Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
− Какие ваши люди?
− Обычные люди, местные и поселенцы. Или ты забыла, как велись геологические работы давно? Первые месторождения − здесь. Горняки, шахтёры – лучшие люди, соль земли. Ну и ремесленники по камню.
− Самый главный ремесленник – природа. Ах, какие камни! Какие камни родила веретенецкая земля! – воскликнул принц и снова на глазах стал дурнеть. − Нас вспоминают ближе к смерти все веретенцовцы. А так порхают-порхают всё не выпорхают…
− Конец – он неожиданен, непредсказуем.
− Но просчитывается иногда и пред… прет… предопределён… − Снова в кресле сидел звероящер-рептилоид.
− Адгезия, я считаю, просто находка. Современный сконструированный мир, – перебил ящера сухонький. – Адгезия − актуально, выражаясь современным языком, мейнстрим. Сцепиться и не отцепляться – девиз адгезии, и наш девиз. Но приходится учить, жёсткими методами. Жёсткими и жестокими. Можно сказать, мы гуманисты, но в своём роде. Мы даём шанс любому, но и воспитываем любого. Детей и взрослых. Блудные и приблудные овцы – всё наши клиенты.
− На то они и веретенц-овцы! – перебил звероящер.
− Все, кто заблудились в чаще мыслей и поступков, в непроходимом лесу тупиково и пусто, верно, Мальва?
Я молчала. Они сейчас прибьют меня. Они напоминальщики, они как тюремные воспитатели!
− Безусловно, девочка-строитель, вне всяких сомнений, Адгезия для кого-то тюрьма, для кого-то же – свобода, − шипел рептилоид.
− Да не волнуйся ты, Мальва. Видела наши шутки, наши иногда нравоучительные шутки. Вот и сегодня пошутим. – Сухонький изобразил на сером лице подобие улыбки. Рот его оказался чёрной дырой, абсолютно беззуб.
− Полусон-полуявь. – Ящер превратился в моего тролля!
Уф! Ну где тролль, там смерти нет. А то я уж начала опасаться, что попала туда, откуда не возвращаются. Эти прикончат и не поморщатся.
− Где Сеня? Я хочу к Сене! – почти требовала я.
− Не волнуйся за Арсентия. Он сидит на лавке с другом Смерчем. Им много о чём нужно переговорить. Когда ещё Смерч такого собеседника себе найдёт − начитанного, честного, смелого, сильного?
Ну конечно: а я нечестная, не начитанная, не смелая, и не сильная. Я лох. А ведь было время была сильной, авторитетной, получала от этого кайф. Но когда я приехала в Веретенец, детские закидоны остались в прошлом. Я на полном серьёзе чувствовала никчёмность.
− Ну почему ж никчёмная? Девочка-строитель – очень романтично… − Тролль как всегда со своими шутками.
− Сеня видит хвосты? – испугалась я.
− А чем плох хвост? − тролль вытащил из-за спинки кресла (спинки-то не было, присутствовал кособокий ужас вместо спинки) натуральный игуанский хвост, махнул им как третьей лапой…
Я оказалась сидящей в удобном шаре-кресле − несколько высоком, ноги свисали как в детстве, когда роста не хватало касаться ногами пола.
− Вот и вся любовь. Увидела хвост и разлюбила, − улыбнулся тролль остренькими зубками.
Я смотрела во все глаза и молчала.
− Да. Он видел хвосты, – кивнул спокойно и устало сухонький. – Твой Арсентий просто кладезь. Смерч говорит с ним о многом, обо всём.
− Такое впечатление, что вы сватаете за меня Арсентия. Как свахи.
Тролль потирал руки в непонятно откуда взявшихся перстнях. Блеснула на тролле и брошь.
– Не мучайся. Как у бабушки ящерица-брошка, – подтвердил тролль. – Это она и есть.
В этот самый момент я вроде как поднялась в кресле над полом − пол на глазах покрывался трещинами.
− Да. Мы свахи, − с вызовом сказал тролль.
− Но мы честные свахи, – добавил громогласно сухонький. – Мы всегда показываем правду и говорим правду. Правдивые мы.
− Кирилл твой так себе, – обиженно бубнил тролль. − Мы в это не лезем. Мы тебя не танцевали, по пляжам с тобой не гуляли, на гору не поднимались и не… не…
Я оказалась сидящей на лавке с неуклюжими завитушками и неудобной спинкой, моих адгезийцев я увидела маячащими вдали, уходящими в пустоту пространства. Меня, как часто случалось, пронзила мысль. Я подозревала, что тролль – это шут того демона или чёрта, который приходил ко мне. Но теперь я была почти уверена: тролль и таинственный незнакомец в сапогах – одно и то же лицо, это и есть тёмный какой-нибудь их король, именно его на гербе Москвы поражает копьём древнерусский святой. А сухонький, я –то сначала решила, что он сатана или смерть, или что-то в этом роде. Но нет. Сухонький, эта ходячая беззубая мумия, – это и есть барон Веретенец. Всё-таки у них вечная жизнь, если не отправят на оцинковку, подумалось мне. Неужели бабушка и правда с ними?! Неужели я её увижу? А этот-то гость, электрик и тролль, многоликий принц, и ящер дновременно – весёлый такой. Сколько лет я тролля знаю? И не западло ему было меня развлекать? Он же и помогал иногда. Он свободен и он очень могущественен, подумалось мне. Только сильный человек, то есть не человек может прикинуться шутом. Интересно, кто у них за ведущего на радио? Неужели снова он − многоликий ящер? Он показался мне в своём натуральном виде как Чудовище из сказки. Ему ничего не стоит стать принцем, чтобы ввести в заблуждение, или человеком в ботфортах… Но всё-таки он – змий.
Глава восьмая. Три комнаты
Неуклюжие завитушки, стали крошиться как остатки высохшей краски в лотке. Я поплыла на своей странной лавке и оказалась в своём классе. Класс пуст. Нет ни учителя, ни одноклассников, никого кроме меня и… меня. Я сидела за партой. Я-намба-ту подошла ко мне, такая вся на позитиве и с волосами по плечи, тяжёлыми подстриженными ровно, так что я осталась довольна собой, я-намба-ту спросила меня:
− Пуняша-руняша! – это она ко мне обратилась. – Ну как твои дела?
Я тут же поняла, опыт-то напоминаний не раз случался: она меня будет мучить, как я Пуняшу.
Напоминание 6. Пуняша
У Пуниной имя Руша − не эпично, звали-то Марфой, кликали Рушей. Дело, на самом деле, не в имени, хоть ржака ещё та. Дело в том, что Руша Пунина была не то чтобы страшная, но какая-то нетипичная. Сидела на второй парте вместе с близорукой Ариной. У Арины мама работал в ДЭЗе диспетчером, отвечала на звонки, почему воду отключили и когда застрявшего в лифте вытащат. А про родителей Пуняши никто ничего не знал, знали только, что у неё в семье ещё дети. Уж на что моя мама никогда не светилась на собраниях, но в чате родительском она сидела. А родители Пуняши − нигде их не было, за них отписывалась мама Арины, та, что в ДЭЗе на звонки отвечала. Но это и неважно. Как-то, просто ради прикола, я подошла к Пуняше на перемене – Арины болела и Пуняша сидела одна. Я подошла к её парте и сказала:
− Знаешь, Рушь.
− Не знаю, − испугалась, она всегда и всего боялась. Ей даже учитель сказала: вы так пугаетесь, у вас сердце? А Пуняша ответила, что у неё гастрит. Все стали почему-то ржать. Гастрит – это на самом деле неприятно. Гастрит-то был у Арины, она постоянно худела, пила только кофе, и зрение у неё садилось и садилось, как непокорный ученик, которому мстит учительница, заставляя отвечать с места по десять раз за урок. − Ты извини, можно я посижу с тобой?
Я понятия не имела, зачем мне приспичило пересесть. Может, потому что дуло от окна на «химии», а у меня ухо. Химичка держала окно в конце класса приоткрытым…
Руша согласилась, но с опаской. Я села на стул, подложив под себя ногу, чтобы как бы сидеть и растягиваться, я так часто на переменах старалась сидеть. Она смотрела на меня удивлённо и молчала. Ну и я стала с ней на уроках сидеть.
Иногда после уроков Сеня ждал меня на улице. У нас в четверг девять уроков, в этот день я шла в бассейн сразу после школы, а школа-то совсем рядом – бассейн напротив школы или школа напротив бассейна. Вышла в четверг − Сеня меня ждёт, это недавно было, в декабре. Я остановилась – с ним разговариваю. Его все из нашей школы знали, ну из девятых и старше. И Пуняша к нам подходит, не улыбается − светится! А Сеня он же такое впечатление производит на всех, ну, галантное такое. И Пуняша не побоялась подойти. И Сеня смотрит так на неё тоже удивлённо. Она в пальто, в таком норм-пальто. Я её спросила, кто ей такое пальто сшил. А она говорит, что знакомые. Тогда я спрашиваю: а вышил по низу кто так гладью? А Пуняша сказала, что тоже знакомые, вышивают на машинке.
− Ну а почему ты не скажешь, что это ты сама, чего ты стесняешься? Я же вижу, что пальто из выпадов, это оригинально, но я вижу, что из кусочков, подобрала с любовью.
Пуняша была в шапочке и с такими соломенными кудрями (Сеня сказал про соломенные кудри, говорит, так пишут в плохих романах), ну в общем оригинально так. И она вдруг стала бледнеть. Сеня говорит:
− Я мешаю?
− Нет, Сень, ты вообще не мешаешь. Это Марфуша Пунина. Мы с ней в одном классе учимся. А это Сеня. Он спинист, он мэ-эс.
А Сеня смотрит на меня внимательно и я вижу, подозревает опять в чём-то нехорошем в смысле приколов.
Пуняша смотрит на него и говорит:
− Мама работает в церкви, в мастерских, она принесла ткань, она мне помогла, а вышивала я сама, я на курсы хожу «Вышивка на машинке».
Сеня снова смотрит на меня так зло и говорит:
− Мальвина! Ты идёшь?
− И я с вами! – вдруг говорит Пуняша.
Идти-то из одной калитки в другую. Но Пуняша нас проводила. А на следующий день спрашивает меня:
− А кто этот человек?
− Так Сеня же. Он в другой школе учится, в умной, это мы с тобой в шэ-дэ.
− Но кто?
− Извини. Не поняла. Ну парень.
− Он твой парень, да?
− Ну, всё сложно.
− Нет, я просто спросила. Он так на тебя смотрел…
И всё. Дальше не разговаривали, просто вместе сидели.
Через неделю выздоровела Арина. Я-то всегда впритык в класс захожу, я ж после утренних трень, они у нас в семь утра. И смотрю: Арина злая на первой парте с краю, с толстым Вовой – он реально какой-то слепыш. Арина красная сидит – с этого ж места не спишешь, учитель всё видит. А Пуняша снова вся белая как мел и меня зовёт:
− Мальва! Садись! Я на твоё место Арину не пустила!
Представляете?! Она променяла Арину, с которой дружила много лет на меня, а со мной она отсидела всего неделю. Я сказала правду:
− Извини пожалуйста, Рушь! Мне очень с тобой было хорошо сидеть. У меня ухо болело, а из окна дуло. А теперь я возвращаюсь на свою предпоследнюю, просто я ничего не знаю, списывать легче с телефона. Хочешь, ко мне пересаживайся?
Я на той парте вообще-то сидела с одним пацаном, ну хороший парень, умный, он тоже болел в тот момент, я и пересела к Пуняше ещё чтоб нескучно было. Ну и сказала я так, потому что знала: Пуняша не пересядет. За мной-то сидели два дебила, они бы её затюкали. И Пуняша такая, просто как смерть, говорит мне:
− Нет, я не могу пересесть, извини. Я тебе помогу, если что на тестах.
Но я ничего не ответила. Мне этот трёп надоел. Я устала, я хотела сесть за свою парту и забыть эту Пуняшу, как кошмарный сон. Пуняша так и осталась сидеть одна. Арина к ней не вернулась, она с ней даже не разговаривала. Ну и я Пуняшу игнорила.
У нас должна была состояться съёмка для выпускного альбома в субботу. Все пришли, кроме Пуняши. Она попросту не знала, ей никто не сообщил. Арина же с ней не общалась больше, а всем остальным было плевать, есть Пуняша или нет.
А я подумала, что это даже и к лучшему, что её не будет на фото. Ну зачем ей общее фото, как напоминание о том, что она не пустила Арину на её место ради меня. Но с другой стороны − там же и отдельные портреты будут, это наверное ей бы сгодилось. Но всё это неважно. Съёмка стоила недёшево. Дёшево только если одну общую берёшь, да и то это тысяча с чем-то, а альбом с портретом вообще запредельно…
В итоге, альбомы нам так и не раздали, и выпускной отменился.
Иногда, Пуняша стояла и смотрела на нас через забор – мы бегали вокруг бассейна на офпэшку. Ну, знаете такие заборы везде − железные штыри, а сверху луковка.
− Очередной твой прикол? – спросил Сеня. Мы переодели кроссы и стояли на улице, ожидая тренера – он должен был вести нас в зал в соседнем корпусе, туда без тренера не пускали. – Что она так пялится?
− Слушай, Сень. Сама не знаю. Вот буквально сама в шоке. – А что я должна была сказать?
− Ну просто ты с ней не общаешься больше.
− Ну ещё бы. Мы не разговариваем. Она в тебя влюбилась. Я ж не могу тебя отдать Марфуше какой-то.
Тогда Сеня посмотрел на меня внимательно и сказал:
− Вот я сейчас подойду и спрошу, в чём дело, – он не поверил конечно же в мой бред. В то, что Марфуша влюбилась, может и поверил, но в то, что я из-за него с кем-то поссорилась – нет. Он же знал меня хорошо.
− Окей, − состроила я покерфейс. – Иди, поинтересуйся. Она от тебя вообще тогда не отвяжется. А я дам ей твой телефон. Она его у меня сто раз спросила.
Сеня повёлся, испугался даже, стал оправдываться:
− Понимаешь, Мальв. Она так смотрит, как полицейский, с осуждением, что ли.
− Вот шиза такая, просто шиза.
− Я из-за…
− Да мне плевать, из-за чего. Иди, дружись! – и я вошла в холл бассейна типа обиженная.
Естественно, Сеня стал ещё больше сторониться Пуняши. Она не быстро, но отвалилась. Ещё два месяца попялилась через забор и перестала. В классе она сидела по-прежнему тихо и затюкано. Но иногда как бы вспоминала что-то и переставала гнуться, сутулиться… расправляла плечи и гордо поднимала голову… Я не знаю, чем бы всё закончилось. Начался карантин.
Стены отражали меня, сидящую за второй партой, получалось − много-много меня сидело за вторыми партами.
− Стены-то никелированные, подруга, − сказала мне я-намба-ту.
Я заметила, что за партами сидят ещё тени, они не отражались на стенах, странные нечёткие силуэты
Призраки-покойники и тени грешников, подумалось мне. Само подумалось. Я и думать не собиралась.
− Тут такое дело – ко мне подсела я же. − Кирилл хочет наконец-то определённости, ты согласна?
− В смысле?
− Ну не тупи. Он же приходил к тебе.
− Ну.
− Вы о чём-то договорились?
− Не знаю, он пропал, – я оправдывалась перед самой собой или перед своей тёмной стороной, или двойником − я не знаю.
− Ага. Так просто взял и пропал.
− Ну он стал предъявлять претензии.
− И?
Вот это «и» меня выбесило. Это я часто так спрашивала, когда с кем-то выясняла отношение «ну и?» или «и дальше?».
− Ты мне не икай тут. Нашлась, тоже мне. Почему я не могу пригласить человека в гости? Сеня на даче безвылазно с весны с родителями, он устал от них.
− И? – я-намба-ту само спокойствие.
− Развеяться. Пообщаться всем хочется.
− При чём тут он?
− Кто?
− Арсентий твой.
− А причём сейчас Кирилл?
− Нет-нет, я просто спросила, − ответила мне моя же вторая сущность. – Просто спросила.
− А не надо просто спрашивать. Я ни в чём не виновата. Мы с Сеней с детства в одной группе. Он мне помогает, поддерживает, он просто друг.
− Да и прекрасно, − недоумённо сказала моя тень. – Да и пускай. Сеня с тобой, Кирилл – со мной…
Я возмутилась от вероломства ответа слов. Я сказала, взбесившись:
− Да и пожалуйста. Да мне никто не нужен вообще. Да забирай. Да я себе ещё лучше найду.
− Я так ему всё и передам: что ты отказалась от него, что ты его предала а про гору на которую вы забирались, держась за руки ты и вовсе забыла. Так и скажу.
Она выжидала. И нагло так. Перевернула с ног на голову и смотрела, не моргая, двойники же не умеют моргать? Она подставила меня перед Кириллом. Вот что обидно. Я готова была заплакать, так стало обидно. Я лишаюсь Кирилла из-за нелепого разговора сначала с ним, а теперь с самой собой же. И почему она передаёт от его имени, что он меня ждёт. Что вообще происходит?
− Кирилл мой. – Медленно, очень медленно, сказала я, привычно сжимая кулаки. − Я ему всё объясню спокойно. Я расскажу, как ты меня вынуждаешь говорить не то, ты подставляешь меня и палишь.
− То есть я вынуждаю, да? Я подставляю, ну-ну. Я – палю, ха-ха! – Я-другая непоколебима, холодна, невозмутима.
Я же готова была взорваться. Ну конечно же Кирилл поверил бы ей, а не мне. То, что мы одно целое, мне и в голову не пришло. Я считала что она – мой самый лютый враг за всю жизнь.
− У тебя вместо головы галогенка, – она сказала как я, так я иногда говорила, когда ругалась с кем то.
− У меня вместо головы голова. А ты достала. Всё. Не хочу тебя видеть.
− Значит, не хочешь его видеть. Ну-ну. Пока. Так и передадим.
Я еле сдержалась, чтобы не ответить. Пусть болтает, дура.
− Значит я дурра?
Я снова смолчала, а про себя подумала: когда ж отвяжется, чтоб сгинула?
− Эх ты, я хотела сделать из тебя человека!
− А я что не человек? – спросила я и вдруг оказалась в совершенно другой комнате. Такой розовой, даже розовушной, как комната какой-нибудь глупенькой фанатки пони и фей. В одну стену был вставлен экран, там показывали пляж и прибой. И звук прибоя стучал по ушам как в фильме про десять негритят.
Такое идеальное место для свиданий или для убийства – безлюдно, куда не кинь взгляд. А розовое – это ж алый, в который вбухнули белизны. Я сидела в странном кресле, зелёном, даже изумрудном. Около стены огорожена клумба. Гравий, а цветов нет. Но такой полукруг, как на баскетбольной площадке. В этом полукруге сидел Кирилл, то есть на гравии. (Он любил сидеть по-турецки.) Он сидел и бросал камни в экран. Камни подскакивали над водой десятки раз и упрыгивали в горизонт, они скакали и скакали по волнам моей памяти… И тут я поняла: это не экран. Реально там море, а здесь − пляж. Хоть вокруг и были стены, а там, где море, там – бесконечность.
− Не знала, что ты так мастерски умеешь.
Он не обернулся, он сидел и продолжал метать камни.
− Надо же. Ты берёшь отсюда, а я думала здесь гравий, а тут – галька.
Я подошла и села рядом.
Кирилл снова в белой футболке и своих неизменных штанах с манжетами внизу.
− У тебя волосы обросли за три недели, что мы не виделись. Я так переживала. Я, честно, абсолютно ни в чём перед тобой не виновата.
Кирилл сказал:
− Я здесь − и твой амбал снова здесь. И ты опять втираешь про случайность? Две случайности в течение дня?
− Что ты! Месяца! В течение месяца. Мама заболела ковидом, и я…
− Десять лет ежедневных тренировок бок о бок…
− Ну что ты. У парней своя дорожка, даже две.
− Не говори ерунды. Не вешай лапшу.
− Ваш бассейн, кажется, открыли. Ты ходишь же на трени? – Я решила сменить тему.
Кирилл молчал.
Я дотронулась до его предплечья – живой, не глюк. Он даже нервно дёрнулся, брезгливо повёл плечом, ну чтобы, я его не трогала:
− Ты обиделся?
− А ты бы не обиделась?
− На что? – как можно мягче сказала я.
− На всё хорошее. У тебя снова из уха течёт. Пора пересаживаться за вторую парту, а здесь тебе не место.
Это он зря конечно припомнил. Отиты и правда перешли у меня в хронику. И в мае снова реально из уха текло. Не гной, просто вода, я трогала ухо, нажимала, чтобы лучше слышать. И к Пуняше-то я пересела, потому что у меня потекло из уха тогда.
− Сеня мой друг. Я ему нравлюсь. Поэтому он часто со мной. Но я люблю тебя.
Кирилл даже не повернулся в мою сторону.
− Ты дурра, Мальва. Тебе об этом сто раз говорили.
− Я? Дура?! – я просто обалдела, онемела даже!
− Ну да. У тебя была возможность быть со мной. Но ты её профукала.
− Но почему? – зарыдала я, он так это сказал, что я поняла – конец нашим так и неначавшимся отношениям. – Что я такого сделала?
− В следующий раз думай, прежде чем что-то делать. – И он бросал и бросал в море камни, они скакали и скакали.
− Затухающие колебания, синусоиды, − сказала я. Хорошо, что у нас такой физик злой – вот пригодилось.
− Ты думаешь, ты вся из себя такая уникальная со своими затухающими? Таких как ты десятки, сотни… Или десятые? – Он обернулся и посмотрел насмешливо своими маленькими глазками в густых ресницах. Ну и скотина же!
− Да и камни мои скачут и скачут себе в бесконечность, никаких затуханий.
− Ты дебил, такого не бывает. Камень утонет рано или поздно.
− Да что ты? – усмехнулся он презрительно. – Я буду с настоящей девушкой, с подругой. Вот она − человек! Не то, что ты.
− То есть я не человек, да? Я не человек! – меня всю трясло от обиды.
− Клуша ты бесячая. Слабачка. Я тебя презираю. Я не собираюсь о тебя даже мараться.
− То есть? – опешила я.
− Я даже смотреть на тебя не стану. Мне вообще по фиг на тебя! Мне! По фиг! На! Тебя!
− Но почему ты здесь, со мной? – я надеялась: раз так взбесился, значит, пытается самому себе что-то доказать.
− Это ты − здесь. Ты сюда пришла, а не я. Я сидел один, думал о своей девушке, о вечности, в конце концов, а ты подгребла и полезла со своими вопросиками и синусоидами. Уходи.
Но я не уходила, я рыдала и не в состоянии была ничего ответить.
− Ты начинаешь меня доставать.
Я рыдала так, что у меня кружилась голова, я выла от унижения. Я стала глотать ртом воздух.
− Уходи. Сейчас сюда придёт моя девушка. Я не хочу, чтобы она тебя видела, селёдку. Глотающую воздух пастью.
Я отошла на несколько шагов и села в розовое круглое кресло в виде шара или колобка. Я кусала губы, я ещё не привыкла проигрывать, я не привыкла, что меня унижают ни за что-ни про что, привязываются к ерунде, лишь бы наехать. Когда ты не виноват и так страдаешь, обиднее вдвойне.
− Кто тут у нас не виноват и страдает? – в комнату вхожу я, но я не я, я другая, я-намба-ту.
– Я нисколько не страдаю. У нас с Кириллом всё отл, да, Кирь?
Кирилл сидел спиной ко мне бросал и бросал камни.
− Он на тебя даже не смотрит.
− Я смотрю, – сказал Кирилл и продолжал бросать камни.
Я сходила с ума от этих прыгающих камней. Миллионы их скакали над морской гладью. Он поднялся легко из положения по-турецки:
– Если я не кидаю камни, я обнимаю Мальвину. Он подошел ко мне (но не ко мне!), обнял её и они вышли в дверь, которая сама открылась, она была незаметна, пока не открылась, она сливалась с розовой стеной. Я сняла шлёпку с ноги и бросила в них. Комната небольшая, шлёпка впечаталась в Кирю раньше, чем дверь за ними закрылась – он же пропустил меня-намба-ту вперёд. Он вздрогнул, как в начале нашей встречи, когда я до него дотронулась, он расправил ещё больше плечи, сказал мне-не-мне:
− Подожди!
И пошёл на меня. Даже попёр.
− Ты убогая!
− Быканул, урод, ну-ну,– ответила я, вставая из кресла и встряхивая руки.
Его лицо, злое и притягательно красивое, пылало ненавистью. Я посмотрела за его плечо, на ту вторую Мальву, но получила тапкой прямо в лицо, и сильно получила. Лицо горело, я уже ничего не разбирала, всё поплыло. Я лежала и рыдала. Я была в одной тапке, а вторую ногу что-то кололо или покалывало…
Очнулась, села. Снова комната. Другая, третья по счёту. Такой нелепый квест.
− Почему нелепый? – послышался бабушкин голос. Я никогда и не с кем не спутаю его.
Я очухалась. Стала вертеть головой. Комната изумрудная, тёмная, глубокая, где-то в музее я видела такую.
− Ты бабушка, как волшебник Гудвин. Я тебя слышу, но не вижу, − сказала я размазывая слёзы. – Я знаю: ты здесь… обитаешь. Мне папа сказал, что ты продала душу дьяволу.
− Меньше слушай, что говорит по телефону неизвестно кто – тихий окутывающий голос. – Я это тебе повторяла много раз множество – множество раз…
