полная версия

Павел Дмитриевич Заякин
Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

Вскоре ушли и Федя с Катей, взяв по новому комплекту, а их сменили «Теодор» с Семёном: у тех продажи не шли, была «разбивка», как сказал вертлявый Федя, и он понял, что это, когда удается продать не весь комплект, а какую-то его часть. Эти долго не задержались, «добили» пакет товаром из багажника и ушли дальше. Вскоре такси увезло Марьяну, и он, продрогши, полез в машину. В салоне пахло пивом и жареными пирожками. До шести оставалось ещё почти пять часов.

5.

Сима нашел офис «Территории» быстро, прямо с вокзала пришел к запертой двери и пропрыгал около неё полтора часа, пока к восьми не пришла хмурая девушка с ключами и не впустила его внутрь. Там, на третьем этаже, возле решётки, он сразу прилип к горячей батарее, слыша, как пульсирует в голове боль, а пальцев на ногах, наоборот, совсем не чувствуя. Стоял так у подоконника минут пятнадцать, наблюдая, как идут мимо него парни и девчонки, весёлые, жизнерадостные, запинаются о него взглядом – кто с любопытством, кто подмигивая. Щуплый и невысокий парень с раскосыми глазами подошел, протянул руку: «Здоров! Ты на работу устраиваться пришёл?» Он кивнул, сглотнул, ощущая, как саднит горло. «А анкету заполнял?» – не унимался щуплый, разглядывая Симу внимательно. «Я это… Онлайн-анкету заполнил, ну, на сайте биржи, где вакансия была, курьером», – прохрипел он и откашлялся. Щуплый приложил руку ко лбу, сочувственно цокнул: «О, слушай, да ты горишь весь, братишка! Какая тебе работа? Давай-ка домой, отлежись, потом приходи!» – «Да некуда мне идти. Я с поезда. Вот мои документы…» И Сима полез в сумку, между тряпок выискивая конверт с аттестатом, потом потянул из кармана паспорт. Раскосый взял всё, хлопнул его по плечу: «Ладно, я сейчас, мигом обернусь. Попробую тебя устроить к нам на хату, жди». И исчез за дверью. Сима расслабился, присел на подоконник, прикрыл глаза, локтем придавив сумку. Только бы взяли! Иначе в гостинице он быстро спустит материны деньги, и что потом?

Раскосый тронул его за плечо, вывел из забытья: «Вставай, поехали, братишка! Будем тебя на корпоративной квартире селить». Сима вяло оторвался от батареи, спросил, двигаясь вслед за подвижным новым приятелем: «А как же на работу?» Тот хохотнул: «Какая тебе работа? Отлежишься пару-тройку дней, а там посмотрим. Документы твои в офисе пока пусть побудут, не потеряются. Как оформим – заберёшь». И пошел вниз по лестнице, вдоль облезлых стен, к выходу, подхватив его сумку.

Трехкомнатная квартира, куда его привёл раскосый, была недалеко от офиса, минутах в десяти. Пока шли, познакомились. Раскосый оказался Федей, родом из Казахстана, откуда-то из-под Байконура, работает в «Территории» уже два года. «Дослужился до инструктора», как гордо сказал Федя. «Да у нас быстро люди растут, кто с головой. От рядового «дистрика», ну то есть дистрибьютера, до инструктора можно за несколько месяцев дойти, лишь бы товар шёл на норму, да стажёры держались. А там, со временем, и офис свой можно открыть, и свою команду набрать, и уже не бегать «в поле», а стричь купоны с команды». «А вы давно тут работаете?» – выдавил Сима, еле поспевая за Фёдором. – «Два года уже. И не жалуюсь, очень достойно получаю. А ты чего со мной на «вы»? Ты это брось, у нас так не принято. У нас тут нет ни возраста, ни пола, ни диплома, мы как одна семья. Директор офиса, Людмила Владимировна – это наша «мама», а мы типа детки её». Слово «мама» резануло Симин слух, и его замутило вдруг от нахлынувшего горя, от того, что, казалось, отступило и отпустило. «Можешь меня называть Теодором… э, да ты чего?» – Фёдор, обернувшись, увидел, как текут по Симиным щекам слёзы. – «Ты чего это, братишка?» – «У меня… мама… умерла…»

…В квартире было тепло, из кухни тянуло запахами подгоревшей еды, из открытой ванной – стиральным порошком. Федя завёл Симу в зал, кинул сумку к дивану: «Тут отлежишься сегодня, вечером определим тебе место. Душ видел, на кухне в холодильнике бери, что понравится. На столе в банке мёд, сделай себе чаю с мёдом и ложись. Ну а я пойду, работать пора. Закрою тебя пока, ничего?» Он кивнул. Фёдор дёрнулся было к двери, потом подошёл к Симе, неловко хлопнул по плечу: «Мои все умерли тоже, давно уже. Ты это… держись». И ушел, щелкнув замком.

Сима сел на диван, вытерев глаза рукавом, пошевелил задубевшими на ногах пальцами, огляделся. Кроме обшарпанного раскладного дивана, на котором он сидел, в комнате была еще тахта, большое раскладное же кресло с почерневшими лоснящимися подлокотниками; в углу, у выхода на крытый балкон, за шкафом-горкой с большим телевизором стояли две сложенные раскладушки. Обои на стенах кое-где отстали и вздулись, прося ремонта, пол, когда-то крашеный, был вытерт до досок. Ни одной книги, подумал Сима. Не читают тут, что ли? Тяжело поднялся, побрёл на кухню, где запах горелого мешался с запахом не выброшенного мусора, закипятил чайник, нашел на столе, покрытом крошками, баночку с мёдом, сполоснул чашку, налил себе чаю, унёс чашку на диван. Там, бросив в изголовье подушку, прилёг и отключился…

…За неделю, что он валялся в квартире и болел, Сима успел перезнакомиться со всеми её обитателями. Кроме Феди, которого все называли «Теодор» и который уступил Симе диван на время болезни, а сам перебрался на продавленную раскладушку («Ничего, мне в Армении на службе доводилось и не в таких условиях жить!»), в квартире обитали: большая, громкая и очень весёлая Василиса, говорящая о себе в мужском роде («Ладно, я пошёл…») и требующая называть себя Васькой; симпатичная, немного замкнутая студентка местного универа Катя и узколицый и остроглазый Вадим Петрович, лет сорока пяти, бывший начальник офиса «Территории» из Читы. Пока он отлёживался на диване, они поили его бульоном и чаем, знакомились, рассказывали о себе. Васька бросила колледж в Улан-Удэ, занялась там же бизнесом «прямых продаж», как они это называли, а потом перебралась сюда, в Абалаково. Катя ушла из дома, когда поступила в универ на бухгалтерию, на очно-заочный, оплачивала учёбу сама. Вадим Петрович («Зови меня просто Петрович, ладно?») закрыл офис и уехал из Читы с понижением, в должности инструктора («Ну надо же в поле иногда возвращаться из кабинета?»). Федя «Теодор» работал в «Территории» уже пару лет, сразу после контракта («Да ну её, эту службу, там коррупция сплошная!»). Курили все на кухне, у открытого окна, там же за столом, собравшись после восьми вечера, ужинали сообща тем, что приготовили Катя с Васькой, там же пили, много и весело, травили анекдоты, делились историями из жизни, состоящей из визитов к разным клиентам. Особенно любил поговорить Петрович, жизнь которого была более богата, от службы мичманом на флоте под Владиком и двух семей, которым он платил алименты, до пройденных квартир и проданных комплектов товара в самых разных городах страны. Симу лечили по вечерам полустаканом водки с мёдом, от этого его «рубило», как говорил Петрович, минут через десять, и он уходил на временно свой диван и проваливался в сон без сновидений.

Пару раз на ужин и выпивку заходил ещё один Фёдор, которого называли «Крепыш» – лысая круглая голова на короткой бычьей шее, бугры мышц в сочетании с пивным животиком, губы улыбаются, а глаза – нет. Крепыш был начальником всем, кроме Петровича, тоже знал много разных историй, но в основном из бурной жизни в уркаганском Енисейске девяностых.

Симе нравилось здесь. Нравилось, что никто не достаёт его расспросами и выяснением прошлого, не даёт советов, как жить. Нравилась атмосфера семьи, где забота ненавязчива и где понимают его мечту. Он проговорился о ней день на второй или на третий, когда сидел на кухне за общим столом, где громоздились колбасные бутерброды между тарелками с винегретом и салатом с крабовыми палочками, и его уже «торкнуло» от водки с мёдом. Тогда он, откинувшись на спинку опасно хрустящего стула, сказал вдруг в секунду наступившей тишины: «А я хочу разбогатеть…» Теодор, опрокинувший стопку в рот и занёсший было вилку с салатом в направлении к своему смуглому лицу, вдруг отложил эту вилку, хлопнул его по плечу и сказал: «Братан! Всё зависит только от тебя! Мы все здесь этого хотим, да поможет нам Джус! И что нам может помешать, а?» Все одобрительно загудели; кто ещё не выпил, стали поднимать стопки и тянуться к Симе, чтобы дружески хлопнуть его или ткнуть кулаком в плечо, а Васька громко захохотала: «Вот мотивация, чуваки! У нашей «Сим-карты» новый тарифный план: «Разбогатей или сдохни!» И облапила своими ручищами опешившего Симу, дохнув ему в лицо алкоголем и майонезом, сжала так, что кости хрустнули.

Уже за полночь, когда девчонки, вымыв посуду, расползались по своим комнатам и в зале гас свет, Петрович, скрипя развёрнутым креслом, заводил традиционную шарманку «за жисть», преимущественно за свою. Сима иногда просыпался и слушал, и постепенно мат Петровича, которым он обильно сдабривал свои истории, переставал резать слух, становился естественной частью рассказа, обрамляющей его, как рамка очерчивает картину. В ту ночь, когда Сима ляпнул про свою мечту, Петрович повествовал о цыганах:

«А ещё в Братске было, года три назад. Звоню в дверь – открывает тут же, будто у двери ждал. Я смотрю – е@ать-колотить! – ну и рожа! Бандитская рожа. Борода курчавая, глаза навыкат, нос крючком, в ухе серьга. У меня спич в горле застрял, только я ему в глаза посмотрел. А он улыбается и в сторону отходит, типа, заходи, чё стоишь, @ля! Ну, я зашел, конечно. Собрался с мыслью, улыбу приклеил, здороваюсь, представляюсь, как положено, за ярмарку втираю, что на крытом рынке типа будет в воскресенье. Он слушает, рожа басурманская и лыбится, нехорошо так. Потом я выдыхаю, на диалог его типа приглашаю, а он мне с прищуром, мол, слышь, барыга, какая ярмарка, ты чё пи@#ишь, мы с братьями этот рынок уже двадцать лет крышуем, и директор рынка у нас в кармане, и с ментами делимся, и ни про какую ярмарку не слыхивали. Я смешался, заблеял что-то в отмазку, думаю сам, как бы съ@#ать оттуда задним ходом, а он рукой машет, смеётся, ты товар, говорит, показывай, чё менжуешься? Может, и куплю чего, если понравится! Ну, тут я понял, что надо мне товар представить зае@#тельски, достаю я наше фуфло и начинаю ему рассказывать, да так, что сам верю! Вот, @ля буду, говорю – и сам хочу всё это купить, аж дрожу. Дошёл до ножей. А тогда нам возили классные наборы, не то что нынешняя лажа, в круглой такой упаковке, типа тубуса, где они идут сразу с браш-подставкой, ну знаете, типа плотной соломки. Я запускаю песню про эти ножи, аж слюнку пустил, открыл тубус, передаю ему в руки, он берёт, задумчиво тянет ножики из подставки, пальцем проверяет остроту, к лампочке поворачивается, смотрит на свет, и так один за другим. Я заканчиваю песню про ножи, тяну из пакета сковородку, и тут он руку мне на плечо кладёт и говорит: «Хорошие ножи. Сколько?» Я сбился, мне про сковородку надо говорить ещё и про массажёр, и разбивку делать мне ну вот совсем неохота. Вот жадность человеческая, а? Еще десять минут назад съ@#аться хотел оттуда, а тут поднимаю пакет и говорю, как положено: «Это вам в подарок, весь комплект. Но за доставку надо заплатить, видите, весь набор прямиком из Германии, на доставку деньги потрачены. В общем за всё – семь тысяч». И голову вжал в плечи, понял, что «вилку цен»-то не провёл, не сказал еще, что на ярмарке это будет стоить в три раза дороже. А потом вспомнил, что про ярмарку с рынком лучше не надо уже ничего говорить. Он меня глазом своим побуравил, буркнул что-то на своём, взял пакет у меня из рук и кинул на диванчик, что прихожей стоял. Щас, говорит, погоди, деньги достану. Открывает шкаф одёжный, что в том же коридоре строенный стоял, сдвигает шубы и куртки в сторону, достаёт «калаш». Ну, думаю, пи@#ец мне пришёл! А он «калаш» мне протягивает, мол, подержи, а сам в сумку лезет, что под «калашом» стояла. Открывает её, и я за каким-то х@#м туда заглядываю. А там, не поверите, как в кино про гангстеров, сплошь пачки денег уложены, да сверху все рыженькие, может и ниже такие, не смотрел. Он пачку тянет из сумки, вытаскивает из неё две бумажки по пять косарей, протягивает мне. А я, как дурак, с «калашом» стою, держу его двумя руками, расцепить пальцы боюсь. Так и протянул руки вместе с автоматом вперёд. Он ухмыльнулся, «калаш» забрал, в шкаф сунул, на сумку. Сдачу говорит, себе забери. Я закивал, заблагодарил, к двери попятился. Выхожу из хаты, он дверь захлопнул, а я не верю, что цыгану замотал комплект, да ещё и с чаевыми! Стою мокрый, вспотел весь, а пальцы всё бумажки эти рыжие щупают, не верят, что настоящие…»

В ту ночь снилась Симе сумка с деньгами, как едет он в плацкарте домой, везёт эту сумку у себя под головой, и пачки хрустят, когда он поворачивается с боку на бок.

6.

Александру всё чаще снилась бездна. Впрочем, «снилась» – не совсем то слово; пробудившись вдруг среди ночи, он лежал, словно в полуобмороке, на грани сна и яви, отгороженный от бытия лишь закрытыми глазами, и знал: протяни руку – и вот она, серая стена бездны, копошащееся и клубящееся ничто, как ночной туман на трассе Абалаково – Саянск. Здесь, по эту сторону, ещё были скрипучий матрас и смятая простыня, двадцать пять лет правильных слов и дел, наполненных смыслом, прихожане, которых он учил и наставлял когда-то, и смысл жизни, а там – на расстоянии протянутой руки – не было ничего. Там он не был нужен, со всеми его годами и знаниями, верой, смыслом и служением, серой бездне было всё равно. Она приблизилась и ждала, равнодушно и спокойно, когда же она сможет поглотить его окончательно, и Александр замирал, балансируя на краю сна и яви, слыша, как в соседней комнате ворочается и вздыхает жена, и понимая, что она тоже не спит и по-своему тоже ощущает эту приблизившуюся равнодушную бездну. Иногда вставал и шлёпал босыми ногами на кухню, пить воду или в туалет, сын, и тогда Александр начинал думать о его будущем, и мысли эти снова выводили его к серой ватной стене. Он ничего не мог дать сыну и жене, потому что и сам, кажется, потерял всё – служение, востребованность, нужность, прихожан. Под ним еще оставались матрас и простыня, в груди стенокардийной болью всё еще отзывалась в нём вера, а где-то высоко над ним ещё молчал Бог, и поэтому каждый день он вставал, заводил свою старенькую машину и ехал искать свою нужность, убегая от ночной бездны, и понимая, что она всё равно застигнет его своей близостью предрассветным часом.

Александр возил «сетевиков» уже неделю. Утром собирал команду у крыльца офиса, напротив урны, помогал составить в багажник пакеты с товаром, вёз в кафешку на рынке, а оттуда, сытых и довольно рыгающих, отвозил «на работу». После Углегорска зарядили поездки в Саянск, за восемьдесят километров от Абалаково. За час с небольшим, пока ехали, «Теодор» расспрашивал новичков-стажёров о их жизни и травил похабные анекдоты, разбавляя их для разнообразия загадками: «А вот отгадайте эту – «Сверху чёрно, внутри красно, как засунешь, так прекрасно». Что это?» И хохотал, глядя как краснеют девушки.

Крепыш просил тормознуть у магазина на выезде из города, приносил в машину ворох бутылок «Абалаковского крепкого», и они с Теодором пили его всю дорогу, иногда делясь с юной Катей. Василиса неодобрительно материлась себе под нос насчёт трудовой дисциплины, а Фёдор проникновенно оглядывал новичков (их обычно было двое) и говорил, прижимая руку к сердцу: «Тяжёлый был вечер, простите. Это не каждый день, но сегодня надо. Только вы никому не рассказывайте, ладно? Пусть это будет наш маленький общий секрет». А Василису хлопал по плечу: «Вась, да брось. Чё ты начинаешь, нормально ведь общались…»

Доехав, выбирали микрорайон, проводили рекогносцировку, и, разобрав пакеты и стажёров, расползались по подъездам. Александр запирал машину и гулял кругами, не отходя далеко, чтобы его не ждали, если нужно было попасть к запасным пакетам. Вставив наушники, слушал лекции по богословию, потом, забравшись в машину, читал, потом снова ходил кругами. Иногда думал, что скажет прихожанам, если встретит их тут (в Саянске был лютеранский приход, который когда-то давно начинал ещё он, Александр), но так никого за неделю не встретил. Обедал бутербродом и термосом чая и снова слушал, ходил, читал. Иногда приходили «сетевики», добирали товар и уходили. Пару раз оставались ждать отъезда стажёры, которым «не вкатывало», как говорил Теодор, но чаще он был один. Ближе к четырём приходил «откидавшийся» Крепыш, откупоривал своё «Абалаковское» и забирался с ним в машину. Крепышу хотелось пообщаться, и Александр выключал плеер на телефоне или закрывал книжку. Общение выражалось, по большей части, в его, Крепыша, рассказах, как он «откидался» и сколько заработал. Потом приходили Теодор или Васька со стажёрами, курили у машины, спрашивали у умотанных новичков: «Ну что, заметили что-то сложное или непонятное в работе? Видите, всё просто: берёте товар и отдаёте его людям. А они вам несут деньги, из которых четверть – ваша. Чем больше отнесёте и отдадите, тем больше заработаете. Не, конечно будет негатив. Будут посылать и дверью хлопать перед носом. Но у вас есть инструмент, который сработает всегда, если вы выйдите на диалог. Заметили, как это действует, там, где люди готовы общаться? Это «пять шагов», они работают всегда. Запомните, первое – приветствие. Всегда смотрите в глаза, улыбаетесь, представляетесь. Если вам ответили, назвали имя – всё, клиент ваш. Можно идти дальше, к следующему шагу, «представлению». Вы лицо фирмы, вы дистрибьютер, который принёс клиенту подарок. Коротко и убедительно, что вы – не хрен с горы, а представитель солидной конторы. Третий шаг – представить товар, это – презентация. Достаньте из пакета, дайте подержать. Человек, когда берет в руки красиво упакованный товар, он уже его хочет. Расскажите, какой это товар за@#ательский, как вы сами им пользуетесь уже много времени. Четвертое – «вилка цен». Нельзя говорить, что вы продаёте этот массажёр за столько-то. Во-первых, мы ничего не продаём. Это всё – подарки от фирмы. Начните с ярмарки, где весь этот пакет будет стоить тысяч двадцать. Сковородка, ножи, массажёр, ланч-бокс, а вы как думали? Качество товара – немецкое, фирма серьёзная. Но вам сейчас мы всё это готовы подарить, вы платите только за доставку и рекламу. Всего-то семь тысяч. Треть от суммы, что будет на ярмарке. Если упрутся – тогда «пичьте» на разбивку. Впаривайте, что подороже. Обычно сковородки и ножи отлетают всегда. Тут тоже своя «вилка цен». Ну и пятый шаг – сделка. Товар уже у клиента, он должен вам вынести деньги и отдать, а вы его радостно поздравить с приобретением очень нужных вещей. Вот и вся наука. Сегодня вечером сдадите экзамен по «пяти шагам» Людмиле Владимировне, директору офиса, а завтра можете уже сами пробовать, текст спича мы вам дадим, подучите – и вперёд, к заработкам!»

Новички молча слушали, кивали, иногда кто-то, чаще девочки, робко говорили о том, что в основном клиенты – пожилые старухи, и жалко у них забирать последние деньги. «Они-то готовы, им лишь бы пообщаться с кем-то, рассказать за жизнь, а вдруг у них и впрямь нет больше денег на хлеб да молоко?» Крепыш обычно при таких словах ярился, начинал орать: «Жалко? А что, у них детей своих нет, чтобы их жалеть? Если дети на них забили болт, то нам что? Мы зарабатываем, нам своих стариков надо содержать. Вот и пусть их дети покупают им сковородки и ножи. А если не покупают, то мы поможем!» Логики здесь было мало, но всех почему-то успокаивало, особенно то, что «мы ведь не отнимаем, мы предлагаем, а люди берут сами».

Александр, слушая этот «птичий язык», не всё понимал, но «спич» и «пичить» звучало постоянно, и он как-то спросил у Васьки, пришедшей добирать товар, что это значит. Васька глянула на него внимательно, заулыбалась и сказала: «Кто-то думает, что это просто речь такая, заготовка типа, но тут всё сложнее. Слыхал про «цыганский гипноз»? Ну вот, это он и есть, этот самый «спич» – система подавления инициативы человека то бишь. Это как рыбалка: ты говоришь-говоришь и видишь – клиент «поплыл», готов нести деньги. И тут главное не останавливаться и не дать с крючка соскочить, иначе очухается и поймёт, что ему вся эта хрень на@#й не нужна. Подсекай и тяни, понял, дядя? Слушай, а давай ты с нами походишь, а? Может, и тебе это зайдёт, будешь тоже зарабатывать не только с машины, но и с продаж?»

Он отшутился тогда, и Васька ушла, дымя очередной сигаретой, а Александр почувствовал вдруг неодолимое желание помыться, забыть весь этот циничный маркетинг, включить в уши лекцию о сотворении мира, воткнуть глаза в хорошую добрую книжку… «Эскапист хренов», – выругался он на себя. – «Вот он, реальный мир, смотри. Одни «пичуют», другие отдают последнее. А ты возишь товар и делаешь вид, что ты ни при чём. Ты хотел смысла? Хотел быть востребованным? Вот тебе идея и паства. И учение о «пяти шагах», бери и делай. А не можешь – делай, что умеешь. Работай «мулом», вози и слушай».

Как-то под конец дня прибежал Теодор с бабушкой, бережно поддерживая её под локоток, усадил в машину. Кинул ему: «Забей в навигаторе: пятое отделение Сбербанка?», и всю дорогу, не умолкая, трещал старушке в ухо о ярмарке, о товаре, о качестве и солидности фирмы, а когда подкатили к отделению, выскочил открывать двери и повёл под ручку, прямо до кассы. Минут через десять вернулся, сияющий, подмигнул Александру заговорщицки, усадил старушку назад и снова пошёл говорить, до самого подъезда. Вышел оттуда с пустым пакетом, прищурил и без того узкие глаза, сказал бодро: «Ну что, заслужил я ещё бутылочку пивка? Второй комплект откидал!» и исчез в ближайшем магазине.

…В пятницу ехали из Саянска усталые и довольные. «Откидались» все, кроме Катьки, у которой не взяли ничего. Это на языке «сетевиков» назвалось «обосраться». Остальные сбросили по пакету, оба Фёдора – по два. Крепыш утешал Катю «Абаканским крепким» на заднем ряду, Василиса сидела впереди, рядом с Александром, слушала его «Аквариум», а потом вдруг хлопнула себя по лбу и полезла шарить по карманам. Нашла AUX-шнур, воткнула в свой телефон и в магнитолу: «Давай, дядя, мою музыку послушаем?» Он молча переключил режим, и машину наполнила Васькина музыка: «Я закрою твоё сердце из лепестков полотенцем, как воспоминания из детства, я люблю тебя пи@#ец как…»

«Вот это музыка!» – отозвался сзади из темноты Крепыш. «Лирика, ёпт!» – одобрительно подтвердил Теодор, отхлебнул «Абалаковского» и громко отрыгнул. А Васька, стеклянно уставившись на дорогу, покачивалась в такт и подпевала:

«Тихими двориками мимо старых лавочек

Иду влюблённый в глазки твои и на щёчках ямочки

В руках цветочки, ботиночки начищены

Сигаретка дымит, настроение отличное

Птички поют, детишки ходят с мамочками

А я думаю о тебе, моя русалочка…»

Не могу, подумал Александр, сцепив зубы. Лучше крутить баранку в такси. Как-то всё это… похабно, что ли? Неделю доработаю, и уйду. И уставился в белёсый туман, пробиваемый фарами метров на пять, не больше…

7.

Стажировался Сима у Петровича первые пару дней после выздоровления, в самом Абалакове. Ходил, смотрел, запоминал. Выучил про пять шагов. Выучил про восемь ступеней. Слушал, как хрустят купюры за «откиданные» комплекты Петровича, обонял их запах. Деньги пахли. Это был запах свободы, запах мечты.

На третий день Петрович с сожалением отдал его Крепышу: «Парень готов. Пусть начинает, у него получится, я знаю». Крепыш хлопнул Симу по плечу: «Ну, не получится, я его трахну в зад, да, Мобильный?» И улыбнулся своей обычной улыбкой: губы в гримасе, а глаза стеклянные, смотрят сквозь тебя.

Мобильным его прозвала Васька, мол «симка» – она ж в «мобиле», так и приклеилось, а он не возражал. Главное, что он обрёл дом и семью, и его мечта стояла сейчас у дверей. Не нужно учиться, не нужно вкалывать по восемь часов у станка. «Пять шагов» – и деньги в кармане. Три-четыре удачных клиента за день – и ты отбил свой взнос за хату и еду, и отложил еще косарь на свой счёт. Триста шестьдесят пять дней – триста шестьдесят пять косарей за год, ну, минус выходные, но всё равно.

День был солнечный, пах весной и грядущими заработками. Он покурил со всеми на крыльце, расслабил незаметно узел на одолженном у Крепыша синем галстуке поверх одолженной у Петровича белой рубашки, пошёл таскать с третьего этажа пакеты. Грузил в багажник белого «Одиссея», заодно познакомился с водителем, хмурым и неразговорчивым Александром. По просьбе Теодора усадил назад, на третий ряд, высокого парня, стажёра Ваню. Покурил ещё, пока все собирались – оба Фёдора, Васька, Катя. Сегодня он впервые был на планёрке, увидел, как их много: человек двадцать. Большинство уходили по Абалакову, как Петрович, им не надо было оплачивать машину, но было и три выездных экипажа, их команда ехала в Саянск. На планёрке поиграли в разные игры, покричали кричалки, почувствовали себя единым целым.

Перед выездом в Саянск поели «У Гиви» («За счёт организации сегодня! – толкнул его в бок Крепыш и подмигнул. – Но не отработаешь, сам знаешь – трахну!» И заржал). Покурили снова и тронулись. Сима смотрел на степи, уже слегка зазеленевшие, на синее, как Катины глаза, небо и улыбался. Играла музыка, впереди колбасилась Васька, Крепыш молча пил пиво, а Теодор, вполоборота к ним с Ваней, расспрашивал Ивана о его семье, работе, шутил и балагурил. «А вот ещё анекдот. Идет солдат с войны – голодный, замерзший. Ищет, где бы переночевать. Заходит в хату, а там старушка. Пусти, говорит бабуля, на ночлег? Да ночуй, сынок, говорит бабка, только голодно у нас в деревне, накормить я тебя не смогу. – Что, совсем ничего нет? – Ничего, сынок, сама уже три дня не ела… – В общем, бабка, так: ежели чего съедобное найду, то съем. – Хорошо, сынок, ищи. Искал солдат, искал, смотрит – под кроватью тарелка, а там холодец. Солдат половину съел, половину на утро оставил и говорит старушке, мол, говоришь ничего поесть нет, а у самой под кроватью тарелка с холодцом! – Эх, сынок, не холодец это… – А что? – Да туберкулез у меня, я уже лет десять туда схаркиваю…» – «Тьфу на тебя, говнюк! – ткнула Теодора в бок Катя и сморщилась, несмотря на всеобщий ржач. – Поели же только, как можно? Я сейчас всю машину заблюю!» – «Да ладно, – Катю приобнял сидящий рядом Крепыш, протянул бутылку «Абалаковского». – Хлебни вот, пройдёт. Кстати, про «отхлебни» я знаю за@#тельский анекдот, слушайте. Летит самолет, стюардесса выходит к пассажирам и видит: один блюет, а остальные смеются. Ну, думает, у него сейчас перельется, пойду еще пакет принесу. Приходит, все блюют, а он смеется сидит, ну тот, что блевал. Она спрашивает его: Что случилось? А он отвечает: Они думали у меня перельется, а я взял и отхлебнул!»

Все снова зашлись от смеха, включая Катю и Симу. Было мерзко, но смешно. «От… отхлебнул… Ой, я не могу! – повизгивая заходился от смеха Теодор. – Надо запомнить, буду перед едой рассказывать!»

Город Сима увидел не сразу, когда уже подъехали, а горы разглядел совсем издали. Они шли стеной, пиками бодали небо и были ещё совсем снежные, без проталин, несмотря на то что стояла уже середина марта, и степи растаяли и зазеленели. Он подался вперёд, тычась носом в Катины волосы, та недовольно покосилась, но ничего не сказала на его восторженное: «Смотрите, горы!» Только дремлющий Крепыш приобнял Катю за талию и буркнул: «Ну, горы и горы, подумаешь…»

…В Саянске Симе определили три подъезда большой стены–девятиэтажки. «Жмёшь кнопки квартир и пи@#ишь что-нибудь про ЖЭК или про прокладку кабеля оптоволокна для интернета, ну, сам изобрети, – наставляла его Васька, затягиваясь стрельнутой у него же сигаретой. – Потом на лифте пи@#уй на девятый и оттуда стучись по хатам. Спич выучил?» Он кивнул, докуривая свою сигарету до фильтра и ёжась на холодном, пришедшем с Саян, ветре. «Давай! Джуса тебе, братан!» – и она звонко хлопнула его в подставленную ладошку. Он взял пакет и прошелся по ладоням остальных, слыша: «Джуса… Джуса тебе, Мобила! Да пребудет с тобой Джус!»

Про Джуса ему рассказал Петрович, пока он с ним стажировался. По-английски «Джус» – это аббревиатура девиза сетевиков «Раздели с нами наш успех», втолковывал ему Петрович. «Как молитва, что ли?» – не понял Сима. «Ну, типа того. А вообще, это такое чувство… Знаешь, когда ты идёшь и видишь, что вот этот чувак точно возьмёт, всё возьмёт у тебя. Ну, это не передать словами, это надо почувствовать. Да ты сам поймёшь, когда будешь на джусе в продажах».

В подъезд он проскочил вслед за семьей, шедшей, похоже, с прогулки. Мамаша покосилась на него подозрительно, когда он обогнул её и старательно вышагивающего карапуза, и Сима улыбнулся ей, открыто и доброжелательно, вызвав в ответ лёгкую растерянность, переходящую в ответную улыбку. Сима вызвал лифт и пропустил мать с ребёнком вперёд («Вам на какой? Отлично, а мне выше!») Пока ехали, строил ребёнку рожи, а тот заливисто хохотал. На девятом, куда приехал уже один, выдохнул, перекрестился и позвонил в левую дверь. Никакой реакции. Позвонил ещё, настойчивее. Дверь молчала. Ладно. Сима повернулся к соседней двери, только собрался звонить, как услышал старушечий напряжённый голос: «Вам кого?» – «Здравствуйте!» – Сима улыбнулся в глазок, пригладил волосы, зажав пакет между ног. – Меня зовут Серафим. Я представляю международную компанию «Территория», и меня отправили к вам, чтобы поздравить вас и вручить вам подарок» – «Какой такой подарок? Я ничего не заказывала! – забеспокоилась старушка за дверью. – Уходите, а то я милицию вызову!» Сима растерялся: «Вы не хотите посмотреть подарок? Тут есть очень интересные и полезные вещи!» Старушка замолчала, потом неуверенно ответила: «Ничего я смотреть не буду. Уходите». Сима вздохнул: «Ну, не хотите – как хотите. Отдам подарок вашим соседям». И отошёл к блоку напротив, где было три квартиры, перекрытые одной большой железной дверью с тремя звонками. Упрямая старушка щёлкнула замком, выглянула наружу: «Что, правда подарки?» – «Конечно! – развернулся к ней Сима. – Давайте, я вам всё сейчас покажу!»

…До второго этажа Сима так ничего и не продал. Даже любопытной старушке. Та, как услышала про «всего семь тысяч за доставку», сразу юркнула за дверь и загрохотала замком. «Уходите! Вы мошенник, молодой человек! Обещали подарок, а сами…» Где-то посылали матом, где-то куражились, где-то слушали и смотрели, цокали и вынимали из коробок, но не покупали: «Денег нет. Пенсию-то ещё не возили. Вот с пенсии бы взяли, а так…» Но на втором этаже Симе подфартило. Дверь открыл бодрый такой старичок, крепкий, лысый, с трубкой в зубах, в тельняшке на коротком туловище. «Заходи, заходи земляк!» Он зашёл, улыбаясь, ловя взгляд старичка. Взгляд был добрый, но расфокусированный. От дедушки пахло чем-то спиртным и вкусным. Пока Сима представлялся и презентовал товар, дед рылся в шкафчике на кухне, звенел рюмками, потом вынул графинчик с рубинового цвета жидкостью и выставил на стол, где Сима уже начал раскладывать содержимое своего пакета. «Ты погоди, земляк, погоди. Я всё посмотрю, обещаю тебе. Но сначала ты со мной выпьешь. Во-от, видишь какая наливочка? Эх, не наливочка, а просто песня! Сам делал, на малинке. Вкусная!» Дед зажмурился, потом открыл глаза, уставился на Симу, рассмеялся: «Ты что, боишься, что отравлю? Так я и себе налью, смотри». И старичок набулькал в две стопки красивой малиновой наливки. По кухне поплыл аромат и Сима сглотнул. Он не знал, можно ли так – пить с клиентом, но звонить и спрашивать было глупо, тем более дед собирался товар посмотреть, и он махнул рукой: «А, давайте!»