Висенте Бласко-Ибаньес
Мертвые повелевают

Это былъ скорѣе не танецъ, а гимнастическое упражненіе, безумные фокусы акробата, изступленныя движенія, какъ въ военныхъ танцахъ африканскихъ племенъ. Женщина не потѣла и не краснѣла: продолжала кружиться холодно, не ускоряя шагу, – между тѣмъ ея партнеръ, опьяненный быстротой, сопѣлъ съ налитымъ кровью лицомъ и, дрожа отъ усталости, удалялся на нѣсколько минутъ. Всякая атлота могла безъ малѣйшаго усилія танцовать поперемѣнно съ разными мужчинами, побѣждая ихъ. Это было торжество женской пассивности, смѣющейся надъ дерзкимъ хвастовствомъ другого пола, зная, что въ концѣ концовъ послѣдній будетъ посрамленъ…

Выходъ первой пары подалъ сигналъ другимъ. Въ одну минуту все свободное пространство передъ музыкантами покрылось тяжелыми юбками подъ тугимъ, толстымъ кольцомъ которыхъ двигались маленькія ножки въ бѣлыхъ альпаргатахъ или желтыхъ сапогахъ, Широкіе концы штановъ болтались изъ стороны въ сторону при быстрыхъ прыжкахъ или энергичномъ притаптываніи, поднимавшемъ съ земли облака пыли. Сильныя руки, галантно схватывая, выбирали атлоту изъ группы: «Ты!» И за этимъ слогомъ побѣдитель тащилъ дѣвушку, толкалъ ее, какъ временный собственникъ, утрируя примитивную любовь – галантность, унаслѣдованная отъ предковъ темной эпохи, когда палка, брошенный камень, борьба грудь о грудь были первымъ объясненіемъ въ любви.

Нѣкоторые атлоты, увидавъ, что другіе болѣе смѣлые, предупредили ихъ въ выборѣ дамъ, неподвижно стояли у круга, слѣдили за сотоварищами, выжидая, когда можно будетъ ихъ смѣнить. Если они видѣли, что танцоръ раскраснѣлся, вспотѣлъ отъ прыжковъ и выбивается изъ силъ, они подходили къ нему, схватывали за руку и оттаскивали. «Оставь ее!» И безъ дальнѣйшихъ объясненій занимали его мѣсто, начиная прыгать и преслѣдовать женшину со свѣжими силами, причемъ дѣвушка видимо не смущалась перемѣнной кавалера: она продолжала кружиться, опустивъ глаза съ презрительнымъ выраженіемъ.

Хаиме, впервые, увидалъ танцующую Маргалиду; до тѣхъ поръ она скрывалась въ толпѣ подругъ.

Прекрасный Цвѣтокъ Миндаля! Фебреръ находилъ ее красивѣе ея товарокъ со смуглымъ лицомъ, загорѣвшихъ отъ работъ на солнцѣ. Ея бѣлая кожа, нѣжная какъ цвѣтокъ, ея влажныя и блестящіе глаза, глаза нѣжнаго звѣрка, ея стройное тѣло и даже нѣжныя руки, выдѣляли ее, словно дѣвушку иной расы, изъ среды ея черныхъ подругъ, обольстительныхъ своей юностью энергичныхъ и добродушныхъ, но какъ бы вытесанныхъ грубо топоромъ.

Глядя на нее, Хаиме думалъ: эта дѣвушка въ другой средѣ была бы обворожительнымъ созданіемъ. Онъ въ этомъ зналъ толкъ. Въ Цвѣткѣ Миндаля онъ угадывалъ бездну нѣжности и вкуса, которыхъ она сама не сознавала. Какъ жаль, что она родилась на этомъ островѣ и никогда не покинетъ его!.. Ея красота будеть принадлежать кому-нибудь изъ этихъ варваровъ, любующихся ею съ алчностью псовъ! Можетъ быть, Кузнецу, ненавистному верро, покровительственно окидывающему всѣхъ своими темными очами!..

Выйдя замужъ, она будетъ обрабатывать землю, какъ остальныя: бѣлизна цвѣтка потускнѣетъ и станетъ желтѣть; руки ея сдѣлаются черными, щершавыми; въ концѣ концовъ, она будетъ походить на мать и всѣхъ старухъ – крестьянокъ обратится въ женщину – скелетъ, искривленный и угловатый, словно стволъ маслины… Фебрера печалили эти мысли, какъ великая несправедливость. Откуда такая дочь у простого Пепа, находившагося рядомъ съ нимъ? Какое таинственное скрещиванье расы могло родить Маргалиду въ Канѣ Майорки?.. И неужели завянетъ этотъ таинственный благоухающій цвѣтокъ крестьянскаго дерева, подобно другимъ дикимъ почкамъ, выросшимъ рядомъ съ нею?..

Нѣчто необычайное отвлекло Фебрера отъ этихъ мыслей. Продолжали звучать флейта, тамбуринъ и констаньолы, прыгали танцоры, кружились атлоты, но у всѣхъ въ глазахъ замѣчалась явная тревога, готовность дружно обороняться. Старики прекратили свой разговоръ, смотря въ сторону, гдѣ находились женщины. «Что такое? Что такое?» Капельянетъ бѣгалъ среди паръ, шепталъ на ухо танцорамъ. Тѣ выходили изъ круга, засунувъ руки за поясъ, исчезали и черезъ нѣсколько секундъ возвращались на прежнее мѣсто. Атлоты продолжали кружиться.

Пепъ слегка улыбнулся, угадавъ, что случилось, и сказалъ на ухо сеньору, «Ничего: это бываетъ на всѣхъ балахъ». Приближалась опасность, и атлоты прятали свои приборы.

Эти приборы – пистолеты и ножи, которые юноши носили въ знакъ своихъ гражданскихъ правъ. Нѣсколько минутъ Фебреръ видѣлъ, какъ появлялось на свѣтъ Божій страшное, громадное оружіе, какимъ-то чудомъ спрятанное въ ихъ тонкихъ и стройныхъ тѣлахъ. Старухи, протягивая свои костлявыя руки, требовали оружіе къ себѣ, желая взять на себя рискъ. Въ ихъ глазахъ горѣлъ пламень боевого героизма. Проклятыя времена безбожниковъ: тревожатъ людей и покушаются на старинныя обычаи! «Сюда! Сюда!» И схвативъ смертоносный хламъ, они прятали его подъ колоколомъ безчисленныхъ верхнихъ и нижнихъ юбокъ. Молодыя матери небрежво опускались на свои сидѣнья и раздвигали свои закутанныя ноги, очевидно, для того, чтобы освободить побольше мѣста для оружія. Женщины переглядывались исполненныя воинственной рѣшимости. Пусть придутъ злодѣи!.. Скорѣе позволятъ себя разорвать на части, чѣмъ сдвинутся съ мѣста.

Фебреръ увидѣлъ, какъ что-то блеснуло по дорогѣ въ церковь. Это были ремни и ружья, а надъ ними бѣлыя назатыльники двухъ треуголокъ солдатъ гражданской гвардіи.

Два солдата приближались медленно, флегматично, несомнѣнно будучи убѣждены, что ихъ издали замѣтили и потому они являются слишкомъ поздно. Одинъ лишь Хаиме смотрѣлъ на нихъ: остальные дѣлали видъ, будто не видятъ ихъ, опустили голову или глядѣли въ другую сторону. Музыканты играли еще съ большимъ усердіемъ, но пары удалялись. Атлоты оставляли юношей и смѣшивались съ группой женщинъ.

– Добрый вечеръ, господа!..

На привѣтствіе старшаго гвардейца отвѣтилъ тамбуринъ, неожиданно замолчавъ и предоставивъ играть одной флейтѣ. Послѣдняя еще вывела нѣсколько руладъ – ироническій отвѣтъ гвардейцу.

Водворилось продолжительное молчаніе. Кое-кто произнесъ краткое; «Tengui!» no адресу парочки, но всѣ притворились, будто не замѣчаютъ ее, и глядѣли въ противоположную сторону, словно гвардейцевъ вовсе не было.

Тягостное молчаніе, видимо подѣйствовало на обоихъ солдатъ.

– Ну, продолжайте, – заявилъ старшій. – He прерывайте изъ-за насъ забавы.

Онъ сдѣлалъ знакъ музыкантамъ, и не способные ни въ чемъ противорѣчить власти, тѣ заиграли живѣе, веселѣе и отчаяннѣе, чѣмъ прежде; но какъ будто играли для мертвыхъ! Никто не тронулся; всѣ надулись, думая, чѣмъ можетъ кончиться это неожиданное явленіе.

Подъ аккомпанементъ стука тамбурина, руладъ флейты, легкаго треска и шума кастаньетъ пара начала двигаться среди группы атлотовъ и обыскивать ихъ.

– Ты, кавалеръ, – отечески повелительнымъ тономъ говорилъ старшій изъ солдатъ, – руки вверхъ!

И тотъ, на кого указывали, кротко повиновался безъ малѣйшей попытки къ сопротивленію, почти гордясь, что его выбрали. Онъ зналъ свои обязанности. Ибисенецъ рождался, чтобы работать, жить… и подвергаться осмотру. Благородныя осложненія для храбреца: пускай боятся!.. И каждый атлотъ, видя въ обыскѣ доказательство своего достоинства, поднималъ руки, выпячивалъ впередъ животъ, съ удовольствіемъ предоставлялъ себя въ распоряженіе гвардейцевъ и гордо поглядывалъ на толпу дѣвушекъ.

Фебреръ обратилъ вниманіе, что оба солдата какъ бы не замѣтили Кузнеца. Казалось. они не признавали его, повертывались къ нему спиной; нѣсколько разъ подходили близко къ нему, тщательно обыскивая стоявшихъ рядомъ и видимо избѣгали смотрѣть на верро.

Пепъ тихимъ голосомъ, съ оттѣнкомъ восхищенія, на уху говорилъ сеньору. Эти люди въ треуголкахъ хитрѣе дьявола. He обыскивая верро, они почти наносили ему оскорбленіе: они заявляли, что не боятся его. Выдѣляютъ его, не производятъ надъ нимъ операціи, какъ надъ всѣми прочими. Постоянно, когда встрѣчаютъ верро съ другими юношами, обыскиваютъ послѣднихъ, но никогда не трогаютъ его. Такъ что атлоты, изъ опасенія лишиться своего оружія, стараются не быть въ компаніи съ героемъ и бѣгутъ отъ него, какъ отъ источника опасности.

Обыскъ продолжался подъ звуки музыки. Капельянетъ слѣдилъ за движеніями солдатъ, все старался попасться на глаза старшему гвардейцу, заложивъ руки за поясъ, упорно глядя на него полуугрожающе, полуумоляюще. Гвардеецъ, казалось не видѣлъ его, обыскивалъ другихъ, но вскорѣ опять наталкивался на мальчика, преграждавшаго ему дорогу. У человѣка въ треугольникѣ, въ концѣ концовъ, заиграла улыбка подъ жесткими усами, и онъ позвалъ своего товарища.

– Ты! – сказалъ онъ, указывая на юношу; – обыщи-ка этого верро. Человѣкъ, кажется, опасный.

Прощая врагу насмѣшливый тонъ, Капельянетъ поднялъ руки, какъ можно выше, чтобы всѣ убѣдились въ его величіи. Пощекотавъ слегка его животъ, стража удалилась, а онъ все продолжалъ стоять въ позѣ опаснаго человѣка. Потомъ онъ побѣжалъ къ группѣ дѣвушекъ похвастаться миновавшей опасностью. Къ сожалѣнію, дѣдушкинъ ножъ оставался дома, спрятанный отцомъ въ мѣстѣ, котораго онъ не зналъ. Если станетъ носить его, отнимутъ.

Гвардейцамъ скоро надоѣлъ безрезультатный обыскъ. Старшій солдатъ злобно, какъ выслѣживающая собака, взглянулъ на толпу женщинъ. Тамъ должно быть спрятано оружіе, но развѣ можно этихъ высохшихъ, черныхъ матронъ сдвинуть съ ихъ мѣста! Очень выразительно говорили враждебные взоры этихъ дамъ. Пришлось бы прибѣгнуть къ силѣ, а особы онѣ основательныя.

– Добрый вечеръ, кабальеро!

И они вскинули ружья на плечи, отклонивъ любезную заботливость нѣкоторыхъ юношей, сбѣгавшихъ въ трактиръ за бокалами. Предлагали имъ безъ злобы и безъ страха: въ концѣ концовъ, всѣ люди и живутъ на маленькомъ островкѣ. Но гвардейцы упорствовали въ своемъ отказѣ. – Спасибо, уставъ запрещаетъ. – И ушли: можетъ быть, спрячутся неподалеку и повторятъ обыскъ, когда стемнѣетъ и народъ станетъ расходиться по своимъ хуторамъ.

Опасность прошла, инструменты перестали играть. Фебреръ увидѣлъ, что Пѣвецъ захватилъ тамбуринъ, сѣвъ на свободное мѣсто, занятое передъ тѣмъ танцорами. Крестьяне полукругомъ столпились около него. Почтенные матроны подвинули впередъ свои стульчики изъ спарто, чтобы лучше слушать. Онъ хотѣлъ спѣть романсъ собственнаго сочиненія – релясіонъ, прерываемый по мѣстному обычаю дрожащимъ крикомъ, трелями скорби, звучавшими пока у пѣвца хватаетъ воздуха въ легкихъ. Онъ медленно ударилъ палочкой по кожѣ тамбурина, желая придать мрачную серьезность своему монотонному, тягучему, печальному пѣнію. «Вы хотите, друзья, чтобъ я пѣлъ, если сердце разбито мое»… И раздалась шумная трель, безконечная жалоба умирающей птицы, среди общаго молчанія. Всѣ смотрѣли на пѣвца и не видѣли въ немъ лѣниваго, больного атлота, презираемаго за неспособность къ труду. Въ ихъ примитивномъ воображеніи таилось нѣчто смутное, что заставляло ихъ уважать слова и жалобы жалкаго юноши. Казалось, нѣчто необычайное витало и шумно било крыльями надъ ихъ простыми душами.

Голосъ Пѣвца плакалъ, говоря о женщинѣ, безчувственной къ его жалобамъ, и когда онъ сравнилъ ее съ цвѣткомъ миндаля, всѣ обернулись и смотрѣли на Маргалиду. А она стояла безстрастная, не зардѣвшись по – дѣвичьи, привыкшая къ подаркамъ грубой поэзіи – прелюдіи всякаго ухаживанія.

Пѣвецъ разливался въ своихъ жалобахъ, краснѣя отъ усиленнаго, тягостнаго клохтанья въ концѣ строфъ. Тяжело дышала его узкая грудь. Двѣ пурпурныя розочки недуга окрасили его щеки. Надувалася его худая шея, и синими линіями проступали не ней жилы. Согласно обычаю, онъ закрывалъ часть лица вышитымъ платкомъ, придерживая его рукой, опирающейся на тамбуринъ. Фебреру грустно было слушать скорбный голосъ. Ему казалось, что вотъ вотъ разорвется грудь юноши, лопнетъ его шея: но слушатели, привыкшіе къ варварскому пѣнію, къ такимъ же пустякамъ, какъ къ танцу, не обращали вниманія на усталость пѣвца, и не надоѣдала имъ безконечная повѣсть.

Группа атлотовъ, отдѣлившись отъ кольца, окружавшаго поэта, видимо, совѣщалась и затѣмъ подошла туда, гдѣ находились степенные люди. Они искали синьо Пепа изъ Кана Майорки, чтобы переговорить о важномъ дѣлѣ. Съ презрѣніемъ они отвернулись отъ своего пріятеля Пѣвца, несчастнаго, умѣвшаго лишь сочинять строфы въ честь атлотъ.

Самый смѣлый изъ группы приблизился къ Пепу. Они хотѣли поговорить о фестейгѣ Маргалиды: они напомнили отцу объ его обѣщаніи согласиться на кортехо дѣвушки.

Крестьянинъ внимательно осмотрѣлъ группу, какъ бы считая.

– Сколько васъ?

Говорившій улыбнулся. Ихъ гораздо больше. Они – представители другихъ атлотовъ, оставшихся въ кругѣ слушать пѣнье. Они изъ разныхъ квартоновъ. Даже изъ Санъ Хуана, съ противоположнаго конца острова, придутъ юноши ухаживать за Маргалидой.

Несмотря на свой притворно – несговорчивый видъ отца, Пепъ покраснѣлъ и сжалъ губы, плохо скрывая свою радость, искоса поглядывая на сидѣвшихъ рядомъ пріятелей. Что за честь для Кана Майорки! He бывало еще такого сватовства. He ухаживало еще ни разу за дочерьми его товарищей столько народу.

– Двадцать, что ли? – спросилъ онъ.

Атлоты медлили съ отвѣтомъ: они стали считать въ умѣ, бормоча имена друзей. Двадцать?.. Нѣтъ, больше. Можетъ считать тридцать.

Крестьянинъ изобразилъ на лицѣ крайнее негодованіе. Тридцать! Пожалуй, они воображаютъ, что онъ можетъ обойтись безъ сна и станетъ цѣлыми ночами сидѣть и слушать ихъ любезности?..

Затѣмъ онъ успокоился, погрузился въ сложныя вычисленія, задумчиво и удивленно повторяя «тридцать!.. тридцать!»

Рѣшеніе его непреклонно. Онъ можетъ пожертвовать на кортехо только полтора часа. A такъ какъ ихъ тридцать, то на брата приходится по три минуты. Три минуты, точно, по часамъ, каждый можетъ бесѣдовать съ Маргалидой: ни минуты больше. Вечера кортехо – въ четвергъ и субботу. Когда онъ ухаживалъ за своей женой, соискателей было гораздо меньше, и, все же его тесть, человѣкъ, никогда не смѣявшійся, далъ имъ столько же времени. Соблюдать порядокъ, да? Чтобъ никакихъ распрей и ссоръ. Перваго, кто нарушитъ договоръ, онъ немедленно выгонитъ палкой. А если придется взяться за ружье, возьмется.

Добрый Пепъ, довольный тѣмъ, что можетъ безъ конца хвастаться передъ почтительными претендентами на руку его дочери, изобрѣталъ одну угрозу за другой: онъ убьетъ нарушившаго договоръ. Атлоты слушали съ кроткимъ видомъ, ухмыляясь себѣ подъ носъ.

Договоръ былъ заключенъ. Въ слѣдующій четвергъ состоится первая вечеринка въ Канѣ Майорки. Фебреръ, слышавшій разговоръ, посмотрѣлъ на верро: тотъ держался въ сторонѣ, какъ будто его величіе не позволяло ему снизойти до жалкихъ переговоровъ.

Юноши отошли, присоединились къ толпѣ и тихимъ голосомъ стали обсуждать порядокъ очереди. Пѣвецъ закончилъ свой жалостный романсъ, пустивъ послѣднюю трель такимъ отчаяннымъ голосомъ, что, казалось, на самомъ дѣлѣ, разорвется его несчастное горло. Онъ вытеръ потъ, приложилъ руки къ груди; лицо его было багрово – синяго цвѣта: но топпа отвернулась, уже забывъ о немъ.

Съ половой солидарностью атлоты обступили Маргалиду, дергали ее, толкали, прося спѣть отвѣтъ на романсъ пѣвца о лживогсти женщинъ.

– He хочу! He хочу! – протестовалъ Цвѣтокъ миндаля, отбиваясь отъ подругъ.

И такъ искренне она отнѣкивалась, что, въ концѣ—концовъ, на защиту ея вступились старухи. Оставьте атлоту! Маргалида пришла забавляться, а не забавлять другихъ. Развѣ легкое дѣло сразу сочинить отвѣтъ стихами?..

Игрокъ на тамбуринѣ взялъ инструментъ изъ рукъ пѣвца и забилъ палочкой по кожанному кругу. Флейта словно прополоскала себѣ горло: сыграла нѣсколько гаммъ, прежде чѣмъ начать усыпительную мелодію африканскаго ритма. Танцы продолжаются!..

Солнце начало скрываться. Морской вѣтеръ пахнулъ свѣжестью на поля. Крестьяне, заснувшіе, казалось, въ тяжелой атмосферѣ раскаленнаго воздуха, теперь быстро задвигались: свѣжесть какъ бы пришпоривала ихъ.

Атлоты спорили и кричали съ угрожающей страстностью, направляясь къ музыкантамъ. Одни требовали льяргу, другіе курту. Всѣ упорно и властно настаивали на своемъ. Смертоносная сталь изъ – подъ женскихъ юбокъ вернулась за ихъ пояса, и близость ихъ спутниковъ вливала въ каждаго новую жизнь, новые порывы дерзкой отваги.

Музыканты принялись играть по собственному выбору, толпа любопытныхъ отхлынула, и снова посрединѣ площади запрыгали бѣлыя альпаргаты, заколыхались тугія кольца синихъ и зеленыхъ юбокъ, стали развѣваться концы платковъ надъ толстыми косами и двигаться, какъ красныя кисточки, цвѣты за ушами атлотовъ.

Хаиме продолжалъ смотрѣть на Кузнеца, повинуясь непреодолимой антипатіи. Верро, молчаливый и какъ будто разсѣянный, стоялъ среди своихъ поклонниковъ, обступившихъ его кругомъ. Казалось, онъ не замѣчалъ никого, съ суровымъ выраженіемъ глядѣлъ на Маргалиду, словно желая покорить ее своимъ взглядомъ, устрашавшимъ мужчинъ. Когда Капельянетъ съ энтуаіазмомъ ученика подходилъ къ верро, послѣдній удостаиаалъ его улыбки, какъ будущаго родственника.

Говорившіе съ синьо Пепомъ на счетъ кортехо атлоты, видимо, были смущены присутствіемъ Кузнеца. Дѣвушки выходили танцовать, увлекаемыя парнями, а Маргалида оставалась около матери: всѣ жадными глазами смотрѣли на нее, но никто не осмѣлился подойти и пригласить ее.

Майоркинецъ чувствовалъ, какъ въ немъ просыпаются страсти и задоръ его ранней юности. Онъ ненавидѣлъ верро. Онъ какъ бы счигалъ личнымъ оскорбленіемъ страхъ, который внушалъ всѣмъ верро. И не найдется никого, кто далъ бы пощечину этому призраку, вышедшему изъ тюрьмы?..

Одинъ атлотъ приблизился къ Маргалидѣ и взялъ ее за руку. Это быль пѣвецъ, потный, дрожавшій еще отъ усталости. Онъ выпрямился, какъ будто его слабость придавала ему силу. Бѣлый Цвѣтокъ миндаля началъ кружиться на своихъ маленькихъ ногахъ, а Пѣвецъ прыгалъ и прыгалъ, преслѣдуя ее.

Бѣдный мальчикъ! Хаиме испытывалъ тягостное чувство, представляя себѣ, съ какими усиліями его бѣдная воля могла побороть тѣлесную усталосгь. Онъ задыхался, черезъ нѣсколько минутъ его ноги уже дрожали, но все-таки онъ улыбался, довольный своей побѣдой. Влюбленными глазами смотрѣлъ онъ на Маргалиду и отворачивался лишь для того, чтобъ гордо посмотрѣть на пріятелей. Тѣ отвѣчали ему взглядами сожалѣнія.

При одномъ поворотѣ онъ едва не упалъ; сдѣлалъ большой прыжокъ и колѣна его подогнулись. Съ минуты на минуту всѣ думали, что онъ растянется на землѣ. Но онъ продолжалъ танцовать, и замѣтны были его усилія воли, его рѣшимость скорѣе погибнуть, чѣмъ показать свою слабостъ.

Уже закрывались его глаза отъ головокруженія, какъ вдругъ онъ почувствовалъ, что его ударили по плечу, согласно обычаю, заставляя уступить даму.

Это былъ Кузнецъ. Онъ первый разъ вышелъ танцовать. Его прыжки были встрѣчены ропотомъ изумленія, Всѣ восхищались имъ въ своей коллективной трусости, трусости робкой толпы.

Видя одобреніе, верро, сталъ энергичнѣе двигаться и изгибаться, преслѣдуя свою. даму, преграждая ей путь, опутывая ее сложной сѣтью своихъ движеній. А Маргалида кружилась и кружилась, опустивъ глаза, стараясь не встрѣтиться своимъ взглядомъ со страшнымъ кавалеромъ.

Иногда, желая похвастать своей силой, Кузнецъ наклонялъ бюстъ назадъ, закидывалъ руки за спину и высоко прыгалъ, словно земля была эластична, а его ноги – стальныя пружины. Эти прыжки наводили Хаиме на грустныя мысли о тюремныхъ побѣгахъ и нападеніяхъ головорѣзовъ.

Время шло, а этотъ человѣкъ, казалось, не утомлялся. Нѣкоторыя пары удалились, а въ другихъ танцоръ нѣсколько разъ мѣнялся, а Кузнецъ продолжалъ свою дикую пляску, мрачный, полный презрѣнія, словно недоступный усталости.

Даже Фебреръ съ завистью призналъ силу за этимъ страшнымъ кузнецомъ. Что за животное!..

Вдругъ онъ увидѣлъ, какъ тотъ сталъ искать чего-то за поясомъ и протянулъ руку къ землѣ, не прекращая своихъ прыжковъ и поворотовъ. Облако дыма разостлалось по землѣ, и, между бѣлыми клубами, быстро сверкнули два огонька блѣдные, розовые въ лучахъ солнца. Грянуло два выстрѣла.

Женщины шарахнулись другъ къ другу. испуганно взвизгнувъ. Мужчины стояли въ нерѣшительности. Но черезъ минуту всѣ успокоились и разразились криками одобренія и аплодисментами.

Очень хорошо! Кузыецъ выстрѣлилъ изъ пистолета въ ноги дамѣ – высшая любезность храбрецовъ, лучшее доказательство любви, какою могла удостоиться атлота на островѣ.

И Маргалида, въ концѣ концовъ женщина, продолжала танцовать; какъ на истинную ибисенку, взрывъ пороху не произвелъ на нее особеннаго впечатлѣнія; она бросала на Кузнеца признательные взгляды, благодаря за его смѣлую выходку, бросившую вызовъ гражданской гвардіи, находившейся, можетъ быть, поблизосги. Затѣмъ посмотрѣла на подругъ, дрожавшихъ отъ зависти.

Даже самъ Пепъ, къ великому негодованію Хаиме, видимо, былъ весьма польшенъ двумя выстрѣлами въ ноги своей дочери.

Одинъ только Фебреръ не раздѣлялъ восторга передъ смѣлымъ подвигомъ верро.

Проклятый арестантъ!.. Онъ ясно не представлялъ себѣ мотива своей ярости, но что-то неизбѣжное надвигалось… Съ этимъ дядей ему придется посчитаться!