Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин
Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2
Глава 4
Когда случилось несчастье с сыном, Зоя Владимировна взяла на работе месячный отпуск без содержания и теперь все свободное время проводила в хлопотах по дому, беготне по магазинам. Постоянно что-то стирала, гладила, шила. Для нас с Игорем Николаевичем она готовила такие обеды, что даже у меня, почти абсолютно равнодушного к качеству пищи, буквально текли слюнки при взгляде на приготовленные Зоей Владимировной блюда. Свою новую четырехкомнатную квартиру она старалась содержать с идеальной чистоте и порядке. Во общем она была из тех неутомимых хлопотуний, которые способны целый день крутиться по дому, как белка в колесе, и постоянно придумывать все новые и новые занятия. Светлане было так же далеко до этой женщины, как до солнышка.
При уборке комнат у нас с нею постоянно возникали полушуточные-полусерьезные конфликты, хотя, положа руку на сердце, я не могу сказать, что моя помощь ей не нравилась.
Может быть, я иногда действительно перебарщивал со своей помощью, так как считал себя обязанным помогать своим названным родителям во всем. Вот только они никак не желали понимать этого, что и приводило иногда к конфликтам.
Я чувствовал себя кукушонком в чужом гнезде. Подкидышем, заменившим родного сына ничего не подозревающим родителям. Напрасно мой разум постоянно твердил, что я не виноват в случившемся, что так распорядилась всеми нами судьба, или всемогущий случай.
Разум говорил одно, а проснувшаяся совесть говорила совершенно другое. Я считал себя тунеядцем, незаслуженно пользующимся всеми теми благами, которые должны были принадлежать другому. И я старался хоть как-то компенсировать эти моральные и материальные затраты.
Постепенно, несмотря на постоянные моральные самобичевания, моя жизнь входила в нормальную колею. Я узнал всех работников мастерских, запоминал людей, что иногда навещали родителей. Задерживаясь вечерами на кухне вместе с Зоей Владимировной, я постепенно узнал и запомнил множество сведений о себе, о Игоре Николаевиче, о ней самой, о проживающих на «материке» родственниках.
Как-то, шарясь на антрессолях платяного шкафа в своей комнате, я обнаружил альбом, в котором рукою Зои Владимировны были аккуратно наклеены множество фотокарточек, подробно прослеживающих мою предыдущую жизнь с рождения и до самого последнего времени. Я просмотрел альбом очень внимательно и с помощью магии тщательно зафиксировал все в своей памяти. Весь пройденный ее сыном жизненный путь от пухленького розового грудничка до голенастого и нескладного подростка.
Особенно помогли мне групповые фотокарточки и групповые фотомонтажи. Ну, знаете, такие овалом вырезанные портреты с надписями имен и фамилий, которые потом наклеиваются на лист ватмана и вновь переснимаются?
С помощью этих групповых фотокарточек я запомнил всех одноклассников и одноклассниц. Выяснил, например, кто такая та самая настырная девица, которая встретила меня после больницы и потом навестила в новой квартире. Она оказалась Аленой Ткач, с которой мы учились вместе с первого класса по десятый включительно. А первое наше знакомство состоялось еще в садике.
Зоя Владимировна засмеялась, когда а ей напомнил об Алене и начала с удовольствием вспоминать, как мы тогда подрались из-за какой-то игрушки, причем эта самая Алена накостыляла мне по первое число.
Я притащил на кухню альбом и мы с Зоей Владимировной просидели над ним больше часа, разглядывая давние фотокарточки, вспоминая и запоминая самые малейшие подробности этих воспоминаний.
В субботу утром я проснулся рано от какого-то странного шума, доносившегося как будто из коридора. Звук не походил ни на что слышанное мною раньше в этой квартире. И только потом я понял, что этот шум доносится до меня из комнаты напротив кухни, которую я при своем знакомстве с квартирой мысленно окрестил спортзалом, хотя Зоя Владимировна утверждала, что это кабинет отца.
В комнате действительно стоял одно-тумбовый письменный стол. На полках самодельного книжного шкафа лежали папки с документами и технической литературой по автомобилям различных марок, автомобильным двигателям. Кроме того, я обнаружил каталоги запчастей и справочники. В ящике письменного стола лежал простенький микрокалькулятор, логарифмическая линейка, стопка бумаги и с десяток карандашей и ручек.
За письменным столом стояло простое жесткое кресло и больше ничего в этой комнате не было, если не считать шведской стенки, массивного деревянного помоста, обитого толстой эластичной резиной, на котором стояли различные гири, гантели и небольшая штанга. Все остальное пространство комнаты занимали искусно и с умом размещенные спортивные тренажеры, которыми, по-видимому, постоянно пользовались.
Я тихонько поднялся со своей постели, натянул на себя спортивный костюм и отправился в комнату, из которой по-прежнему доносились ритмичные звуки.
Игорь Николаевич занимался на силовом тренажере, напрягая хорошо развитые мышцы плечевого пояса и ритмично дышал сквозь стиснутые зубы. Тяжелые грузы тренажера с шорохом ходили по направляющим вверх и вниз, сопротивляясь усилиям перекатывающихся мышц.
Отец был в светлой майке и таких же трусах. Он увидел меня и не прерывая движений поприветствовал меня немного удивленной улыбкой.
– Что-то ты рано поднялся сегодня, сын.
– А может быть, мне тоже захотелось немного размяться?
– Ну что ж. Я приветствую такое решение, Андрей. – сказал он. – Если только оно достаточно серьезно.
Он прекратил упражнение и поднялся с пластмассового лотка тренажера. Я с невольным уважением смотрел на атлетическую фигуру Игоря Николаевича с рельефно выделяющимися мышцами. Он был явно в отличной форме. Общее впечатление от фигуры атлета портил только безобразный рваный шрам на левой ноге, глубокой ямой вгрызавшийся в икру. Был еще очень большой желвак на плохо сросшемся ахилловом сухожилии. Я и раньше замечал, что Игорь Николаевич при ходьбе слегка прихрамывает, но только сейчас понял причину.
– Не беспокоит? – кивнул я на его ногу.
Игорь Николаевич проследил за направлением моего взгляда и вздохнул.
– Беспокоит, сын. Временами еще как беспокоит. Память моего армейского прошлого. Но что делать, сынок, приходится терпеть, потому что это надолго. По крайней мере, я думаю, до конца жизни.
– Можно ведь обратиться к хорошему хирургу, прооперировать.
Игорь Николаевич улыбнулся.
– Некогда мне, сын. Ложиться на операцию ахиллова сухожилия, значит потерять полтора месяца, не меньше. Я не могу себе этого позволить. – и посоветовал. – Раз решил заниматься, Андрей, начинай с небольших нагрузок и постепенно увеличивай.
Он с сомнением окинул взглядом мою хилую и длинную фигуру.
– Если ты опять не бросишь через неделю. – добавил он.
Это меня задело.
– Спорим, что через полгода у меня будет фигура не хуже твоей! – предложил я и посмотрел в серые усмехающиеся глаза.
– Посмотрим. – пробормотал он, улыбнулся и направился к двери.
Я понял, что Игорь Николаевич мне так и не смог поверить. Конечно, разумом я понимал, что у него были веские причины, чтобы не поверить заявлению юнца. Но я то не был юнцом и потому решил приложить все усилия, но доказать свою правоту.
С этого дня я ежедневно занимался в нашем спортзале по три часа, не давая себе ни малейших поблажек. Меня самого возмущала слабость и неуклюжесть доставшегося мне в наследство тела, а уж в этом-то виноват был и он, сам Игорь Николаевич.
Пользуясь формулами магического влияния на свое тело, я стал быстро наращивать мышечную массу, не забывая впрочем о растяжке связок и гибкости. Кстати, гибкость и растяжка у моего нового тела оказались просто изумительными, не то, что у меня когда-то. Но это уже, видимо, было дано этому телу от природы, а не получено в результате упражнений.
Сразу же без какой-либо подготовки я сел на шпагат, закинул ногу за голову, сцепил за спиной в замок руки. Через несколько дней подготовки я смог сделать поперечный шпагат и вертикальный, что могут делать только гибкие женщины с очень эластичными связками. Стоя с прямыми ногами на полу я свободно доставал лбом своих колен. Вам это о чем-нибудь говорит? Мне – очень многое.
По вечерам в своей комнате я по-прежнему продолжал заниматься хатха-йогой.
В большой комнате в простенке между дверями наших спален от самого пола и до потолка стояли хорошо изготовленные стеллажи с книгами. Я в первый же день с вполне понятным любопытством просмотрел эту библиотеку. Она не была просто набором подписных изданий, которые раньше большинство наших экспедиционных снобов выписывало только для престижа и почти никогда не читало. Эта библиотека походила на мою и была тоже, как говорится, набрана с бору по сосеночке. Собирал ее, конечно, Игорь Николаевич, а не Зоя Владимировна. К тому же большинство книг были фантастикой.
Я сразу почувствовал родственную душу, проглядывая названия книг на полках. Книг, естественно, было много больше, чем у меня. Но это и понятно, так как возможностей у человека, постоянно живущего в цивилизации, было значительно больше, чем у бродяги-геодезиста, и средств, что было не менее важно.
Пробравшись на другой день в спальню родителей, когда Зои Владимировны не было дома, я обнаружил библиотеку своей приемной матери в двухсекционном книжном шкафу. Это была совсем другая литература. Стихи Ахматовой, Цветаевой. Пушкин, Лермонтов, Есенин, Андрей Белый. Естественно, в этом шкафу не было ни одной книги фантастики. Зато, к своему удивлению, в шкафу занимали очень много места книги на религиозную тему, начиная с двух томов библии и кончая житием Саровского. А в самом низу стыдливо спрятанные в самый дальний угол стояли томики Папюса в переводе Трояновского, серые брошюрки из серии «Знак вопроса», потрепанные томики сборников молитв и заклинаний. Стоял на полке русский вариант Нострадамуса с комментариями Старджона, книги предсказаний, пророчеств, несколько томиков по астрологии и сигнатурам. Я тоже почувствовал, что эти книги читали.
Конечно же, я не удержался и попросил Зою Владимировну дать мне почитать некоторые из этих книг. Зоя Владимировна удивленно поглядела на меня и немного поколебавшись и заявив, что ребенку опасно забивать голову такими вещами, все-таки разрешила.
Подошли девятые сутки с того момента, когда я отделился от своего оригинала. Меня охватил страх. Напрасно доказывал я сам себе, что чувствую себя просто отлично, что никакой деградации сознания все эти дни не было. Все было напрасно. Я продолжал бояться и постоянно переходя в фазу сверхчувственного восприятия, тщательно исследовал свое тело и сознание.
Весь вечер и всю ночь с пятого на шестое июня я провел в страшном беспокойстве и совсем без сна. Только утром, обследовав себя в последний раз и не найдя в себе никаких изменений, я забылся беспокойным сном.
Пять часов сна освежили меня, успокоили и я поднялся со своей тахты совершенно другим человеком. Мысленно я поблагодарил Мировой разум, не вернувший меня в свое лоно, сохранивший мою жизнь и мою индивидуальность. Десятые сутки самостоятельного существования убрали из моей души сидевшую в ней занозу и наполнили мою жизнь новым смыслом. Я мог теперь осуществить все те мечты, о которых думал в теле Ведунова. Встать рядом с ним.
Вдвоем мы легче и быстрее превратим свои мечты в реальность. Мы будем лечить людей, подстегивать процессы регенерации в телах калек, исправлять дефекты души и тела. И еще я должен был стать опорой для своих приемных родителей. Но для этого мне нужно как можно быстрее заставить свое тело повзрослеть. Закончить школу, чтобы не насторожить родителей. Пусть они по-прежнему считают меня своим родным сыном, а я постараюсь ничем их не огорчать.
Главная наша задача с Ведуновым – искать магическую формулу преобразования психоэнергии, которой бы смогли воспользоваться обычные люди, не обладающие силой дара. Они стоят того, чтобы посвятить этим поискам свою жизнь.
Подходили суббота и воскресенье и я, торопливо выполнив взятые на себя домашние обязанности, выходил во двор и через «звездочку внимания» связывался с дочкой. Она отпрашивалась у мамы вместе с Володей и мы гуляли возле «Белоснежки», качались на качелях, копались в песке, играли в догоняжки, баловались, пока дети не уставали или не зазывала ребятишек в дом мать.
Володя поначалу меня дичился, но постепенно стал оттаивать. Юля держалась со мной более открыто и уж совсем растаяла, когда я начал рассказывать ребятишкам свои на ходу придуманные сказки.
Дело усложняло то обстоятельство, что я никак не мог подавить свою неприязнь к Светлане. Не знаю, догадывалась она об этом или нет. Возможно, она приписала мое упорное нежелание зайти к ним в квартиру моей подростковой стеснительности.
По вечерам я через день ходил в больницу и, воспользовавшись моментом, пробирался к двери восемнадцатой палаты. В саму палату я не заходил, быстро научившись передавать энергию сквозь стену, если конечно мой двойник в это время спал.
Время от времени я делал попытки проникнуть в его сознание, но как и раньше все они заканчивались неудачей, меня по-прежнему отбрасывала назад зеркальная сфера защиты. Даже звездочку внимания мне не удалось прицепить к краешку сознания оригинала. Он по-прежнему не замечал моих попыток связаться, а заговорить с Ведуновым обычным способом я не решался.
То ли благодаря моим стараниям, то ли постоянному присутствию в палате ребятишек, или под действием времени, мой двойник медленно, но уверенно шел на поправку. Светлана с похвальным постоянством продолжала много времени проводить у постели Ведунова. Она сильно похудела за эти дни, иногда я замечал на ее осунувшемся лице признаки тщательно скрываемого от других страдания, но у меня по-прежнему не проснулась по отношению к ней даже капелька жалости.
Сама виновата, – мрачно размышлял я, наблюдая как она торопится в больницу с сумкой, наполненной деликатесами, – сначала угробила мужика, а теперь старается вытащить. Понять нельзя этих чертовых женщин.
О начавшемся выздоровлении Ведунова я больше узнавал от ребятишек, чем от врачей. Ребятишки охотно разговаривали со мной о папе, рассказывали, как он ест, как улыбается, встречая появление детей в палате.
– Вчера папа встал, Андрей. – с радостным видом рассказывала Юля, – Только он стал какой-то очень худой. И еще он поднял нас с Вовой на руки. А потом побледнел, опустил нас на пол и опять лег… Мама говорит, что папе еще долго придется лежать в этом… ста… в больнице. И он по-прежнему не разговаривает со мной мыслями. Только словами. А с тобой он разговаривает?
– Нет, Юля, не разговаривает. Он более и потому не может.
– Как жалко! – продолжала щебетать дочка. – Мне так нравилось разговаривать с папой мыслями. Правда, когда разговариваешь мыслями, то очень быстро устаешь. Но зато это так интересно! – и она, сделав умильную мордочку, заглянула мне в лицо. – Андрюшенька, ты расскажешь нам с Вовой перед сном сказочку? А то мама последние дни плохо рассказывает. Она часто по ночам плачет. Только не хочет, чтобы мы с Вовой ее в это время видели.
Я благоразумно промолчал на такую откровенность дочки, только пожал плечами.
– Сказку вечером я смогу рассказать, только тебе одной, Юленька, а уж ты расскажешь ее утром Володе. Согласна?
– Конечно согласно, Андрей! А сейчас ты нам рассказать можешь?
И я начинал: в некотором царстве, в тридесятом государстве, за семью морями, за семью лесами, на берегу большого озера жил в своем замке очень любопытный король……
Заняться практически лечением с помощью своих способностей мне пришлось намного раньше, чем я рассчитывал. Оказалось, что Зоя Владимировна подвержена внезапным и очень сильным головным болям, продолжающимся иногда по несколько часов. Раньше такую головную боль называли мигренью.
Когда при мне это случилось в первый раз и Зоя Владимировна внезапно побледнев опустилась в кресло и тихо застонала, я быстро подошел к ней.
– Что у тебя болит, мама?
Ее зрачки были расширены от приступа боли, ладонями она сжимала виски.
– Кажется, опять началось, сынок. Думала, что они уже ко мне не вернутся больше, а тут опять…
– Головная боль? – засуетился вокруг нее отец, – Ты посиди, Зоенька! Я сейчас намочу полотенце и принесу таблетки.
– Подожди, отец. – остановил я его, – Не нужно полотенце. Попробуем так…
Я поднес левую ладонь к ее лбу и, уйдя своим сознанием в сверхчувственную область быстро обнаружил спазм сосудов головного мозга, послуживший причиной боли. Медленно повышая из пальцев истечение энергии, я воздействовал на спазм, одновременно убирая причины, приведшие к нему.
Игорь Николаевич стоял рядом с полотенцем в руках и смотрел на меня с вполне понятным удивлением и некоторым недоверием.
Прошло минуты три и Зоя Владимировна открыла повеселевшие глаза и поднялась из кресла.
– Смотри-ка ты! – удивилась она, – Боль ушла, как будто ее и не было вовсе… Спасибо, сынок1
– Ты что и вправду убрал боль? – недоверчиво спросил Игорь Николаевич, – Вот так просто, руками? Как это можно сделать?
Я пожал плечами.
– Научился после больницы, отец, а как это я могу делать, я и сам не знаю.
К моей большой досаде я не мог пока устранить саму причину периодического возникновения спазмов, так как это было связано с работой подсознания Зои Владимировны, вернее, с ложными командами, отдаваемыми нервами сосудам. Чтобы устранить саму причину требовалось не местное воздействие, а вмешательство в подсознательные механизмы управления астральным телом. В таких делах я чувствовал себя пока неуверенно.
Приступы мигрени начали повторяться у Зои Владимировны с удручающим постоянством, примерно раз в два дня. Когда меня не было дома, Зоя Владимировна садилась в кресло, ложила на лоб мокрое полотенце и терпеливо ожидала меня. Меня удивляла необычайная чувствительность к этим приступам боли Игоря Николаевича, словно сверхчувственным восприятием он угадывал состояние жены и тут же выпроваживал меня из мастерских.
– Иди домой, Андрей, посмотри как там мать.
Я приходил домой и действительно видел Зою Владимировну сидящей в кресле в уже знакомой мне позе, с полотенцем на голове. Удивлению моему не было предела. Ни у Игоря Николаевича, ни у Зои Владимировны не было ни малейших признаков дара, тем не менее они отлично ощущали эмоциональное состояние друг друга на расстоянии. Нет, телепатией, даже ее зачатками они тоже не владели. Постепенно я пришел к выводу, что это просто такое свойство любви, которую испытывали друг к другу эти два человека. «Нам бы стать такими со Светланой!» – невольно позавидовал я.
Встревоженный этими приступами мигрени я одно время всерьез подумывал о том, чтобы прицепить к сознанию Зои Владимировны «звездочку внимания», но могло сразу же обнаружиться то обстоятельство, что я мог манипулировать мыслями и сознанием других людей с помощью мыслесвязи. Я очень не хотел, чтобы об этом свойстве моего дара узнали мои приемные родители. Кроме того, Зоя Владимировна могла понять, что я не тот человек, каким она меня считает. Не ее сын. Ведь по ниточке мыслесвязи передается намного больше информации, чем при обычном разговоре. Стоит в канал мыслесвязи прорваться какой-либо «картинке», невольному воспоминанию, и она может понять, что в теле ее сына живет чужое сознание. Что можно придумать для матери страшнее этого знания?
Отказавшись от идеи со «звездочкой внимания», я в конце-концов нашел другой выход. Заставил мать заучить наизусть заговор против мигрени и показал, как правильно его произносить, сам ритм заговора, чтобы усилить его воздействие.
– По-моему, я помню такой заговор, сын. – сказала она, – Он есть в моих книгах, которые я давала тебе читать.
– Конечно, мама, – улыбнулся я, – Есть там такой заговор, по крайней мере, очень похожий. Я изменил порядок слов, чтобы усилить его действие. Почувствуешь боль, сразу же мысленно читай заговор не торопясь, с правильным ритмом. Три раза нужно читать.
Все это время, пока я учил мать, Игорь Николаевич сидел рядом с нами и хотя он молчал, на его лице было написано глубокое недоверие.
– Честное слово, мать, если бы не видел сам, что эти ваши экстрасенсорные штучки действуют, ни за что бы не поверил, – признался он, – А вот чтобы набор слов лечить мог?… Вы что это… серьезно?
Зоя Владимировна молча улыбнулась, а я ответил:
– Когда-то в силу произнесенного слова верили многие миллионы людей на земле и многим оно помогало.
Отец покачал головой.
– Не знаю, сын. Я вижу, что твои прикосновения действуют, хотя и не понимаю, каким образом. Но поверить, чтобы лечили заговором или молитвами…
– Это своего рода самогипноз, отец. Задаваемая своему организму программа самолечения. Главное, в эту программу надо верить. Тогда подействует.
Игорь Николаевич с сомнением посмотрел на меня и пошел на кухню. А потом и сам попал в мои пациенты.
Примерно на десятый день своего выхода из больницы я вдруг услышал раздавшийся на кухне пронзительный крик Зои Владимировны. Вбежав туда я увидел, что Зоя Владимировна лежит на полу в глубоком обмороке, а над ней склонился с побелевшим лицом Игорь Николаевич. Правой рукой он зажимал левую руку, из которой хлестала кровь. Рядом в деревянную чурку был глубоко вогнан маленький топорик и лежал кусок мороженого мяса. Несколько мгновений я был в полной растерянности: к кому броситься в первую очередь, кому оказать первую помощь. Этот вопрос решил за меня отец.
– Занимайся мамой, Андрей! – с тревогой сказал он. – На меня не обращай внимания… Я сказал: сначала мамой, потом займемся моей раной! – повысил он голос.
– Плотнее зажми рану, отец, – попросил я его, – Чтобы кровь не бежала так сильно, я сейчас.
Я подхватил на руки Зою Владимировну и бегом понес ее в большую комнату, где бережно уложил на диван. Нескольких секунд мне было достаточно, чтобы убедиться, что это простой обморок и перевести потерявшую сознание женщину в обычный сон, потом броситься обратно на кухню, где мой приемный отец пытался остановить кровь.
– Как она? – с тревогой спросил он меня.
– Все в порядке, сейчас она просто спит.
– Достань с полки аптечку, сын. – попросил отец, удостоверившись, что с Зоей Владимировной все в порядке.
– Аптечка пока не нужна. – произнес я твердо с командными модуляциями. – Сначала мы заговорим кровь.
Я начал читать вслух заговор против руды-крови, сопровождая его мысленной формулой, усиливающей действие заговора. Подчиняясь сразу двойному воздействию, организм Игоря Николаевича послушно сузил поврежденные капилляры и мелкие сосуды, заткнул прочными пробками тромбов крупные артерии, и кровь перестала сочиться.
Когда я начал читать заговор, Игорь Николаевич сначала посмотрел на меня, как на чокнутого, но вид переставшей течь крови изумил его еще больше. Он отнял от раны пальцы правой руки, убедился, что кровь не течет, и посмотрел на меня.
– Но ведь этого просто не может быть, Андрей!
– Почему, папа? – вкрадчиво спросил я. – Ты хочешь сказать, что наши далекие предки были все как один дураками?
– Причем тут предки? – не согласился со мной отец.
– А при том, что этот заговор они в таких случаях, как наш, произносили задолго до внедрения христианства в нашей стране. И помогало. Не можешь же ты отрицать этого.
– Знаешь, сын, я не верю своим глазам. – пробормотал он, – Кровь действительно перестала бежать, и все равно этого не может быть.
Я улыбнулся такой искренней вере в отрицание чуда.
– Лечение еще не закончено, папа. Может быть ты предпочтешь уснуть и не видеть дальнейшего?
Игорь Николаевич опять посмотрел на свою руку, потом заглянул мне в глаза.
– Не знаю, как это тебе удалось сделать, но предпочитаю смотреть на все происходящее своими глазами. – сказал он.
– А не испугаешься?
– Думаю, что не испугаюсь.
Мгновенное, уже привычное сосредоточение, и моя энергия потекла из моих пальцев и плотной пеленой окутала протянутую ко мне названным отцом руку. Я с удовлетворением отметил, что на этот раз я не засветился. Опасное свойство моего дара, которое могло смутить, а то и напугать любого непривычного человека.
Игорь Николаевич и так смотрел на меня с вполне понятным недоверием. Мне это мешало.
– Смотри не на меня, отец. –сказал я. – И не мешай мне, пожалуйста. Лучше помогай.
– Как?
– Думай не о том, что такого просто не может быть, а представляй себе, как рана на руке затягивается и заживает.
– Хорошо, сын, я постараюсь.
Мне сразу стало легче и регенерация тканей, сращивание пошли полным ходом. Через пять минут рана закрылась и на коже остался только тонкий, как волос, розовый шрам.
Игорь Николаевич некоторое время смотрел то на свою руку, то на меня, попробовал сжать пальцы в кулак и убедился, что с рукой у него все в порядке.
– Даже боли не чувствую. – пробормотал он. – Послушай, сын, как это тебе удалось? Откуда у тебя такое умение? Ты после больницы стал совсем другим.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Ты прав, отец, – осторожно сказал я. – А ты бы не изменился, после того, как побывал в морге и пролежал там ночь?
– Я знаю, сын. Мне все рассказала мать. И о том, что врачи решили, будто ты мертв, тоже знаю. Она говорила еще, что-то о испуганной санитарке, которая упорно распускала по больнице слухи, что какое-то сияние проникло в помещение морга и опустилось на тебя. Я, конечно, этому не поверил. Не мог поверить. Что скажешь на это, сын?
– Только то, что я этого сияния не видел. – сказал я. –Было другое… Был голос… Я боролся с болью, почти впал в беспамятство и вдруг голос. Он звучал прямо во мне. И он сказал: ты останешься жив и будешь лечить людей. Я это запомнил.
Игорь Николаевич покачал головой.
– Все это очень странно, Андрей. До сих пор в своей жизни я твердо придерживался позиции материализма. Считал, что никакие чудеса в нашей жизни невозможны. Ты хочешь сказать, что с тобой говорил бог? – и он с испугом посмотрел на меня.
Теперь уже настала моя очередь качать головой.
– Думаю, что это не бог. – сказал я. – Вернее, не то, что под этим понятием мы подразумеваем. Можешь ты мне сказать, что человечество и наша цивилизация знает все законы Вселенной, которые нами управляют? Можешь дать такие гарантии?
– Не могу, конечно. – и он переменил тему разговора. – В последние дни я заметил, что ты увлекся книгами из библиотеки матери. Это связано с твоими чудесными способностями?
– В них я попытался отыскать ответ, отец.
– Нашел?
– Нет. Вернее, я не знаю, нашел или нет. Слишком сложно для меня и слишком непривычно.
– Надеюсь, ты не стал верующим? – опять с умело скрываемым испугом спросил Игорь Николаевич. – Или мистиком?
– Успокойся! – засмеялся я. – Пока не стал. А ты сам знаешь, что такое религия? Я туту почитал мамины книги. Кратко можно сказать, что все религии это не что иное, как эмоциональный путь к познанию истины. Эмпирический. В отличие от пути научного.
– Стоп! – прервал меня он. – Ты уверен, что с мамой все в порядке?
И не дожидаясь моего ответа быстро пошел в большую комнату, оставив меня на кухне.
Шарясь на антресолях в своей комнате, я нашел запрятанный в самый дальний угол начатый блок сигарет «Мальборо». Несколько минут я смотрел на него с удивившим меня своей силой вожделением. Затем со вздохом отложил блок в сторону, хотя курить мне вдруг захотелось отчаянно.
Новую жизнь следует начинать со здоровым телом и возможно меньшим количеством вредных привычек, – решил я окончательно судьбу начатого блока.
Названный отец после заживления раны старался избегать меня, почти не разговаривал, словно сердился за что-то. Я понимал его состояние и не очень старался привлекать его внимание, иногда спрашивая себя: не совершил ли я ошибку, вылечив с помощью своего дара руку Игоря Николаевича? По крайней мере я мог заставить его все забыть, также как и Зою Владимировну. Но я уже старался не обнаружить признаков своего дара при других обстоятельствах и от этого получилось только хуже. Мне что, так и прятаться от людей всю жизнь? И в первую очередь, от родителей? Нет уж! Хватит!
Пусть все постараются привыкнуть к моим особенностям как можно раньше. Прятаться я больше не хотел. Есть новомодное слово, которое может с успехом скрыть мою сущность. Пусть называют экстрасенсом вместо скомпрометировавшего себя старого названия.
Через два дня я заметил, что Игорь Николаевич украдкой от меня и Зои Владимировны читает книги по магии, носит эти книги с собой на работу и только тогда облегченно вздохнул. Оказывается, хорошее мнение обо мне Игоря Николаевича значило для меня много больше, чем я думал.
Все это время я остро ощущал отсутствие у меня Черной Книги, которую успел изучить едва ли на одну треть. Мысленные споры с автором книги, несогласие мое со многими высказываниями, пропуски именно по этой причине многих разделов книги, вызывали во мне теперь только острое чувство сожаления. Возможно, я был не прав, пропуская эти разделы, выплеснул с мыльной водой и ребенка. Если предположить, что именно в демонологии заключены какие-то важные для меня разделы знания, только написанные образным, столь странно своеобразным языком, который был понятен тогдашнему мышлению, а не моему рациональному, отрицающему чудеса, сознанию. Наверное, прав был святой Августин, когда утверждал, что чудеса – это только неизвестные нам мировые законы и понятия.
Заперев на всякий случай свою дверь, я сотворил себе полную вазу малины и, уплетая за обе щеки вкусно пахнущие ягоды, начал спрашивать себя, почему это я вслед за автором Черной Книги решил это искусство создания совершенных симулякров и есть вершина магического искусства. Почему я прошел мимо разделов управления погодой? Считал, что человеческой энергии для этого недостаточно?
Работая весной в тундре, я имел время убедиться на практике, что запасы психоэнергии, если только научиться ее преобразовывать в другие виды, колоссальны.
Почему я решил, что сил человека слишком мало для управления погодой? Наука в этом отношении делает пока робкие первые шаги, стремясь языком сухих физических формул найти способы такого вмешательства в кухню погоды и тем самым осуществить давнюю мечту человечества. Неужели колдуны и волшебники старых времен могли пройти мимо такой возможности? Вряд ли.
Что, если демонология и есть тот самый ключ к власти над огромными энергиями, необходимыми для управления погодой, ключ, который я не захотел подобрать? Назвал все ерундой, шарлатанством, суеверием, припечатал демонологию «шуточками подсознания» и ушел в сторону.
Как-то мне пришлось читать, что энергия урагана средней мощности сравнима с энергией высвободившейся при взрыве нескольких десятков ядерных устройств. Сколько же тогда энергии заключено в психической энергии человека? Может быть именно образ демона, создаваемый подсознанием, помогал колдуну уверенно освобождать огромное количество энергии? А магические пентаграммы и круги, сопровождаемый заклятиями, служили защитным силовым полем, ограждающим окружающих от воздействия высвобожденной энергии. Сколь же действенной оказывалась такая защита, если люди, находящиеся рядом с источником энергии, сравнимым с ядерной, оставались живыми и здоровыми.
