Висенте Бласко-Ибаньес
Мертвые повелевают

– Вы! – воскликнула дѣвушка. – Вы, донъ Хаиме!

Она подняла глаза, безъ всякаго страха, смѣясь надъ его словами. Сеньоръ постоянно обманывалъ ее неправдоподобными шутками. А отецъ говорилъ, что Фебреры – кабальеро серьезные, какъ судьи, но всегда благодушно настроены. Онъ хочетъ пошутить надъ нею опять, какъ тотъ разъ, когда говорилъ о глиняной невѣстѣ, хранившейся въ башнѣ, и будто бы ожидавшей его тысячелѣтія…

Но взоръ ея встрѣтился со взоромъ Фебрера, и, увидавъ его блѣдное лицо, искаженное волненіемъ, она въ свою очередь поблѣднѣла. Это другой человѣкъ: передъ нею новый донъ Хаиме, котораго она не знала. Инстинктивно, въ страхѣ, она сдѣлала шагъ назадъ. Словно приготовилась къ оборонѣ, оперлась на тонкій стволъ деревца, росшаго около тропинки, съ почти опавшей осенней листвой болѣзненнаго цвѣта.

Но все-таки она сохранила присутствіе духа и улыбнулась насильственной улыбкой, притворившись, будто считаетъ слова сеньора шуткой.

– Нѣтъ, – энергично отвѣтилъ Фебреръ. – Я говорю серьезно. Скажи Маргалида… Цвѣтокъ миндаля… А если бы я былъ однимъ изъ твоихъ жениховъ? А если я явлюсь на кортехо? Что ты скажешь?..

Она прижалась къ жалкому стволу, съежилась, какъ бы желая скрыться отъ его горящихъ глазъ. Отъ ея инстинктивнаго отступленія затрепетало гибкое дерево, и дождь желтыхъ листьевъ, какъ осколки янтаря, посыпался на нее, на ея косу, на ея лицо, на ея платье. Блѣдная, со сжатымъ ртомъ, посинѣвшими губами, она шептала, и слова ея едва звучали, какъ слабый вздохъ. Глаза ея широко раскрытые, влажные, смотрѣли съ тревогой нищихъ духомъ, тѣхъ, кто много думаетъ, но не умѣетъ высказать своихъ думъ. Онъ!.. Наслѣдникъ Фебреровъ, старшій въ родѣ! Великій сеньоръ женится на крестьянкѣ!.. Развѣ онъ сошелъ съ ума?

– Нѣтъ, я не великій сеньоръ. Я – несчастный. Ты богаче меня. – Я живу вашей милостыней… Твой отецъ желаетъ для тебя мужа, который бы воздѣлывалъ его земли. Согласна, чтобъ я былъ твоимъ мужемъ, Маргалида? Любишь меня, Цвѣтокъ миндаля?..

Опустивъ голову, избѣгая взгляда, какъ бы сжигавшаго ее, она продолжала говорить, не зная что. Безуміе! Этого не можетъ быть. Старшій въ родѣ говоритъ такія вещи!.. Это бредъ.

Вдругъ она почувствоввла на своей рукѣ легкое, ласкающее прикосновеніе. Правая рука Фебрера схватила ея руку. Она снова взглянула на него: передъ ней другой человѣкъ. Ея глаза встрѣтили новое лицо, заставившее ее содрогнуться. Она почувствовала нервный трепетъ – знакъ предупрежденія. Ея колѣни задрожали, стянулись, какъ бы отъ страха.

– Ты находишь меня старикомъ? – шепнулъ ей на уши умоляющій голосъ. – Ты никогда не полюбишь меня?..

Голосъ былъ нѣжный и ласкаюшій, но эти глаза, готовые ее съѣсть! это блѣдное лицо, какъ лицо убійцы! Она хотѣла что-то сказать, хотѣла протестовать противъ послѣднихъ словъ. Ея взглядъ, казалось, отвергалъ ихъ. Возраста дона Хаиме для Маргалиды вовсе не существовало: онъ – высшее существо, онъ – какъ святые: ихъ красота расцвѣтаетъ съ годами… Но страхъ не позволилъ ей говорить. Она освободилась отъ ласкающей руки, почувствовавъ, какъ ею двигаетъ чудесная пружина нервовъ, словно въ минуту опасности для жизни, и побѣжала отъ Фебрера, какъ отъ убійцы.

– Іисусъ! Іисусъ!..

Съ этимъ умоляющихъ шепотомъ она отпрыгнула отъ него, затѣмъ понеслась на своихъ быстрыхъ крестьянскихъ ногахъ и исчезла за поворотомъ тропинки.

Хаиме не послѣдовалъ за ней. Онъ остался неподвижный въ уединеніи сосновой рощи, выпрямившись, посреди тропинки, безучастный къ окружающей обстановкѣ, словно зачарованный герой легенды. Потомъ провелъ рукой по лицу, какъ бы пробудившись, приводя въ порядокъ свои мысли. Ему больно было за свои смѣлыя слова, за испугъ Маргалиды, за паническое бѣгство, положившее конецъ свиданью. Какъ онъ нелѣпо поступилъ!.. Результатъ его путешествія въ городъ! Вотъ оно, возвращеніе къ цивилизованной жизни, нарушившее покой отшельника, пробудившее страсти прошлаго, разговоры молодыхъ офицеровъ, жившихъ одними мыслями о женщинахъ… Но нѣтъ, онъ не раскаивался въ своемъ поступкѣ. Самое главное, Маргалида знала то, о чемъ такъ часто грезилъ онъ смутно въ уединенной башнѣ, не отливая своихъ желаній въ опредѣленную форму.

Онъ медленно продолжалъ свой путь, стараясь не догнать семейства изъ Кана Майорки. Маргалида шла уже съ матерью и братомъ. Онъ увидалъ ихъ съ высоты, когда ихъ группа пересѣкала долину по направленію къ хутору.

Фебреръ началъ колесить, чтобы не приближаться къ Кану Майорки. Онъ направился къ башнѣ Пирата, почти дошелъ до нея, но двинулся дальше и не останавливался до самаго моря.

Берегъ скалы, обрывавшійся отвѣсно надъ волнами, цѣлыя столѣтія выдерживалъ ихъ напоръ. Словно разъяренные синіе быки, съ бѣшеной пѣной обрушивались волны на скалу, пробивая углубленія, глубокія пещеры, тянувшіяся въ высоту, въ формѣ вертикальныхъ трещинъ. Эта вѣковая работа разрушала берегъ, пластъ за пластомъ вырывая изъ его каменнаго панцыря. Отдѣлялись отъ него колоссальные осколки, словно стѣны. Сначала образовывалась незамѣтная щель и увеличивалась въ бѣгѣ вѣковъ. Созданная Природой стѣна годами наклонялась къ волнамъ, неустанно ударявшимъ въ ея оскованіе, пока, наконецъ потерявъ равновѣсіе въ бурную ночь она не обваливалась, какъ куртина осажденнаго города, разбиваясь на мелкія глыбы, наполняя море новыми подводными скалами. Эти скалы быстро покрывались цѣпкими растеніями, въ изгибахъ которыхъ кипѣла пѣна и искрилась рыбья чешуя.

Фебреръ сѣлъ на краю большой, подавшейся впередъ скалы, пласта, отдѣлившагося отъ берега и смѣло наклонявшагося къ рифамъ. Фатализмъ побуждалъ сѣсть именно тутъ. О, если бы надвигавшаяся катастрофа случилась въ данный моментъ и тѣло, увлеченное грандіознымъ паденіемъ, исчезло въ морской глубинѣ, и саргофагомъ ему явилась эта громада, подобная фараоновой пирамидѣ!.. Конецъ всему! Конецъ его жизни!..

Закатывавшееся солнце, прежде чѣмъ скрыться, выглянуло въ просвѣтъ непогоднаго неба, сквозь разрывъ тучъ. Кровавый шаръ, пурпурная жертвенная облатка, оживившая полосами пожара безпредѣльное море! Черныя массы паровъ, замыкавшія горизонтъ, покрылись шарлаховой отдѣлкой. Надъ темной зеленью воды простерся огненный колышащійся треугольникъ. Покраснѣла пѣна волнъ, и берегъ нѣсколько мгновеній казался красной кипящей лавой.

При блескѣ этихъ огней бури Хаиме смотрѣлъ, какъ у его ногъ качаются волны, бросая свои ревущіе гребни въ углубленія скалы, какъ стонутъ онѣ и крутятся, яростно пѣнясь, въ извилистыхъ переулкахъ между рифами. Въ глубинѣ этой зеленой массы, освѣщенной, какъ прозрачный опалъ, садящимся солнцемъ, виднѣлись прикрѣпленныя къ скаламъ странныя растенія, крошечныя рощи, на цѣпкой листвѣ которыхъ шевелились животныя фантастическихъ формъ, прыгающія и юркія, неуклюжія и малоподвижныя съ твердыми панцырями, сѣрыми и красноватыми, снабженныя оборонительными шипами, вооруженныя клещами, копьями, рогами, охотящіяся другъ за другомъ и преслѣдующія менѣе сильныхъ; а тѣ неслись, какъ бѣлый паръ, сверкая въ своемъ стремительномъ бѣгствѣ блескомъ прозрачнаго стекла.

Фебреръ почувствовалъ себя маленькимъ въ своемъ одиночествѣ. Потерявъ вѣру въ свою человѣческую значительносіь, онъ сравнивалъ себя съ однимъ изъ маленькихъ чудовищъ, двигавшихся среди растеній морской бездны. Можетъ быть, самъ онъ еще меньше. Эти животныя вооружены для жизни, могутъ поддерживать свое существованіе собственной силой, не вѣдая ни неудачъ, ни униженія и скорбей, угнетавшихъ его. Mope!.. Его величіе, безучастное къ людямъ, жестокое и неумолимое въ своемъ гнѣвѣ, подавляло Фебрера, воскрешало въ его памяти безчисленную цѣпь мыслей, можетъ быть новыхъ, но казавшихся ему смутными отголосками прошлой жизни, чѣмъ-то такимъ, о чемъ онъ раньше думалъ, но неизвѣстно, гдѣ и когда.

Трепетъ благоговѣнія, инстинктивнаго благоговѣнія пробѣжалъ по нему, заставилъ его забыть недавнее событіе, охватилъ его религіознымъ восторгомъ. Mope! Онъ сталъ думать, неизвѣстно почему, объ отдаленнѣйшихъ предкахъ человѣчества, о первыхъ людяхъ, жалкихъ, едва вышедшихъ изъ животнаго состоянія, терзаемыхъ и гонимыхъ всюду природою, враждебною въ своемъ изобиліи: такъ молодое, крѣпкое тѣло уничтожаетъ или удаляетъ паразитовъ, пытающихся жить на счетъ его организма. На берегу моря, передъ таинственнымъ божествомъ, зеленымъ и безмѣрнымъ, человѣкъ проводилъ лучшія минуты своего покоя. Изъ нѣдръ водъ вышли первые боги: созерцая движеніе волнъ, убаюканный ихъ ропотомъ долженъ былъ понять человѣкъ, что рождается въ немъ нѣчто новое и могущественное – душа… Mope! Таинственные организмы, населяющіе его, также жили, какъ организмы суши, подчиненные тираніи среды, неподвижные въ своемъ примитивномъ существованіи, повторяя себя на пространствѣ вѣковъ, словно одно и то же существо. Мертвецы повелѣвали и тамъ. Сильные преслѣдовали слабыхъ и, въ свою очередь, ихъ пожирали болѣе могущественные: та же самая исторія отдаленныхъ предковъ и въ теплыхъ еще водахъ образующагося земного шара! Все то же самое, все повторяется на пространствахъ сотенъ милліоновъ лѣтъ. Если бы чудовище доисторическихъ временъ воскресло и стало бы качаться въ современныхъ водахъ, оно нашло бы всюду, въ темныхъ безднахъ и на берегахъ, ту же жизнь и ту же борьбу, какъ въ дни его юности. Воинственное животное въ багряномъ панцырѣ, вооруженное кривыми когтями и клещами, неумолимый боецъ зеленыхъ подводныхъ пещеръ, никогда не соединялось съ граціозной рыбой, легкой и слабой, двигающей хвостомъ своей розово – серебряной туники въ прозрачныхъ водахъ. Его назначеніе – пожирать, быть сильнымъ, и если оно оказывалоеь обезоруженнымъ, съ изломанными зубами, то должно безропотно подчиняться злой судьбѣ и погибать. Смерть предпочтительнѣе отказа отъ своего рода, отъ благороднаго фатума рожденія! Для сильныхъ нѣтъ на сушѣ и въ морѣ ни довольства, ни жизни внѣ ихъ родной среды. Они рабы собственнаго величія: каста несетъ имъ, вмѣстѣ съ почестями, несчастіе. И всегда будетъ одно и то же!.. Мертвые одни правятъ существующимъ. Первыя существа, совершившія шагъ къ жизни, своими дѣйствіями создали клѣтку и, какъ узники этой клѣтки должны двигаться смѣняющія другъ друга поколѣнія.

Спокойные молюски, которыхъ онъ видѣлъ сейчасъ въ глубинѣ воды прикованныхъ къ скаламъ, какъ темныя пуговицы, представлялись ему божественными существами, хранившими въ своемъ глупомъ покоѣ тайну творенія. Представлялись величественными, какъ чудовища, которыхъ обожаютъ дикія народы за ихъ неподвижность и въ квіетизмѣ которыхъ провидятъ величіе боговъ. Фебреръ вспоминалъ свои былыя щутки на ночныхъ попойкахъ передъ блюдами свѣжихъ устрицъ, въ модныхъ парижскихъ ресторанахъ. Его злегантныя подруги считали его сумасшедшимъ, слыша его нелѣпыя размышленія, внушенныя виномъ, видомъ раковинъ и отголосками безпорядочнаго бѣглаго чтенія юности. «Давайте кушать нашихъ предковъ, мы – веселые антропофаги!» Устрица была однимъ изъ первыхъ проявленій жизни на нашей планетѣ, одной изъ первыхъ формъ органической матеріи, еще текучей, неопредѣленной, неустановившейся въ своей эволюціи среди безмѣрнаго воднаго пространства. Симпатичная и оклеветанная обезьяна сыграла лишь роль ближайшаго брата, не сдѣлавшаго карьеры, несчастнаго и смѣшного родственника, котораго не пускаютъ въ двери, притворяясь, будто не знаютъ его фамиліи, которому и не кланяются. Молюскъ былъ уважаемымъ предкомъ, главой дома, родоначальникомъ династіи, обладалъ дворянскими привилегіями милліоны вѣковъ… Эти мысли теперь воскресли въ Фебрерѣ съ яркостью неоспоримой истины при видѣ неподвижныхъ, примитивныхъ существъ, запертыхъ въ своихъ створкахъ, прикрѣпленныхъ къ скаламъ у его ногъ въ глубинахъ зеленаго стекла, дрожавшаго между рифовъ.

Человѣчество гордится своимъ происхожденіемъ. Никто не оспариваетъ древности почтенныхъ предковъ, какъ бы уснувшихъ въ безконечныхъ морскихъ катакомбахъ. Люди воображаютъ себя свободными, ибо могутъ двигаться съ одного конца планеты на другой, ибо ихъ организмъ утвержденъ на двухъ подвижныхъ, членистыхъ колонкахъ, позволящихъ ему бѣгать по землѣ при помощи механизма шаговъ… Заблужденіе! Одна изъ многихъ иллюзій, придающихъ ложное веселье нашей жизни, позволяющихъ намъ переносить ея бѣдствія и ея ничтожество! Фебреръ былъ убѣжденъ, что всѣ рождались между раковинъ предразсудковъ, угрызеній совѣсти и гордости, – наслѣдства нашихъ предшественниковъ въ жизни, – былъ убѣжденъ, что людямъ, какъ бы они ни двигались, никогда не удается оторваться отъ скалы, куда прикрѣпились ихъ предки. Дѣятельность, событія жизни, независимость характера – все иллюзія! тщеславіе молюска, сидящаго на скалѣ и воображающаго, будто онъ плаваетъ по всѣмъ морямъ земного шара, тогда какъ его раковина, попрежнему, прикрѣплена къ известняку!..

Всѣ существа таковы, какими были ихъ предки, какими будутъ тѣ, кто придетъ послѣ. Мѣняются формы, но душа остается неподвижной и неизмѣнной, какъ душа примитивныхъ существъ, вѣчныхъ свидѣтелей первыхъ побѣговъ жизни на нашей планетѣ, существъ какъ бы покоящихся въ глубочайшемъ снѣ. И такъ будетъ всегда. Тщетны великія усилія вырваться изъ роковой атмосферы, наслѣдственной среды, изъ круга, гдѣ мы вынуждены жить: пусть даже придетъ смерть и другія, подобныя же животныя станутъ вращаться въ томъ же самомъ кругѣ и сочтутъ себя свободными, потому что всегда передъ ними окажется новое пространство, которое нужно пройти.

«Мертвые повелѣваютъ», повторилъ еще разъ мысленно Хаиме. Казалось невозможнымъ, чтобъ люди не постигали этой великой истины: чтобъ они двигались въ вѣчной ночи, воображая, будто творятъ новыя вещи, при блескѣ иллюзій встающихъ ежедневно, какъ встаетъ великое обманчивое солнце, сопутстаующее намъ въ безконечности, безконечности темной, а представляющейся голубою и свѣтозарной…

Фебреръ думалъ, а тѣмъ временемъ солнце скрылось. Mope было почти черное, небо – сѣро – свинцоваго цвѣта. Въ туманахъ горизонта змѣились лучи, какъ огненныя ехидны, спускавшіяся къ волнамъ пить. Хаиме почувствовалъ на своемъ лицѣ и рукахъ влажный поцѣлуй дождевыхъ капель. Готовилась разразиться буря. Можетъ быть, продолжится всю ночь. Лучи сверкали все ближе и ближе. Вдали гремѣло, какъ будто двѣ непріятельскихъ флотиліи стрѣляли изъ пушекъ за туманнымъ пологомъ горизонта и приближались вмѣстѣ съ этимъ пологомъ. Полосы тихой воды, сверкавшей, какъ полированное стекло, между рифами и берегомъ, начали дрожать прыгающими волнами дождевыхъ капель.

Несмотря на это, отшельникъ не двигался. Онъ продолжалъ сидѣть на скалѣ, испытывая глухое раздраженіе противъ судьбы, возмущаясь со всѣмъ дикимъ пыломъ своего характера тираніей прошлаго. Почему мертвые должны повелѣвать? Почему они наполняютъ атмосферу частицами своей души, словно прахомъ костей, обрамляющихъ черепъ живыхъ, диктуя имъ ветхія идеи?…

Вдругъ на Фебрера какъ бы сошло просвѣтленіе, какъ будто передъ нимъ блеснулъ свѣтъ, никогда не видимый. Его мозгъ, казалось, росъ, расширялся, – такъ водяная масса прорываетъ каменныя преграды. Въ эту минуту молнія озарила мутнымъ свѣтомъ море, и надъ головой грянулъ громъ и прокатился ужасающимъ, трескучимъ эхомъ надъ безмѣрнымъ морскимъ пространствомъ, надъ углубленіями и высотами берега.

Нѣтъ, мертвые не повелѣваютъ, мертвые не правятъ. Хаиме, словно преобразившись, смѣялся надъ своими прежними мыслями. Примитивныя животныя, которыхъ онъ видѣлъ среди скалъ, a вмѣстѣ съ ними всѣ морскія и земноводныя существа пребываютъ въ рабствѣ у среды. Мертвые повелѣваютъ ими, ибо они дѣлаютъ то, что дѣлали ихъ предки, что будутъ дѣлать ихъ потомки. Но человѣкъ не рабъ среды: онъ ея сотрудникъ, а иногда ея господинъ. Человѣкъ – разумное, прогрессирующее существо и можетъ измѣнять среду по своему усмотрѣнію. Онъ былъ рабомъ въ другія времена, въ отдаленныя эпохи, но, побѣдивъ природу, эксплуатируя ее, онъ прорвалъ роковую оболочку, гдѣ въ плѣну томятся прочія твари. Что значитъ для него среда, въ которой онъ родился? Онъ создастъ себѣ иную, если пожелаетъ.

Онъ не могъ продолжать своихъ размышленій. Буря разразилась надъ нимъ. Вода текла съ полей его шляпы, бѣжала по его спинѣ. Вдругъ наступила ночь. При свѣтѣ молній видна была матовая морская поверхность, трепетавшая подъ ударами дождя.

Фебреръ направился къ башнѣ съ быстротой, на какую только былъ способенъ. Однако, онъ былъ веселъ, съ удовольствіемъ бѣжалъ, испытывая бурное наслажденіе человѣка, вышедшаго изъ долгой неволи и не находившаго достаточно простора для своей энергіи. Онъ смѣялся, не останавливаясь въ своемъ бѣгѣ, и блескъ молній нѣсколько разъ освѣтилъ его фигуру: правая рука протянута впередъ, палецъ поднятъ кверху; лѣвой рукой онъ дѣлалъ жестъ протеста, популярный, но неприличный.

– Буду дѣлать, что хочу, – кричалъ онъ, наслаждаясь собственнымъ голосомъ, терявшимся въ грохотѣ бури. – Ни мертвые, ни живые не повелѣваютъ мною… Вотъ тебѣ!.. Долой моихъ благородныхъ предковъ!.. Вотъ тебѣ!.. Долой мои прежнія мысли! Долой всѣхъ Фебреровъ!..

Онъ нѣсколько разъ повторилъ некрасивый жестъ, радуясь, какъ маленькій шалунъ. Вдругъ его залила полоса краснаго свѣта и надъ головой его загремѣлъ пушечный выстрѣлъ, – какъ будто произошелъ грандіозный обвалъ и берегъ разверзся.

– Ударило гдѣ—то близко, – произнесъ Фебреръ, переводя дыханіе.

Его мысль, занятая Фебрерами, обратилась къ его предку, командору дону Пріамо. Громъ напомнилъ ему битвы рыцаря Креста, дьявольскаго героя, смѣявшагося надъ богомъ и надъ чертомъ, выше всего ставившаго свою волю, готоваго сражаться за своихъ и жить среди враговъ вѣры, повинуясь своимъ капризамъ и симпатіямъ.

Нѣтъ, отъ него Фебреръ не отрекался. Онъ обожалъ храбраго командора: это – его истинный предокъ, лучшій изъ Фебреровъ, бунтовщикъ, демонъ семьи.

Войдя въ башню, онъ зажегъ огонь, закутался въ грубый шерстяной африканскій плащъ, служившій для ночныхъ экскурсій, взялъ книгу и хотѣлъ отвлечься отъ своихъ думъ, пока Пепетъ не принесетъ ужина.

Гроза, казалось, остановилась надъ островомъ. Дождь лилъ на поля, превращая ихъ въ болота; низвергалъ потоки по отлогимъ дорогамъ, потоки, какъ бы вышедшіе изъ береговъ; насыщалъ горы, какъ огромныя губки, въ зеленыя поры ихъ сосновыхъ рощъ и кустовъ. Бѣглый свѣтъ молній показывалъ на мигъ, какъ видѣніе сна, черное море съ кипящею пѣной, затопленныя поля, полныя огненныхъ рыбъ, деревья, сверкающія въ своемъ мокромъ плащѣ.

Въ кухнѣ Кана Майорки ухаживатели Маргалиды представляли собой массу грозныхъ альпаргатъ и тѣлъ, дымящихся парами влажнаго платья. Пепъ съ отеческимъ видомъ позволилъ атлотамъ пообождать, по истеченіе срока, назначеннаго для кортехо. Ему жаль было юношей, которымъ пришлось бы идти подъ дождемъ. Онъ самъ былъ женихомъ. Пусть посидятъ: можетъ быть, гроза скоро пройдетъ. A если не пройдетъ, пусть останутся и лягутъ, гдѣ найдутъ себѣ мѣсто – въ кухнѣ, въ сѣняхъ… «Ночь есть ночь!»

Атлотская компанія, довольная этимъ инцидентомъ, увеличивавшимъ время кортехо, смотрѣла на Маргалиду, одѣтую по – праздничному, сидѣвшую по средииѣ комнаты. Рядомъ съ нею стоялъ пустой стулъ. Всѣ уже перебывали на немъ за вечеръ. Иные алчнымъ взоромъ поглядывали на него, не рѣшаясь снова имъ завладѣть.

Чтобъ заткнуть за поясъ соверниковъ, Кузнецъ наигрывалъ на гитарѣ, напѣвалъ въ полголоса, подъ акомпанементъ раскатовъ грома. Пѣвецъ, забившись въ уголъ, сочинялъ новые стихи. Нѣкоторые изъ юношей насмѣшливо привѣтствовали блескъ молній, пробивавшійся сквозь дверныя щели, и Капельянетъ улыбался, сидя на полу, опершись подбородкомъ на обѣ руки.

Пепъ дремалъ на своемъ низенькомъ стулѣ, побѣжденный усталостью. Жена его испускала глухіе крики ужаса, каждый разъ какъ сильный ударъ грома потрясалъ домъ, и шептала фразы молитвъ, для вящей убѣдительности на кастильскомъ нарѣчіи. «Святая Варвара благословенная, на небесахъ написанная…» Безучастная ко взглядамъ ухаживателей, Маргалида, казалось, готова была заснуть на стулѣ.

Вдругъ, въ дверь два раза стукнули. Песъ, вскочившій было, почуявъ чужого человѣка подъ навѣсомъ, вытянулъ шею, но не залаялъ и спокойно махалъ хвостомъ.

Маргалида съ матерью посмотрѣли на цверь съ нѣкоторымъ страхомъ. Кто бы могъ быть! Въ такой часъ, въ такую ночь, въ глухомъ Канѣ Майорки?… Что-нибудь случилгсь съ сеньоромъ?…

Пробужденный стукомъ, Пепъ выпрямился на стулѣ. «Входи!» Онъ приглашалъ войти съ величіемъ римскаго отца семейства, неограниченнаго повелителя дома. Дверь была рядомъ. Она открылась, впустивъ порывъ вѣтра съ дождемъ: замигало пламя лампочки, освѣжилась душная атмосфера кухни. Освѣтился блестящими клубами пара черный прямоугольникъ двери, и всѣ увидѣли въ ней, на фонѣ мутнаго неба, закутаниую фигуру какого-то кающагося грѣшника; съ одежды его текла вода, лицо почти быпо закрыто.

Фигура вошла рѣшительными шагами, не поклонившись никому, въ сопровожденіи собаки, ласково ворчавшей и лизавшей ей ноги, и прямо направилась къ пустому столу рядомъ съ Маргалидой – мѣсту предназначенному для ухаживателей.

Усѣвшись, она откинула капишонъ и устремила взглядъ на дѣвушку.

– Ахъ! – застонала дѣвушка, поблѣднѣвъ, глаза ея широко раскрылись отъ неожиданности.

И она такъ волновалась, такое властное желаніе бѣжать овладѣло ею, что она едва не упала.