Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин
Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2
– А мы к тебе в гости, Андрей! – сказал он с серьезным видом и как взрослый подал мне руку.
– Мы с мамой пришли! – сообщила мне на ухо дочь, и я невольно нахмурился.
– Они на кухне?
– Ага! Сели и разговаривают с твоей мамой. А Вовка сегодня в садике подрался! С Митькой Хазовым! – сразу же сообщила мне эту новость Юля.
Я посмотрел на насупившегося Володю и незаметно подмигнул. Тот сразу же повеселел и спросил:
– Андрей, а игрушки у тебя есть?
– Найдутся игрушки, Володя. Пошли в мою комнату.
– Ты, Вова, нехороший! – накинулась на него Юля. – Опять клянчишь себе игрушки.
Володя, насупившись, глядел на нее и ничего не отвечал.
Мы не успели покинуть коридор и исчезнуть в моей комнате, как я услышал голос матери.
– У нас гостья, Андрей! Иди познакомься, сынок.
Насупившись, как Вовка, я вошел на кухню.
– Мы знакомы, мама. – пробурчал я и посмотрел на Светлану совсем как недавно на меня Вовка и пробормотал. – Здравствуйте, Светлана Николаевна.
Затем повернулся и поспешно вышел из кухни к ожидающим меня ребятишкам.
– Стесняется. – услышал я голос Зои Владимировны.
Знала бы она, как я стесняюсь, – подумал я, – Сразу же запела бы другое. Эта женщина своими чистыми глазами хоть кого введет в заблуждение. И тебя, мать, тоже.
Мы вошли в мою комнату и прикрыли за собой дверь. Сын сразу же стал оглядываться в поисках игрушек. Я залез на кресло и достал с антресолей огромную коробку с единственной оставшейся в комнате игрушкой, это была железная дорога со стрелками, семафорами, блестящими полосками миниатюрных рельсов, прикрепленных к не менее миниатюрным шпалам, собирающаяся длинными, легко скрепляющимися секциями. Я уже не говорю о модели красавчика паровозика, выполненного с особой тщательностью и мельчайшими подробностями и тремя вагончиками, изготовленными не менее тщательно, чем паровоз.
Несколько минут мы с ребятишками потратили на сборку железнодорожного полотна прямо посередине комнаты, установили семафоры, стрелки с тупиками и станционными разветвлениями. Потом я отобрал у Володи паровоз, с которым он никак не мог расстаться, и вставил в его брюхо шесть круглых батареек. Еще шесть батареек вставил в здание миниатюрного вокзала. Потом еще две плоских батарейки в пульт управления и показал ребятишкам, как этим радиофицированным пультом пользоваться.
Мои ребятишки сразу же начали ссориться за право первому стать обладателем пульта. Пришлось немного повысить голос и предупредить забияк, чтобы они вели себя прилично, иначе игрушка вернется на антресоли. Они сразу же притихли и стали управлять паровозиком по очереди.
Пока юные железнодорожники занимались проводкой пассажирского состава по сложным разветвлениям дороги, я нет-нет да и невольно прислушивался к происходящему на кухне. Там пили чай с вареньем и пирожками и потихоньку разговаривали о своих женских делах.
– Знаешь, Андрюша, мама сказала, что папу выпишут скоро из больницы. – сказала Юля, когда Володя почти силой вырвал у нее пульт управления, мотивируя это тем, что она слишком долго владеет пультом и к тому же все делает неправильно.
– Когда выпишут? – я сразу же навострил уши.
– Мама сказала, что папа вернется домой через пять дней… Нет, я ошиблась, через шесть дней.
– А что мама говорит, как себя папа чувствует?
– Мама ничего про это не говорит, а папа вчера сказал, что чувствует себя хорошо. – Юля сказала эту фразу смотря мне в глаза и сосредоточившись. Она почему-то перешла на мыслеречь.
Я посмотрел на Володю и, убедившись, что он полностью увлечен манипуляциями с паровозиком, строго предупредил дочь: «Не нужно разговаривать мыслями, цыпленок! Мы ведь стоим рядом друг с другом».
Из кухни послышался голос Зои Владимировны, который прервал наш разговор. Нас звали ужинать.
Минут пять я потратил на то, чтобы оторвать от игрушки сопротивляющихся и не желающих ничего слышать об ужине ребятишек. Они упорно не желали бросать столь понравившееся им занятие. Особенно сопротивлялся Вовка, которого мне так и пришлось тащить на кухню с прижатым к груди пультом.
Усадив с помощью матери ребятишек за стол, я сам не нашел сил, чтобы остаться в кухне и поэтому вынужден был отказаться от ужина. Сделал это я, вероятно, очень неуклюже и удрал опять в свою комнату, провожаемый удивленным взглядом Зои Владимировны, наверняка, неправильно истолковавшей мое поспешное бегство.
Как на грех, гостья собралась уходить домой поздно вечером и мне пришлось безвылазно сидеть в своей комнате и играть с ребятишками. А вот провожать гостью все-таки пришлось, что я проделал с прежней поспешностью.
Ребятишки ушли домой, вдвоем неся по коридору большую и достаточно тяжелую коробку со сложенной в нее игрушкой, отвергая поползновения Светланы, предлагавшей свою помощь.
Когда гости скрылись за дверью и детские голоса постепенно затихли, Зоя Владимировна почему-то вздохнула и сказала с явным сожалением:
– Я не думала, что у тебя хватит сил, чтобы расстаться с этой игрушкой, сынок! Тебе исполнилось ровно пять лет, когда ее привез отец, вернувшийся из командировки в Москву. Спешил успеть к дню рождения. Мы тогда жили в Красноярске, получал он до смешного мало. И все деньги потратил на эту игрушку, до последней копейки. Три дня не ел до самого отъезда.
Я почувствовал угрызения совести.
– Понимаешь, мама, я уже вырос. – сказал я. – И паровозик с дорогой в последнее время почти не вытаскивал. Ты видела, как дети обрадовались, когда я отдал ее Володе с Юлей? – я улыбнулся. – А иначе тебе бы пришлось стелить гостям постель рядом с железной дорогой. Идти домой без нее они бы наверняка отказались.
Зоя Владимировна еще раз вздохнула и уже с веселым блеском в глазах посмотрела на меня.
– А как тебе понравилась мама детей? – весело и слегка насмешливо поинтересовалась она. – Красивая маленькая женщина. И очень хорошая. Тебе не кажется?
– Нисколько не кажется. – пробурчал я.
– Странно, – по-прежнему весело продолжала Зоя Владимировна, – А мне почему-то показалось, что ты к ней неравнодушен, сынок. Может быть, успел влюбиться?
И она весело засмеялась.
Я смотрел на Зою Владимировну и то краснел, то бледнел, не зная что сказать, а она, истолковав все это по своему, залилась еще веселее. Я не выдержал.
– Да ты знаешь, кто она, эта твоя Светлана Николаевна? – заорал я. – Именно она, твоя Светочка, сама виновата в том, что Ведунов сейчас лежит в больнице и еще неизвестно, когда выздоровеет! Это она, твоя маленькая женщина, пока муж работал в тундре, успела найти себе какого-то программиста, залетного гостя, и они решили пожениться. И я не знаю, какие черти принесли ее обратно в Дудинку вместе с ребятишками!
Странно, но пока я орал, меня самым серьезным образом начало трясти. Зоя Владимировна, смотревшая на меня со все возрастающей тревогой и удивлением, бросилась ко мне и как маленького стала гладить по голове.
– Сыночек, мой! Успокойся, пожалуйста. Ну, глупая я, хотела пошутить. Успокойся, Андрюшенька!
Я постарался взять себя в руки.
– А ты говоришь, влюбился, мама. – пробормотал я тихо. – Скажи, что я ненавижу эту женщину, вот это и будет самая настоящая правда.
– Но ведь ты же давно играешь с ее детьми, возишься с ними возле «Белоснежки» и они к тебе хорошо относятся. – растерянно сказала она.
– Дети-то тут причем, мама? Они не виноваты, что Ведунов лежит в больнице. Это все она, ихняя мама.
– Я все собираюсь спросить тебя, Андрей, откуда ты знаешь Ведунова? Раньше ты мне никогда о нем не рассказывал.
– А что было рассказывать? Я его действительно плохо знал. Но он такой человек, мама. Большой. Его на улице нельзя не заметить. И сильный. А фигура у него почти такая же, как у отца, мама. Я бы хотел походить на него.
Занимаясь вечером йогой, я никак не мог заставить себя сосредоточиться на сознательном и постоянном контроле за выполнением упражнений и правильностью асан. Зоя Владимировна растревожила своей шуткой мое и так хрупкое душевное равновесие.
После сумбурного разговора с Игорем Николаевичем во время поездки в Норильск об личности Иисуса Христа, я постарался привести в порядок свои впечатления об этом выдающемся человеке. Тогда я сказал приемному отцу, что Иисус из Назарета не был революционером. Но так ли это на самом деле?
Несомненно одно: он был противником насильственного свержения власти. Иисус отлично понимал, что восстания и революции – это зло, которое нужно всячески избегать. Так что в политике Иисус из Назарета был эволюционистом, сторонником мирных и постепенных изменений в жизни общества. Такую же идею он старался протолкнуть и в религии. Могучий ум мессии не мог не понимать, что на самом деле представляет собой древнееврейский бог Яхве. И все-таки не решился сказать людям правду. Предпочел обходной путь. Не в пример принцу Гаутаме, который в своем религиозно-философско-этическом учении прямо призвал своих последователей отринуть, как несуществующих, всех богов индуистского пантеона.
Откуда вообще в сознании людских сообществ возникают слухи о пришествии мессии, который переиначит человеческую жизнь и сделает ее лучше? Сколько их было, люде, влияние которых до сих пор ощущается всем человечеством?
Принц Гаутама, Иисус из Назарета, Муххамад… Самый первый из мессий оказался и наиболее смелым. Именно принц Гаутама решительно отрицал существование древних индийских богов!
Революционер?.. Но он не смог отказаться от понятия божественной сущности. Только носителем этой сущности в своем учении от заставил выступить самого человека, который в своем духовном развитии стремился прервать бесконечную череду воплощений.
Но для этого нужно четко представить себе человека, способного преодолеть собственное невежество, медленно восходящего по ступенькам духовных инициаций и способного соединить свои духовные силы в могучем сообществе мудрецов Шамбалы, своей духовной энергией увеличивающих сумму добра на планете.
Именно с достижением тантрической мудрости такой человек способен разорвать череду рождений и достигнуть бессмертия.
Бессмертный мудрец Шамбалы, когда подходил его срок, растворялся в Нирване и тем самым добровольно терял свою человеческую индивидуальность.
Что собой представляет Нирвана – Будда не дал четкого ответа. «Великое блаженство», «Сладостное растворение», «Исчезновение в непознаваемом»… Совершенно неясно – зачем бессмертному человеку это растворение? Что это ему дает, кроме потери индивидуальности?
За прошедшие тысячелетия противники буддизма постоянно критиковали это понятие, а атеисты прямо указывали, что потеря индивидуальности – это тоже смерть! Два последних по времени пророка пришли к идее единобожия, а принц Гаутама не смог. Не хватило самой малости…
Внезапно я открыл рот и застыл в таком положении на несколько минут. Елки-палки!.. Нирвана – ведь это тоже бог! Закамуфлированный, скрытый за частоколом нечетких формулировок!.. А как мог поступить Гаутама? Свергнуть с пьедесталов местных богов и тут же объявить монотеизм?!
Уф-ф-ф!.. Я представил себе четкий шарик нашей голубой планеты, которая вместе с Солнцем несется в безбрежных просторах Космоса. Мягкое сияние атмосферы, синева океанов, зелень материков, кое-где прикрытая спиральными белоснежными вихрями облачности.
Сфера жизни или биосфера – тонким слоем обливающая поверхность нашей планеты. И каждый живой организм излучает вокруг себя невидимую, неощутимую нашими приборами энергию, которая невидимым облаком окутывает тело планеты. Мириады живых организмов, мириады крохотных светящихся энергией точек. Крохотные ручейки, сливающиеся друг с другом и образующие огромный невидимый океан информационно мыслящего поля. Излучения флоры и фауны представляют подкорку – серое вещество невидимого мозга. Психо-излучение человечества – кора больших полушарий этого существа, телом которого служит Земля, в том числе и мы с вами.
Подсознание и сознание. Излучения растений и животных – подсознание, а сознание – это сумма психо-полей человечества. Наши мысли, наши мечты и эмоции, наши пороки, наконец, – все это составляет мыслящее облако вокруг планеты! Разум, вобравший в себя миллиарды сознаний, во столько же раз должен превосходить наш индивидуальный разум.
Но разве может часть познать целое? Может ли знать единственный нейрон моего мозга мои заботы? И наоборот: знаю ли я о то, что чувствует в данный момент нейрон в моем мозге?
И все-таки прямая и обратная связь между мною и исполином должна быть. Об этом говорят чудеса, выполненные многими людьми, предвидение будущего, магия. Люди, обладающие определенным складом сознания, иногда могут пользоваться частичкой могущества полевого мыслящего существа, частичками которого мы являемся. Но это означает, что существо, сознание которого моделируется и упорядочивается нашими мыслями – это и есть Бог!..
Человечество эволюционирует. Оно постепенно становится лучше, культурней, цивилизованней с каждым столетием. Мы прогрессируем в морали, понимании основных законов экологии. Мы уже не рвемся бездумно покорять природу. С каждым годом мы убеждаемся во все большей сложности окружающего нас мира. Становясь лучше, терпимее, грамотнее, мы суммой своих мыслей воздействуем на сознание Бога, тем самым меняя его в лучшую сторону. Мы взаимосвязаны!..
Можно представить себе время, когда людей на планете было настолько мало, что общее сознание и излучение людского психополя не могло объединиться. Над сообществами людей возникали небольшие облака психо-поля – местные, региональные божки и боги. Более слабые, более близкие к человеческому сознанию, более понятные и… страшные своей необузданностью! Еще более дикие, чем древние люди.
Три человека – три пророка поняли тенденцию местных божеств к слиянию сознаний в единое целое и выдвинули идею монотеизма. Они первые поняли, что мы, люди, – сами создаем себе такого бога, которого заслуживаем! Своими учениями они стремились сделать человечество лучше, мудрее, осторожнее. А вместе с нами – станет лучше и наш Бог!..
Глава 6
Вечером четвертого дня Игорь Николаевич, смущенно улыбаясь, рассказал мне о споре, который получился у него с Вахрушевым из-за моей доработки карбюратора нашей «Нивы». Когда он рассказал Вахрушеву о том, что на одной заправке смог проехать пятьсот семьдесят километров, то наш двигателист ему не поверил.
– Понимаешь, сын, я не сдержался и сунул ему ключи от машины и гаража, да еще наговорил всякого.
– Из-за чего же ты так вспылил, отец?
– Да он… Он посмел предположить, что ты потихоньку подливал бензин в бак. Что столько километров на одной заправке переведенная на семьдесят шестой «Нива» никогда не сможет пробежать.
Я засмеялся.
– Все это ерунда, отец. Пусть Вахрушев сам поездит и убедится. Зря ты вспылил. Поставили бы на горловину печать или пломбу повесили. Я думал, что попросишь у меня чертежи переделок.
– А что, у тебя уже есть чертежи? – удивился Игорь Николаевич. – Покажи!
Я достал из стола и протянул ему пару листов ватмана, над которыми трудился тоже не меньше двух дней. Отец долго рассматривал чертежи, потом сказал:
– Ничего не скажешь, сделаны грамотно. Значит, ты именно этим занимался эти дни? Когда ты только этому научился?
– Я же читаю твои технические журналы, а в них есть и чертежи ДААЗов. Откуда я и срисовал, только со своими переделками. И еще, учти, отец, этот карбюратор переделан под особенности двигателя нашей машины. Поставь его на другую «Ниву», результаты будут хуже.
– И на много? – встревожился отец.
– Нет, думаю, что не на много, но восемь литров при езде по дорожному циклу можно гарантировать. В крайнем случае – восемь с половиной.
– Задал ты мне задачку, сынок, – притворно вздохнул отец, – Теперь нужно будет мотаться по городам и весям, оформлять заявку на рационализацию или патент оформлять. И, главное, везде доказывать, что это не липовая рационализация, не гомогенизатор какой-нибудь.
– Можно сделать проще, выделить мне в мастерской закуток, поставить маленькие станки, достать где-нибудь «гнома» с гибким приводом, чтобы металл в полостях не выбирать вручную, набор маленьких шарошек, фрез. С минимальным оборудованием я тебе, отец, смогу четыре карбюратора в день переделывать.
– Ладно, сын. Экономия почти трети горючего на сотню километров стоит того, чтобы идти сразу обоими путями. Кстати, а с карбюраторами других марок как дело будет обстоять?
– Похуже немного. Но ведь выигрыш в полтора литра тоже не плохо. Как ты считаешь?
После занятий йогой я все-таки, не смотря на данное себе обещание, не удержался. Достал из нового шкафа «Волшебника земноморья» Урсулы Ле Гуинн и наслаждался чтением талантливо написанной книги до двух с половиной часов ночи.
Засыпая, я вдруг неожиданно сквозь дрему вспомнил, что через два дня Ведунова выпишут из больницы.
В понедельник сразу произошли два события, отразившиеся на моей жизни. Рано утром Игорь Николаевич собрался на семичасовую электричку и зашел в наш спортзал, чтобы проститься со мной. Оказывается, он сегодня улетал в длительную командировку по маршруту Красноярск-Москва-Тольятти и обратно. Поэтому его можно было не ждать больше двух недель.
– Береги маму, сын, – сказал он и крепко пожал мне руку.
– Может быть, тебя проводить? – предложил я.
Он засмеялся.
– Справлюсь и без тебя! Кстати, Вахрушеву я дал указание, чтобы он помог тебе оборудовать рабочее место, если у тебя это действительно серьезные намерения.
– Конечно, серьезные! – обиделся я.
Отец засмеялся, поощрительно похлопал меня по голому плечу, пощупал заметно округлившиеся бицепсы.
– Действуй и дальше в том же духе, сын.
И ушел.
На кухне после занятий на тренажерах я обнаружил куда-то собравшуюся мать.
– Садись завтракать, Андрей. – сказала она и озабоченно посмотрела на часы.
– А ты куда собралась, мама?
– На работу, сынок! – сказала она и улыбнулась.
– Вы что, договорились сегодня с отцом, что ли? Сначала он, теперь ты. И мне ничего не сказали.
– Просто не хотели тебя зря расстраивать.
– Но ведь отец…, – я остановился, но потом все-таки решил продолжать. – Он ведь получает очень много, мама. Да и я начал работать, не лучше ли тебе бросить свою работу, тем более сама говорила, что получаешь на своей почте очень мало.
– Глупый ты еще, Андрейка! – засмеялась Зоя Владимировна и погладила меня по голове, как несмышленыша. – Без работы человек не может. Очень быстро тогда болезни и старость начнут подкрадываться.
И она весело закончила:
– Будешь уходить, не забудь запереть двери, работничек!
Что-то весело напевая, она еще раз улыбнулась мне и выпорхнула за двери. Так я неожиданно для себя остался дома один и, немного повздыхав, стал собираться в мастерскую.
На обед мать тоже не пришла и обедать мне впервые с тех пор, как я вернулся из больницы, пришлось в одиночестве.
Только я успел поесть и начал мыть посуду, как в двери постучали. Чертыхаясь про себя я поспешил к двери.
– Кто там?
– Откройте, пожалуйста! – услышал я женский голос и отворил дверь.
Стучалась наша соседка, которая жила с нами на одной площадке. Это была женщина, примерно, моих лет, не очень серьезная. Раньше она жила в своей однокомнатной квартире вдвоем с дочерью, но потом дочь уехала на «материк» то ли работать, то ли учиться, я точно не знал.
Сейчас она стояла передо мной, бережно держа на весу левую руку, кисть которой была обмотана окровавленной тряпкой.
– Я слышала, что вы хорошо умеете… умеешь…, – поправилась она, взглянув на меня, – Лечить раны.
Я молча провел ее на кухню, на ходу произнося мысленную формулу заклинания. Когда я усадил ее на стул и размотал тряпку, кровь уже перестала течь и открылась глубокая резаная рана.
– Как это, Римма Андреевна, вас угораздило?
– Банку консервную пыталась ножиком открыть. – морщась от боли и отводя от руки взгляд сказала соседка.
– Ну, хорошо, Римма Андреевна, сейчас вы закроете глаза и будете думать о том, что ваша ладонь прямо на глазах становится целой, рана зарастает. Края раны постепенно сближаются, смыкаются. Ближе смыкаются… Мышечные волокна соединяются… Сосуды становятся целыми… Остается на коже шрам, тонкий, как волосок… Свежий, розовый… А вот и он исчезает…
Закончив заживление раны на ладони женщины, я хлопнул в ладони и Римма Андреевна открыла глаза.
– Так быстро? – удивилась она. – И, главное, ничего не заметно. Спасибо вам…, тебе Андрей! – поблагодарила она.
– А это у вас что? – спросил я, указывая на ее правую руку, где не хватало двух суставов указательного пальца.
– Это? – она поглядела на руку. – Это еще в молодости случилось, когда я на заводе работала. На «материке». Едва руку успела вытащить из-под штампа.
И она привычно попыталась спрятать руку под стол.
– Сначала я как-то стеснялась, а теперь уж что… привыкла.
– Может быть, попробуем ваш пальчик по новой вырастить, Римма Андреевна? – спросил я, наблюдая, как призрачным светом астрального тела светится давно отрубленный палец.
– А разве такое возможно? – удивленно спросила соседка.
– Пока не знаю, но попробовать можно.
– А это не будет больно? – все еще сомневаясь спросила она. – Я уже за эти годы привыкла к тому, что у меня его нет.
– Если решитесь, то приходите сегодня вечером. – сказал я и поглядел на часы. – А до вечера меня не будет дома.
После обеда я постарался освободиться пораньше. Выйдя к «Белоснежке» я не пошел домой, а уселся на низенькие качели и стал поглядывать в сторону автобусной остановки. Сегодня должны были выписать из больницы двойника, где-то к четырем часам, но шел уже пятый час вечера, а Ведунова все не было. Может быть, он уже давно дома, а я тут кручусь, подумал я и перешел на круговой обзор с помощью локатора.
Сразу же стали прозрачными стены девятиэтажки и я мысленно прошелся по бывшей своей квартире. В ней никого не было. «Значит, еще не пришел, – понял я, – Наверное, Светлана его встречает вместе с ребятишками». Я снова уселся ждать.
Ведунов показался только в начале седьмого. Он шел в сопровождении Светланы, тяжело и как-то неуверенно ступая по земле. Я смотрел на своего двойника и не узнавал. Только сейчас, когда он был в одежде, мне бросилась прямо-таки невероятная худоба его тела. Темно-серый в полосочку костюм болтался на нем, как на вешалке. Справный могучий мужик превратился за полтора месяца в ходячий скелет.
Светлана все время старалась идти рядом, поддержать, но он явно хотел держаться подальше от жены.
Меня они не заметили.
– Ребятишки дома? – коротко спросил он, когда они подошли к подъезду.
– У Саши оставила, у соседки. – ответила Светлана и он кивнул головой.
– Понятно.
Проводив глазами двойника пока он не скрылся в подъезде, я медленно пошел домой. Странное чувство охватило меня. Хотелось все бросить к чертям и вновь соединиться с двойником в одно целое. Но как я мог это сделать, если его разум по-прежнему был окружен непроницаемой зеркальной стеной, не пропускающей ничего сверхчувственного? «А твои приемные родители? – вынужден был напомнить я сам себе. – Хочешь, чтобы они бились в истерике над трупом своего сына?»
Когда я поднялся на свой второй этаж, Римма Андреевна уже стояла возле нашей двери и нажимала кнопку электрического звонка.
Я усадил ее на кухне и мне не сразу удалось установить спокойствие собственного духа и сосредоточиться. Затем я заставил соседку закрыть глаза и начал сеанс регенерации, предложив ей мысленно сосредоточиться на ощущении своего отрастающего пальца. Сам я только мысленно рисовал на кончике культи точку роста и экономно посылал свою энергию для подстегивания процесса регенерации тканей и конструкции отсутствующего первого сустава.
Мать вернулась домой поздно. Я успел приготовить ужин и долго сидел на кухне, терпеливо ожидая ее возвращения.
Мелодичный сигнал электрического звонка раздался в восемь вечера. Я бросился к двери и открыл ее. Зоя Владимировна молча прошла в прихожую, так же молча сняла обувь и прошла на кухню. Увидев, что ужин уже стоит на столе, она слабо улыбнулась.
– Спасибо, сынок…
– Что случилось? – спросил я с тревогой и вдруг увидел, что она плачет.
Слезы капали прямо в тарелку с подогретым борщом, хотя она прилагала немалые усилия, чтобы сдержаться.
– Несчастье у одной из моих подруг, сынок! – наконец сообщила Зоя Владимировна, – И опять эти проклятые мотоциклы.
– Расскажи по порядку, что произошло, мама?
Зоя Владимировна начала рассказывать. Оказалось, что такой же шестнадцатилетний оболтус, как я, мать которого тоже работала на центральном Дудинском почтамте, уговорил своих родителей купить себе мотоцикл. Ну и гонял на нем в последние дни как бешеный, во всю пользуясь хорошей погодой. И, конечно, догонялся. Уехал за девятнадцатый пикет и по асфальту попытался выжать из машины всю скорость. Под колесо попал камень и парнишка юзом проехался на боку вместе с мотоциклом, не снабженным, как на грех, дугами безопасности. На краю асфальтовой полосы торчала гряда камней и парень влетел в эту, оставленную дорожниками, гряду.
Я мысленно попытался представить, что там произошло и поежился. Бок, наверняка, стесало, как гигантским рашпилем. Но оказалось, что парень докатился до каменной гряды почти на излете и одет он был хорошо для такого путешествия, так что бок почти не пострадал. По крайней мере, так выходило по бессвязному рассказу матери. Хуже было другое. Оказалось, что нога его попала между рамой и колесом, да еще попался навстречу большой каменный обломок с острыми гранями. Этот камень почти начисто срезал пареньку ступню.
– Это ведь так страшно, сыночек! – всхлипнула Зоя Владимировна, – Марина говорила, что нога у него болталась на какой-то одной жилке. А кровь хлестала фонтаном. Хорошо еще, что ехали люди и все видели. Перетянули ногу жгутом и доставили в больницу. Да и Виктор Иванович был на месте.
– Ногу спасли? – быстро спросил я.
– Отре-е-за-ли!..
Зоя Владимировна уже не сдерживаясь рыдала. Я обнял ее за плечи, погладил по голове.
– Не плачь, мама. Лучше скажи: ты с мамой этого мальчика в больнице сидела?
Я сосредоточился и медленными импульсами энергии стал успокаивать бурю, бушевавшую в душе матери. Не сразу, но мне это удалось, ее рыдания стали утихать.
– Я сидела с ней, пока не вышел Виктор Иванович и не сказал, что мальчик будет жить. А вот ногу ему отрезал. Шестнадцать лет и уже калека… Инвалид!
Внезапно она резко повернулась ко мне.
– Пообещай мне, сынок! Нет, лучше поклянись мне всем, что только для тебя свято. Поклянись, что никогда не сядешь за руль этого проклятого мотоцикла. Я больше не переживу, если с тобой что-нибудь случится!
– Ну что ты, мама! – растерянно сказал я. – Сама посуди, как я могу тебе поклясться, когда жизнь пошла такая, что не водить машину просто невозможно.
– Поклянись, сын! Я прошу тебя! Очень прошу, Андрейка, я не смогу больше жить спокойно, если не буду уверена, что ты никогда не возьмешься за мотоциклетный руль.
И она неожиданно сползла вниз со стула и обняла мои ноги.
– Ну что ты, мама, ну что ты! – растерянно забормотал я, поднимая ее.
– Поклянись мне, сыночек! – продолжала настаивать Зоя Владимировна.
– Хорошо, клянусь! – был вынужден уступить я столь неистовому напору. – Клянусь, что никогда не сяду на мотоцикл. Ты довольна?
– Извини, сынок, что я вырвала у тебя эту клятву. Теперь мне будет спокойнее жить. – сказала она успокаиваясь.
– Мама, ты лучше скажи матери этого парня, чтобы они зашли к нам, когда он выйдет из больницы. Понимаешь, мне кажется, ну, во общем, я думаю, что смогу ему вырастить новую ступню. Вернее, помочь его организму вырастить.
Зоя Владимировна посмотрела на меня серыми, широко распахнутыми глазами.
– Но, сынок, ведь этого никто не может! Ни один экстрасенс. Я нигде о таком не слышала и не читала.
– Понимаешь, мама, сегодня днем к нам пришла соседка Римма Алексеевна, что живет в сорок второй квартире. Глубоко порезала левую ладонь. Ножом пыталась открыть банку с консервами. Рану я ей залечил. А потом заметил, что у нее не хватает на правой руке указательного пальца.
– Конечно, знаю. – сказала мать и с любопытством посмотрела на меня. – Она всегда старается спрятать эту руку, на которой нет пальца. Наверное, стесняется.
– Я пытаюсь вырастить ей новый палец. Сегодня, пока тебя не было дома, я провел с ней первый сеанс по регенерации тканей. Уже завтра можно будет видеть первые результаты – началась регенерация или нет. Она сидела на этом же стуле.
Я указал на стул, на котором сидела Зоя Владимировна. Странным образом, но именно этот нелепый с точки зрения любой логики аргумент почему-то убедил мою мать. А может быть, каждая мать уверена даже на подсознательном уровне, что именно ее дитятя самый гениальный и самый выдающийся на свете человек, которому все по плечу.
– Кстати, мальчика, с которым случилась беда, ты обязательно должен знать, Миша Верхозин. Учится в одной с тобой школе в параллельном классе. Да и бабушка его работает у вас в раздевалке, баба Шура Верхозина.
– Конечно, знаю! – вынужден был подтвердить я. – Только ты, мама, пока опыт с соседкиным пальцем не закончился, не делись с Мишкиной мамой. Молчи. Договорились?
– Конечно, договорились, сыночек!
Я с сомнением посмотрел на мать и она перехватила мой взгляд.
– Ничего не скажу. Пока ничего… – и мать покраснела под моим пристальным взглядом.
После утренних упражнений на тренажерах я не выдержал и забежал к соседке, чтобы своими глазами посмотреть на палец. Римму Андреевну я застал уже одевающейся, чтобы бежать на работу.
– Как, Римма Андреевна, палец?
– Чешется, Андрей. Ужас как чешется! – пожаловалась она. – Так и зудит, так и дергает…
Я взял ее огрубевшую от работы ладонь и мысленным приказом умерил зуд. Посмотрел на культю. В ее центре появился заметный бугорок, обтянутый тонкой розовой кожицей. Даже простым глазом было заметно, что регенерация тканей пошла и при моей небольшой энергетической помощи процесс будет продолжаться и, следовательно, завершение процесса дело времени.
Вчера я решил не привлекать к себе и своим способностям излишнего внимания и потому рассчитал длительность процесса регенерации примерно на месяц, чтобы он шел со скоростью, близкой к естественным возможностям организма и не требовал больших затрат энергии с моей стороны. Но после вчерашнего рассказа матери я передумал.
– Вам обязательно ходить на работу? – спросил я. – Процесс только начался, можете случайно задеть обо что-нибудь. Повредить.
– Как же мне тогда быть? – соседка с сомнением посмотрела на меня.
– Может быть, у вас есть отгулы? В конце концов палец стоит того, чтобы о нем немного позаботиться. Потерпите два дня, а на третий день у вас будет уже новый палец. Позвонить и договориться вы сможете от нас по телефону.
