в деле наверняка пригодится. Долго думал об оружии: брать или не брать. В итоге, все-таки, наведался в галантерейный магазин, купил самую маленькую опасную бритву. Там же зачем-то купил очки с толстенными стеклами. Зачем, зачем? Для маскировки. Больше в голову идей не приходило.
Шпик Евстратий встретил меня неласково:
– Сколько можно?! Потерялись, как попадья на рынке. У, праздное сословие. События развиваются, а я тут отсиживаюсь, вас изволю ожидать. Аристократ-вырожденец. Где письменное показание на вашу соучастницу Анну Григорьевну Заречную?
– Нет еще письменных показаний. Все некогда было. Я думал, вас больше Троцкий интересует.
– А вы не думайте, милостивый государь, не думайте! Вы делайте, что вам указано! Что с Троцким?
«Ага! – подумал я, – охранка нервничает. С чего это? И Троцкий вас интересует в чрезвычайной степени, аж сдержать себя не можете».
– Я с ним встречался.
– И что-с?! Вы можете поподробнее? Или к вам применить допрос с пристрастием? Я могу. Не такие у меня соловьем пели!
– Да, успокойтесь. Все расскажу. Дайте отдышаться. Дался вам этот Троцкий. Там идет спор из за газеты. Меня отправили потребовать уступок от редакции. Ничего интересного.
– Это точно все?
Евстратий грозно уставился на меня, пытаясь проткнуть меня взглядом. Я сделал как можно более равнодушное лицо. Наша главная защита со времен гимназии – непробиваемая тупость.
– Да вроде все.
– Вроде или все?
– Все.
Мой ответ его явно не удовлетворил. Он зашагал по мастерской, в гневе ударил пару раз по стене. Это наводило на мысли. И мои товарищи и охранка просто одержимы персоной Троцкого. Мог ли спор вокруг газеты породить столько суеты? Не знаю.
– Ты или хитрить со мной вздумал, князек, или просто ленив и нерасторопен. Ничего, сейчас мы тебя пришпорим. Садись, пиши.
Он шарахнул передо мной чернильницей, бросил небрежно перо, достал из ящика стола лист бумаги и сунул мне его под нос.
– Взял перо, я сказал! Диктую! « Донесение о наблюдении за подозреваемой в государственной измене Анной Григорьевной Заречной и ее группой».
Я замер. Кровь прилила к лицу. Уши пылали. Руки дрожали.
– В чем дело?! – уже практически орал на меня Евстратий. – Ты что думаешь, я шучу?!
Тут он снова полез в ящик стола и вытащил оттуда небольшой револьвер. Я открыл рот от удивления и страха. Ствол глядел мне прямо в лоб.
– Пиши или на бумаге будут не чернила, а твои мозги. Если от тебя пользы никакой, зачем ты мне нужен? Пристрелю и обставлю, как нападение! Понял?!
Я понял несколько вещей сразу: во-первых, лучше не спорить, во-вторых, что этого взбесившегося агента чрезвычайно интересует товарищ Троцкий. Не я, не Анна, а именно товарищ Троцкий. В-третьих, пора действовать. Я обмакнул перо в чернила.
– Дайте хотя бы воды. Или лучше, может быть, чаю? А, Евстратий Павлович. Вы бы убрали револьвер. Лучше чаю. Видите, я пишу. Просто дело не быстрое. А в горле пересохло.
Евстратий, видя мою покорность, успокоился, помахал примирительно револьвером перед моим носом, приговаривая «Чуешь, чем пахнет. Чуешь?» и убрал его в карман пиджака. Загорелась керосинка, звякнул поставленный чайник. Передо мной возник замызганный стакан.
– Ладно, князек, не бойся. Не убью. Я отходчивый. Но впредь не беси меня. Понял. Пишешь? Молодец.
– Я не понимаю, что я должен узнать о Троцком?
– Что ты должен узнать о Троцком? – Евстратий испытующе посмотрел на меня. – Мне нужны все, с кем он встречается. Все с кем он собирается встретиться. Я должен знать, когда он собирается с кем-нибудь встретиться и где. Более того, мне нужно знать, то, что знают о Троцком твои товарищи. В чем они его подозревают. И что они собираются предпринять. Понятно.
– Понятно.
Я усердно скрипел пером. Закипел чайник. Евстратий отвернулся к полке в поисках чая. Я с тревогой следил за ним. Лишь бы не обернулся. Лишь бы не обернулся. Одной рукой под столом я пытался открыть пузырек со снотворным.
– Не люблю их кофий. Бура какая-то кислая. И чашечки мизерные. То ли дело дома! У меня дома самовар! Напьешься чаю до испарины. С вареньем. Мм! Блаженство да и только! – разглагольствовал агент-патриот.
Я с отчаянием следил за его спиной. Пузырек предательски не открывался. Вот уже коробка с чаем найдена. Пузырек не поддается. Ч ай уже насыпается. Пузырек словно запаян. «Все надо делать двумя руками!» – вспоминалось раздраженное нравоучение одного из дядек. Все, чай насыпан. Зашипел и забулькал льющийся в чайник кипяток. Я еле успел выпрямиться, когда Евстратий повернулся к столу. Пузырек остался под столом. Причем нераскрытым. Если сейчас так сложно усыпить одного человека, то, что будет завтра? Завтра надзирателей, врачей будет больше.
– Ну, закончили свое изложение? Пейте, я почитаю, что вы настрочили.
– Да, я еще не…
– Дайте, глянуть. Может, вы все неправильно написали.
– Как мог.
Евстратий налил чай в два стакана и потянулся за бумагой. Я услужливо протянул свой донос, но так неловко, что опрокинул чернильницу. Его черносотенное величество отскочил от стола как ошпаренный.
– Ах, ты, косорукий! Пинджак мне испачкал! Пинджак дорогущий, только что купил в магазине за пол жалования!
– Вроде нет пятна.
– Как нет, вон.
– Да это малюсенькое пятнышко. Не видно совсем.
Тут до меня дошло, какая удача свалилась мне в руки. Я засуетился вокруг шпика:
– Вы, Евстратий Павлович, керосином попробуйте. Мигом все исчезнет.
–Да куда исчезнет, – расстроено заныл Евстратий, но послушно убежал за керосином.
Я молниеносно нырнул под стол, открыл пузырек и дрожащими руками сыпанул пилюли в стакан обладателя испачканного пиджака. К моему ужасу пилюли не растворялись. Я начал судорожно размешивать и толочь их ложкой. Послышались шаги. Я схватил тряпку и стал размазывать чернила по столу.
– Боже, что ты делаешь, оглашенный?!– вскричал вернувшийся шпик.
Я повернулся на крик вместе с тряпкой.
– Не подходи ко мне, – заверещал Евстратий, – не дай бог пинджак загубишь, ирод. Еле пятно оттер.
Затем он немного успокоился. Осторожно, двумя пальцами взял донос и стал его читать. Потянулся за стаканом. Я опередил его:
– Позвольте, чайку добавлю, а то он остыл наверно. Может, вам сахару?
И не дожидаясь ответа, кинул пару кусков. Затем старательно размешал и с поклоном подал. Евстратий принял поклон и стакан как должное. Я стал ждать. Главное, чтобы он не выпроводил меня на улицу, раньше, чем подействует снотворное.
– Это никуда не годиться. Надо переписать.
Я беспрекословно согласился. Достал новый лист бумаги, поковырялся в остатках чернил и приступил. Даже в гимназии я выводил буквы с меньшим тщанием.
– Ну, что вы там копаетесь? Объект «А» вышел из пункта «Б»… Это же элементарно, – торопил меня Евстратий, позевывая.
«Анна Григорьевна Заречная за завтраком, отпивая кофий, сказала…» – неторопливо писал я и нетерпеливо следил за уже осоловевшим шпиком.
– Так, все, завтра принесете.
– Где же я буду писать донесение, прямо у товарищей под носом? Подождите, пожалуйста, осталось немного.
«Тем временем, надев светлое шифоновое платье…» – я продолжал упражняться в каллиграфии, думая про себя: «Какое это занудство – писательство. Это, наверно, и характер надо иметь соответствующий – занудный. Не даром говорят, что Толстой…» Тут послышался легкий храп. Я поднял голову от бумаги. Туша агента расползлась на стуле, голова его склонилась на грудь, на дорогой пиджак стекала ленивая слюна. На всякий случай я подождал еще пару минут. После паузы я занялся обстоятельным осмотром ящиков стола. В верхнем ящике не было ничего интересного: газета союза Михаила-архангела «Слово и дело», листок с последней речью Маркова-второго в ГосДуме и прочая макулатура. В среднем ящике уже было теплее: недоконченное донесение, в котором описывалась вербовка члена подпольной группы. Так, так! Новому агенту дана кличка «Идиот». Он – источник финансов группы, имеет выход на Тр-кого. Стоп. Это же я. «Идиот»?! Какой же вы хам, Евстратий. Может, вас фотоаппаратом по голове приложить? Покойники очень вежливы.
