Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин
Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2
Глава 12
После обеда десятого января отец с Зоей Владимировной стали собираться в Норильск. Решили съездить в гости к своим старым друзьям Мироновым. Кроме того, у отца накопились какие-то дела с норильскими поставщиками, которые нужно было обязательно решить. Они звали меня с собой, но я отказался, узнав, что вернутся они только после завтрашнего обеда.
– Ты же сама говоришь, мама, что вы вернетесь к обеду. – отказался я. – А у меня сегодня последний день каникул. Завтра с утра мне опять топать в школу. Хотелось бы, конечно, посмотреть на Наташку, какой она стала, но пропускать уроки я не хочу.
Собственно из-за Наташки я и не рискнул сопровождать родителей в Норильск. Опять мне нужно было притворяться и делать вид, что мне давно знакома эта подрастающая девица. С меня вполне хватало общения со своими одноклассниками, которое доставляло мне массу хлопот. Стоит только вспомнить Валерку Потапова. Но здесь я, по крайне мере, заставил уважать себя, научил ребят не лезть ко мне без особой нужды. Лишних знакомств с чересчур энергичными подростками я старался избегать по мере возможности. Меня больше устраивало общение со взрослыми. Там я чувствовал себя на своем месте.
Не поехал. Остался дома, наказав отцу купить, если попадется, для меня астрологические таблицы Брюсса. Проводив родителей, я спокойно продолжал заниматься своими делами, а когда подошло время, так же спокойно завалился спать.
Если бы я знал, чем обернется для дорогих мне людей эта поездка.
Это произошло в самом конце последнего пятого урока. Я вдруг почувствовал страшный, охвативший всего меня холод, пронизанный тревогой и болью. Потом я услышал в своем сознании крик матери: «Что это, Игорь? Андрюшенька…мой-о-ой!» Острая, разрывающая сознание боль. Настоящий взрыв боли и внезапно наступившая мертвая тишина.
И тогда я закричал. Закричал дико и отчаянно, потому что понял, что случилось самое страшное в моей жизни. Потому что точно знал теперь горькую истину: моих родителей больше не было в этом мире и я опять остался один.
Я вскочил на ноги, хотя Алена пыталась меня удержать, и бросился к дверям класса. Я бежал по коридору с такой скоростью, что свистело в ушах. На улице ударил в лицо холодный секущий кожу ветер. Снежные космы летали вокруг меня и застилали пеленой снежного тумана дома.
Вероятно, у меня был дикий вид, когда я ворвался в мастерскую и бросился к возившемуся в нашем боксе Вахрушеву.
– Дядя Коля! Скорей! – заорал я. – ГАЗ-шестьдесят шестой с будкой, заводи! Дядя Коля, может быть мы еще успеем?!
– Куда, бешеный?
– С родителями беда, дядя Коля!
Он понял меня мгновенно, и мы бросились в ремонтный бокс, где стоял готовый к сдаче шестьдесят шестой. Я торопливо проверил бензин в баке и, убедившись, что его хватает, открыл ворота бокса. Верхозин вывел машину на улицу и мы помчались, хотя мне почему-то все время казалось, что мы движемся слишком медленно.
Было пасмурно. Низкое серое небо казалось зависло над самой кабиной. Вахрушев ворчал на серость, когда ни с фарами, ни без фар одинаково плохо видно дорогу, я же все время торопил его. Седые космы поземки в слабом свете фар стремительно набрасывались на нашу машину, завывал за кабиной ветер. На поворотах, особенно левых, я чувствовал, как ветер бьет в будку и стремится перевернуть ее.
Уже почти возле железнодорожной станции Алыкель в самом конце правого поворота на противоположной стороне от дороги я увидел то, чего страшился. Наша «Нива» лежала на старой насыпи бывшей узкоколейки, прямо на ее оплывшем откосе, нелепо задрав к серому небу все четыре колеса. Я мысленно проследил ее путь от дороги и понял, что на этом пути она перевернулась несколько раз, прошлась кабиной по валявшемуся в стороне бетонному блоку и на насыпь улеглась уже со сплющенной в лепешку кабиной.
Дядя Коля тоже заметил машину и осторожно затормозил. Я вылетел из кабины и только тогда заметил фигуру какого-то человека, возившегося возле задних колес «Нивы». Его новенькая семерка стояла метрах в тридцати впереди нас.
Я быстро пошел к нему на помощь и только тут сообразил, чем он занят. Этот подонок возился возле «Нивы» совсем не для того, чтобы оказать помощь. Гаечным ключом он отворачивал гайки, чтобы снять с нее колесо сразу с диском. Увидев меня, он присел на мгновение, как приседает и затаивается дикий зверь при виде человека, а потом, обнаружив во мне явную угрозу, прямо на четвереньках бросился прочь от машины. Я тут же забыл о нем.
Не раздумывая ни одного мгновения, я подошел к машине и, зайдя со стороны верха насыпи, каким-то чудовищным усилием мышц поставил «Ниву» сначала на бок, а потом на колеса. Пальцы мои приобрели немыслимую силу, ибо я без малейшего труда выгибал, вытягивал вверх прочную сталь кузова, стараясь освободить из железного плена тела дорогих мне людей, хотя сверхчувственное восприятие не оставляло мне ни малейшей надежды. Я просто не хотел ему верить.
Подбежавший от будки дядя Коля помог мне вытащить наружу изломанные тела с мертвыми окровавленными лицами и рваными смертельными ранами. Проклятая смерть не оставила нетронутыми лица родителей. Она безжалостно изуродовала лица, нанесла многочисленные раны и сорвала кожу. Вся окровавленная одежда была усыпана крошками сталинита от боковых стекол.
Первой я поднял на руки легкое, странно уменьшившееся тело матери и понес его в будку, подал Вахрушеву, успевшему забежать вперед, и вернулся за телом отца.
Вдвоем с дядей Колей мы уложили их рядышком на полу будки и, когда дядя Коля вылез, я зачем-то тщательно закрыл дверную ручку фиксатором. Но тронулись мы не сразу. Вахрушев вновь постучал в дверь будки и зачем-то попросил трос. Потом мы почему-то долго пахали колесами снег, что-то сердито бормотал снаружи дядя Коля. Я сидел на полу будки и для меня уже больше не существовало ничего, кроме двух улегшихся рядом тел. Если бы я поехал с ними, этого бы не произошло. На фоне серой пустоты, окутавшей мой мозг, возникла вдруг первая отчетливая мысль. А за нею пришла вторая: они потому попали в эту катастрофу, что спешили поскорее вернуться ко мне. Я почувствовал себя таким подлецом, такой сволочью, что даже не нашел в себе сил заплакать. Глаза мои были сухими, только страшно болели и я напрасно тер их кулаками. И еще мне не хотелось жить.
Вахрушев помог мне занести тела родителей в квартиру и когда он собрался уходить, я попросил его, чтобы он заказал широкий, сразу на двоих, гроб.
Когда он ушел, я составил вместе два наших больших стола, поставил их в большой комнате и перенес на них тела своих родителей. Я обмыл их, одел во все лучшее, что только было у нас в доме, правильно положил начавшие цепенеть руки. Потом я заживил раны на лицах и сделал их лица чистыми, молодыми и красивыми. Я не хотел, чтобы люди увидели на лицах дорогих мне людей рваные раны, и хотел, чтобы они оба запомнились всем, кто придет проститься, только такими, какими я их видел в последний раз.
После этого я уселся в кресло возле столов и застыл, смотря на лица своих родителей, которые теперь казались мне живыми и только что уснувшими.
Входные двери я нарочно оставил открытыми и в них пошли люди, которые бесшумно входили и выходили. Вахрушев, Дубинцов, Скорозвонов, Серов, Семашко… Они о чем-то пытались со мной разговаривать, но я не понимал о чем они говорят и потому даже не пытался ответить.
Внесли широкий, отделанный бархатом гроб, переложили в него родителей. Люди продолжали входить и выходить, а я все смотрел в лица родителей и в голове словно испорченная пластинка, непрерывно крутилась только одна мысль: они могли бы жить, если бы не спешили скорее попасть сюда, ко мне.
Мелькнула передо мною странно притихшая Алена Ткач, неслышной тенью проскользнула Валентина Буянова, подошел и долго стоял рядом Ведунов… Они могли бы жить, если бы так не спешили попасть в Дудинку, думал я.
Очнулся от своего странного состояния я только один раз, да и то на несколько минут, когда заметил мелькнувшую в коридоре Светлану. Тогда я поднялся, отвел своего двойника в сторону и попросил:
– Убери ее! Не хочу, чтобы ее грязные руки касались здесь чего-либо.
Ведунов пристально посмотрел на меня, покачал головой и Светланы не стало. Я снова опустился в кресло и погрузился в свое бездумное состояние. Потом пришел момент, когда Ведунов опять встал передо мной и долго мне что-то втолковывал. Я продолжал молчать, не понимая ничего из того, что он говорил. Тогда он сильно врезал мне по щеке и прошептал в ухо:
– Очнись! Пора выносить! Не строй из себя маленького мальчика. Взрослый ведь!
И ловко перехватил мой кулак, устремившийся к его челюсти.
По улице по-настоящему мело. Когда вынесли гроб и поставили его на грузовик с откинутыми бортами, я уселся на стул рядом с гробом на ковровую дорожку и машина тронулась. Следом за грузовиком пошли два автобуса и экспедиционная будка, вызванная, вероятно, Ведуновым.
Когда наша траурная процессия вышла наверх за железнодорожную линию, ветер еще больше усилился. Серая пелена взвихренного ветром снега закрыла видимость. Последний ПАЗик едва проглядывался сквозь плотные снежные струи. Машины шли с зажженными фарами. Мелкое снежное крошево начало ложиться на холодные лица родителей и Ведунов, почему-то оказавшийся рядом со мной, помог мне задвинуть на гроб черную крышку. Поглядев случайно вперед, я равнодушно отметил, что впереди нас по дороге идет бульдозер с опущенным ножом и разбрасывает по сторонам забивший дорогу снег.
Вверху на самом кладбище ветер стал совсем неистовым и уже в десяти шагах не было ничего видно за плотными, стремительно несущимися снежными вихрями. Могила хотя и была закрыта сверху досками и брезентом, была почти полностью забита снегом и его пришлось выгребать лопатами.
Положены поверх широкого провала крепкие доски, протянуты веревки. По команде Ведунова мы сняли с машины широкий гроб и поставили его на стулья. Крышку гроба пришлось открыть всего на несколько коротких мгновений, пока люди торопливо прощались с умершими. Я поцеловал родителей в холодные лбы и, отойдя в сторону, молча смотрел, как рабочие нашей мастерской споро забивали заранее приготовленными гвоздями крышку гроба. Мой пуховик был плохо приспособлен для такой погоды и я мерз рядом с могилой, потому что не хотел уходить, как другие, греться в автобусы и одновременно не мог сосредоточиться, чтобы изменить свой метаболизм.
Забита крышка, прочитана молитва дядей Колей Вахрушевым, натянуты веревки и вытащены доски. В последний раз прозвучала из динамика траурный реквием Моцарта. Медленно, осторожно опускается широкий гроб в серый разверстый зев могилы. Первые рыжие комья мерзлой земли падают на его крышку…
Свистел и как бешеный завывал ветер. С непонятным мне самому остервенением я лопатой сгребал мерзлые комья в ненасытный зев могилы, навсегда скрывающей от меня людей, всего лишь полгода даривших мне свою любовь и нежность. Они уходили в землю, дорогие для меня люди, оставляя меня жить на этой мерзлой и ветреной земле. Уходили, отдав мне все, даже свои жизни, оставив меня наедине с тоской и воспоминаниями.
После поминок Ведунов вежливо, но решительно выдворил всех из нашей квартиры и прошел ко мне в комнату, куда я ушел сразу же после похорон. Я уже вышел из того странного состояния полного отупения, в котором пробыл, оказывается, больше двух суток, начал все слышать и понимать, но видеть людей мне по-прежнему не хотелось. Как раненый дикий зверь заползает в укромное место, чтобы зализать свои раны и умерить боль, моя душа тоже жаждала одиночества.
Я лежал на тахте, а Ведунов молча сидел рядом. Он молчал, не мешал мне горевать, а потом пошел на кухню и загремел чайником. Прошло несколько минут и он вновь вошел в комнату.
– Хватит, Андрей, – сказал он решительно и, видя, что я не реагирую, вдруг загремел голосом командира разведчиков нашей роты. – Встать!
Сработала старая привычка и я вдруг обнаружил себя стоящим перед ним навытяжку.
– Возьми себя в руки, не позволяй эмоциям руководить тобой, не повторяй прежних наших ошибок!
– Они погибли, потому что очень спешили вернуться в Дудинку, Юрий, – сказал я. – Они спешили ко мне, понимаешь?
– Значит, ты об этом все время думаешь? – спокойно спросил он.
Я кивнул.
– Ну и дурак! – по-прежнему спокойно прокомментировал он.
– Ты не понимаешь, Юрка. Не понимаешь, потому что не тебе, а мне эти люди дарили свою нежность и любовь. У нас с тобой такого не было. Может быть только в раннем детстве. Отец мне во всем помогал. Не кричал, не возмущался, а помогал, хотя не всегда понимал, что я делаю. Полгода, начиная с больницы, рядом со мной жили два человека, поддержку которых я постоянно чувствовал. Почему жизнь устроена так, что первыми уходят самые хорошие люди, а жить остается всякая мразь?
– Мразь тоже уходит. Только ее исчезновение редко кто замечает. Зато хороших людей всегда больше. Пошли на кухню, а то чайник уже, кажется, кипит.
Мы перебрались в уже убранную кухню. Ведунов заварил чай и разлил по кружкам. Горячий напиток обжег горло, и я от неожиданности закашлялся.
– И погода, как на грех. Испортила похороны, – пожаловался я, – Не дала похоронить по-человечески.
Ведунов внимательно посмотрел на меня.
– Недавно мне сказал один мой хороший друг. Он татарин. Так вот, он сказал, что аллах на все смотрит сверху и все видит. И он дает знак, чем лучше уходящие к нему люди, тем сильнее посланный им на Землю ветер.
Странным образом, но меня эти слова почему-то утешили и стало немного легче. Мы долго сидели с Ведуновым на кухне. Разговаривали, но больше молчали. Ведунов не мешал мне вспоминать и рядом с ним я чувствовал себя лучше.
Лица родителей по-прежнему то и дело вставали передо мной. Где вы сейчас? – спрашивал я сам себя, – Может быть, уже витаете где-либо, отыскивая свое небо или свой уровень, а может быть, уже соединились с мировым разумом, маленькими сгустками мыслящей материи влились в его единое информационное поле?
И вдруг я увидел какое-то призрачное мерцание в левом от меня углу кухни сразу за двойником. Они стояли, держась за руки, как дети, и смотрели на меня печальными и любящими глазами. Ноги Зои Владимировны и Игоря Николаевича не касались пола, сквозь прозрачные тела я по-прежнему видел всю обстановку кухни. Тихие бесплотные голоса шелестом ночного ветерка вошли в мое сознание. «Мы здесь, сынок, мы еще на кухне и никуда не ушли. Ты притягиваешь нас к себе своей болью и любовью. Мы будем рядом с тобой, пока тебе так тяжело и горько, сыночек!..»
– Мама! – мысленно произнес я. – И ты, папа. Я рад видеть вас рядом. Я люблю вас.
Двойник перестал говорить, повернул голову и проследил за направлением моего взгляда. Брови его нахмурились, лоб пошел морщинами, выдавая напряженную работу мысли. Он же по-прежнему продолжал видеть ауру – сообразил я, – Значит, тоже видит прозрачные силуэты моих родителей.
Я повернулся к нему, чтобы что-то сказать и увидел, что он не смотрит на меня.
– Прочь! – услышал я его твердый голос. – Летите прочь, призраки! Оставьте земные дела живым людям!
Прозрачные фигуры отца и матери странно заколебались при звуках его голоса, сначала медленно, а потом все быстрее стали подниматься вверх и скоро исчезли за потолочным перекрытием.
– Зачем ты их прогнал? – набросился я на Ведунова.
Он с удивлением посмотрел на меня.
– Неужели ты хочешь изо дня в день смотреть, как все более бесформенными становятся их лица, как их ответы становятся с каждым днем бессмысленнее? Ведь это астральные тела, которые ты притянул к себе своей тоской. Только астральные тела с ложной, быстро исчезающей памятью, Андрей!
Я сник. То, что он говорил сейчас, было верно на все сто процентов. О том же предупреждала Черная Книга, но я просто забыл.
Ведунов положил руки на мои плечи, пристально посмотрел мне в глаза.
– Я налью тебе сейчас стакан водки, – сказал он с необходимыми модуляциями в голосе, сопротивляться которым у меня не было сил и желания. – Ты выпьешь и ляжешь спать. Но даже во сне ты будешь знать, что я нахожусь рядом.
Я спал. Но даже во сне я ощущал присутствие рядом с собой человека, на которого я мог во всем положиться как на брата и даже больше, чем брата. Потом пришел сон, который я запомнил. Странный сон.
Я был спокоен и счастлив в этом сне, потому что мои родители были живы, хотя и находились за пределами моего восприятия.
Ведунов и я стояли на вершине очень высокой горы. Далеко внизу тусклыми заревами светились в ночной темноте огни ночных городов, а над нами и вокруг нас со всех сторон сияло созвездиями ночное небо.
– Скажи, что быстрее всего на свете? – неожиданно спросил меня Ведунов и улыбнулся.
Я начал что-то говорить ему о скорости света и фотонах, идущих к нам из звездных далей, но он перебил меня.
– Не то,… не о том думаешь, Андрей, – услышал я его четкий бесплотный голос в своем сознании.
– Значит, твой дар раскрылся! – ахнул я.
– Конечно. – подтвердил он, все так же улыбаясь.
Я перешел на сверхчувственное восприятие и впервые не обнаружил закрывающей его сознание зеркальной защиты.
– Ты не ответил на мой вопрос, Андрей, – повторил он.
– Если не электромагнитные волны, то, может быть, быстрее всего гравитация? – предположил я. – Не знаю, не думал пока над этим.
– Быстрее всего человеческая мысль, – ответил двойник, – Только она способна взаимодействовать с таинственным веществом вакуума, создавать из него временную капсулу и практически мгновенно пробивать тоннель в пространстве.
– Хочешь сказать, что с помощью мысли человек может достигнуть других звездных миров? – меня охватило предчувствие чего-то необычайного, что сейчас должно произойти.
Перед моими глазами возникла картинка, посланная мне сознанием Ведунова. Формула, которую он передал, была сложной. Очень сложной.
– А теперь я ухожу, брат. – просто сказал он. – Эта формула поможет тебе понять, куда. Ты слишком много работал, лечил людей, Андрей, и отстал. Листай Книгу Велеса, ищи новое. Помнишь, о чем мы мечтали? Ищи ту формулу! Не забывай!
Ведунов был одет в какую-то странную одежду из кожи. К широкому поясу были пристегнуты ножны длинного и широкого клинка с витой роговой рукоятью. Ее, наверное, было очень удобно держать обеими руками. Он еще раз посмотрел на меня, положил мне на плечи, как когда-то, свои сильные руки и резко оттолкнувшись от земли, набирая скорость, понесся к маленькой тусклой звездочке. Сверхчувственным восприятием я увидел, что его тело закрыла невидимая в оптическом диапазоне силовая капсула. «Она действительно могла взаимодействовать с вакуумом.»– понял я.
– Жди! – услышал я его мыслеречь. –Помни, что я вернусь и мы обязательно с тобой встретимся!…
Я проснулся. Юрий спал рядом с моей постелью в кресле, неудобно откинув голову. Свет в большой комнате не был выключен и падал на его затылок, обрамляя волосы светлым сиянием.
Я долго смотрел на него… Большой и сильный человек, которого не сломила семейная драма и потеря магического дара. Оригинал, двойник, поддержку которого и тягу к нему я постоянно ощущал, даже во сне. Я знал все его мечты, у нас была общая память на все события в нашей жизни, кроме последнего полугодия. И еще. Глядя на спящего в кресле Ведунова, я внезапно понял, что нужно что-то делать.
Живя рядом с ним я буду всегда находиться под его влиянием. Что из того, что он потерял магический дар, а я нет?! Мое подсознание четко знало, кто из нас оригинал, а кто копия, кто лидер, а кто подчиненный. Рядом с Юрием я всегда буду делать только то, что он захочет. Ведь это его мечта: поиски универсальной формулы преобразования психоэнергии, поиски ключа к управлению погодой и вообще демонология. Его мечта и его судьба…
Даже сон, который я только что видел – это эманация его памяти. Пока я смотрел на спящего, мне стала понятна причина моей неудачи с атмосферным вихрем. Мое подсознание в последние месяцы знало точно, что это не мое призвание. У меня свой путь…
Вспомнился вдруг с отчетливой ясностью ГОЛОС, который обратился ко мне, когда мое сознание боролось за оживление мертвого тела: «Живи и лечи людей».
Нужно уезжать. Обретать самостоятельность. Совершенствовать мастерство целителя. Поступить в медицинский институт. В другом городе мне будет легче забыть недавнюю потерю…
Ведунов спал, не догадываясь о моем решении. Я встал и тихо, стараясь не шуметь, пошел на кухню. Пить чай и думать.
Обложка книги: В оформлении книги используется фотография третьей жены моего отца. Из личного фотоархива автора.
