Висенте Бласко-Ибаньес
Мертвые повелевают
Хаиме находилъ въ себѣ величаваго дѣда, дона Орасіо и иквизитора декана, хозяина страшныхъ карточекъ, и души знаменитаго командора и другихъ предковъ. Его духъ современнаго человѣка хранилъ слѣды постояннаго рехидора, смотрѣвшаго, какъ на особую, презрѣнную расу, на крещенныхъ евреевъ – островитянъ.
Мертвые повелѣваютъ. Теперь понятны неизбѣжное отвращеніе, гордость при встрѣчѣ съ этимъ услужливымъ, смиреннымъ дономъ Бенито… И эти чувства непреодолимы! И его характера нельзя измѣнить! Тутъ руководятъ болѣе сильные, чѣмъ онъ: повелѣвали мертвые и слѣдовало имъ повиноваться.
Пессимистическія мысли вернули его къ его настоящему положенію. Все погибло!.. Онъ не годенъ для мелкихъ дѣлъ, для переговоровъ и сдѣлокъ, которыми чревата нищенская жизнь. Онъ отказывается отъ этого брака, своего единственнаго спасенія, и кредиторы, какъ только узнаютъ объ его отказѣ, уничтожающемъ ихъ надежды, обрушатся на его. Онъ очутится изгнаннымъ изъ родного дома, ему будутъ сочувствовать, жалѣть, и это хуже, чѣмъ издѣвательство. Безсильный, онъ обреченъ присутствовать при окончательномъ крушеніи его дома и имени. Что дѣлать?.. Куда идти?..
Большую часть вечера онъ провелъ, глядя на море, слѣдя за бѣгомъ бѣлыхъ парусовъ, скрывавшихся у мыса или терявшихся на далекомъ горизонтѣ залива.
Удалившись съ террасы, Фебреръ, не помня какъ, открылъ дверь молельни, старинную забытую дверь. Заскрипѣла она на ржавыхъ петляхъ, посыпалась пыль съ паутиной. Сколько времени никто не входилъ сюда!.. Въ тѣснотѣ запертыхъ камней онъ ощутилъ слабый запахъ эссенцій, коробки духовъ, раскрытыя и брошенныя, – запахъ, напомнившій ему о величественныхъ дамахъ рода, чьи портреты висѣли въ пріемной.
Въ лучѣ свѣта, пробивавшемся сквозь окошечки купола, восходящей спиралью танцовали милліоны пыльныхъ тѣлецъ, зажженныхъ солнцемъ. Алтарь, старинной рѣзьбы, сверкалъ прямо, въ сумракѣ, искрами стариннаго золота. На священномъ столѣ виднѣлись лисьи хвосты и ведро, оставленные нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во время послѣдней чистки.
Два молитвенныхъ стула изъ стариннаго синяго бархата, казалось, хранили еще слѣды господскихъ, нѣжныхъ тѣлъ, уже не существовавшихъ. На ихъ пюпитрахъ лежали, забытые, два молитвенника, съ захватанными краями. Хаиме узналъ одинъ изъ молитвенниковъ, – молитвенникъ матери, несчастной, блѣдной, больной сеньоры, проведшей жизнь въ молитвахъ и мысляхъ о сынѣ, мечтавшей для него о великой будущности. Другой молитвенникъ, можетъ быть, принадлежалъ бабушкѣ, американкѣ временъ романтизма, которая, казалась, еще оглашала громадный домъ шелестомъ своихъ бѣлыхъ платьевъ и рокотомъ арфы. Эта картина прошлаго, живая и скрытая въ заброшенной капеллѣ, память о двухъ дамахъ, одной – воплощенномъ благочестіи, другой – идеалисткѣ, изящной и мечтательной, окончательно подавили Фебрера. И вдругъ, черезъ нѣсколько времени, грубыя руки ростовщика осквернятъ величественную, застывшую старину!.. Онъ не сможетъ этого видѣть. Прощай! Прощай!..
При наступленіи темноты онъ отыскалъ на Борне Тони Клапеса. Съ откровенностью, которую ему внушалъ контрабантистъ, онъ попросилъ у. него денегъ.
– He знаю, когда смогу тебѣ вернуть. Уѣзжаю съ Майорки. Пусть гибнетъ все, но лишь не на моихъ глазахъ.
Клапесъ далъ Хаиме большую сумму, чѣмъ тотъ просилъ. Тони оставался на островѣ и съ помощью капитана Вальса попытается уладить, если есть только возможность, его дѣла. Капитанъ зналъ толкъ въ дѣлахъ и умѣлъ распутывать наиболѣе запутанныя. Co вчерашняго дня онъ поссорился съ Хаиме, но это ничего не значитъ: Вальсъ истинный другъ.
– He говори никому о моемъ отъѣздѣ, – прибавилъ Хаиме. – Долженъ знать лишь ты….. и Пабло. Ты правъ: онъ – другъ.
– А когда ты уѣзжаешь?..
Хаиме ожидалъ перваго парохода на Ибису. У него тамъ кое-что оставалось: группа скалъ, поросшая травами, жилище кроликовъ; разрушенная башня временъ пиратовъ. Онъ случайно узналъ объ этомъ вчера: ему сказали ибисскіе крестьяне, которыхъ онъ встрѣтилъ на Борне.
– Все равно, что тамъ, что въ другомъ мѣстѣ… Лучше, гораздо лучше. Буду охотиться, ловить рыбу. Буду жить, не видя людей.
Вспомнивъ свои вчерашніе совѣты, Клапесъ, довольный, пожалъ руку Хаиме. Конецъ исторіи съ чуетой! Его крестьянская душа радовалась такому финалу.
– Хорошо, что уѣзжаешь. Иначе… Иначе было бы безуміе.
Часть вторая
I
Фебреръ смотрѣлъ на свое изображеніе, прозрачную тѣнь съ расплывающимися очертаніями, среди ряби водъ. За изображеніемъ виднѣлась морская глубина, молочныя пятна чистаго песку и темныя глыбы, отдѣлившіяся отъ горы, покрытыя странной растительностью.
Морскія травы трепетно колебали своими зелеными головками; круглые плоды, похожіе на индійскія фиги, бѣлѣли по гребнямъ; въ глубинѣ зеленыхъ водъ блестѣли цвѣты, словно перламутръ; и среди этихъ таинственныхъ растеній выставляли морскія звѣзды свои разноцвѣтныя конечности, свивался морской ежъ, какъ черное пятно иглъ, суетились чертовы коньки и быстр – обыстро искрились серебро и пурпуръ, хвосты и плавники, среди воронокъ пузырей, выплывая изъ пещеры и исчезая въ другомъ невѣдомомъ, таинственномъ провалѣ.
Хаиме наклонился на бортъ маленькаго судна съ опущеннымъ парусомъ. Въ рукахъ онъ держалъ volanti – длинную дорожку съ крючками, почти опускавшуюся до дна.
Было около полдня. Суденышко находилось въ тѣни. За спиной Хаиме тянулся страшно извилистый, съ острыми выступами и глубокимитвырѣзами, дикій берегъ Ибисы. Передъ нимъ возвышался Ведрà, одинокій утесъ, гордый пограничный столпъ въ триста метровъ, благодаря своему одиночеству казавшійся еще болѣе высокимъ. У ногъ его тѣнь колосса придавала водамъ темный и въ то же время прозрачный цвѣтъ. Дальше, за его синеватой тѣнью кипѣло Средиземное море, сверкая золотыми искрами въ солнечныхъ лучахъ, и берега Ибисы, красные, плоскіе, казалось, горѣли огнемъ.
Хаиме отправлялся ловить рыбу ежедневно, при тихой погодѣ, въ узкомъ проливѣ между островомъ и Ведри. Въ ясные дни это была голубая рѣка съ подводными скалами, высовывшими на поверхность воды черныя верхушки. Великанъ позволялъ приставать къ себѣ, ничуть не теряя своего величественнаго, суроваго, враждебнаго вида. А когда дулъ свѣжій вѣтеръ, наполовину потопленныя верхушки скалъ вѣнчались пѣной, издавая ревъ; водяныя горы, глухія, темныя достигали воротъ моря, и приходилось ставить парусъ и бѣжать скорѣе изъ этого пролива, отъ шумнаго хаоса воротовъ и потоковъ.
На носу барки стоялъ дядя Вентолера, старый морякъ, плававшій на судахъ разныхъ націй и спутникъ Хаиме съ момента пріѣзда послѣдняго на Ибису. «Лѣтъ восемьдесятъ, сеньоръ!» и ни одного дня не пропускалъ безъ рыбной ловли. He зналъ ни болѣзней, ни страха передъ непогодой. Имѣлъ загорѣвшее обвѣтрившееся, но съ рѣдкими морщинами лицо. Тонкія ноги, подъ засученными штанами, показывали свѣжую кожу крѣпкихъ мускуловъ. Блуза, съ открытой грудью, позволяла видѣть волосастое, сѣрое тѣло, того же цвѣта, какъ голова. На головѣ, – черная шапка, – память о послѣдней его поѣздкѣвъ Ливерпуль – съ ярко – красной кисточкой посрединѣ, съ широкой лентой, расписанной бѣлыми и красными дервишами. Лицо украшали узкія бакенбарды. На ушахъ висѣли мѣдныя серьги.
Познакомившися съ нимъ, Хаиме заинтересовался его украшеніями.
– Мальчишкой служилъ я юнгой на англійской шхунѣ, – говорилъ Вентолера на своемъ ибисскомъ нарѣчіи, произнося слова на распѣвъ, нѣжнымъ голосомъ. – Хозяинъ былъ пресмѣлый мальтіецъ, съ бакенбардами и серьгами. И я сказалъ себѣ: «Выросту – стану, какъ хозяинъ». Вотъ вы какимъ меня видите, и былъ я казистъ съ лица, и любо было мнѣ подражать людямъ стоющимъ.
Первые дни, когда Хаиме сталъ ловить рыбу у Ведри, онъ забывалъ смотрѣть на воду и снарядъ, который держалъ въ рукѣ, и впивался глазами въ колоссъ, поднимающійся надъ моремъ, отторгнутый отъ берега.
Громоздились скалы другъ на друга, высилась къ небесамъ острая вершина, заставлявшая зрителя закидывать голову назадъ. Прибрежные утесы были доступны. Mope доходило до нихъ, вливаясь въ низкія колоннады подводныхъ пещеръ – нѣкогда убѣжище корсаровъ, а теперь иногда складочное мѣсто контрабандистовъ. Можно было идти, прыгая съ утеса на утесъ, среди можжевельника и другихъ лѣсныхъ растеній, по береговой сторонѣ; но дальше, скала поднималась отвѣсная, гладкая, неприступная, красивыми сѣрыми стѣнами, какъ бы обрѣзанными.
На громадной высотѣ было нѣсколько площадокъ, поросшихъ зеленью, а за ними опять поднималась скала, вертикально – отвѣсная до самой вершины, острая, какъ палецъ. Нѣкоторыя охотники взбирались на эту крѣпость, пользуясь, какъ дорожками выступами камней, и такимъ путемъ достигали до первыхъ площадокъ. Дальше дошелъ, по словамъ дяди Вентолеры, одинъ только монахъ, изгнанный правительствомъ за карлистскую агитацію, построившій на берегу Ибисы обитель Кубельсъ.
– Былъ человѣкъ твердый и смѣлый, – продолжалъ старикъ. – Говорятъ, водрузилъ крестъ на самой высотѣ, да вотъ уже давно унесли его буйные вѣтры.
Фебреръ видѣлъ, какъ по уступамъ громаднаго сѣраго утеса, осѣненнымъ зеленью можжевельника и морскихъ сосенъ, прыгали неустанно цвѣтныя точки, словно красныя или бѣловатыя блохи. To были козы Ведрá, одичавшія козы, брошенныя здѣсь давно, плодившіяся вдали отъ человѣка, потерявшія всѣ свои привычки домашнихъ животныхъ, спасавшіяся чудесными прыжками, какъ только барка приставала къ скалѣ. Тихимъ утромъ ихъ блеянье громко раздавалось среди безмолвія природы и неслось надъ морской поверхностью.
Однажды, на разсвѣтѣ Хаиме, захвативши съ собой ружье, сдѣлалъ два выстрѣла въ далекую группу козъ, будучи увѣренъ, что не попадетъ, но желая насладиться зрѣлищемъ ихъ бѣгства и прыжковъ. Усиленные эхомъ пролива, выстрѣлы наполнили пространство чиликаньемъ и шелестомъ крыльевъ. Сотни старыхъ, громадныхъ чаекъ, испуганные шумомъ, покинули свои норы. Встревоженный островокъ выбрасывалъ своихъ пернатыхъ обитателей. Совсѣмъ высоко, черными точками летѣли къ большому острову, другіе бѣглецы – соколы, находившіе пріютъ на Ведрá, охотившіеся за ибисскими и форментерскими голубями.
Старый морякъ показывалъ Фебреру пещеры, зіявшія, какъ окна, въ наиболѣе отвѣсныхъ и неприступныхъ стѣнахъ островка. Ни козы, ни люди не могли туда проникнуть. Дядя Вентолера зналъ, что скрывалось въ ихъ черной пасти. Это были улья, имѣвшія за собой многовѣковую давность, естественный пріютъ пчелъ, которыя пролетая черезъ проливъ между Ибисой и Ведрá, укрывались въ неприступныхъ пещерахъ, послѣ набѣговъ на островныя поля. Въ извѣстное время года онъ видѣлъ, какъ сверкали у этихъ отверстій свѣтлыя нити, и змѣйками сбѣгали по камнямъ. Таялъ медъ у входовъ пещеръ и вытекалъ, безъ пользы, изъ сотовъ.
Дядя Вентолера, свистнувъ отъ удовольствія, дернулъ свой рыболовный снарядъ.
– Привалило восемь!..
На крючкѣ шевелилъ хвостомъ и лапами темно – сѣрый крабъ. Другіе, такіе же, неподвижно лежали въ корзинкѣ около старика.
– Дядя Вентолера, почему не споете обѣдни?
– Если позволите…
Хаиме зналъ привычки старика, его склонность къ пѣснопѣніямъ обѣдни въ минуты рарадости. Переставъ совершать дальнія плаванія, онъ полюбилъ по воскресеньямъ пѣть въ деревенской церкви Санъ Хосе или Санъ Антоніо, а затѣмъ распространилъ свое пристрастіе на всѣ счастливые случаи жизни.
– Хорошо… хорошо, – произнесъ онъ тономъ превосходства, словно готовясь доставить своему спутнику величайшее наслажденіе.
Приложивъ руку ко рту, онъ вдругъ вынулъ зубы – и спряталъ ихъ за поясомъ. Лицо его покрылось морщинами вокругь ввалившагося рта. И онъ началъ пѣть фразы священника и отвѣты помощника. Дрожащій, дѣтскій голосъ пріобрѣталъ торжественную звучность, разносясь по водному пространству, отдаваемый эхомъ скалъ. По временамъ ему вторили козы Ведрá нѣжнымъ, изумленнымъ блеяньемъ. Хаиме смѣялся надъ усердіемъ старика: закативъ глаза, тотъ прижималъ руку къ сердцу, не выпуская изъ другой руки веревки ѵоlantі. Это продолжалось долго – Хаиме слѣдилъ внимательно за своимъ снарядомъ, но не замѣчалъ ни малѣйшаго движенія. Счастье было на сторонѣ старика. Хаиме былъ раздосадованъ. Ему вдругъ надоѣло пѣніе.
– Довольно, дядя Вентолера… Достаточно!
– Понравилось вамъ, правда? – наивно произнесъ старикъ. – Знаю еще кое-что. Знаю про капитана Рикера, истинное событіе, вовсе не басня. Мой отецъ видѣлъ.
Хаиме сдѣлалъ жестъ протеста. Нѣтъ, не нужно про капитана Рикера. Онъ наизусть помнилъ. За три мѣсяца, которые они вмѣстѣ плавали, рѣдкій день не завершался повѣствованіемъ о капитанѣ. Но дядя Вентолера, по своей старческой наивности, убѣжденный въ великомъ значеніи всего, что дѣлалъ, уже началъ свой разсказъ, и Хаиме, отвернувшись, наклонился надъ бортомъ и глядѣлъ въ морскую глубину, не желая слушать лишній разъ наизусть извѣстнаго.
Капитанъ Антоніо Рикеръ!.. Герой острова, столь же великій морякъ, какъ Барсело… Но Барсело былъ майоркинецъ, а онъ ибисенецъ: все почести и чины принадлежали майоркинцу. Существуй справедливость, море поглотило бы гордый островъ, мачеху Ибисы. Тутъ старикъ вспомнилъ, что Фебреръ майоркинецъ и сконфуженно молчалъ нѣсколько минутъ.
– Это такъ говорится, – прибавилъ онъ, извиняясь. – Хорошіе люди водятся вездѣ. Ваша милость – хорошій человѣкъ, но вернемся къ капитану Рикеру…
Рикеръ былъ хозяиномъ каперской шебеки Санъ Антоніо, снаряженный ибисенцами въ постоянной войнѣ съ галеотами алжирскихъ мавровъ и кораблями англичанъ, враговъ Испаніи. Имя Рикера извѣстно было всему Средиземному морю. Событіе случилось въ 1806 г. Въ троицынъ день, утромъ, въ виду города Ибисы показался фрегатъ подъ англійскимъ флагомъ, лавируя внѣ прицѣла крѣпостныхъ пушекъ. Это былъ «Успѣхъ», корабль итальянца Мигуэля Новелли, по призванію Папы, жителя Гибралтара, корсара, служившаго Англіи. Онъ разыскивалъ Рикера, издѣвался надъ нимъ, нагло плавая передъ городомъ. Зазвонили въ набатъ колокола, забили барабаны, населеніе столпилось на стѣнахъ Ибисы и въ морскомъ кварталѣ. Санъ Антоніо стоялъ бокомъ на сушѣ, но Рикеръ, со своими, спустилъ его въ воду. Маленькія пушки шебеки были приведены ьъ негодность: ихъ на скорую руку привязали веревками. Всѣ обитатели морского квартала захотѣли сѣсть на судно, но капитанъ выбралъ лишь пятьдесятъ человѣкъ и прослушалъ съ ними обѣдню въ церкви св. Тельмо. Когда поднимали паруса, явился отецъ Рикера, старый морякъ и, несмотря на протестъ сына, взошелъ на шебеку.
Много часовъ, много ловкихъ маневровъ потребовалось Санъ Антонію, чтобы приблизиться къ кораблю Папы. Бѣдная шебека выглядѣла насѣкомымъ рядомъ съ большимъ судномъ, на борту котораго находились самые отважные авантюристы, собравшіе на молахъ Гибралтара: мальтійцы, англичане, римляне, венеціанцы, ливорнцы, сардинцы и рагузцы. Первый залпъ изъ пушекъ корабля убиваетъ пять человѣкъ на палубѣ шебеки, въ томъ числѣ отца Рикера. Рикеръ схватываетъ разорванный трупъ, пачкается его кровью, бѣжитъ спрятать его въ трюмѣ. – «Убили нашего отца!» – стонутъ братья Рикера. – Покажемъ себя! – дико кричитъ послѣдній. – Пороховницы! На абордажъ!
Пороховницы, страшное оружіе ибисенскихъ корсаровъ, огненныя бутылки, которыя разрываясь на непріятельской палубѣ, зажигали ее, попадаютъ въ корабль Папы. Горятъ снасти, пылаетъ мертвое дерево, и, словно демоны, среди пламени прыгаютъ Рикеръ и его люди, съ пистолетомъ въ одной рукѣ, съ абордажнымъ топоромъ въ другой. Палуба заливается кровью, съ разрубленными головами летятъ трупы въ море. Папу нашли спрятавшимся, полумертвымъ отъ страху въ шкафу его каюты.
И дядя Вентолера смѣялся своимъ дѣтскимъ смѣхомъ, вспоминая эту смѣшную подробность великой побѣды Рикера. Потомъ, плѣннаго Папу привезли на островъ. Горожане и крестьяне толпами сбѣгались смотрѣть на него, какъ на рѣдкаго звѣря. Вотъ пиратъ, гроза Средиземнаго моря! И его нашли между полками, испугавшагося ибисенцевъ! Судомъ приговорили его къ повѣшенію на островѣ Висѣльниковъ, – маленькомъ островкѣ, гдѣ теперь находится маякъ пролива Монаховъ, но Годой отдалъ приказъ обмѣнять его на плѣнныхъ испанцевъ.
Отецъ Вентолеры былъ очевидцемъ великаго событія. Онъ служилъ юнгой на шебекѣ Рикера. Потомъ попалъ онъ въ плѣнъ къ алжирцамъ и былъ однимъ изъ послѣднихъ рабовъ передъ появленіемъ въ Алжирѣ французовъ. Тамъ онъ подвергся однажды смертельной опасности ихъ разстрѣливали черезъ десятаго за убійство порочнаго мавра (тѣло его нашли въ отхожемъ мѣстѣ). Дядя Вентолера помнилъ разсказы отца объ эпохѣ когда на Ибисѣ быаи корсары и въ ибисскую гавань прибывали захваченныя суда съ плѣннами мавританками и маврами. Плѣнниковъ проводили «къ писарю захватовъ», какъ свидѣтелей событія, и требовали чтобы они клялись именемъ Аллаха, Пророка и Алкорана, поднявъ кверху указательный палецъ, обративъ лицо къ восходу солнцаі. А суровые ибисенскіе корсары, раздѣливъ добычу, оставляли фондъ на покупку простынь для ранъ, а остальную часть награбленнаго отдавали, «чтобы служилъ священникъ обѣдню всѣ дни, пока они находятся внѣ острова».
Дядя Вентолера переходилъ отъ Рикера къ другимъ храбрымъ каперамъ, предшественникамъ послѣдняго, но Хаиме сердила его болтовня: въ нихъ скрыто было желаніе поразить островъ Майорку, сосѣдній и враждебный, – и, наконецъ, онъ потерялъ терпѣніе.
– Уже двѣнадцать, дѣдушка!.. Тронемся; больше не клюютъ. Старикъ посмотрѣлъ на солнце; оно стояло надъ вершиной Ведрá. Полдень еще не наступилъ, но былъ близокъ. Потомъ, посмотрѣлъ на море: сеньоръ правъ; рыбы клевать больше не станутъ, но онъ былъ доволенъ сегодняшнимъ уловомъ.
Своими тонкими руками онъ потянулъ за веревку, поднимая маленькій треугольный парусъ судна. Судно накренилось, качнулось на мѣстѣ и затѣмъ начало разрѣзать воду съ тихимъ журчаньемъ. Вышли изъ пролива, оставили сзади Ведрá, направляясь по ибисскому берегу. Хаиме правилъ рулемъ, а старикъ, зажавъ корзину между колѣнъ, пересчитывалъ и перебиралъ рыбъ съ жадностью и наслажденіемъ.
Обогнули мысъ. Открылась новая полоса берега. На небольшой горкѣ съ красными скалами, усѣянной то здѣсь, то тамъ темными пятнами густыхъ кустарниковъ, маячила широкая, желтая башня, гладкій цилиндръ съ однимъ только отверстіемъ на сторонѣ обращенной къ морю, – съ окномъ, чернымъ проваломъ неправильной формы. На коронкѣ башни амбразура, служившая нѣкогда для небольшой пушки, вырѣзывалась въ небесной лазури. По одной сторонѣ мыса, круто падавшаго въ море, шелъ зеленѣющій участокъ земли, съ низкими вѣтвистыми деревьями; между ними просвѣчивало бѣлое пятно крошечнаго домика.
Барка направилась къ башнѣ и, подойдя къ ней, повернула къ берегу, врѣзавшись носомъ въ песчаное дно. Старикъ сложилъ парусъ и приблизилъ судно кь скалѣ на берегу, откуда спускалась цѣпь. Привязалъ къ цѣпи барку, и тотчасъ они оба выскочили на сушу. Старикъ не хотѣлъ вытаскивать судно: онъ думалъ вернуться въ море сегодня же вечеромъ послѣ ужина: слѣдовало опустить дорожки до завтрашняго утра. Сеньоръ отправится съ нимъ?.. Фебреръ сдѣлалъ отрицательный жестъ, и старикъ растался съ нимъ до завтра. Онъ разбудитъ, запѣвъ на берегу Introito, рано утромъ, когда на небѣ будутъ еще звѣзды. Разсвѣтъ долженъ ихъ застать у Ведрá Нука, скоро ли онъ выйдетъ изъ башни!
Старикъ пошелъ вглубь острова, неся корзину съ рыбой на рукѣ.
– Отдайте, дядя Вентолера, мою долю Маргалидѣ, и пусть мнѣ поскорѣй принесутъ пообѣдать.
Морякъ отвѣтилъ движеніемъ плечъ, не оборачиваясь. Хаиме двинулся по полосѣ берега къ башнѣ. Ноги его, обутыя въ альпаргаты, ступали по мелкому песку, о который разбивались послѣднія всплески моря. Среди голубыхъ камешекъ виднѣлись куски обожженной глины, осколки ручекъ, выпуклые черепки гончарныхъ издѣлій, со слѣдами старинныхъ украшеній, которыя, быть можетъ, принадлежали пузатымъ вазамъ, маленькіе неправильные шарики сѣрой земли, на которыхъ, казалось, можно было разглядѣть разъѣденныя селитряной водой лица, сжавшіяся, въ ходѣ вѣковъ, физіономіи. To были таинственные остатки бурныхъ дней, обрывки великой морской тайны, увидѣвшей снова свѣтъ послѣ тысячелѣтняго мрака, хаотическая, легендарная исторія, выброшенная капризными волнами на берега этихъ острововъ. служившихъ въ сѣдую старину убѣжищемъ финикійцевъ и карѳагенянъ, арабовъ и норманновъ. Дядя Вентолера говорилъ о серебряныхъ монетахъ, тонкихъ, какъ жертвенныя облатки: играя, на берегу ихъ находили мальчики. Его дѣдъ помнилъ преданіе оттаинственныхъ пещерахъ, скрывавшихъ сокровища, пещерахъ сарацинъ и норманновъ, – онѣ были замурованы камнями, и секретъ кладовъ забытъ.
Хаиме началъ подыматься по каменистому склону, направляясь къ башнѣ. Тамариски подымали свой дикій, шумный уборъ, уборъ безплодныхъ сосенъ, который, казалось, питался разсѣянной кругомъ солью, вонзая свои корни въ скалу. Вѣтеръ непогодныхъ дней, сбрасывая песокъ, оставлялъ обнаженными эти разросшіеся, спутанныя корни, черныя, тонкія змѣи, въ которыхъ часто запутывались ноги Фебрера. На эхо его шаговъ отвѣчали въ кустахъ шумъ пугливаго бѣга и шелестъ листьевъ: то тамъ, то здѣсь съ отчаянной быстротой проносился комокъ сѣрой шерсти, съ хвостомъ вь видѣ пуговицы. Бѣгство кроликовъ распугивало темно – смарагдовыхъ ящерицъ, лѣниво лежавшихъ на солнцѣ.
Вмѣстѣ съ этими шорохами до слуха Хаиме донеслись слабые звуки тамбурина и мужской голосъ, напѣвавшій ибисскій романсъ. Мужчина по временамъ останавливался, какъ бы въ нерѣшительности, повторялъ уже пропѣтые стихи по нѣскольку разъ и уже тогда переходилъ къ новымъ. Въ концѣ каждой строфы, по мѣстному обычаю, онъ испускалъ странное клохтанье, похожее на крикъ павлина, дикія, скрипучія трели, какими сопровождаютъ свои пѣсни арабы.
Очутившись на вершинѣ, Фебреръ увидѣлъ музыканта, сидѣвшаго на камнѣ, сзади башни и глядѣвшаго на море.
Это былъ атлотъ, котораго Хаиме нѣсколько разъ встрѣчалъ въ Канѣ Майорки, домѣ своего бывшаго арендатора Пена. На бедрѣ атлота лежалъ ибисскій тамбуринъ, маленькій барабанъ, выкрашенный въ синюю краску, съ золотыми цвѣтами и вѣтками. Лѣвая рука опиралась объ инструментъ, голова покоилась на рукѣ, почти закрытая ладонью и пальцами. Правой рукой, вооруженной палочкой, онъ медленно ударялъ въ кожу тамбурина, и такъ остался неподвижнымъ, мечтательно играя, погрузившисъ въ свою иппровизацію, созерцая безмѣрный морской горизонтъ сквозь пальцы.
Звали его Пѣвецъ, какъ и всѣхъ на островѣ, кто пѣлъ новые стихи на танцахъ и серенадахъ. Это былъ высокій юноша, тонкій, узкоплечій атлотъ, которому еще не стукнуло восемьнадцати лѣтъ. При пѣніи онъ кашлялъ, изгибалъ хрупкую шею, и краснѣло его лицо. Прозрачно – бѣлые глаза у него были большіе, женскіе глаза съ замѣтной розовой слезницей, въ кругломъ соединеніи вѣкъ. Онъ всегда носилъ праздничный костюмъ: штаны синяго бархата, поясъ и шнурокъ, вмѣсто галстуха, пламенно – краснаго цвѣта; а надъ шнуркомъ красовался женскій платокъ, обвитый вокругъ шеи съ вышитымь концомъ напереди. Двѣ розы выглядывали изъ-за ушей, а изъ – подъ полей его поярковой шляпы, закинутой назадъ, съ цвѣтной лентой, выбивались, словно вьющаяся бахрома, волны вьющихся волосъ, лоснящихся отъ помады. При видѣ этихъ почти женскихъ украшеній, при видѣ его большихъ глазъ и блѣднаго лица, Фебреръ сравнилъ его съ безкровной дѣвой, какихъ идеализируетъ новѣйшее искусство. Но эта дѣва носила за краснымъ поясомъ нѣчто, внушающее тревогу. Несомнѣнно то былъ ножъ или пистолетъ, издѣліе островныхъ серебрянниковъ: неразлучный спутникъ каждаго ибисскаго атлота.
Увидя Хаиме, пѣвецъ поднялся, выпустилъ изъ лѣвой руки тамбуринъ, прикрѣпленный ремнемъ; причемъ правая рука его, продолжая махать палочкой, ударила по полямъ шляпы.
– Bon dia tengui! (здравствуйте!).
Какъ добрый майоркинецъ, Фебреръ вѣрилъ въ дикость ибиссенцевъ и былъ изумленъ ихъ вѣжливостью при встрѣчахъ. Они убивали другъ друга, всегда изъ-за любовныхъ исторій, но иностранца они почитали по традиціи, какъ почитаетъ арабъ человѣка, просящаго оказать гостепріимство подъ его шатромъ.
Пѣвецъ, казалось, былъ сконфуженъ тѣмъ, что майоркинскій сеньоръ засталъ его у своего дома, на своей землѣ. Онъ бормоталъ извиненія. Пришелъ онъ сюда, такъ какъ любитъ смотрѣть на море съ высокаго мѣста. Чувствовалъ себя хорошо въ тѣни башни. Пріятели не безпокоили его своимъ присутствіемъ, и онъ могъ спокойно сочинять стихи романса для слѣдующихъ танцевъ въ деревнѣ Санъ Антоніо.
Хаиме улыбнулся робкимъ извиненіямъ пѣвца. Навѣрно, его стихи посвящались какой-нибудь атлотѣ. Юноша наклонилъ голову: да, сеньоръ… И кто она?
– Flo d'enmetlle, – отвѣтилъ поэтъ.
Цвѣтокъ миндальнаго дерева!.. Недурное имя. И, поощренный одобреніемъ сеньора, атлотъ продолжалъ говорить. Цвѣтокъ миндальнаго дерева – Маргалида, дочь синьо Пепа изъ Кана Майорки. Онъ далъ ей это имя: она бѣла и прекрасна, какъ цвѣты, распускающіяся на миндальномъ деревѣ, когда кончаются холода и съ моря доносятся первыя теплыя дуновенія – вѣстники весны. Всѣ юноши въ округѣ повторяютъ это имя, и у Маргалиды другого нѣтъ. Пѣвецъ былъ счастливъ на удачныя прозвища. Что онъ говорилъ, оставалось навсегда.
Съ улыбкой выслушалъ Фебреръ слова юноши. Вотъ куда удалилась поэзія… Затѣмъ спросилъ, работаетъ ли онъ. Атлотъ отвѣтилъ отрицательно. Родители не хотятъ: въ одинъ базарный день его осмотрѣлъ городской врачъ и посовѣтовалъ семьѣ избавлять его отъ всякой усталости. И онъ, довольный совѣтомъ, проводилъ рабочіе дни на лонѣ природы подъ тѣнью дерева, слушая пѣніе птицъ, карауля атлотъ, проходившихъ по дорожкамъ. А когда въ era головѣ рождался новый куплетъ, онъ садился на морскомъ берегу, медленно обрабатывалъ его, закрѣплялъ въ своей памяти.
Хаиме простился съ нимъ: можетъ продолжать свою поэтическую работу. Но черезъ нѣсколько шаговъ онъ остановился и повернулъ голову, не слыша снова тамбурина. Пѣвецъ удалялся по склону, боясь надоѣсть сеньору своей музыкой, отыскивая другое уединенное мѣсто.
Фебреръ пришелъ къ башнѣ. To, что издали казалось нижнимъ этажемъ, было прочной каменной постройкой. Дверь находилась въ уровень съ верхними окнами: такимъ путемъ древніе сторожа могли предохранить себя отъ неожиданнаго нападенія пиратовъ. Входя и уходя, они пользовались лѣстницей, которую убирали внутрь съ наступленіемъ ночи. Чтобы подниматься въ свою комнату, Хаиме приказалъ сдѣлать грубую деревянную лѣстницу, но никогда не убиралъ ее. Башня, выстроенная изъ песчанника, была снаружи нѣсколько разрушена морскими вѣтрами. Многія плиты выпали изъ своихъ гнѣздъ, и образовавшіеся выступы походили на замаскированныя ступени, ведущія наверхъ.
Отшельникъ поднялся въ свое жилище. Это была круглая комната съ двумя только отверстіями: дверью и окномъ сзади; благодаря черезмѣрной толщинѣ стѣнъ, эти отверстія казались тунелями. Стѣны внутри были старательно обмазаны блестящей ибисской известкой, которая придаетъ молочную прозрачность и молочную нѣжность всѣмъ постройкамъ, изъ грязныхъ деревенскихъ хижинъ дѣлаетъ веселые домики. Но на потолкѣ съ пробитымъ люкомъ старинной лѣстницы, ведшей на верхнюю площадку, сохранилась сажа отъ огней, зажигавшихся въ былыя времена.
Дверь, окно и люкъ закрывались досками, плохо скрѣпленными посредствомъ деревянныхъ крестовъ. Во всей башнѣ не имѣлось ни одного стекла. Еще было лѣто, и Фебреръ, не зная, что его ждетъ впереди, или вѣрнѣе, по безпечности отложилъ работы по устройству болѣе основательнаго помѣщенія.
Онъ находилъ прекраснымъ и очаровательнымъ это убѣжище, несмотря на его грубую простоту. Здѣсь видна была старательная рука Пепа и грація Маргалиды. Хаиме любовался блескомъ стѣнъ, чистотой трехъ стульевъ и досчатаго стола, – мебели, вытираемой дочерью его бывшаго арендатора. Рыболовные снаряды раскидывали свои сѣти по стѣнамъ, словно качающіяся обои. Дальше висѣли ружье и сумка съ припасами. Мѣстами на подобіе вѣеровъ сгруппированы были створки раковинъ, карамельно – прозрачныя, какъ черепашій щитъ. Это былъ подарокъ дяди Вентолеры, точно также какъ двѣ громадныхъ улитки на столѣ, бѣлыя, съ торчащими иглами, съ внутренностью влажно – розовою, словно женское тѣло. У окна былъ свернутъ тюфякъ, съ подушкой и простынями, – деревенская постель, которую Маргалида или ея мать дѣлами каждый вечеръ.
Хаиме спалъ тамъ спокоймѣе, чѣмъ въ своемъ пальмскомъ дворцѣ. Тѣ дни, когда его не будилъ на зарѣ дядя Вентолера, служа обѣдню на берегу или подымаясь по склону и бросая камушки въ дверь башни, отшельникъ лежалъ на своемъ тюфякѣ до поздняго утра. До него доносился щумъ моря, великой ворчливой матери; таинственный свѣтъ, смѣсь солнечнаго золота и синевы водъ, пробивался сквозь щели, дрожа на бѣлизнѣ стѣнъ; снаружи кричали чайки и пролетая передъ окномъ, въ игривомъ полетѣ, мелькали быстрыми твнями на стѣнѣ.
По ночамъ, рано ложась, отшельникъ размышлялъ, съ открытыми глазами, глядя, какъ льется сквозь полускрѣпленныя доски смутный и звѣздный свѣтъ ночи или блескъ луны. Въ эти получаса кажется, будто все прошлое чудеснымъ сбразомъ встаетъ передъ умственнымъ взоромъ; въ предверіи сна воскресаютъ самыя далекія воспоминанія. Mope ворчало, слышался скрипящій крикъ большихъ ночныхъ птицъ, чайки жалобно стѣнали, какъ дѣти, подвергнутыя мукамъ. Что-то дѣлаютъ въ эти часы его пріятели?.. О чемъ говорятъ въ кофейняхъ Борне?.. Кто въ казино?..
По утрамъ эти воспоминанія вызывали у него улыбку и жестъ сожалѣнія. Новый свѣтъ, казалось, красилъ его жизнь, дѣлалъ ее болѣе пріятной. И онъ могъ походить на прочихъ и обожать городскую жизнь!.. Вотъ она – истинная жизнь.
Его взглядъ блуждалъ по круглому пространству башни. Настоящее зало, болѣе спокойное для него, чѣмъ чертоги дома его предковъ: все принадлежитъ ему; нѣтъ страха передъ совмѣстнымъ владѣніемъ съ заимодавцами и ростовщиками. У него даже имѣются прекрасныя древности, которыхъ никто не можетъ оспаривать. Около двери покоились на стѣнѣ двѣ амфоры, извлеченныя сѣтями рыбаковъ, двѣ вазы изъ бѣловатой глины, остроконечныя, закаленныя моремъ, капризно украшенныя природой гирляндами окаменѣвшихъ раковинъ. Посреди стола, между улитокъ, находился другой подарокъ дяди Вентолеры – голова женщины въ своеобразной круглой тіарѣ, скрывавшей волосы, заплетенныя въ косы. Сѣрая глина была покрыта бѣлыми твердыми шариками, наростами вѣковъ и селитряной воды. Но Хаиме, глядя на подругу своего одиночества, мысленно снималъ суровую маску, угадывалъ свѣтлыя черты ея лица, странную таинственность ея восточныхъ миндалевидныхъ глазъ. Онъ видѣлъ ее такой, какой никто ее не могъ видѣть. Долгіе часы безмолвнаго созерцанія, въ концѣ концовъ, стерли созданныя вѣками наслоенія.
– Посмотри на нее: моя невѣста, – сказалъ онъ однажды утромъ Маргалидѣ, когда та убирала комнату. – Правда, прекрасна?… Была Тирской или Аскалонской принцессой, не знаю навѣрно: одно неоспоримо: она сохранена для меня, она любила меня четыре тысячи лѣтъ до моего рожденія; черезъ вѣка она явилась за мной. У ней были корабли, были рабы, были пурпурныя платья и дворцы съ террасами – садами. Но она оставила все, скрылась въ морѣ и ждала, пока волна вынесетъ ее на берегъ, пока возьметъ ее дядя Вентолера и принесетъ ко мнѣ… Почему ты такъ глядишь на меня? Ты, бѣдняжка, не понимаешь этого.
