Висенте Бласко-Ибаньес
Мертвые повелевают
Но его любовь тотчасъ запротестовала противъ этихъ воспоминаній. Если бы его увидѣли! Ну, что – жъ?.. Маргалида выше всѣхъ женщинъ, какихъ ему случалось знать: она – первая, единственная. Все прошлое въ его біографіи представлялось ему фальшивымъ, искусственнымъ, какъ жизнь на театральныхъ подмосткахъ, разрисованная, покрытая мишурой, освѣщенная обманчивымъ свѣтомъ. Отнынѣ онъ не вернется никогда въ этотъ міръ фикціи. Дѣйствительность – это настоящее.
Подъ навѣсомъ онъ нашелъ участниковъ кортехо въ полномъ сборѣ. Они что-то обсуждали пониженнымъ голосомъ. При видѣ его, они моментально замолкли.
– Доброй ночи!
Никто не отвѣчалъ. Его даже не встрѣтили рычаньемъ, какъ въ предыдущій разъ.
Когда Пепъ, открывъ дверь, впустилъ ихъ въ кухню, Фебреръ замѣтилъ, что у Пѣвца на лѣвой рукѣ виситъ тамбуринъ, а въ правой палочка, которой онъ ударялъ по кожѣ.
Музыкальный вечеръ! Одни атлоты улыбались, занявъ свои мѣста, съ ехиднымъ видомъ, какъ бы наслаждаясь заранѣе чѣмъ-то необычайнымъ. Другіе, болѣе серьезные, имѣли видъ благороднаго недовольства, какъ люди боящіеся неизбѣжнаго скандала. Кузнецъ, безстрастный, сидѣлъ въ одномъ изъ дальнихъ угловъ, стараясь съежиться, спрятаться среди товарищей.
Поговорило съ Маргалидой нѣсколько атлотовъ; но, вдругъ, увидавъ, что стулъ не занятъ, Пѣвецъ вышелъ и сѣлъ на него, укрѣпилъ барабанъ между колѣнами и локтемъ и оперся лбомъ о лѣвую руку.
Медленно застучала по кожѣ палочка, призывая кампанію къ молчанію. Новые стихи: каждую субботу Пѣвецъ приподносилъ ихъ, въ честь атлоты хутора. Очарованіе варварской монотонной музыки, которой привыкли восхищаться съ дѣтства, заставило всѣхъ замолкнуть. Святой трепетъ поэзіи заранѣе овладѣлъ этими простыми душами.
Несчастный чахоточный принялся пѣть, сопровождая каждый стихъ клохтаньемъ. Отъ клохтанья содрогалась его грудь и краснѣли щеки. Но въ этотъ вечеръ Пѣвецъ выказывалъ силы болѣе, чѣмъ, когда-либо, глаза его горѣли необычайнымъ блескомъ.
При первыхъ стихахъ общій хохотъ огласилъ кухню: привѣтствовали ироническую изобрѣтательность крестьянина – поэта.
Фебреръ не слѣдилъ за пѣніемъ. Слушая эту монотонную и визгливую музыку, напоминавшую первыя пѣсни семитовъ – моряковъ, разсѣянныхъ по Средиземному морю, онъ погрузился въ свои мысли, стараясь сократить время и меньше томиться необычайными длиннотами романса.
Хохотъ атлотовъ привлекъ его вниманіе: онъ смутно угадалъ, что тутъ было нѣчто враждебное по его адресу. Что говорилъ этотъ взбѣшенный ягненокъ?.. Голосъ пѣвца, его крестьянское произношеніе и постоянное клохтанье въ концѣ строфъ были малопонятны для Хаиме. Но мало – по – малу онъ понялъ, что романсъ посвящался атлотамъ, которыя стремятся оставиіь деревню, выйти замужъ за дворянина, которыя жаждутъ блеснуть нарядами городскихъ сеньоръ. Въ каррикатурномъ стилѣ описывалъ пѣвецъ женскія моды. И смѣялись крестьяне.
Смѣялся и простякъ Пепъ надъ этими шутками, льстившими одновременно его крестьянской и мужской гордости, – гордости человѣка, видящаго въ женщинѣ лишь товарища по тяжелой работѣ. «Вѣрно! вѣрно!» И закатывался хохотомъ, вмѣстѣ съ юношами. Что за забавный Пѣвецъ!..
Но черезъ нѣсколько стиховъ импровизаторъ уже говорилъ не объ атлотахъ вообще, a лишь объ одной, честолюбивой и безсердечной. Фебреръ инстинктивно посмотрѣлъ на Маргалиду. Та сидѣла неподвижно, съ опущеннымъ взглядомъ, поблѣднѣвшими щеками, какъ бы встрѣвоженная не тѣмъ, что слышала, но тѣмъ, что несомнѣнно произойдетъ.
Хаиме задвигался на своемъ мѣстѣ. Этотъ мужикъ смѣетъ ее оскорблять въ его присутствіи!.. Новый еще болѣе громкій и наглый взрывъ хохота среди парней опять заставилъ его прислушаться къ стихамъ. Пѣвецъ смѣялся надъ атлотой, которая, чтобы сдѣлаться сеньорой, хочегъ выйти замужъ за нищаго, разорившагрся, бездомнаго и безсемейнаго, за чужеземца, не имѣющаго земли.
Успѣхъ этихъ стиховъ былъ поразителенъ. Во мракѣ непсворотливой мысли Пепа какъ бы блеснула искра свѣтозарнаго провидѣнія. Онъ съ повелительнымъ жестомъ протянулъ впередъ руки и выпрямился.
– Pròu!.. próu!
Но поздно было кричать «довольно». Между нимъ и огнемъ лампочки выросла фигура. – Тѣло Фебрера, вскочившаго мгновенно. Однимъ взмахомъ онъ схватилъ тамбуринъ съ колѣнъ пѣвца и ударилъ имъ послѣднему по головѣ съ такой силой, что кожа лопнула. Надъ окровавленнымъ лбомъ повисъ ободокъ, словно смятая шапка.
Атлоты повскакали со своихъ мѣстъ и, ые давая себѣ яснаго отчета, засунулл руки за пояса, Маргалида, со стономъ, побѣжала къ матери. Капельянетъ рѣшилъ, что насталъ моментъ вынуть ножъ. Отецъ воспользовался авторитетомъ своихъ годовъ.
– Вонъ! вонъ!
Всѣ повиновались и вышли изъ хутора въ поле. Вышелъ и Фебреръ, несмотря на сопротивленіе Пепа.
Атлоты горячо споря, раздѣлились на партіи. Часть протестовала. Побить бѣднаго Пѣвца, несчастнаго больного, который не въ силахъ защищаться!.. Другіе качали головой. Они такъ и ждали: нельзя безнаказанно, безъ всякихъ послѣдствій издѣваться надъ человѣкомъ. Они были противъ пѣсни: они стоятъ за то, чтобъ говорить съ глазу – наглазъ, разъ требуется что-нибудь сказать.
Яростно защищая свои взгляды, въ яростномъ соперничествѣ любви, они едва не поссорились, какъ вдругъ Пѣвецъ отвлекъ ихъ вниманіе. Онъ освободился отъ тамбурина, сдавившаго ему голову, вытеръ кровь на лбу и плакалъ съ бѣшенствомъ безсильнаго человѣка, считающаго себя способнымъ на величайшую месть и, въ то же время, чувствующаго себя рабомъ своего безсилія.
– Меня! Меня! – стоналъ онъ, подавленный нападеніемъ.
Вдругъ онъ нагнулся, отыскивая въ темнотѣ камни, и сталъ бросать ихъ въ Фебрера, каждый разъ отступая на нѣсколько шаговъ, какъ бы защищаясь отъ новой аттаки. Брошенные его слабой рукой булыжники или терялись во тьмѣ или попадали въ навѣсъ.
Затѣмъ свистъ камней прекратился. Пріятели Пѣвца увели его въ темноту. Издалека доносились его крики онъ расточалъ угрозы, клялся отомстиь… Онъ убьетъ чужеземца! Онъ одинъ справится съ майоркинцемъ!..
Хаиме неподвижно стоялъ, заложивъ руку за поясъ, среди враговъ. Ему сдѣлалось совѣстно за свой порывъ. Побить бѣднаго чахоточнаго!.. Чтобы заглушить угрызенія совѣсти, онъ тихимъ голосомъ произносилъ гордыя, вызывающія слова. Пусть попробуетъ спѣть другой!.. И глаза его искали Кузнеца, приглашая сразиться. Но страшный верро исчезъ.
Фебреръ полчаса спустя, когда тревога затихла, возвращался въ башню. Нѣсколько разъ останавливался онъ на дорогѣ съ револьверомъ въ рукѣ, словно поджидая кого-то.
Никого!
II
Ha слѣдующее утро, едва взошло солнце, Капельянетъ прибѣжалъ къ дону Хаиме и, войдя въ башню, жестомъ далъ понять, что принесъ важную новость.
Въ Канѣ Майорки всѣ плохо провели ночь. Маргалида плакала. Мать скорбѣла о случившимся, Господи! что подумаютъ обитатели квартона, узнавъ, что у нихъ въ домѣ люди дерутся, какъ въ трактирѣ. Что станутъ говорить атлоты объ ея дочери!.. Но Маргалида мало безпокоилась о мнѣніи своихъ подругъ. Ее занималъ другой вопросъ: что-то такое, чего она не рѣшалась высказать, но надъ чемъ проливала слезы. Закрывъ дверь дома, сеньеръ Пепъ болѣе часа ходилъ по кухнѣ, процѣживая сквозь зубы слова и сжимая кулаки. «Ахъ, этотъ донъ Хаиме!.. Задался цѣлью добиться невозможнаго!.. Упрямъ, какъ всѣ Фебреры!..»
Капельянетъ также не спалъ, чувствуя, какъ въ его мозгу, мозгу маленькаго дикаря, хитраго и ревниваго, растетъ подозрѣніе и мало – по – малу превращается въ достовѣрный фактъ.
Войдя въ башню, онъ тотчасъ же подѣлился своими мыслями съ дономъ Хаиме, Кто, по его мнѣнію, авторъ оскорбительной вѣсни? Пѣвецъ?.. Вовсе нѣтъ, сеньоръ: Кузнецъ. Стихи сочинилъ первый, но планъ принадлежитъ ехидному верро. Верро подсказалъ ему мысль посмѣяться надъ дономъ Хаиме передъ ухаживателями, будучи увѣренъ, что оскорбленіе не сойдетъ даромъ. Теперь юноша ясно понимаетъ, почему видѣлись два ухаживателя на горѣ, когда онъ нечаянно ихъ увидѣлъ.
Фебреръ выслушалъ съ равнодушнымъ видомъ эту догадку, которой Капельянетъ придавалъ великое значеніе. Ну, такъ что же?.. Наглый пѣвецъ уже понесъ кару, а что касается верро, тотъ убѣжалъ отъ его вызова у двери хутора. Онъ – трусъ.
Пепетъ недовѣрчиво покачалъ головой. Надо быть проницательнымъ, донъ Хаиме! Онъ не знаетъ обычаевъ мѣстныхъ храбрецовъ, не знаетъ къ какимъ хитростямъ прибѣгаютъ для безнаказанной мести. Онъ долженъ быть на сторожѣ, теперь больше чѣмъ когда-либо. Кузнецъ знаетъ что такое тюрьма и не пожелаетъ вернуться въ нее. Онъ поступилъ сейчасъ именно такъ, какъ дѣлали другіе верро.
Хаиме заинтересовали таинственный видъ и непонятныя слова юноши. Къ чему загадки?.. Говори!
Капельянетъ, наконецъ, изложилъ свои подозрѣнія. Кузнецъ теперь можетъ, какъ угодно, дѣйствовать противъ дона Хаиме: онъ можетъ подкараулить его, спрятавшись въ тамарискахъ у подножія башни и застрѣлить. Подозрѣнія падутъ непосредственно на Пѣвца: вспомнятъ ссору въ хуторѣ и его угрозы отомстить. Помимо того, верро подготовитъ себѣ alibi, кратчайшимъ путемъ, во весь духъ перебѣжавъ куда-нибудь подальше, гдѣ бы всѣ его видѣли. И ему легко будетъ безнаказанно выполнить свое мщеніе.
– Ахъ! – воскликнулъ Фебреръ сердитымъ тономъ, сразу понявъ значеніе этихъ словъ.
Съ сознаніемъ своего превосходства юноша сталъ давать совѣты. Донъ Хаиме долженъ быть осмотрительнѣе, запирать свою дверь, не обращать вниманія ночью на крики около башни. Несомнѣнно, верро намѣренъ замамить его въ темноту криками вызова, задорнымъ ауканьемъ.
– Пусть вамъ аукаютъ ночью, не безпокойтесь, донъ Хаиме. Я знакомъ съ этимъ, – продолжалъ Капельянетъ важнымъ тономъ закоренѣлаго верро. Онъ будетъ вамъ кричать, спрятавшись въ кустахъ, съ оружіемъ наготовѣ, и только вы покажетесь, не успѣете еще увидать его – онъ убьетъ васъ изъ пистолета. Оставайтесь себѣ въ башнѣ.
Это совѣты для ночи. Днемъ сеньоръ можетъ выходить безъ боязни. Онъ – здѣсь и готовъ сопровождать всюду. Юноша выпрямился съ задорной кичливостью, засунулъ руку за поясъ, чтобы убѣдиться, не исчелъ ли ножъ, но, вдругъ остановился, разочарованный насмѣшливо – благодарнымъ видомъ Фебрера.
– Смѣйтесь, донъ Хаиме, смѣйтесь надо мной, но я кое – чѣмъ могу вамъ услужить… Видите, какъ я стараюсь предохранить васъ отъ опасности. Нужно быть насторожѣ. Кузнецъ со злымъ умысломъ придумалъ это пѣніе.
И онъ осмотрѣлся кругомъ, какъ полководецъ, подготовляющійся къ продолжительной осадѣ. Его взглядъ упалъ на ружье, висѣвшее на стѣнѣ, между раковинъ. Очень хорошо! Нужно зарядить пулями оба ствола, а сверху насыпать по доброй горсти мелкой или крупной дроби. Это никогда не бываетъ лишнимъ. Такъ дѣлалъ его знаменитый дѣдушка. Затѣмъ онъ сморщилъ переносицу, увидавъ на столѣ револьверъ. Очень плохо! Легкое оружіе постоянно слѣдуетъ имѣть при себѣ. Онъ спитъ съ ножемъ на животѣ. Что если неожиданно войдутъ и не будетъ времени схватить оружія?.. Вниманіе мальчика привлекла башня, нѣкогда свидѣтельница казней и битвъ пиратовъ, каменная громада трагическаго прошлаго, замаскированнаго блестящей известью стѣнъ.
Онъ дошелъ до двери съ нѣкоторой предосторожностью, какъ будто врагъ караулилъ внизу лѣстницы, и, спрятавшись тѣломъ за стѣной, выставилъ впередъ лишь глазъ и часть лба. Съ неудовольствіемъ покачалъ онъ головой. Если ночью высунуться, даже съ предосторожностями, – спрятавшійся внизу врагъ можетъ замѣтить и съ большимъ удобствомъ прицѣлиться, облокотившись на вѣтку или камень, не рискуя промахнуться. Еще хуже податься впередъ тѣломъ, намѣреваясь сойти внизъ. Какъ бы ни была темна ночь, врагъ можетъ избрать точку для наблюденія, какое-нибудь пятно листвы, что-нибудь вырисовывающееся въ темнотѣ около лѣстницы. Черная фигура спускающагося человѣка двигается и моментально закрываетъ намѣченный предметъ. Бацъ! Безъ промаха! Это онъ слышалъ отъ солидныхъ людей, просиживающихъ цѣлые мѣсяцы за холмомъ или стволомъ, съ собачкой около щеки, устремивъ взглядъ на конецъ дула, съ захода солнца до утренней зари, подкарауливая бывшаго пріятеля.
Нѣтъ, Капельянету не нравилась эта дверь и открытая лѣстница. Нужно поискать другого выхэда. Онъ перевелъ глаза на окно, открылъ его и высунулся.
Съ ловкостью обезьяны, радуясь своему открытію, онъ вскочилъ на подоконникъ и исчезъ, руками и ногами нащупывая неровности дикаго камня, глубокія впадины, – ступеньки, образовавшіяся отъ выпавшихъ камней. Фебреръ тотчасъ же выглянулъ въ окно: юноша поднялъ у подножія башни свалившуюся съ головы шляпу и махалъ ею съ торжествующимъ видомъ. Потомъ обѣжалъ вокругъ башни, и немного спустя шаги его зазвучали шумной рысью по деревяннымъ ступенькамъ около двери.
– Что можетъ быть легче! – воскликнулъ онъ, входя въ комнату, покраснѣвъ, взволнованный своимъ открытіемъ. – Настоящая лѣстница для господъ!..
И, понимая значеніе открытія, онъ принялъ важный и таинственный видъ. Останется между ними: никому ни слова. Драгоцѣнный выходъ: необходимо сохранять секретъ.
Капельянетъ завидовалъ дону Хаиме. Нѣтъ у него врага, которыя явился бы аукать ему къ башнѣ ночью!.. Пока Кузнецъ аукалъ бы спрятавшись, устремивъ взглядъ на лѣстницу, онъ спустился бы черезъ окно, молча сдѣлалъ бы обходъ и сталъ охотиться за охотникомъ. Какой ударъ!.. Онъ улыбался съ дикимъ наслажденіемъ: въ его темно – красныхъ губахъ какъ бы воскресла и трепетала жестокость славныхъ предковъ, считавшихъ самымъ благороднымъ занятіемъ охоту за человѣкомъ,
Фебреръ словно заразился радостью юноши. Попробовать развѣ спуститься черезъ окно!.. Онъ спустилъ ноги съ подоконника и медленно, изгибаясь подъ тяжестью собственнаго тѣла, началъ нащупывать шероховатости стѣны ступнями ногъ и попадать въ дыры, игравшія роль ступенекъ. Понемногу онъ двигался внизъ, сбросивъ ногами нѣсколько отставшихъ камней и, наконецъ, со вздохомъ удовлетворенія всталъ на землю. Очень хорошо! Спускъ легкій: послѣ нѣсколькихъ опытовъ онъ будетъ спускаться съ ловкостью Капельянета. Мальчикъ, быстро послѣдовавшій за нимъ, соскочилъ почти ему на голову, улыбался, какъ учитель, довольный своимъ урокомъ и повторилъ свои совѣты. Пусть донъ Хаиме ихъ не забываетъ! Какъ только ему аукнутъ, онъ долженъ немедленно выскочить черезъ окно и напасть на противника съ тылу.
Когда въ полдень Фебреръ остался одинъ, онъ почувствовалъ себя во власти боевого задора, жажды нападенья и долго смотрѣлъ на то мѣсто стѣны, гдѣ висѣло ружье.
У подножія мыса, на берегу, куда вытаскивалъ свою барку дядя Вентолера, раздался его голосъ, пѣвшій обѣдню.
Фебреръ выглянулъ за дверь и сложилъ руки у рта, ввидѣ трубки, чтобы крикнуть ему.
Морякъ съ помощью какого-то мальчика спускалъ лодку въ воду. Свернутый парусъ трепеталъ наверху мачты. Хаиме не принялъ приглашенія: очень благодаренъ, дядя Вентолера! Дядя Вентолера настаивалъ своимъ голоскомъ, звучавшимъ въ воздухѣ, какъ далекій крикъ ребенка. Вечеръ хорошъ: перемѣнился вѣтеръ. Около Ведрá у нихъ будетъ богатый уловъ. Фебреръ пожалъ плечами. Нѣтъ, нѣтъ, очень благодаренъ, онъ занятъ.
Еіва кончились переговоры, какъ вторично явился въ башню Капельянетъ, неся ужинъ. Мальчикъ казался встревоженнымъ и печальнымъ. Его отецъ, разсержениый вчерашней сценой, кзбралъ его своей жертвой, срывалъ на немъ свою досаду. Какая несправедливость, донъ Хаиме. Онъ пересталъ кричать, расхаживая по кухнѣ. Женщины, съ заплаканными глазами и робкимъ видомъ, избѣгали его взгляда. Все случилось изъ-за мягкости его характера, изъ-за его доброты, но онъ немедленно поправитъ дѣло. Сватовство прерывается: онъ больше не желаетъ ни кортехо, ни гостей. А что касается Капельянета!.. Этотъ дурной сынъ, непослушный и мятежный – виною всему.
Пепъ ясно не гредставлялъ себѣ, какимъ образомъ присутствіе его сына могло вызвать вчерашній скандалъ, но онъ вспомнилъ его упорное нежеланіе сдѣлаться священникомъ, его бѣгство изъ семинаріи, и воспоминаніе объ этихъ непріятностяхъ снова пробуждало его гнѣвъ и сосредоточило его на мальчикѣ. Конецъ всякимъ нѣжностямъ. Въ будущій понедѣльникъ онъ отвезетъ его въ семинарію. Если тотъ вздумаетъ противиться и убѣжитъ вторично, то пусть лучше поступаетъ юнгой на какое-нибудь судно и забудетъ про родителей: вернись онъ въ хуторъ, Пепъ обломаетъ ему ноги двернымъ болтомъ. И для практики руки, а также чтобы дать наглядное представленіе о будущемъ гнѣвѣ, онъ наградилъ его нѣсколькими пощечинами и пинками и излилъ такимъ путемъ накопленное недовольство, по поводу бѣгства сына изъ Ибисы.
Робкій и терпѣливый, по обыкновенію, Капельянетъ убѣжалъ въ уголъ подъ защиту верхнихъ и нижнихъ юбокъ, которыя плачущая мать противопоставила неистовству Пепа. Но очутившись теперь въ башнѣ и вспомнивъ обиду, онъ скрежеталъ зубами, закатывалъ глаза. тЩеки его потемнѣли, кулаки сжимались.
Какая несправедлквость! Такъ бьютъ мужчинъ безъ всякаго мотива, лишь ради того, чтобы сорвать на комъ-нибудь дурное настроеніе!.. Того, кто носитъ ножъ за поясомъ, и не боится никого на островѣ! Все позволительно, потому что отецъ!.. Охъ! Эта власть отца и сыновье уваженіе въ такія минутьь Капельянету казались выдумками трусовъ, изобрѣтенными съ единственной цѣлью угнетать и унижать храбрецовъ. И хуже побоевъ, унизительныхъ для его достоинства, перспектива заключенія въ семинарію: черная сутана, похожая на женскія юбки, обритые волосы – навѣки погибли локоны, гордо торчащіе подъ полями шляпы! – тонзура, которая вызоветъ смѣхъ у атлотъ или внушитъ имъ холодное уваженіе. Прощайте балы и кортехо! прощай ножъ!..
Скоро растанется онъ съ дономъ Хаиме. Меньше чѣмъ черезъ недѣлю осуществится поѣздка въ Ибису. Другіе будутъ приносить ему обѣдъ въ башню… По лицу Фебрера скользнулъ лучъ надежды. Можетъ быть, Маргалида, какъ въ прежніе времена! Но Капельянетъ, не смотря на все свое уныніе, усмѣхнулся. О, нѣтъ, Маргалида не будетъ приносить. Кто угодно, но не она. Согласится развѣ синьо Пепъ. Когда бѣдная мать въ защиту своего атлота заикнулась было, что мальчикъ необходимъ въ домѣ для услугъ сеньору. Пепъ разразился новыми воплями. Онъ самъ возьмется приносить ежедневно въ башню обѣдъ дону Хаиме или же его жена, a то можно найти и атлоту въ служанки сеньору, разъ тотъ рѣшилъ жить около нихъ.
Капельянетъ большаго не сказалъ, но Фебреръ представлялъ себѣ, какія выраженія отпускалъ добрый крестьянинъ по его адресу, забывъ въ порывѣ гнѣва свое прежнее уваженіе, взбѣшенный смутой, которую внесло въ семью его присутствіе.
Мальчикъ пошелъ обратно на хуторъ со своей корзиной, бормоча сквозь зубы угрозы отомстить, давая клятвы не ѣхать въ семинарію, – хотя онъ не зналъ хорошенько, какъ это выполнить. Его протестъ принималъ характеръ рыцарской защиты. Оставить своего дона Хаиме въ минуту опасности!.. Похоронить себя въ этомъ домѣ скорби, среди сеньоровъ въ черныхъ юбкахъ, сеньоровъ, говорившихъ на удивительномъ языкѣ, – тогда какъ на лонѣ деревенской природы, при свѣтѣ солнца или въ таинственномъ ночномъ мракѣ готовится смертный поединокъ!.. Такія необычайныя событія, а онъ не увидитъ ихъ!..
Оставшись одинъ, Фебреръ снялъ со стѣны ружье и долго у двери разсѣянно разглядывалъ его. Его мысли были далеко, гораздо дальше конца ствола, направленнаго на гору… Охъ! этотъ верро! Несносный храбрецъ!.. Съ той мииуты, какъ онъ увидѣлъ его, что-то поднялось въ его душѣ, какъ бы повинуясь стихійному порыву антипатіи. На всемъ островѣ нѣтъ для него человѣка противнѣе этсго зловѣщаго призрака.
Леденящее прикосновеніе стали оружія къ ладонямъ рукъ вернуло его къ дѣйствительности, Онъ рѣшилъ пойти поохотиться на горѣ. Но какая охота!.. Онъ вынулъ патроны изъ обоихъ дулъ, патроны, начиненные мелкой дробью для стаи птицъ, перелетавшихъ черезъ островъ по пути изъ Африки. Отыскалъ въ сумкѣ другіе патроны и зарядилъ двойной стволъ; остальные спряталъ въ карманы. Патроны были съ пулей. Крупная охота!..
Онъ повѣсилъ ружье на плечо и сошелъ съ лѣстницы башни, насвистывая, вызывающей походкой, какъ будто его рѣшеніе исполнило его радости.
Когда онъ проходилъ около Кана Майорки собака встрѣтила его радостнымъ лаемъ. Никто, не показался въ дверяхъ, какъ случалось раньше. Несомнѣнно, его замѣтили изъ кухни, но не пошевелились. Песъ, прыгая, бѣжалъ за нимъ довольно долго, но увидѣвъ, что онъ направился къ горѣ, повернулъ назадъ.
Фебреръ быстрой походкой шелъ между стѣнъ дикаго камня, окаймлявшихъ отвѣсныя гряды, по тропинкамъ, вымощеннымъ синимъ булыжникомъ, во время дождя превращавшимся въ русло потоковъ. Скрылась изъ его глазъ поднятая, изрѣзанная плугомъ почва: вся земля покрыта была дикой колючей растительностью. Плодовыя деревья, высокія миндальныя и низкорослыя фиговыя съ широкими верхушками уступили мѣсто соснамъ и елямъ, погнутымъ береговыми вѣтрами. На минуту остановившись и оглянувшись назадъ, Фебреръ увидалъ у своихъ ногъ Канъ Майорки – бѣлыя игральныя кости, выскочившія изъ «стакана» – скалы около моря. На вершинѣ ея выглядывала, какъ сыщикъ, башня Пирата. Онъ быстро подымался вверхъ, почти полнымъ бѣгомъ, какъ будто боясь, что слишкомъ поздно явится въ условленное мѣсто, котораго онъ точно не зналъ. Потомъ онъ замедлилъ шагъ. Два лѣсныхъ голубя показались изъ-за кустовъ, шумя раскрывающимся вѣеромъ перьевъ. Но охотникъ, казалось, не видѣлъ ихъ. Человѣческія фугуры, черныя, спрятавшіяся въ кустахъ, заставили его поднять правую руку къ прикладу ружья, чтобы снять его съ плечъ. Это были угольщики, складывавшіе дрова. Они пристально посмотрѣли на проходившаго мимо Фебрера, и снъ какъ бы замѣтилъ въ ихъ глазахъ что-то необычайное, – изумленіе, смѣшанное съ любопытствомъ.
– Добрый вечеръ!
Черные люди едва отвѣтили ему, но долго провожали его глазами, горѣвшими, какъ кристаллы воды на покрытыхъ сажей лицахъ. Несомнѣнно, отшельники горы были освѣдомлены о происшедшемъ наканунѣ въ Канѣ Майорки и удивлялись, что сеньоръ башни идетъ одинъ, какъ бы кидая вызовъ врагамъ и считая себя неуязвимымъ.
Больше никого онъ по дорсгѣ не встрѣтилъ. Вдругъ, среди шороховъ сухого лѣса, ласкаемаго вѣтромъ, до его слуха донесся отдаленный стукъ желѣза. Между вѣтвей подымалась легкая колонна дыму. Кузница Верро!
Ружье его нѣсколько сдвинулось съ плеча, какъ будто само хотѣло сойти. Хаиме вступилъ въ просѣку, разступавшуюся широкой площадкой передъ кузницей. Это былъ маленькій домишко въ одинъ этажъ, изъ необожженнаго кирпича, почернѣвшій отъ дыму, съ горбатой крышей, въ нѣсколькихъ мѣстахъ раздувшейся шаромъ, какъ бы готовой лопнуть. Подъ крышкой сверкалъ огненный глазъ горна, а около кего стоялъ Кузнецъ передъ наковальней и билъ молотомъ по полосѣ краснаго желѣза, имѣвшей видъ ствола карабина.
Фебреръ остался доволенъ своимъ театральнымъ выступленіемъ на площадку. Верро поднялъ глаза, заслышавъ шумъ шаговъ въ промежутокъ между двумя ударами, и остановился, занеся молотъ кверху, узнавъ сеньора башни. Но его холодные глаза не были способны отражать какія-либо впечатлѣнія.
Хаиме подошелъ къ кузницѣ, устремивъ пристальный взглядъ на Кузнеца, вызывающій взглядъ, котораго онъ, казалось, не понялъ: ни слова, ни привѣтствія! Сеньоръ пошелъ дальше, но, миновавъ площадку, остановился около одного изъ деревьевъ опушки и кончилъ тѣмъ, что сѣлъ на его корняхъ, выставившихся изъ земли, и спряталъ ружье между ногъ.
Хвастливый порывъ мужскаго тщеславія овладѣлъ душою Фебрера. Онъ былъ доволенъ своей вызывающей смѣлостью. Этотъ убійца можетъ воочію увидѣть, что онъ явился къ нему на безлюдную гору, къ его собственнному жилищу; можетъ наглядно убѣдиться, что онъ не испытываетъ ни малѣйшаго страха.
И, чтобы лучше доказать свое спокойствіе, онъ вынулъ изъ-за пояса кисетъ съ табакомъ и принялся свертывать сигару.
Молотъ снова застучалъ по металлу. Хаиме съ своего мѣста видѣлъ, какъ Кузнецъ повернулся къ нему спиной, съ безпечнымъ равнодушіемъ, словно игнорировалъ его присутствіе и былъ занятъ только своей работой. Его спокойствіе нѣсколько смутило Фебрера. О, Господи! Развѣ онъ не угадалъ его намѣреній? Его привело въ отчаяніе хладнокровіе Кузнеца, но въ тоже время его смутно обрадовало то обстоятельство, что повернувшись къ мему спиной, верро считалъ сеньора башни не способнымъ воспользоваться настоящимъ положеніемъ и всадить предательскую пулю.
Молотъ пересталъ стучать. Взглянувъ опять по направленію горна, Фебреръ уже не увидалъ Кузнеца. Исчезновеніе послѣдняго заставило его схватить ружье и водить рукой по замку. Несомнѣнно, верро пошелъ за оружіемъ: эта нѣмая провокація у его собственнаго дома вывела его въ концѣ концовъ изъ себя. Можетъ быть, онъ хочетъ выстрѣлить черезъ одно изъ крошечныхъ оконцевъ, пропускавшихъ свѣтъ въ темную хижину. Слѣдовало предохранить себя отъ слѣжки бывшаго арестанта: Фебреръ всталъ на ноги и спрятался за стволомъ дерева, выстававъ лишь одинъ глазъ.
Кто-то зашевелился за дверью хибарки: что-то черное нерѣшительно показалось на полу. Это выходитъ врагъ: внимательнѣй!.. Онъ нацѣлилъ ружье, приготовившись выстрѣлить, какъ только покажется кончикъ непріятельскаго оружія, но вдругъ остановился въ смущеніи: онъ увидалъ черную юбку, голыя ноги въ старыхъ альпаргатахъ, жалкій, кривой, костлявый бюстъ, бронзовую сморщенную голову съ однимъ глазомъ, рѣдкіе сѣрые волоса, а среди ихъ прядей лоснившуюся плѣшь.
Фебреръ узналъ старуху. Это тетка кузнеца, одноглазая, о которой ему разсказывалъ Капельянетъ, – единственный товарищъ дикаго одиночества верро. Женщина стала подъ навѣсомъ, подбоченясь обѣими руками, выставивъ впередъ тощій животъ, закутаиный юбками, и уставила свой едицственный глазъ, горѣвшій гнѣвомъ, на пришельца, явившагося вызвать порядочнаго челсвѣка среди работы. Хаиме удивился дикому задору женщины, которая, пользуясь привиллегіей своего пола, ведетъ себя отважнѣе мужчины. Сквозь зубы она произносила угрозы и ругательства, – сеньоръ ихъ не могъ разслышать – взбѣшенная наглымъ покушеніемъ на ея племянника, любимаго дѣтеныша, кому, безплодная, она отдала всю пламенную любовь неудачницы – матери.
Хаиме сразу понялъ неблаговидность своего поступка. Такой человѣкъ, какъ онъ, явился вызвать, противника, среди бѣлаго дня, въ его собственномъ домѣ! Старуха права: она можетъ ругать его. Убійца – не Кузнецъ: убійца – онъ, сеньоръ башни, потомокъ знаменитыхъ мужей, гордый своимъ родомъ.
Стыдъ парализовалъ его, внушилъ ему робость. Онъ не зналъ, какъ уйти, какъ скрыться. Въ концѣ концовъ, онъ вскинулъ ружье на плечо и, поднявъ лицо кверху, какъ будто преслѣдовалъ птицу, прыгавшую съ вѣтки на вѣтку, зашагалъ среди деревьевъ и кустовъ, избѣгая показываться передъ кузницей.
Теперь онъ шелъ по откосу къ долинѣ, прочь отъ горы, куда его завлекла жажда крови. Ему стыдно было своихъ недавнихъ побужденій. Омъ опять встрѣтилъ черныхъ людей, выдѣлывавшихъ уголь.
– Добрый вечеръ!
Они отвѣтили на его привѣтъ, но въ ихъ глазахъ, блѣстѣвшихъ, на закопченномъ сажей лицѣ, Фебреръ какъ бы прочелъ враждебную насмѣшку, холодное удивленіе – словно онъ человѣкъ другой касты, словно онъ совершилъ какой-то неслыханный поступокъ, навсегда изгонявшій его изъ человѣческаго общества на островѣ.
Сосны и можжевельникъ остались сзади, на склонѣ горы. Онъ шелъ теперь среди полосъ вспаханной почвы. На нѣкоторыхъ поляхъ работали крестьяне. На одномъ холмѣ дѣвушки собирали травы, пригнувшись къ землѣ. На одной дорогѣ онъ встрѣтилъ трехъ стариковъ, медленно шагавшихъ рядомъ со своими ослами.
Робко, какъ человѣкъ раскаявшійся въ дурномъ поступкѣ, Фебреръ привѣтствовалъ всѣхъ ласковымъ тономъ.
– Добрый вечеръ!
Работники на полѣ отвѣтпли ему глухимъ рычаніемъ; дѣвушки отвернули лицо съ непріязненнымъ видомъ, чтобы не видать его; три старика отвѣтили на привѣтствіе печально, разглядывая его своими пытливыми глазками, какъ будто видѣли въ немъ что-то необычайное.
Подъ фиговой пальмой – чернымъ зонтомъ раскидистой листвы группа крестьянъ слушала кого-то, стоявшаго посрединѣ. При приближеніи Фебрера группа заволновалась. Одинъ кресіьянинъ вскочилъ въ ярости, другіе старались остановить его, схвативъ за руки. Хаиме узналъ его по бѣлой перевязкѣ подъ шляпой. Это былъ Пѣвецъ. Сильные парни безъ труда сдерживали одной рукой больного юношу. Послѣдній, не будучи въ состояніи двигаться, срывалъ свою злобу, вытянувъ кулакъ по направленію къ дорогѣ, а изъ его устъ градомъ сыпались угрозы и проклятія. Несомнѣнно, онъ передъ тѣмъ разскаэывалъ своимъ друзьямъ о случившемся наканунѣ при появленіи Фебрера. Хаиме въ визгливыхъ крикахъ Пѣвца угадывалъ угрозы: тѣ самыя, что юноша произносилъ въ Канѣ Майорки. Онъ клялся убить его, обѣщалъ ночью подойти къ башнѣ Пирата, поджечь ее и въ клочья разорвать ея хозяина.
Вотъ какъ! Хаиме презрительно пожалъ плечами и пошелъ дальше, но печальный, разстроенный атмосферой непріязни и враждебности, все болѣе и болѣе для него чувствительной. Что онъ надѣлалъ? До чего дошелъ? Побить человѣка на островѣ! Онъ, чужеземецъ!.. и притомъ, майоркинецъ!..
Въ его скорби ему показалось, будто весь островъ, всѣ неодушевленные предметы соединились съ людьми въ общемъ протестѣ, дышащемъ смертью. Когда онъ проходилъ мимо, хутора казались необитаемыми, ихъ жильцы прятались, чтобы не кланяться ему; псы выбѣгали на дорогу и яростно лаяли, какъ будто видѣли его въ первый разъ.
Горы казались болѣе суровыми и хмурыми со своими сѣдыми вершинами, рощи – болѣе мрачными, болѣе черными, деревья въ долинахъ – болѣе голыми, болѣе тонкими. Камни на дорогѣ катились подъ его ногами, какъ будто убѣгали отъ соприкосновенія съ нимъ; небо что-то имѣло противъ него; даже воздухъ острова вотъ – вотъ начнетъ удаляться отъ его рта. Въ своемъ отчаяніи Фебреръ видѣлъ себя одинокимъ. Всѣ ополчились на него: остается только Пепъ со своей семьей, но и тѣ, въ концѣ концовъ, будутъ отдаляться отъ него, повинуясь необходимости жить въ добромъ мирѣ съ сосѣдями.
Чужеземецъ не пытался возстать противъ своей судьбы. Онъ чувствовалъ раскаяніе, стыдъ за проявленный имъ вчерашнимъ вечеромъ задоръ и за сегодняшнюю экскурсію на гору. Для него не было мѣста на острозѣ. Онъ чужеземецъ, иностранецъ, смутившій своимъ присутствіемъ традиціонную жизнь этихъ людей. Пепъ принялъ его съ почтительностью стараго раба, a онъ, въ отплату за гостепріимство, внесъ смуту въ его домъ и мирный семейный очагъ. Крестьяне встрѣтили его съ холодной, но спокойной и неизмѣнной вѣжливостью, какъ важнаго сеньора – чужеземца, а онъ въ отвѣтъ за почетъ побилъ самаго несчастнаго изъ нихъ, къ кому съ отеческой благосклонностью относились за его слабость всѣ обитатели округа. Превосходно, старшій въ роду Фебреровъ!
Вотъ уже давно онъ ходитъ, какъ помѣшанный и дѣлаетъ однѣ глупости. И изъ-за чего все это?.. Изъ-за нелѣпой любви къ дѣвочкѣ, которая годится въ дочери, изъ-за какого-то старческаго каприза: несмотря на свою сравнительную молодость, онъ считалъ себя старикомъ, несчастнымъ и жалкимъ, передъ Маргалидой и крестьянами – атлотами, увивавшимися вокругъ красавицы. Увы, среда! Проклятая среда!
