Висенте Бласко-Ибаньес
Мертвые повелевают

Часть третья

I

Два дня спустя, когда донъ Хаиме, вернувшись съ рыбной ловли, дожидался ужина въ своей башнѣ; явился Пепъ. Онъ поставилъ съ нѣкоторой торжественностію корзинку на столъ.

Крестьянинъ сталъ извиняться за свой неожиданный визитъ. Его жена и Маргалида опять отправились въ пустынь Кубельсъ; мальчикъ сопровождалъ ихъ.

Пробывъ все утро съ самаго разсвѣта на морѣ, Фебреръ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, но важный видъ крестьянина заинтриговалъ его.

– Пепъ, ты хочешь мнѣ что-то сказать и не рѣшаешься, – заговорилъ Хаиме на ибисскомъ нарѣчіи.

– Такъ точно, сеньоръ.

И Пепъ, какъ всѣ рабочіе люди, которые раздумываютъ и колеблются, говорить ли, но преодолѣвъ застѣнчивость, слѣпо бросаются впередъ, поощряемые собственнымъ страхомъ, началъ грубо излагать свои мысли.

Да, онъ долженъ кое-что сообщить, очень важное. Два дня онъ обдумывалъ, но теперь молчать не можетъ больше. Если онъ взялся принести обѣдъ сеньору, то единственно съ цѣлью поговорить съ нимъ… Чего хочетъ донъ Хаиме? Почему онъ смѣется надъ тѣми, кто его такъ любить?…

– Я смѣюсь! – воскликнулъ Фебреръ.

Да, смѣется надъ ними. Пепъ съ грустью повторилъ это. Что произошло въ ночь бури? По какому капризу сеньоръ явился на собраніе ухаживателей и сѣлъ рядомъ съ Маргалидой, словно искалъ ея руки? Ахъ, донъ Хаиме! Фестейги – вещь серьезная; изъ-за нихъ мужчины убиваютъ другъ друга. Онъ знаетъ, что сеньоры смѣются нздъ этимъ и смотрятъ на крестьянъ острова, какъ на дикарей, но слѣдуетъ оставить въ покоѣ бѣдныхъ крестьянъ съ ихъ обычаями, забыть ихъ, не смущать ихъ скудныхъ радостей.

Теперь пришлось Фебреру принять печальный видъ.

– Но если я не смѣюсь надъ вами, дорогой Пепъ! Если все это правда!.. Узнайте же ее. Я претендентъ на руку Маргалиды, какъ Пѣвецъ, какъ этотъ антипатичный кузнецъ, какъ всѣ юноши, собирающіеся въ твою кухню на кортехо… Тогда ночью я явился, потому что не могъ дольше ждать, потому что понялъ причину тоски, посѣщающей меня, потому что люблю Маргалиду и женюсь на ней, если она выберетъ меня.

Его тонъ, искренній и страстный, не оставлялъ ни малѣйшихъ сомнѣній.

– Значитъ, это правда! – Воскликнулъ крестьянинъ. – Мнѣ кое-что говорила съ плачемъ атлота, когда я спросилъ ее, почему явился сеньоръ… Вначалѣ я не повѣрилъ ей. Дѣвки такія самомнительныя! Думаютъ, будто всѣ мужчины безъ ума отъ нихъ… Стало быть, правда!

И, убѣдившись въ этомъ, онъ улыбнулся, какъ отъ пріятнаго сюрприза.

Что за донъ Хаиме! Онъ со своей семьей очень польщены этимъ доказательствомъ вниманія къ обитателямъ Кана Майорки. Но для дѣвки плохо: она закичится, вообразивъ себя достойной принца и не пожелаетъ, выдти замужъ за крестьянина.

– He можетъ быть, сеньоръ. Вы не понимаете, что этого не можетъ быть?.. Я также былъ молодъ и знаю все это. На первыхъ порахъ мы гоняемся за каждой атлотой, разъ она не безобразна. Но потомъ начинаешь думать, поразмыслишь, что хорошо и что дурно, что больше всего подобаетъ, и, наконецъ, перестанешь глупить. Вы поразмыслите, не правда ли, сеньоръ?.. Тогда ночью была шутка, капризъ…

Фебреръ энергично покачалъ головой. Нѣтъ, не шутка, не капризъ. Онъ любитъ Маргалиду, милый Цвѣтокъ миндаля, увѣренъ въ своей страсти и пойдетъ, куда бы она его ни завела. Онъ намѣренъ осуществить то, что ему приказываетъ его воля, безъ колебаній, безъ предразсудковъ. Достаточно онъ былъ рабомъ ихъ. Нѣтъ, ни размышленій, ни раскаянья! Онъ любитъ Маргалиду и теперь – одинъ изъ соискателей ея руки, на равныхъ правахъ съ любымъ атлотомъ острова. Онъ высказался.

Скандализированной этими словами, оскорбленный въ своихъ самыхъ старинныхъ, самыхъ прочныхъ взглядахъ, Пепъ поднялъ вверхъ руки, и его простая душа отражалась въ его глазахъ, полная трепета изумленія.

– Сеньоръ!.. Сеньоръ!.

Онъ долженъ былъ призвать въ свидѣтели Сеньора небесъ, чтобъ выразить свое удивленіе и замѣшательство. Фебреръ хочетъ жениться на крестьянкѣ изъ Кана Майорки! Міръ перемѣнился: каздлось, измѣнились всѣ законы, казалось, вотъ – вотъ море зальетъ, поглотитъ островъ и миндальныя деревья зацвѣтутъ на волнахъ. Далъ ли себѣ отчетъ донъ Хаиме въ своемъ желаніи?..

Все уваженіе, накопленное въ душѣ крестьянина длинными годами рабства у благородной семьи, религіозное почитаніе, внушенное ему родителями, когда ребенкомъ онъ видѣлъ майоркскихъ господъ, теперь воскресло, теперь протестовало противъ подобной нелѣпости, противъ чего-то противнаго человѣческимъ обычаямъ и божественной волѣ. Отецъ дона Хаиме былъ могущественной особой, одинъ изъ тѣхъ, кто сочиняетъ законы тамъ, въ Мадридѣ: онъ даже жилъ въ королевскомъ дворцѣ, Пепъ еще помнилъ его такимъ, какимъ преставлялъ себѣ въ легковѣрныхъ мечтахъ дѣтства, – повелѣвающимъ людьми по своему желанію: по своему капризу однихъ онъ посылаетъ на висѣлицу, другихъ милуетъ; сидитъ за столомъ монарховъ и играетъ съ ними въ карты, точь – въ – точь какъ самъ онъ съ какимъ нибудь пріятелемъ въ трактирѣ Санъ Хосе, и говорятъ они другъ другу на «ты»; а за предѣлами столицы онъ – неограниченный владыка, на стальныхъ судахъ, изрыгающихъ дымъ и пушечные выстрѣлы!.. А дѣдъ его, донъ Орасіо? Пепъ рѣдко его видѣлъ и, тѣмъ не менѣе, почтительно дрожалъ, вспоминая его господскую фигуру, серьезное лицо, не знавшее улыбокъ, импонирующій жестъ, которымъ онъ сопровождалъ свои шутки. Это былъ король стариннаго типа, милостивый и правосудный отецъ бѣдныхъ, съ хлѣбомъ въ одной рукѣ и палкой въ другой.

– И вы хотите, чтобъ я бѣдный, Пепъ изъ Кана Майорки, породнился съ Вашимъ батюшкой и дѣдушкой и со всѣми сіятельными господами, кто хозяйничалъ на Майоркѣ и повелѣвалъ міромъ?.. Ну, донъ Хаиме, я опять думаю: все это шутка. Ваша серьезность меня не обманываетъ. Вѣдь и донъ Орасіо порой говорилъ самыя смѣшныя вещи, а лицо было какъ у судьи.

Хаиме обвелъ взглядомъ внутренность башни, улыбнувшись при видѣ ея нищенской обстановки.

– Ho разъ я бѣденъ, Пепъ! Ты богачъ по сравненію со мной! Къ чему поминать мою семью, разъ я существую, благодаря твоей поддержкѣ?.. Если ты откажешь мнѣ, не знаю, куда идти.

Бѣденъ! А развѣ это не его башня?.. Фебреръ отвѣчалъ ему смѣхомъ. Ба! Четыре старые камня, разваливающіеся: имъ надоѣло существовать. Дикая гора: имѣетъ кой – какую цѣнность лишь благодаря трудамъ крестьянина… Но послѣдній настаивалъ на своемъ. У него остается собственность на Майоркѣ: пусть даже въ долгахъ, но все еще она велика… велика!

И разведя руками, съ жестомъ, говорившимъ: состояніе Хаиме нельзя измѣрить, никто не можетъ его охватить, онъ прибавилъ, убѣжденнымъ тономъ:

– Фебреръ не бываетъ бѣднымъ. Вы никогда не можете обѣднѣть. За нынѣшними временами придутъ другія.

Хаиме не сталъ больше убѣждать его въ своей бѣдности. Если онъ считаетъ его богачемъ, тѣмъ лучше. Въ такомъ случаѣ, атлоты, не видящіе иныхъ горизонтовъ, кромѣ острова, не могутъ говоригь, что онъ, потерпѣвъ фіаско, намѣренъ породниться съ семьею Пепа, дабы получить земли Кана Майорки.

Почему крестьянинъ изумляется его желанію жениться иа Маргалидѣ? Въ концѣ—концовъ, это – лишь повтореніе вѣчной исторіи, исторіи переодѣтаго, скитающагося короля, влюбляющагося въ пастушку и отдающаго ей свою руку… А онъ ни король, ни переодѣтый, а испытываетъ настоящую нужду.

– И мнѣ знакома эта исторія, – сказалъ Пепъ. Разсказывали мнѣ ее много разъ, когда былъ ребенкомъ, и самъ разсказывалъ моимъ дѣтямъ… He скажу, чтобъ такъ не случалось: да было это въ другія времена… очень далекія времена: тогда животныя говорили.

Наиболѣе отдаленная старина и блаженная жизнь людей рисовались всегда Пепу счастливымъ временемъ «когда говорили животныя».

Но теперь!.. Теперь онъ, хотя и не умѣлъ читать, знакомился съ дѣлами міра, путешествуя по воскресеньямъ въ Санъ Хосе, бесѣдуя съ секретаремъ деревни и другими грамотными особами, читавшими газеты. Короли женятся на королевахъ, а пастухи на пастушкахъ: каждый на своихъ. Миновали добрыя времена.

– Но ты знаешь, любитъ меня Маргалида или нѣтъ?.. Ты увѣренъ, что она считаетъ все это нелѣпостью, какъ ты?..

Пепъ долго молчалъ и, засунувъ руку подъ поярковую шляпу и шелковый женскій платокъ, почесывалъ кудрявыя, сѣдыя пряди волосъ. Онъ лукаво улыбался, съ оттѣнкомъ презрѣн: я, какъ бы радуясь неразвитости деревенскихъ женщинъ.

– Женщина! Узнайте-ка донъ Хаиме, что онѣ думаютъ!.. Маргалида, какъ всѣ: страсть какъ любитъ пустой блескъ и все необычайное. Въ ея годы всѣ онѣ мечтаютъ о графѣ, или маркизѣ: явится, умчитъ ихъ въ золотой каретѣ, – и умрутъ отъ зависти товарки! И я вотъ, атлотомъ, частенько мечталъ, что захочетъ выдти за меня ибисская богачка, дѣвушка, какой вовсе и не было: красавица, словно св. Дѣва; и у ней земли съ полуострова… Все это отъ молодыхъ лѣтъ!

Пересталъ улыбаться и прибавилъ:

– Да, можетъ статься, любитъ васъ, а сама не понимаетъ. Ужъ эта любовь и молодьге годы!.. Плачетъ, когда ей говорятъ о той ночи. Говоритъ: безуміе, – но ни слова противъ васъ… Ахъ! кабы заглянуть ей въ сердцѣ!

Фебреръ встрѣтилъ эти слова торжествующей улыбкой; но радостный тонъ крестьянина мгновенно пропалъ, и Пепъ рѣшительно заявилъ:

– Этого не должно быть и не будетъ… Пусть мечтаетъ, о чемъ хочетъ, – я противъ: я – отецъ и желаю ей добра… Ахъ, донъ Хаиме! Каждый на своихъ. Помню я монаха. Жилъ отшельникомъ въ Кубельсъ, человѣкъ ученый, а разъ ученый – полоумный. Принялся скрещивать пѣтуха съ чайкой: чайка величиной съ гуся.

И онъ началъ описывать серьезнымъ тономъ, – въ соотвѣтствіи съ той ролью, какую для крестьянъ играютъ жизнь и скрещиванье животныхъ, – безпокойство крестьянъ, сбѣгавшихся въ Кубельсъ. Съ любопытствомъ толпились они вокругъ большой клѣтки, гдѣ сидѣли, подъ неустаннымъ надзоромъ монаха пѣтухъ и чайка.

– Года хлопоталъ добрый сеньоръ, и никакого плода!.. Ничего не подѣлаешь, коль невозможно. Разныя крови, разныя породы: жили вмѣстѣ, мирно, да неодинаковы, и сдѣлаться одинаковыми не могли. Каждый на своихъ!

И съ этими словами Пепъ взялъ со стола два обѣденныхъ блюда и сталъ убирать ихъ въ корзину, намѣреваясь уйти.

– Такъ и порѣшимъ, донъ Хаиме, – объявилъ онъ мужицки упрямо: – все это шутка, а вы несмущайте атлоту своими фантазіями.

– Нѣтъ, Пепъ. Порѣшимъ, что я люблю Маргалиду и буду ходить на ея кортехо, какъ любой юноша острова. Нужно уважать старинные обычаи.

И онъ улыбнулся недовольному жесту крестьянина. Пепъ покачалъ головой въ знакъ протеста. Нѣтъ, онъ повторяетъ: это невозможно. Дѣвки квартала станутъ смѣяться надъ Маргалидой, обрадовавшись, что необыкновенный ухаживатель нарушаетъ установленные обычаи. Злые языки, можетъ быть, начнутъ клеветать на Канъ Майорки, пользовавшійся почетной репутаціей лучшаго семейства на островѣ. Даже его пріятели, когда пойдетъ онъ къ обѣднѣ въ Санъ Хосе, начнутъ собравшись въ церковномъ притворѣ, толковать, что онъ честолюбецъ и хочетъ изъ дочери сдѣлать сеньориту… И это еще не все. Надо имѣть еще въ виду гнѣвъ соперниковъ, ревность атлотовъ, которые были поражены неожиданностью, увидавъ, какъ онъ въ разгаръ грозы вошелъ и сѣлъ около Маргалиды. Несомнѣнно, сейчасъ ихъ изумленіе уже прошло, они толкуютъ о немъ и сговариваются дать отпоръ чужеземцу. Островитяне оставались островитянами, убивали другъ друга, не задѣвая пришельца: они считали его чуждымъ ихъ жизни, безучастнымъ къ ихъ страстямъ. Но разъ иностранецъ вмѣшивается въ ихъ дѣла и притомъ еще онъ майоркинецъ, что можетъ произойти?… Когда видно, чтобъ иноземцы оспаривали невѣсту у ибисенцевъ?… Донъ Хаиме, ради своего отца! ради своего благороднаго дѣдушки! умолялъ Пепъ, знавшій его еще ребенкомъ. Хуторъ принадлежитъ ему, всѣ обитатели хутора хотятъ ему служить… но пусть онъ упорствуетъ въ своемъ капризѣ! Онъ принесетъ несчастіе.

Равнодушно раньше слушавшій Хаиме возмутился опасеніями Пепа. Въ немъ заговорилъ его дикій характеръ, – словно опасенія крестьянина нанесли ему тяжкую обиду. Онъ побоится!.. Онъ чувствовалъ себя способнымъ сразиться со всѣми мѣстными атлотами. На Ибисѣ не найдется человѣка, который заставилъ бы его отступить. Помимо воинственной страстности влюбленнаго въ немъ проснулась расовая гордость, унаслѣдованная отъ предковъ ненависть, раздѣлявшая обитателей обоихъ острововъ. Онъ пойдетъ на кортехо; у него добрые товарищи; они защитятъ его въ минуту бѣды. И онъ посмотрѣлъ на ружье, висѣвшее на стѣнѣ; потомъ опустилъ глаза къ поясу, гдѣ спрятанъ былъ револьверъ.

Пепъ наклонилъ голову съ видомъ отчаянія. Такимъ и онъ былъ въ молодости. Женщины заставляютъ идти на величайшее безуміе. Безполезно убѣждать сеньора, упрямаго и гордаго, какъ всѣ Фебреры.

– Исполняйте вашу святую волю, донъ Хаиме. Но помните же, что я вамъ говорилъ. Насъ ждетъ несчастіе, великое несчастіе.

Крестьянинъ ушелъ изъ башни, и Хаиме видѣлъ, какъ онъ спускался къ хутору по склону, какъ развѣвались по вѣтру концы его платка и женскій плащъ, надѣтый на его плечи,

Пепъ исчезъ за оградою Кана Майорки. Фебреръ отошелъ было отъ двери, какъ вдругъ замѣтилъ между группами тамарисковъ на откосѣ мальчика. Тотъ, поглядѣвши по сторонамъ и убѣдившись, что его никто не видитъ, подбѣжалъ къ нему. Это быаъ Капельянетъ. Прыжками онъ поднялся по лѣстницѣ башни и очутившись передъ Фебреромъ, разразился хохотомъ, показывая мраморъ зубовъ въ темнор – озовой оправѣ.

Съ той ночи, какъ сеньоръ явился въ хуторъ, Капельянетъ сталъ относиться къ нему съ большей довѣренностью, какъ бы видя въ немъ уже родственника. Онъ не протестовалъ противъ необычайности положенія. Ему казалось естественнымъ, что Маргалида нравится сеньору, а послѣдній собирается жениться на ней.

– Значитъ ты не былъ въ Кубельсъ? – спросилъ Фебреръ.

Мальчикъ опять засмѣялся. Онъ оставилъ мать и сестру на половинѣ пути и, спрятавшись въ тамарискахъ, ожидалъ, когда отецъ уйдетъ изъ башни. Несомнѣнно, старикъ хотѣлъ побесѣдовать о важномъ дѣлѣ съ дономъ Хаиме: потому-то онъ удалилъ всѣхъ и взялся самъ принести обѣдъ. Два дня въ домѣ толковали только объ его посѣщеніи. Робость и уваженіе къ «хозяину» заставили его колебаться, но, наконецъ, онъ рѣшился. Ухаживанье за Маргалидой повергло его въ дурное настроеніе духа. Очень ворчалъ старикъ?…

He отвѣчая на его вопросы, Фебреръ задавалъ свои, съ нѣкоторой тревогой.

– Цвѣтокъ миндаля! Что говорила она, когда Капельянетъ заводилъ разговоръ о немъ?

Мальчикъ гордо выпрямилея, довольный, что можетъ протежировать сеньору. Сестра ничего не говорила. Иногда она улыбалась при имени дона Хаиме, иногда глаза ея увлажнялись. Почти всегда она прекращала разговоръ, совѣтуя Капельянету не мѣшаться въ это дѣло, порадовать отца – отправиться учиться въ семинарію.

– Это уладится, сеньоръ, – продолжалъ мальчикъ, чувствуя себя лицомъ имѣющимъ вѣсъ. – Уладится, говорю вамъ. Я увѣренъ, сестра васъ очень любитъ, только чувствуетъ къ вамъ нѣкоторый страхъ, нѣкоторое уваженіе. Кто ожидалъ, что вы подарите ее своимъ вниманіемъ!.. Въ домѣ всѣ сошли съ ума: отецъ насупился и говоритъ одинъ. Мать охаетъ и призываетъ Марію Дѣву, Маргалида плачетъ. А люди воображають, будто мы ликуемъ. Но это уладится, донъ Хаиме: я вамъ обѣщаю.

Вопреки желанію Маргалиды, его занимала одна вещь. Когда онъ говорилъ, мысль его возвращалась къ бывшимъ друзьямъ, атлотамъ, ухаживавшимъ за Цвѣткомъ миндаля. Осторожнѣй, сеньоръ! Надо глядѣть въ оба! Ничего опредѣленнаго онъ не узналъ: повидимому, даже нѣкоторые юноши потеряли къ нему довѣріе и остерегаяись въ его присутствіи разговаривать. Но, навѣрно, они что-то замышляли. Недѣлю тому назадъ они ненавидѣли другъ друга и держались въ одиночку, теперь они всѣ объединились въ ненависти къ чужеземцу. Они молчали, но молчаніе ихъ было загадочное, мало сулило хорошаго. Единственно, кто кричалъ и выходилъ изъ себя, какъ взбѣшенный ягненокъ, – это Пѣвецъ. Онъ выпрямлялъ свое худое, чахоточное тѣло и, страшно кашляя, грозился убить майоркинца.

– Они потеряли къ вамъ уваженіе, донъ Хаиме, – говорилъ юноша. – Когда увидѣли, какъ вы вошли и сѣли рядомъ съ сестрою, они какъ бы очумѣли. Я тоже не понималъ, что творилось предо мною, а уже давненько сердце подсказывало мнѣ, что вы не равнодушны къ Маргалидѣ. Вы слишкомъ много распрашивали про нее… Но теперь они поочухались и готовятся что-то сдѣлать. Посмотримъ, удастся ли имъ!.. И они по – своему правы. Видано ли, чтобъ въ Санъ Хосе чужеземцы отбивали невѣсту у атлотовъ, самыхъ что ни на есть храбрыхъ?

Мѣстный патріотизмъ на минуту увлекъ Капельянета, побудилъ его стать на ихъ точку зрѣнія, но быстро заговорило въ немъ опять чувство благодарности и привязанности къ Фебреру.

– Все равно. Вы любите ее, и этого довольно. Зачѣмъ моей сестрѣ обрабатывать землю, въ потѣ лица, разъ такой сеньоръ, какъ вы, избралъ ее?… Помимо того (тутъ плутишка лукаво улыбнулся) мнѣ выгоденъ этотъ бракъ. Вы не станете воздѣлывать полей, вы возьмете съ собой Маргалиду: старику некому будетъ оставить Кана Майорки; онъ позволитъ мнѣ заняться земледѣліемъ, позволитъ жениться, и прощай ряса капеллана!.. Я, говорю вамъ, донъ Хаиме: вы возьмете ее. Я Капельянетъ, готовъ биться за вась съ половиной острова.

Онъ осмотрѣлся кругомъ, какъ бы опасаясь встрѣчи съ усами и суровыми глазами гражданской гвардіи, и затѣмъ, послѣ нѣкоторыхъ колебаній великаго, но скромнаго человѣка, не желающаго обнаруживать своего величія, засунулъ руку у бедеръ за поясъ и вытащилъ ножъ. Блескъ и чистота пояса, казалось, гипнотизировали его.

– Каково! – произнесъ онъ, любуясь полировкой стали и смотря на Фебрера.

Это былъ ножъ, подаренный наканунѣ Фебреромъ. Хаиме былъ въ хорошемъ настроеніи духа и велѣлъ Капельянету стать на колѣни. Затѣмъ съ комической важностью ударилъ его оружіемъ и объявилъ непобѣдимымъ рыцаремъ квартона Санъ Хосе, всего острова, проливовъ и прилежащихъ скалъ. Плутишка, взволнованный подаркомъ, дрожащій, отнесся къ церемоніи совершенно серьезно, считая ее чѣмъ-то необходимымъ, практикующимся среди сеньоровъ.

– Каково? – снова спросилъ онъ, глядя на Хаиме съ покровительственнымъ видомъ, готовый защищать его своей безмѣрной храбростью.

Онъ слегка провелъ пальцемъ по лезвію и кончикомъ нажалъ на остріе, восхищаясь острымъ уколомъ. Что за сокровище!

Фебреръ кивнулъ головой. Да, онъ знаетъ ножъ; самъ принесъ его изъ Ибисы.

– Вотъ съ нимъ, продолжалъ мальчикъ, – не одинъ молодчикъ не станетъ намъ на пути. Кузнецъ?.. Неправда! Пѣвецъ и остальные атлоты?.. Тоже неправда. Такъ хочется пустить его въ дѣло!.. Кто замыслилъ что-нибудь противъ васъ, приговоренъ къ смерти.

Затѣмъ съ грустнымъ видомъ великаго человѣка, теряющало время и лишеннаго возможности доказать свою храбрость, онъ сказалъ, опустивъ глаза:

– Когда дѣдушка былъ въ моемъ возрастѣ, разсказываютъ, онъ былъ уже верро и наводилъ страхъ на весь островъ.

Капельянетъ провелъ въ башнѣ часть вечера. Онъ толковалъ о предполагаемыхъ врагахъ дона Хаиме, которыхъ уже считаль своими, пряталъ свой ножъ и снова вынималъ его, какъ будто ему необходимо было любоваться своимъ обезображеннымъ лицомъ на отполированномъ клинкѣ, мечталъ о страшныхъ битвахъ, завершавшихся неизмѣнно бѣгствомъ или смергью противниковъ, рыцарски спасалъ Хаиме, попавшаго въ безвыходное положеніе. Послѣдній смѣялся надъ задоромъ юноши, не принимая въ серьезъ его жажды борьбы и разрушенія.

Когда смеркалось, онъ спустился къ хутору и принесъ ужинъ. Въ сѣняхъ онъ видѣлъ уже пришедшихъ издалека ухаживателей. Сидя на скамейкахъ, они ожидали начала фестейга. До скораго свиданья, донъ Хаиме!..

Какъ только стемнѣло, Фебръ рѣшилъ идти въ хуторъ. Лицо его было мрачно, взоръ суровъ, руки нервно дрожали неуловимой дрожью убійцы, какъ у первобытнаго воина, предпринимавшаго экспедицію съ вершины горы въ долину. Прежде чѣмъ накинуть на плечи африканскій плащъ, онъ вынулъ изъ-за пояса револьверъ, тщательно осмотрѣлъ капсюли и испыталъ барабанъ. Все въ исправности! Первому, кто вздумаетъ пойти противъ него, онъ всадитъ шесть пуль въ голову. Онъ чувствовалъ себа неумолимымъ варваромъ, какъ тѣ Фебреры, морскіе львы, что нападали на вражскіе берега, несли съ собою смерть, но сами не умирали.

Онъ спустился по откосу, между группъ тамарисковъ, качавшихъ въ ночной тьмѣ своими раскидистыми вѣтвями, – засунувъ руку за поясъ и нащупывая ручку револьвера. Никого! Подъ навѣсомъ Кана Майорки онъ засталъ сборище атлотовъ, стоявшихъ или сидѣвшихъ на скамейкахъ, ожидая пока семья отужинаетъ въ кухнѣ. Фебреръ въ темнотѣ узналъ ихъ по запаху пеньки новыхъ альпаргатъ и грубой шерсти накидокъ и африканскихъ плащей. Красныя искры сигаръ въ глубинѣ сѣней говорили о другихъ группахъ дожидавшихся.

– Доброй ночи! – сказалъ Фебреръ, войдя.

Ему отвѣтили лишь легкимъ рычаніемъ. Прекратились разговоры, которые велись въ полголоса, и враждебное мучительное молчаніе какъ бы сковало всѣхъ этихъ людей.

Хаиме оперся о пилястръ навѣса, поднялъ высоко голову, съ вызывающимъ жестомъ, выдвинувъ свою фигуру на фонѣ горизонта, какъ бы угадывая устремленные на него въ темнотѣ взгляды.

Онъ испытывалъ волненіе, но это не былъ страхъ. Онъ почти забылъ объ окружающихъ его врагахъ. Онъ думалъ съ безпокойствомъ о Маргалидѣ. Чувствовалъ трепетъ влюбленнаго, угадывающаго близость любимой женщины и сомнѣвающагося въ своей судьбѣ, одновременно боящагося и жаждущаго ея появленія. Воспоминанія прошлаго воскресли въ немъ, заставили его улыбнуться. Что сказала бы миссъ Мэри, если бы увидала его среди этихъ крестьянъ, робкаго, колеблющагося при мысли о близости деревенской дѣвушки?.. Какъ смѣялись бы надъ нимъ его прежнія мадридскія и парижскія подруги, встрѣтивъ его въ крестьянскомъ костюмѣ, готоваго на убійство ради женщины, почти похожей на ихъ служанокъ!

Распахнулась полузатверенная дверь хутора и въ прямоугольникѣ красноватого свѣта вырисовался силуетъ Пепа.

– Войдите, господа! – произнесъ онъ тономъ патріарха, понимающаго порывы юности и добродушно смѣющагося надъ ними.

И мужчины вошли одинъ за другимъ, привѣтствуя синьò Пепа и его семью и стали занимать скамейки и стулья кухни, какъ школьники.

Владѣлецъ Кана Майорки, узнавъ сеньора, сдѣлалъ жестъ удивленія. Онъ тутъ, ждетъ вмѣстѣ съ другими, какъ простой соискатель и не рѣшается войти въ домъ, ему принадлежащій!.. Фебреръ отвѣтилъ, пожавъ плечами. Онъ хочетъ поступать, какъ всѣ прочіе. Онъ находитъ, что такимъ путемъ ему легче добиться желаемаго. Никакихъ напоминаній о своемъ прежжгмъ положеніи уважаемаго друга и сеньора! участникъ кортехо – и только.

Пепъ посадилъ его съ собой рядомъ. Онъ думалъ развлечь его своимъ разговоромъ, но тотъ не сводилъ глазъ съ Цвѣтка миндаля. Вѣрная церемоніи фестейговъ, дѣвушка сидѣла на стулѣ, посрединѣ комнаты, принимая съ видомъ застѣнчивой королевы восторженное преклоненіе ухаживателей.

Одинъ за другимъ садились атлоты рядомъ съ Маргалидой, отвѣчавшей на ихъ рѣчи тихимъ толосомъ. Она притворилась, будто не замѣчаетъ дона Хаиме, почти отвернулась отъ него. ГІретенденты, дожидавшіеся своей очереди, были молчаливы: не шутили весело, какъ въ предыдущіе вечера. Казалось, что-то похоронное нависло надъ ними, заставляло ихъ замолкнуть, опустить глаза, сжать губы, словно въ сосѣдней комнатѣ былъ покойникъ. Это «что-то» – присутствіе иностранца, вторгающагося, чуждаго ихъ классу и ихъ обычаямъ. Проклятый майоркинецъ!..

Когда всѣ юноши перебывали на стулѣ рядомъ съ Маргалидой, сеньоръ поднялся. Онъ послѣдній явился на кортехо и, по закону, его очередь теперь. Пепъ, говорившій безъ умолку, стараясь его развлечь, остался, вдругь, съ раскрытымъ ртомъ: Хаиме удалялся, уже не слушая его.

Онъ сѣлъ рядомъ съ Маргалидой. Она какъ бы не видѣла его, наклонила голову и ставилась глазами въ колѣни. Замолчали всѣ атлоты, чтобы въ тишинѣ слышны были всѣ до одного слова иностранца. Но Пепъ, угадавъ ихъ намѣреніе, началъ громко говорить съ женой и сыномъ насчетъ работъ завтрашняго дня.

– Маргалида! Цвѣтокъ миндаля!..

Голосъ Фебрера раздавался, какъ ласкающій шепотъ надъ ухомъ дѣвушки. Онъ долженъ убѣдиться, что это – любовь, истинная любовь, а не капризъ, какъ она думаетъ. Фебреръ еще точно не зналъ, какъ все это произошло. Онъ тяготился своимъ одиночествомъ, испытывалъ смутный порывъ къ чему-то лучшему, что, можетъ быть, находилось не подалеку, но чего въ своей слѣпотѣ онъ не замѣчалъ. Какъ, вдругъ, онъ ясно увидѣлъ, гдѣ счастье… И счастье – это она. Маргалида! Цвѣтокъ миндаля! Онъ уже не молодъ, онъ бѣденъ, но онъ такъ ее любитъ!.. Одно только слово: пусть разсѣется неизвѣстность, въ которой онъ живетъ.

И, почувствовавъ близко голосъ Фебрера, ощущая его пламенное дыханіе, она медленно покачала головой. «Нѣтъ, нѣтъ. Уходите!.. Я боюсь». Быстро подняла глаза и окинула взглядомъ всѣхъ этихъ смуглыхъ юношей съ трагическимъ видомъ, какъ бы пожиравшихъ парочку огнемъ угольныхъ глазъ.

Боюсь!.. Для Фебрера достаточно было этого слова: робость умоляющаго человѣка исчезла, и онъ съ гордостью посмотрѣлъ на сидѣвшихъ передъ нимъ соперниковъ. Бояться, кого?.. Онъ чувствовалъ себя способнымъ сразиться со всѣми этими парняии и ихъ безчисленной родней. Бояться! нѣтъ, Маргалида! Ни за него, ни за себя она не должна бояться. Хаиме умолялъ ее объ одномъ – объ отвѣтѣ на свой вопросъ. Можетъ онъ надѣятся? Что она отвѣтитъ ему?..

Но Маргалида, по – прежнему, сидѣла молча съ блѣдными губами, смертельно – бѣлыми щеками, движеніемъ вѣкъ стараясь скрыть проступившую за оградой рѣсницъ влагу слезъ. Ей хотѣлось плакать. Замѣтно было, какъ она силилась сдержаться: тяжело дышала. Ея слезы въ этой враждебной средѣ могли оказаться сигналомъ сраженія, могли вызвать взрывъ всего негодованія накопившагося, какъ она чувствовала, кругомъ. Нѣтъ… нѣтъ! И это усиліе воли лишь увеличивало ея тревогу, заставляло ее опускать лицо, подобно нѣжнымъ робкимъ животнымъ, которыя думаютъ спастись отъ опасности, спрятавъ голову.

Мать, занимавшаяся плетеніемъ корзинокъ въ углу, материнскимъ инстинктомъ чуяла бѣду. Ея простая душа понимала состояніе Маргалиды. Замѣтивъ тревожный блескъ маргалидиныхъ глазъ, глазъ печальнаго, отчаявшагося животнаго, крестьянинъ пришелъ на выручку.

– Половина десятаго… – Въ группѣ атлотовъ движеніе протеста и изумленія. Очень рано: остается еще много минутъ до срока. Договоръ – законъ. Но Пепъ – мужицки упрямъ, притворился глухимъ; повторяя свои слова, онъ всталъ, направился къ двери, насгежь отворилъ ее. «Половина десятаго». Всякій хозяинъ въ своемъ домѣ. Онъ у себя поступаетъ такъ, какъ находитъ лучшимъ. Завтра ему вставать рано! «Доброй ночи!..»

И онъ привѣтствовалъ всѣхъ ухаживателей, по мѣрѣ того какъ они уходили изъ дому. Когда проходилъ мимо него Хаиме, мрачный и сердитый, онъ пытался удержать его за руку. Надо подождать: онъ проводитъ его до башни. Съ безпокойствомъ смотрѣлъ онъ на Кузнеца, оставшаго сзади, умышленно медлившаго уходить.

Но сеньоръ не отвѣтилъ ему, грубымъ движеніемъ освободивъ руку. Его провожать!.. Онъ былъ взбѣшенъ молчаніемъ Маргалиды, – которое считалъ признакомъ неудачи, – враждебнымъ отношеніемъ парней, необычайнымъ концомъ вечеринки.

Атлоты разошлись во мракѣ, безъ криковъ, безъ взвизгиваній, какъ будто съ похоронъ. Чѣмъ-то трагическимъ, казалось, вѣяло въ ночной темнотѣ.

Фебреръ шелъ, не оборачиваясь, прислушиваясь, не идетъ ли кто за нимъ, принимая за таинственную погоню преслѣдователей легкій хрустъ вѣтвей тамарисковъ отъ ночного вѣтра.

Дойдя до подножія холма, гдѣ кусты были гуще, онъ обернулся и стоялъ неподвмжно. Его силуэтъ вырисовывался на фонѣ бѣлой тропинки, при смутномъ свѣтѣ звѣздъ. Въ правой рукѣ онъ держалъ револьверъ, нервно сжимая ручку, лихорадочно нащупывая курокъ, въ страстномъ желаніи выстрѣлить. Увы! Неужели никто не преслѣдуетъ его? Неужели не покажется верро или еще кто-нибудь изъ враговъ?

Время шло, но никто не показывался. Вокругъ его лѣсная растительность, принявшая большіе размѣры благодаря мраку и таинственности, казалось, иронически смѣялась надъ его гнѣвомъ и протяжно шептала. Наконецъ, свѣжесть и спокойствіе дремлющей природы какъ бы проникли въ него. Онъ презрительно пожалъ плечами и, держа револьверъ впереди, продолжалъ путь и скрылся въ башнѣ.

Весь слѣдующій день онъ провелъ на морѣ съ дядей Вентолерой. Вернувшись въ свое обиталище, онъ нашелъ на столѣ остывшій ужинъ, принесенный Капельянетомъ. Нѣсколько крестовъ и имя «Фебреръ», выцарапанное на стѣнѣ остріемъ стали, говорили о посѣщеніи атлота. Семинаристъ не могъ оставаться спокойнымъ, разъ подъ руками былъ ножъ.

На другой день юноша изъ Кана Майорки явился съ таинственнымъ видомъ. Онъ долженъ сообщить дону Хаиме важныя вещи. Вчера вечеромъ, преслѣдуя одну птицу въ сосновой рощѣ, около кузницы верро, онъ издали видѣлъ, какъ подъ кровлей своей мастерской Кузнецъ бесѣдовалъ съ Пѣвцомъ.

– Ну, что жъ дальше? – спросилъ Фебреръ, удивившись, что юноша замолчалъ.

Ничего. Развѣ этого мало? Пѣвецъ не долюбливаетъ высотъ: ихъ откосы вызываютъ у него кашель. Онъ постоянно ходитъ по долинамъ, садится подъ миндальными и фиговыми деревьями и сочиняетъ свои стихи. Если же онъ поднялся къ кузницѣ, значитъ, Кузнецъ пригласилъ его къ себѣ. Оба говорили съ большимъ оживлзніемъ. Верро, повидимому, давалъ ему совѣты, и бѣдняга слушалъ съ одобри тельными жестами.

– Ну, что же? – снова спросилъ Фебреръ. Капельянетъ пожалѣлъ недогадливаго сеньора.

Надо глядѣть въ оба, донъ Хаиме! Онъ не знаетъ островитянъ. Этотъ разговоръ въ кузницѣ – вещь знаменательная. Сегодня суббота: вечеръ фестейга. Навѣрно, они замышляли что-нибудь противъ сеньора, если тотъ явится въ Канъ Майорки.

Фебреръ выслушалъ его слова съ презрѣніемъ. Несмотря ни на что, онъ отправится. Пусть думаютъ, что внушаютъ ему страхъ! Одно лишь его печалитъ: они слишкомъ медлятъ – не нападаютъ.

Въ воинственномъ, нервномъ настроеніи онъ провелъ остатокъ дня, ожидая съ нетерпѣніемъ вечера. Прогуливаясь, онъ избѣгалъ приближаться къ Кану Майорки, смотрѣлъ на него издали, въ надеждѣ увидѣть хоть на нѣсколько минутъ милую фигурку Маргалиды подъ навѣсомъ. Однако, онъ не осмѣливался подходить, какъ будто неопредолимая робость преграждала ему путь въ помѣстье, пока сверкало солнце. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ сдѣлался соискателемъ руки Маргалиды, онъ не могъ являться въ качествѣ друга. Приходъ его могъ поставить въ затруднительное положеніе семью Пепа; онъ боялся, что при видѣ его дѣвушка скроется.

Едва погасъ дневкой свѣтъ и засверкали звѣды на ясномъ зимнемъ небѣ, остроочерченныя, какъ ледяныя иглы, Фебреръ спустился съ башни.

Во время краткаго иути въ хуторъ, воскресли въ его памяти образы прошлаго, ироническіе, какъ въ ночь наканунѣ кортехо.

– Если бы увидала меня миссъ Мэри! – подумалъ онъ; – можетъ быть, она сравнила бы меня съ сельскимъ Зигфридомъ, отправляющимся убить дракона, охраняющаго ибисское сокровище… Если бъ увидали меня нѣкоторые мои знакомыя: онѣ нашли бы все это смѣшнымъ!..