Ольга Эдельман
Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Появляющиеся в этих рассказах кличка Коба, как и имя Сталин, для описываемого момента являются анахронизмом, ими Джугашвили стал пользоваться позднее. Сосо – это уменьшительное имя от Иосиф, так его с детства называли близкие и друзья, и бытование этой клички служит лишним свидетельством относительно наивной фазы развития подполья. Равно как и замечание другого Сосо – Иосифа Иремашвили – о том, что в ту пору Джугашвили «носил характерный для социал-демократа красный галстук» (см. док. 17). Партийные активисты пока мало заботились о конспирации и даже могли себе позволить внешне обозначать свою идейную принадлежность.

Говоря о внешних, выраженных в одежде кодах, нужно обратить еще внимание на рассказ Э.Сартания о разительной перемене в стиле одежды и поведения грузинских передовых рабочих после 1896 г. Те, кто только что щеголял в черкесках с кинжалами и пистолетами, отплясывал лезгинку и кутил в духанах, вдруг переоделись в синие рубахи и шляпы, то есть в европеизированную одежду, какую носили русские пролетарии в больших городах, остригли волосы бобриком и перестали сидеть в духанах (см. док. 1). Это означает появление группы грузинских пролетариев, ориентировавшихся не на местное национальное, но на общероссийское социалистическое движение. Заметим, что среди них Сартания называет имена близких сотоварищей Сосо: Вано Стуруа, И. Копалейшвили, В. Джибладзе, З.Чодришвили, М.Бочоридзе. Да и самого Иосифа Джугашвили редко видели в традиционной грузинской одежде.

Состав тифлисских социал-демократов не был стабилен: кто-то уезжал, кто-то возвращался, появлялись новые лица. В начале 1900 г. после забастовки конки^[228] уехал в Баку организовавший ее Ладо Кецховели. Как принято было писать в историко-партийной литературе, он отправился развивать бакинскую ячейку РСДРП. На деле, конечно, главным было желание уже к тому времени жившего на нелегальном положении Ладо избежать ареста.

Одним из новшеств наряду с забастовками стало празднование 1 мая как дня пролетарской солидарности. Из-за разницы русского и европейского календарных стилей и необходимости назначать маевку на воскресенье, на нерабочий день, русский первомай отмечался в разные числа в конце апреля. В 1900 г. тифлисское собрание было устроено 22 апреля, за городом, на Соленом озере. Было оно, конечно, нелегальным, собралось около 400-500 рабочих, что само по себе свидетельствует о солидном размахе движения. С.Я.Аллилуев утверждал, что организатором митинга был Сосо Джугашвили и он же был среди выступавших. К. Баджиашвили также назвал его среди ораторов (см. док. 22, 23). Однако в полицейском донесении и прокурорском заключении Джугашвили не упомянут в числе выступавших (см. док. 21, 24). Аллилуев, как следует из ранней версии его воспоминаний, в ту пору лично знаком с Сосо не был, стало быть, и видеть его на маевке не мог. Этот эпизод позволяет догадаться, зачем Аллилуеву понадобилось в более поздней редакции мемуаров отодвинуть знакомство со Сталиным на несколько лет раньше: тем самым он создал для себя возможность якобы от лица очевидца подтверждать официальную версию сталинской биографии, согласно которой он уже тогда руководил всем революционным движением в Закавказье. В данном случае полицейские сведения были точнее и Сосо на маевке 22 апреля 1900 г. с речью не выступал.

В конце весны и летом 1900 г. стачечное движение в Тифлисе приняло невиданные прежде размеры. В предыдущем, 1899 г. бастовали весьма умеренно: 18-25 февраля прошла стачка 28 рабочих табачной фабрики Энфианджианца, в марте там же – стачка в защиту арестованных забастовщиков, в июне бастовали 150 рабочих кожевенной фабрики Адельханова^[229]. Сравнивая с размахом забастовок в Тифлисе в следующем году, можно полагать, что он действительно был подготовлен агитацией социал-демократов.^[230] По мнению местной полиции, наиболее активны были два социал-демократических кружка: типографских рабочих и тифлисских железнодорожных мастерских.

С весны 1900 г. началась серия забастовок рабочих типографий. 12 апреля бастовали в типографии Либермана, 10-12 мая прошла коллективная стачка типографских рабочих, в том числе в типографии Хеладзе, 4-6 июня – рабочих типографии Грузинского книгоиздательского товарищества, 12 июня – в словолитне Мадера^[231]. 24 июня жандармским управлением было возбуждено дознание об организации стачек, тянувшееся два года и затем объединенное с расследованием деятельности социал-демократического кружка. Было отмечено, что в каждом случае поводы для забастовок были разные: «…у Либермана рабочие отказались выполнять сверхурочную работу за особую плату на 4 день праздника Св. Пасхи, в типографии Хеладзе прекратили работу в силу несвоевременной уплаты денег хозяином, у Мадера – в силу неосновательно грубого обращения хозяина, в типографии Грузинского Товарищества – в силу неаккуратной уплаты заработанных денег», тем не менее, сделали вывод дознаватели, стачки были несомненно следствием предшествовавших сходок и пропаганды среди рабочих^[232].

Между прочим, сходки отмечались с 1898 г., а Владимир (Ладо) Кецховели в том году служил в типографии Хеладзе, где изучал типографское дело, что пригодилось затем при организации подпольной типографии в Баку. Биографы Кецховели указывали, что он тайно печатал в типографии Хеладзе брошюры и листовки^[233]. Возможно, что он попутно занимался агитацией среди типографских рабочих. «На сходках этих рабочим сообщалось о жизни рабочих за границей, выставляя очевидно преимущества таковой перед жизнью русских рабочих, указывалось на несуществующие в России порядки, о необходимости 8-ми часового рабочего дня и проч., последствием этого возникли вопросы о необходимости образования тайной типографии, кассы взаимопомощи при забастовках и общей забастовки». Попытки создания таких касс имели место, но просуществовали они недолго и привели главным образом к взаимным подозрениям и попрекам между рабочими. Интеллигентами, подстрекавшими к стачкам в мае-июне 1900 г., полиция считала дворянина Владимира Родзевича-Белевича, сына причетника Нестора Церцвадзе и типографского наборщика Власа Мгеладзе  ^[234] . «Наборщики Влас Мгеладзе, Эраст Чантладзе, Валериан Биланов и Иван Сулханов проявили деятельное участие в собирании рабочих на сходки, при чем Мгеладзе и Чантладзе во время забастовок силой уводили оставшихся работать; Сулханов угрожал желавшим возобновить работы»^[235].

В августе состоялось несколько сходок типографских рабочих «с целью обсуждения вопросов о предъявлении хозяевам различных требований, об учреждении кассы взаимопомощи при забастовках, с целью возбуждения вообще рабочих против хозяев и для чтения преступных изданий». На одной из сходок создали кассу взаимопомощи, кассиром выбрали наборщика типографии Хеладзе Ивана Сулханова, у него же в квартире проходили тайные собрания. В ноябре 1900 г. Чантладзе привел к Сулханову интеллигента Ипполита Франчески. Начались собрания, Франчески выступал в роли пропагандиста, читал вслух и давал рабочим книжки. Сулханов понял, что книги нелегальные, и в конце декабря попросил больше у него не собираться. После этого у него забрали кассу, «причем Чантладзе пригрозил Сулханову быть убитым, если он кому-либо будет говорить о существовании кассы»^[236]. Собрания переместились на квартиры других рабочих; помимо Франчески на них стал появляться еще один интеллигент, Виктор Курнатовский. Это был ссыльный со стажем, приехавший в Тифлис к концу 1900 г. «Курнатовский бывал на многих сходках и, когда он появлялся, занимал первенствующее место, – все умолкали и он произносил речи, длившиеся иногда более часа, на тему о средствах к улучшению положения рабочего класса и необходимости полного единения всех рабочих. Такое главенство Курнатовского становится понятным, если обратить внимание на то, что он всю свою жизнь с самых молодых лет провел в постоянной и непрерывной борьбе с правительством, отстаивая интересы рабочего движения»? ^[237].

Виктор Константинович Курнатовский (1868-1912), потомственный дворянин и сын статского советника (отец его был врачом), имел к тому времени уже довольно длинную революционную биографию. Участник народнических, затем марксистских кружков, группы «Освобождение труда», побывал в эмиграции, при возвращении в Россию в 1897 г. был арестован и выслан в Восточную Сибирь, в 1898 г. в минусинской ссылке познакомился с В. И. Лениным. Отбыв ссылку, Курнатовский съездил за границу, а затем отправился на жительство в Тифлис. Из комплиментарных строк его биографий, писанных однопартийцами, можно догадаться, что Курнатовский был человеком беспокойным, очень активным, к тому времени уже больным: он страдал головными болями, развивалась глухота, что «помимо всего прочего, затрудняло возможность ведения конспиративной работы»^[238] (впоследствии Курнатовский умер от воспаления мозговых оболочек). Давний знакомый И. И. Лузина, И. Я. Франчески, О. А. Когана, Курнатовский естественным образом сразу же по приезде вошел в руководящее ядро русского кружка РСДРП в Тифлисе.

Курчатовский был тем, от кого Иосиф Джугашвили впервые услышал о Владимире Ульянове, его взглядах и лидерских качествах.

Летом 1900 г. в Тифлисе бастовали не только типографские рабочие. В середине июня прошла стачка рабочих оловянной мастерской, в конце месяца рабочие железнодорожных мастерских потребовали прибавки заработной платы, в начале июля имела место стачка на табачной фабрике Сафарова, в первой половине августа – в паровозном депо. Почти месяц (20 июля – 19 августа) шла забастовка на табачной фабрике Энфианджианца, 25-31 июля – на табачной фабрике Базарджианца. В августе заволновались на обувной фабрике Адельханова, а 30 сентября там началась стачка, длившаяся до 16 ноября^[239]. Это тот самый завод Адельханова, где трудился Виссарион Джугашвили, куда он пытался определить маленького Сосо и где позднее Сосо вел кружок. Нет никаких сведений о том, что делал и где был во время стачки Джугашвили-старший.

Самой масштабной тем летом оказалась забастовка в железнодорожных мастерских, длившаяся с 26 июля по 18 августа и окончившаяся поражением бастовавших. Стачка была всеобщей, охватила Закавказские железные дороги в Тифлисе и губернии, в Кутаисской и Елизаветпольской губерниях^[240]. В поддержку в Тифлисе бастовали на чугуннолитейном заводе Яралова (2-16 августа), в сапожной мастерской Сафарова (8-25 августа), прошли волнения (без остановки работ) на обувной фабрике Адельханова^[241].

Ситуация в железнодорожных мастерских развивалась по той же схеме, что и у типографских рабочих. Такие же сходки на квартирах рабочих или в укромных местах за городом, те же речи пропагандистов из интеллигентов. За организацию августовской стачки местным жандармским управлением были привлечены Сергей Аллилуев, Арутюн Арутюнов, Николай Выгорбин, Калистрат Гогуа, Иван Губин, Михаил Гурешидзе, Прокофий Джапаридзе, Николай Ериков, Соломон Есакия, Николай Зеленцов, Константин Калантаров, Ефим Копалейшвили, Михаил Калинин, Батном Копалейшвили, Иосиф Калантузашвили, Александр Копалейшвили, Владимир Лежава, Спиридон Надирадзе, Иван Назаров, Александр Окроберидзе, Аракел Окуашвили, Георгий Рамишвили, Мирон Савченко, Рожден Стуруа, Иван Стуруа, Артем Тер-Арутюнов, Александр Шенгелия3? Позднее трое из них – Аллилуев, Калинин и Савченко – проходили также по делу о тифлисском социал-демократическом кружке, завершившемуся в конце 1902 г. приговорами к ссылкам на разные сроки. Савченко и Калинин, ссыльные, знакомые друг с другом еще по петербургским кружкам, были отмечены как особенно активные вожаки рабочих железнодорожных мастерских. Савченко организовал первый кружок, где агитатором выступал Калинин, вел пропаганду и читал нелегальные издания, к этому же кружку принадлежали В. Джибладзе и С. Аллилуев. Некоторое время спустя Калинин уступил место бывшему ученику Александровского учительского института Николаю Домостроеву. Затем в железнодорожном кружке, так же как и у типографов, появился Виктор Курнатовский.

Бурная деятельность Курнатовского в Тифлисе была недолгой. Зная, что революционеры готовятся снова отметить первомайские дни массовыми демонстрациями, Тифлисское ГЖУ в марте 1901 г. провело ликвидацию местной РСДРП. Первым в ночь с 10 на 11 марта был арестован И. Я. Франчески, через десять дней, в ночь с 21 на 22 марта, прошла волна арестов и обысков. Взяли среди прочих В. К. Курнатовского, Владимира и Сильвестра Джибладзе, Ф. Махарадзе, Полиевкта и Павла Каландадзе. В результате образовалось дело о тифлисском социал-демократическом кружке, производство которого неспешно тянулось до конца 1902 г. К этому делу были присоединены расследования по кружкам рабочих типографий и железнодорожных мастерских. В итоге в качестве подсудимых по этому первому делу тифлисских социал-демократов проходили И. Я. Франчески (33 лет), В. К. Курнатовский (34 лет), Николай Гаврилович Домостроев (23 лет, грозненский мещанин), Мирон Демьянович Савченко (32 лет, крестьянин Смоленской губ.), Михаил Иванович Калинин (25 лет, крестьянин Тверской губ.), Владимир Николаевич Мещерин (27 лет, из Рязани), Федор Кирсанович Шмыков (37 лет, крестьянин Орловской губ.), Алексей Иванович Никаноров (46 лет, мещанин Саратовской губ.), Кузьма Иванович Крылов (43 лет, белгородский мещанин), Александр Романович Березняк (26 лет, тифлисский гражданин), Сильвестр Виссарионович Джибладзе (42 лет, сын дьякона), Филип Иессеевич Махарадзе (34 лет, сын священника), Полиевкт Антонович Каландадзе (28 лет, сын священника), Павел Алексеевич Каландадзе (28 лет, крестья- ^[242] нин Кутаисской губ.), Нестор и Рожден Варфоломеевичи Каладзе (27 и 31 года, внуки священника), Владимир Георгиевич Джибладзе (24 лет, крестьянин Кутаисского уезда), Михаил Георгиевич Гоглидзе (30 лет, крестьянин Тифлисской губ.), Ной Николаевич Жордания (32 лет, дворянин), Григорий Михайлович Цулукидзе (29 лет, князь), Варфоломей Ефимович Бибиниашвили (Бибинейшвили, 22 лет, сын священника), Филипп Гаврилович Гогичайшвили (сын священника), Иосиф Павлович Какабадзе (36 лет, кутаисский гражданин), Константин Иванович Хомерики (20 лет, крестьянин Кутаисской губ.), Сергей Яковлевич Алилуев (37 лет, крестьянин Воронежской губ.)^[243].

Роль Иосифа Джугашвили в организации стачек летом 1900 г. жандармам осталась неизвестной, он еще не попал в поле их зрения. Трудно судить о ней и нам, поскольку мемуаристы были склонны преувеличивать его значение, но и пренебрегать вовсе их свидетельствами не стоит. Бастовали ведь и на тех предприятиях, где он руководил кружками. Очевидно, Сосо был одним из молодых пропагандистов, внесшим свой вклад в общее дело.

Одновременно с мартовскими арестами была обыскана и комната Иосифа Джугашвили в помещении обсерватории (см. док. 29). Его самого дома не оказалось, и неизвестно, застань его жандармы, арестовали бы они его или нет.

A. В.Островский привел выдержку из рапорта ротмистра Тифлисского ГЖУ Д.А.Цысса, из которого следует, что жандармы в тот день все же задержали Джугашвили на улице и подвергли личному обыску прямо на дороге^[244]. В то же время из рассказа сотрудника обсерватории, такого же лаборанта-наблюдателя

B. Бердзенишвили видно, насколько несложно было обмануть жандармов. Их действия не назовешь скрытными, хорошо подготовленными и виртуозными. Джугашвили увидел окруживших здание филеров, не сходя с конки. Быть может, ротмистр Цысс, желая загладить собственный промах, ложно отрапортовал начальству о личном обыске Джугашвили, которого жандармы в тот день так и не дождались?

А. В. Островский указывает также на постановление ротмистра того же жандармского управления В.А. Рунича от 23 марта 1901 г. о привлечении Джугашвили к делу о социал-демократическом кружке и допросе его в качестве обвиняемого^[245]. Никаких дальнейших действий не последовало, и у исследователя это вызвало недоумение. На наш взгляд, ничего странного здесь нет. Очевидно, жандармы располагали сведениями об участии Джугашвили в деятельности социал-демократов, но не добыли никаких улик. Формальных оснований для привлечения его к ответственности пока не было. И это касалось не одного Джугашвили, достаточно сравнить список фигурантов первого дела о социал-демократическом кружке и список его участников, содержавшийся в жандармском обзоре деятельности Тифлисской организации РСДРП, составленном незадолго до мартовских арестов^[246]: отнюдь не все упомянутые в обзоре лица оказались привлечены по делу Курнатовского, Франчески и др.

О немедленном аресте Сосо речи не шло. Он переждал обыск, спокойно вернулся в обсерваторию и еще несколько дней продолжал работать. Затем 28 марта уволился^[247]  и счел нужным перейти на нелегальное положение.

Оставшиеся на свободе члены РСДРП сделали как раз то, чего надеялись избежать чины жандармского управления, – организовали беспорядки по случаю дня пролетарской солидарности. 22 апреля 1901 г. на Солдатском базаре в Тифлисе произошла короткая, но многочисленная демонстрация, окончившаяся столкновением с полицией и войсками. Не обошлось без пострадавших (см. док. 32-37). Одно важное обстоятельство следует отметить особо. В воспоминаниях Н.Выгорбина содержится выразительный рассказ о том, как перед выступлением демонстранты вооружались палками (см. док. 34). Однако в донесениях представителей власти утверждается, что демонстранты были вооружены гораздо более серьезно, помимо палок и камней у них были кинжалы, шашки, пистолеты. Один или двое городовых получили огнестрельные ранения. Рабочий Мамаладзе, на которого указали свидетели как на стрелявшего в спину городовому^[248], утверждал, будто был сильно избит при задержании, «упал и потерял сознание, а потому и не помнит, выхватил ли он револьвер, который всегда носит при себе, и не знает, стрелял ли из него» (см. док. 37). Мамаладзе, конечно, лгал, но одновременно подтвердил, что пистолет у него был, причем всегда. И вряд ли в этом отношении он чем-то отличался от своих сотоварищей. Даже если донесения местных властей  были преувеличены в оценке агрессии зачинщиков беспорядков, первомайская демонстрация тифлисского пролетариата в 1901 г. мирной акцией не была и, по-видимому, организаторами таковой не предполагалась. Революционеры ожидали столкновения с полицией и настраивали на него рабочих. В докладных записках жандармских офицеров, служивших в Закавказье, то и дело встречаются сделанные для Петербурга пояснения о высоком уровне насилия в регионе. Так, в ноябре 1902 г. жандармский ротмистр Лавров объяснял петербургскому начальству положение дел: «Характерными особенностями Закавказья являются: с одной стороны – неустройство местной жизни, а с другой – туземное население, по характеру своему беспокойное, легко воспламеняющееся, хищное, считающее ни во что чужую жизнь и в большинстве – совершенно неразвитое. На этих-то двух обстоятельствах и играют революционеры, то подстрекая отдельные лица и группы к проявлению злой воли, то приписывая себе уже совершившееся насилие или беспорядок, вследствие чего и движение в Закавказье получает значительно более кровавую окраску, чем во внутренних губерниях. Особенность положения, усиливающая серьезность местного движения, заключается в том, что здесь идеи национализма, социал-демократии, социального революционизма, анархии, все это совершенно смешано, и население, ввиду приведенных выше своих качеств, легко увлекается этим движением и увлекается в большинстве случаев поверхностно, не желая вдумываться, причем наиболее приятными для него являются средства крайние, к которым оно и прежде и теперь всегда прибегает и по своим личным делам»^[249].

Можно ли считать действия тифлисских социал-демократов, практически запланировавших столкновение рабочих с полицией, в чистом виде желанием в своих целях спровоцировать кровопролитие? В определенном смысле, несомненно, да. С той поправкой, что и для них самих местный уровень насилия, наличие оружия у большинства населения были обыденной нормой, тем общим житейским фоном, на котором они действовали.

Мартовские аресты 1901 г., хотя и затронули также ведущих месамедасистов, изъяли в первую очередь верхушку русского социал-демократического кружка и мигрировавшую в Тифлис разномастную революционную публику. Аресты лидеров первого ряда очистили место и позволили продвинуться к лидерству тем, кто поначалу был на вторых ролях, а среди них преобладали местные уроженцы. В том числе Иосиф Джугашвили, роль которого с весны 1901 г. очевидно возросла – теперь он вошел в группу руководителей тифлисской РСДРП. Впору задаться вопросом, что было бы, если бы организацией первомайской демонстрации занимались прежние члены тифлисского комитета, и имели ли аресты побочным следствием рост готовности к насилию из-за выдвижения новой группы лидеров?

Воспоминания Авеля Енукидзе содержат любопытный эпизод конфликта на почве соперничества между новой верхушкой тифлисских социал-демократов и работавшим в Баку Ладо Кецховели. Хотя их связывали давние дружеские отношения, оказалось все же, что им есть что делить. Кецховели стремился устроить в Баку подпольную типографию и искал для этого деньги. Найдя часть суммы, за недостающими деньгами обратились к тифлисским товарищам. Для переговоров был командирован Авель Енукидзе. Он встретился с двумя вожаками – Сильвестром Джибладзе и Сосо Джугашвили. И те в деньгах отказали. Они были готовы поддержать создание типографии в Баку только при условии, что смогут ее контролировать. Кецховели же, по-видимому, наоборот, хотел получить деньги и распоряжаться типографией по своему усмотрению. Позднее, когда типография заработала, тифлисские социал-демократы признали ее пользу и обещали помощь, но как только зашла речь об издании партийного органа (очевидно, речь шла о газете «Брдзола»), ситуация повторилась: тифлисцы желали держать в своих руках редакцию, а бакинцам соглашались предоставить лишь техническую сторону дела (см. док. 44). Енукидзе также пояснял, что бакинцы хотели издавать нелегальную газету («Брдзола»), а тифлисцы были нацелены на легальное издание («Квали») – не совсем ясно, насколько это замечание правдиво, возможно, оно относится к С. Джибладзе и согласной с ним части тифлисских партийцев^[250]. Описанные Енукидзе события, вероятно, имели место летом 1901 г., когда Джибладзе и Джугашвили уже выдвинулись в руководство тифлисской РСДРП, но до начала издания газеты «Брдзола» в сентябре 1901 г. Впрочем, автор книги о Ладо Кецховели (изданной уже в послесталинское время, то есть относительно свободной от возвеличивания Сталина) представил эту историю иным образом: сначала «оппортунистическое крыло» Тифлисского комитета отказало в деньгах, «вторично переговоры велись с Джугашвили (Сталиным), с помощью которого и были получены от революционного крыла тифлисской социал-демократической организации деньги и шрифт»^[251]. Эта версия согласуется с замечанием А. Енукидзе о желании тифлисцев сосредоточить ресурсы на издании легальной газеты, что в понятиях радикалов могло считаться оппортунизмом.

Рассказ Енукидзе, с одной стороны, свидетельствует об амбициях и несговорчивости Джугашвили и Джибладзе. С другой стороны, Енукидзе сообщает, что из Тифлиса присылали к Кецховели своего эмиссара – его личного друга Севериана Джугели (Дждугели); переговоры закончились ссорой, Кецховели предложил Джугели немедленно уехать и отказался от всякого сотрудничества с Тифлисом^[252]. Ладо Кецховели, которому два года спустя предстояло нелепо погибнуть в тифлисской тюрьме, был вскоре окружен ореолом романтической революционной легенды. Однако при жизни он не был ни образцом покладистости, ни средоточием других добродетелей. В изложенном эпизоде он проявляет и гонор, и неспособность договориться. Рассказывая о замысле типографии, Енукидзе поведал, что ради получения средств на нее Ладо обманул собственного брата (как дипломатично выразился Енукидзе, не видевший в поступке Ладо особого греха, «прибегнул к некоторой хитрости») и выпросил денег якобы для продолжения образования и ухода от революционной работы (см. док. 44). Да и история гибели Ладо, к которой мы обратимся в свое время, рисует его характер не с лучшей стороны: погубило его буйное, заносчивое, провокативное поведение. Другое дело, что, как всякий рано погибший бунтарь, он стал удобным объектом для сотворения красивой революционной легенды.

Основанная при его участии бакинская типография, носившая конспиративное имя «Нина», оказалась чрезвычайно успешным подпольным предприятием, работала много и долго, снабжала нелегальными изданиями не только все Закавказье, но и южные губернии России и подчинялась не Бакинскому комитету, а напрямую ЦК РСДРП^[253]. В ней печаталась с матриц львиная доля предназначенного для России тиража «Искры». Ее работой руководил Л. Б. Красин, занимавший в Баку крупную инженерную должность и одновременно являвшийся членом ЦК РСДРП. Л.Д.Троцкий, описывая свою революционную работу в Киеве весной 1905 г., вспоминал, что там имелась подпольная типография, где он печатал свои прокламации, но более крупные воззвания передавал Красину, который «имел в своем распоряжении большую, хорошо оборудованную подпольную типографию на Кавказе. Я в Киеве написал для этой типографии ряд листовок, которые печатались с совершенно необычайной для нелегальных условий отчетливостью»^[254].

Что касается Тифлиса, то там, несомненно, тоже понимали, насколько нужна подпольная типография и регулярно выходящая партийная пресса. Именно поэтому, видимо, и возник конфликт за контроль над этим делом. Авторы ряда воспоминаний утверждали, что Сосо не только говорил о необходимости иметь типографию, но и предпринимал практические шаги в этом направлении, и похоже, что это было правдой. По словам Г.Лелашвили, он услышал от Михо Бочоридзе о полученном от Сосо задании найти помещение для типографии еще в начале 1900 г. Более или менее активное появление листовок в Тифлисе было зафиксировано летом того года, регулярно листовки стали появляться с первых дней августа, во время череды забастовок^[255]. Разговоры о типографии должны были этому предшествовать (см. док. 26). К концу 1901 – началу 1902 г. именно Бочоридзе и его родственники стали хозяевами неплохо законспирированной подпольной типографии (см. док. 41, 42). Заведующий Особым отделом Департамента полиции Л. А. Ратаев в начале октября 1901 г. отметил в докладе о положении в Тифлисе, что Тифлисский комитет РСДРП «выпускает гектографированные и печатные прокламации и несомненно располагает для воспроизведения таковых печатней, которой для полного расцвета, по-видимому, еще не достает только достаточного количества шрифта» (см. док. 47). В то же время у жандармов появилась информация, что на собрании членов Тифлисского комитета РСДРП 18 ноября 1901 г. «было решено завести свою тайную типографию, причем оказалось, что часть шрифта есть» (см. док. 50). Согласовать между собой эти противоречивые данные позволяют воспоминания С. Я. Аллилуева: сначала Тифлисский комитет «располагал небольшой типографией, созданной Сосо Джугашвили еще до его отъезда в Батум», затем «было решено организовать в Тифлисе большую подпольную типографию». Этой большой типографией Аллилуев называет ту самую, которая стала известна как «Авлабарская», и относит ее создание к лету 1903 г.^[256] По другим сведениям, Авлабарская типография заработала позже, на рубеже 1903 и 1904 гг. Но до этого типография Тифлисского комитета функционировала, перемещаясь с места на место и постепенно наращивая технические возможности.

До постановки своей «техники» (так на революционном жаргоне именовалось типографское оборудование) листовки печатали или на импровизированных примитивных приспособлениях и гектографах, или нелегально в обычных типографиях города. Этим занимались тайком революционно настроенные наборщики^[257]. Неизвестно, работала ли уже тогда в Тифлисе применявшаяся позднее в Баку, да и в центральной России, включая столицы, комбинация, когда заказ на нелегальную печать просто размещали в одной из типографий с ведома хозяина, который не прочь был подзаработать таким образом, ибо нелегальный заказ стоил значительно дороже легального. Прямых свидетельств, что к такому приему прибегали в Тифлисе в 1900-1901 гг., нет.

Тифлисская РСДРП имела средства на создание подпольной типографии; она оплачивала пропитание нелегалов. Откуда у партии были деньги? Нет внятных сведений о том, чтобы на этом раннем этапе у тифлисских социал-демократов были спонсоры из кругов «сочувствующих» из обеспеченных слоев, интеллигенции и буржуазии. Хотя, конечно, вовсе исключать такую возможность не следует. Зато в документах есть упоминания о том, что так называемым распропагандированным рабочим предлагали вступить в организацию и платить членские взносы в размере 2 % от заработной платы (см. док. 3, 44, 51). Среди рабочих – участников кружков выбирали сборщиков взносов и хранителей кассы. Эти кассы и являлись в ту пору основой партийной экономики. Мемуаристы упоминают также созданные по настоянию партийцев кассы взаимопомощи, в том числе на случай забастовок, не совсем понятно, как они соотносились между собой: это была одна и та же касса или же взносы на партийные нужды и в кассу взаимопомощи собирались отдельно.

Кроме того, нелегальная литература не раздавалась безвозмездно. Как это происходило, пояснил в изданных, вероятно, в первой половине 1920-х гг. воспоминаниях В. Н. Соколов, в первые годы существования РСДРП возглавлявший бюро по транспортировке литературы в Россию и работавший в Смоленске, Самаре, Киеве, Москве: «С самого начала работу приходилось ставить на хозяйственный расчет. Партия была еще слишком слаба, чтобы содержать хотя бы один такой аппарат. […] А между тем приходилось содержать человек 8-10, не считая всяких «накладных» расходов: поездки, уплаты за провоз, за доставку, покупка чистых паспортных бланков и ряд других мелочей. Поэтому те из работников, которые могли получать заработок, обязаны были его иметь. Все другие расходы должны были оплачиваться местными организациями, получавшими от нас литературу. На последнюю установлена была определенная цена по весу – кажется, 40 руб. за фунт заграничная и 15 руб. – российского производства. Необходимой принадлежностью Бюро сделался вытяжной пружинный безмен. Но безмен всегда уже только завершал операцию распределения. Самое распределение производилось не по весу, а по количеству экземпляров тех или иных названий»^[258].