Ольга Эдельман
Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Документы

Город Гори с юга и запада омывают Кура и Лиахва. Он окружен плодовыми садами. В городе возвышаются развалины древней крепости – памятника средневековья.

В старом Гори было около восьми тысяч человек населения, много церквей, лавок, духанов и на весь тогдашний уезд четыре учебных заведения: городское четырехклассное училище, духовное четырехклассное, учительская семинария и женская прогимназия.

Гогохия Д. На всю жизнь запомнились эти дни // Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. М., 1937. С. 7.

№ 1

Н. С. Хрущев:

Сталин рассказывал о своем отце, что тот был сапожником и сильно пил. Так пил, что порою пояс пропивал. А для грузина пропить пояс – это самое последнее дело. «Он, – рассказывает Сталин, – когда я еще в люльке лежал маленьким, бывало, подходил, обмакивал палец в стакан вина и давал мне пососать. Приучал меня, когда я еще в люльке лежал». Об отце его не знаю, как сейчас в биографии Сталина написано. Но в ранние годы моей деятельности ходил слух, что отец его – вовсе не рабочий. Тогда придирались, кто какого происхождения. Если обнаруживалось нерабочее происхождение, то считался человеком второго сорта. […]

Итак, говорили, что у Сталина отец был не просто сапожник, а имел сапожную мастерскую, в которой работало 10 или больше человек. По тому времени это считалось предприятием. Если бы это был кто-либо другой, а не Сталин, то его бы на партчистках мурыжили бы так, что кости трещали. А тут находились объяснения обтекаемого характера. И все-таки люди об этом говорили. Я этот факт здесь просто припоминаю. Он не служит поводом для каких-нибудь особенных выводов, ибо не имеет никакого значения. Я просто рассказываю, как тогда относились к такого рода вопросам.

Хрущев Н. С. Время, люди, власть: Воспоминания. М., 1999. Т 2. С. 118.

№ 2

Светлана Аллилуева:

Это было 8 ноября 1952 года, в двадцатилетие маминой смерти. […] Я взяла в этот день своих детей и поехала к нему на дачу […] Как водится, мы сидели за столом, уставленным всякими вкусными вещами, – свежими овощами, фруктами, орехами. Было хорошее грузинское вино, настоящее, деревенское, – его привозили только для отца последние годы, – он знал в нем толк, потягивал крошечными рюмками. […] Было славно, он угощал детей вином, – кавказская привычка, – они не отказывались, не капризничали, вели себя вполне хорошо, и все были довольны^[129].

Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 57.

№ 3

Сталин:

Человек может быть сыном непролетарской семьи, а работать честно, и наоборот, может быть сыном пролетарских родителей и быть мерзавцем. […] Нельзя брать для определения работы человека этот момент за основу. Я, например, сын не рабочего и не работницы, мой отец рабочим не рождался, у него была мастерская, были подмастерья, был эксплоататором.

Жили мы неплохо. Мне было 10 лет, когда он разорился в пух и пошел в пролетарии. Я бы не сказал, что он с радостью ушел в пролетарии. Он все время ругался, не повезло, пошел в пролетарии. То, что ему не повезло, что он разорился, мне ставится в заслугу. Уверяю вас, это смешное дело (смех). Я помню, мне было 10 лет, я был недоволен, что отец разорился и что придут плюсы для меня через 40 лет, я этого не знал. Но плюсы совершенно мною не заслуженные.

Из речи Сталина на совещании командного и начальствующего состава ВВС РККА с членами правительства 22 марта 1938 г.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1121. Л. 49-50.

Опубликовано: «Жили мы неплохо». Документальный штрих к биографии И. В. Сталина /публ. М. Леушина //Источник. 2001. № 2. С. 54-55.

№ 4

Сталин:

Представьте себе сапожника, который имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабрику Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую. Как видите, у этого сапожника положение уже пролетарское, но сознание его пока еще не пролетарское, оно насквозь мелкобуржуазное. […]

Работает пролетаризированный сапожник и видит, что скопить деньги – дело очень трудное, так как заработка едва хватает даже на существование. Кроме того, он замечает, что и открытие частной мастерской не так уж заманчиво: плата за помещение, капризы клиентов, безденежье, конкуренция крупных хозяев и тому подобные хлопоты – вот сколько забот терзают частного мастера. Между тем пролетарий сравнительно более свободен от таких забот, его не беспокоит ни клиент, ни плата за помещение, он утром приходит на фабрику, «преспокойно» уходит вечером и в субботу так же преспокойно кладет в карман «получку». Здесь-то впервые и подрезываются крылья мелкобуржуазным мечтам нашего сапожника, здесь впервые и зарождаются у него в душе пролетарские стремления.

Время идет, и наш сапожник видит, что денег не хватает на самое необходимое, что ему крайне необходимо увеличение заработной платы. В то же время он замечает, что его товарищи поговаривают о каких-то союзах и стачках. Здесь-то и сознает наш сапожник, что для улучшения своего положения необходимо бороться с хозяевами, а не открывать собственную мастерскую.

Сталин И. В. Материалистическая теория. Из серии статей «Анархизм или социализм?» за подписью «Ко…», публиковалась в газетах «Ахали Дроеба» («Новое время»), № 5, 6, 7, 8 – 11, 18, 25 декабря 1906 г., 2 января 1907 г.; «Чвени Цховреба» («Наша жизнь»), №3, 5, 8, 9 – 21, 23, 27, 28 февраля 1907 г.; «Дро» («Время»), № 21, 22, 23, 26 – 4, 5, 6, 1о апреля 1907 г. Перевод с грузинского.

Сталин И. В. Сочинения. Т. 1. С. 314-316.

№ 5

Машо Абрамидзе-Цихитатришвили:

Сосо был во втором отделении^[130], когда Бесо стал говорить, что он возьмет ребенка из училища и повезет его в Тифлис для обучения своему ремеслу.

Долго разъясняли ему мой муж, Эгнатошвили и другие близкие товарищи Бесо всю несуразность такого решения.

Детство и юность вождя. Документы, записи, рассказы // Молодая гвардия. 1939. № 12. С. 43-44.

№ 6

П. С. Гогличидзе:

Между Виссарионом и Кеке возникли неприятности по вопросу о воспитании сына. Отец был того мнения, что сын должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иного взгляда.

– Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! Я сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником, да и все равно будет он сапожником! – так часто говорил Виссарион своей жене.

Несмотря на то, что Виссарион жил и работал в Тифлисе, а Кеке с сыном – в Гори, она постоянно беспокоилась:

– А ну, как приедет Виссарион, да увезет сына и окончательно оторвет его от учебы?

Детство и юность вождя. Документы, записи, рассказы // Молодая гвардия. 1939. № 12. С. 44.

№ 7

Е. Г. Джугашвили:

Учился он прекрасно, но его отец – покойный муж мой Виссарион – задумал мальчика взять из школы, чтобы обучать своему сапожному ремеслу. Возражала я, как могла, даже поссорилась с мужем, но не помогло: муж настоял на своем.

Через некоторое время мне все же удалось его снова определить в школу.

Из рассказа Е. Г. Джугашвили, опубликованного в газете «Правда» 27 октября 1935 г.

Цит. по: Детство и юность вождя. Документы, записи, рассказы// Молодая гвардия. 1939. № 12. С. 44.

№ 8

П. С. Гогличидзе:

Виссариону не давала покоя мысль, что его сын ходит в училище и не изучает ремесло. И вот в один прекрасный день в Гори приехал Виссарион и отдал Сосо на фабрику Адельханова. […]

В училище все были огорчены потерей Сосо, но больше всех сокрушалась мать.

Маленький Сосо работал на фабрике: помогал рабочим, мотал нитки, прислуживал старшим. […]

Через некоторое время мать в свою очередь поехала в Тифлис и увезла сына с фабрики. Некоторые из преподавателей знали о судьбе Сосо и советовали оставить его в Тифлисе. Служители экзарха Грузии предлагали ей то же самое, обещая, что Сосо будет зачислен в хор экзарха, но Кеке и слышать об этом не хотела. Она спешила увезти сына обратно в Гори.

Детство и юность вождя. Документы, записи, рассказы // Молодая гвардия. 1939. № 12. С. 44-45.

№ 9

Д. Гогохия:

В 1890 году, поступив в горийское духовное училище, я впервые встретился с одиннадцатилетним Иосифом Джугашвили.

Предметы у нас проходились на русском языке, и лишь два раза в неделю преподавали грузинский язык.

Я, будучи уроженцем Мегрелии, произносил грузинские слова с акцентом. Это давало повод ученикам смеяться надо мной. Иосиф же, наоборот, пришел мне на помощь. Скромный и чуткий, он подошел ко мне и сказал:

– Ну, давай я буду учиться у тебя мегрельскому языку, а ты меня грузинскому.

Это движение души товарища сильно растрогало меня.

Не одна только скромность отличала Иосифа. Большие способности и любознательность выделяли его среди учеников.

Обычно он был серьезен, настойчив, не любил шалостей и озорства. После занятий спешил домой, и всегда его видели за книгой.

Дядя мой Виссарион Гогохия, в квартире которого я поселился, переехал в дом Кипшидзе. Здесь же, во дворе, жил Иосиф с матерью.

Их комната имела не более девяти квадратных аршин и находилась около кухни. Ход со двора прямо в комнату, ни одной ступени. Пол был выложен кирпичом, небольшое окно скупо пропускало свет. Вся обстановка комнаты состояла из маленького стола, табуретки и широкой тахты, вроде нар, покрытой «чилопи» – соломенной циновкой.

Мать Иосифа имела скудный заработок, занимаясь стиркой белья и выпечкой хлеба в домах богатых жителей Гори. За комнату надо было платить полтора рубля в месяц, но не всегда удавалось скопить эти полтора рубля.

Тяжелая трудовая жизнь матери, бедность сказывались на характере Иосифа. Он не любил заходить к людям, живущим зажиточно. Несмотря на то, что я бывал у него по несколько раз в день, он подымался ко мне очень редко, потому что дядя мой жил по тем временам богато.

Отец Иосифа – Виссарион – проводил весь день в работе, шил и чинил обувь.

За что ни брался Иосиф – все усваивал глубоко и основательно. На подготовку к урокам у него уходило очень мало времени. Благодаря своей исключительной памяти он, внимательно слушая педагога, запоминал урок и не нуждался в повторении.

Свободное от занятий время уходило на чтение книг. Он перечитал все, что было в школьной библиотеке, произведения грузинских и русских классиков, – и по своему развитию и знаниям стоял намного выше своих школьных товарищей.

Это дало основание назначить ему одному ежемесячную стипендию.

Горийское духовное училище мы окончили в 1894 году. На выпускных экзаменах Иосиф особенно отличился. Помимо аттестата с круглыми пятерками ему выдали похвальный лист, что для того времени являлось событием из ряда вон выходящим, потому что отец его был не духовного звания и занимался сапожным ремеслом.

Гогохия Д. На всю жизнь запомнились эти дни //Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 7-10.

№ 10

Г. Глурджидзе:

Запомнилась одежда, в которой Иосиф Джугашвили появился зимой в школе. Его заботливая мать, зарабатывавшая на жизнь кройкой, шитьем и стиркой белья, старалась, чтобы сын был одет тепло и опрятно.

На Иосифе было синее пальто, сапоги, войлочная шляпа и серые вязаные рукавицы. Шея обмотана широким красным шарфом. Нравился нам его яркий шарф. Иосиф был среднего роста, худощав. В школу он ходил, перевесив через плечо сумку из красного ситца. Походка – уверенная, взгляд – живой, весь он – подвижной, жизнерадостный.

В первые годы, в приготовительных отделениях, Иосиф учился отлично, и дальше все ярче раскрывались его способности, – он стал одним из первых учеников.

При школе была библиотека. Когда мы подросли, – пристрастились к чтению. Начальство выдавало нам книги, которые были нам не по вкусу, и мы доставали литературу для чтения у Арсена Каландадзе, имевшего в Гори книжный магазин. У Каландадзе мы доставали книги Акакия Церетели, Ильи Чавчавадзе, Р. Эристова и других. […]

Мы учили уроки, занимались, но от нас не ускользало, что за стенами школы скрывалось «что-то» другое, неясное для нас тогда в своих очертаниях, но привлекательное, требующее разгадки.

Иосиф лучше других постигал это «что-то». Если память мне не изменяет, беседа, о которой я хочу рассказать, имела место, когда Иосифу и мне было по тринадцати лет.

Во время летних каникул, возвратившись в Гори из родного села Бершуети, я навестил Иосифа, и мы вышли гулять на улицу. Прошли мост через Куру, перешли за полотно железной дороги и расположились на зеленой лужайке.

Молодые, еще не искушенные в жизни, мы любили беседовать на отвлеченные темы. Я заговорил о боге. Иосиф слушал меня и после минутного молчания ответил:

–Знаешь, нас обманывают, бога не существует.

Эти слова удивили меня. Ни от кого еще я не слышал таких слов.

– Coco, что ты говоришь?!

–Я дам тебе прочесть книгу, из которой ты увидишь, что мир и вся жизнь устроены совсем по-иному и разговоры о боге пустая болтовня, – сказал Иосиф.

– Какая это книга? – заинтересовался я.

–Дарвин. Обязательно прочти, – наставительно ответил Иосиф.

Глурджидзе Г. Памятные годы // Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 17-20.

№ 11

Давид Папиташвили:

Среди товарищей Сосо слыл за хорошего стихотворца. Сочиненные им «шаири»^[131] помнят по сей день те, кому в свое время довелось их слышать.

Детство и юность вождя. Документы, записи, рассказы // Молодая гвардия. 1939. № 12. С. 34.

№ 12

Сергей Берия:

Сталин не любил свою мать. Он познакомил ее со своими детьми только тогда, когда старшему Васе исполнилось пятнадцать лет, а Светлане – десять. […] Екатерина Джугашвили, в отличие от моей бабушки Марты, не была набожной. Кроме того, у нее были прогрессивные для того времени взгляды, и она не стеснялась выражать свое собственное мнение по любому вопросу, несмотря на свою необразованность. Случалось, что она даже пускалась в политические рассуждения. Например, она говорила: «Я задаю себе вопрос, что мой сын не поделил с Троцким!» Она была очень общительной и веселой и оставалась такой же в старости. […]

Екатерина обожала мою мать, которая приходила к ней один-два раза в неделю, конечно, не без влияния моего отца. Она дружелюбно упрекала мою маму за то, что мать сломала всю свою молодость, отдаваясь полностью мужу, семье и учебе. «Почему бы тебе не найти себе любовника? – говорила она матери. – Ты слишком молода, чтобы погрязнуть в домашних делах! Не будь дурехой. Если захочешь, я тебя познакомлю с молодыми людьми. Я в молодости вела хозяйство в одном доме и, познакомившись с красивым парнем, не упустила своего. Хотя и не была такой красивой, как ты». Она даже упрекнула мою бабушку за то, что та «держит Нину под замком, запрещая ей высунуть нос наружу». Моя бабушка была шокирована. Она стала избегать встреч с ней, так как говорить им было не о чем: Екатерину интересовали только интимные связи и разного рода сплетни.

Все знали, что муж Е. Джугашвили пьянствовал и бил ее за беспутную жизнь. Он разорился, и она была вынуждена служить домработницей. Но деньги, которые она приносила домой, не всегда были из этого источника. Каждый вечер маленький Иосиф был свидетелем разборок своих родителей, видел, как пьяный отец бил его мать. В итоге он ушел от жены. Мои родители были убеждены, что такое детство оказало на будущего вождя не лучшее влияние. Мой отец даже осмеливался утверждать, что сапожник Джугашвили не был отцом Сталина. Он часто говорил, что в жилах Сталина, возможно, течет персидская кровь, и с удовольствием сравнивал его с шахом Аббасом. «Коварство Сталина не типично для грузина», – подчеркивал мой отец.

Екатерина Джугашвили часто вспоминала детские годы своего сына. Это был хилый ребенок, страдавший оттого, что был значительно слабее своих сверстников. В детстве он мечтал переплыть Куру, как это постоянно делали его физически крепкие друзья. […]

Сталин не присутствовал на похоронах своей матери в 1937 году. Он был слишком поглощен политической борьбой и не мог отлучиться из Москвы. Однако позднее он расспрашивал моих родителей о последних днях ее жизни так, будто испытывал чувство вины. Но это была интерпретация моей матери. Вполне может быть, что он просто хорошо разыграл комедию.

Берия С.Л. Мой отец Берия: В коридорах сталинской власти. М., 2002. С. 37-38.

№ 13

Тодрия Софья Павловна^[132]:

Мать тов. Сталина была очень хорошей женщиной. Характером своим он очень похож на мать. Она была нашей очень хорошей приятельницей, и я ее знаю хорошо. Она была очень умной женщиной, толковой и не была мягкотелой. Она тоже была очень скромной. Уже в последнее время, когда ее сажали в ложу правительства и при выборах в президиум тов. Сталина, обратившись к ложе, ей аплодировали, она всегда пряталась вглубь ложи.

Запись беседы С. Познер с С. П. Тодрия, июль 1948 г.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 345.

№ 14

Софья Павловна Крюкова^[133]:

Тов. Пирогов: С матерью [имеется в виду мать Крюковой. – Сост.] что он разговаривал?

Тов. Крюкова: Ничего как будто не говорил, но она его хорошо знала и много раз видела. Отец тоже хорошо знал. Надоедал он ему часто. Мне даже совестно было, что он так ему надоедает. Но Иосиф Виссарионович говорил: «Ничего, у меня отец тоже пьяница, меня тоже мать больше воспитывала, отец занимается сапожным ремеслом».

Воспоминания Софьи Павловны Крюковой, записанные в 1936 г.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 50.

№ 15

П. Капанадзе:

Помню годы нашего пребывания в горийском духовном училище.

С виду Иосиф Джугашвили был худой, но крепкий мальчик. Жизнерадостный и общительный, он всегда окружен был товарищами. Он особенно любил играть со своими сверстниками в мяч (лапту) и «лахти». Это были излюбленные игры учеников. Иосиф умел подбирать лучших игроков, и наша группа поэтому всегда выигрывала.

Я учился вместе с Иосифом тринадцать лет, сам учительствую тридцать пять, и за все эти годы мне не приходилось встречать такого одаренного и способного ученика.

Иосиф научился отлично рисовать, хотя в те годы в училище рисованию нас не обучали. Помню нарисованные им портреты Шота Руставели и других грузинских писателей.

За годы ученичества Иосиф перечитал почти все книги, имевшиеся в горийской библиотеке: сочинения Игнатия Ниношвили, Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели и др. Лучшие произведения он советовал читать и нам, своим товарищам, и часто пересказывал содержание прочитанного. Помню, какое большое впечатление произвел на него рассказ И. Ниношвили «Гогиа Уишвили», в котором описывается угнетенное и бесправное положение крестьян. «Надо учиться и учиться, – говорил Иосиф, – чтобы помочь крестьянам».

Капанадзе П. «Я должен увидеть Ленина» // Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 24-25.

№ 16

Давид Сулиашвили^[134]:

Дорогого вождя рабочего класса Иосифа Сталина я знал с детства. То были 1893-1894 годы. Я учился еще в младших классах Горийского духовного училища. Хорошо вспоминается мне его сладкий голос, когда он пел тенором в училищном хоре. Его сладкий тенор запомнился мне в особенности потому, что он пел во время молитв великого поста в составе трио.

Из воспоминаний Давида Сулиашвили, записано в 1934 г. Перевод с грузинского.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 651. Л. 164.

№ 17

Свидетельство^[135]:

Воспитанник Горийского духовного училища Джугашвили Иосиф Тифлис-с[кой] губернии г. Гори крестьянина Виссарио[на] сын, родившийся в шестой день месяца декабря тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, поступил в сентябре 1890 года в первый класс училища и при

отличном поведении (5)

показал успехи:

По окончании полного курса учения в духовном училище в июне 1894 г. причислен училищным правлением к первому разряду училищных воспитанников […]

В удостоверение чего и дано ему, Джугашвили, сие свидетельство от Правления Горийского духовного училища за надлежащим подписанием и приложением печати правления. Город Гори, 1894 года июня … дня.

Свидетельство об окончании Горийского духовного училища, выданное И. В. Джугашвили, июнь 1894 г.

РГАС ПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 5. Л. 1 (фотокопия).

Опубликовано: Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? Фото 7 (фотография).

Глава 2
Тифлис. Духовная семинария

Летом 1894 г. 15-летний Сосо Джугашвили приехал в Тифлис поступать в духовную семинарию. Считается, что это было решение матери: она хотела, чтобы сын стал священником. Никто никогда не сказал ни слова о том, как к этому выбору относился сам Сосо, который к тому времени был отнюдь не ребенком. Хотел ли он стать священником, был ли он религиозен? Об этом решительно ничего не известно, за исключением того, что в Гори, как и позднее в семинарии, он с удовольствием пел в церковном хоре^[136] (см. гл. 1, док. 16). К позднейшим рассказам мемуаристов, что еще в Гори Сосо стал атеистом и даже читал Дарвина (см. гл. 1, док. 10), следует относиться с осторожностью, хотя Дарвин действительно входил в число самых популярных книг и служил для молодежи той эпохи отправной точкой религиозных сомнений ^[137].

Был ли у него выбор? Вроде бы учитель пения из Горийского духовного училища как раз в тот год перешел работать в Тифлисскую учительскую семинарию и предлагал помочь пристроить Сосо туда, но мать Екатерина Глаховна настояла именно на духовной семинарии^[138]. Впрочем, сложно судить, насколько тогда эта альтернатива представлялась реальной. Бесо, отец, вообще считал дальнейшее ученье блажью и даже попытался определить мальчика вместо училища на фабрику Адельханова в Тифлисе (см. гл.1, док. 5-8). Быть может, яростная борьба матери за возможность для сына учиться произвела впечатление на тех, кто позднее помог ему попасть в семинарию. Вместе с тем несомненно, что Сосо учиться хотел и старался.

Поступление в семинарию было сопряжено с двумя большими проблемами: туда брали главным образом детей из духовного звания и за обучение нужно было платить^[139]. Социальное происхождение Иосифа Джугашвили вплоть до самой революции во всех полицейских анкетах обозначалось как «из крестьян», а денег у Екатерины Глаховны решительно не было. Сосо вслед за прошением ректору семинарии от 22 августа о позволении держать вступительный экзамен подал в сентябре второе – о зачислении на казенный счет (см. док.1, 2). Был принят и получал содержание за счет епархии. А. В. Островский предположил, что юноше мог оказать протекцию один из преподавателей горийского училища^[140]. Так или иначе, главную роль, по-видимому, сыграли все же способности и прилежание Сосо, без этого никто не стал бы за него хлопотать.

Он попал в семинарию в непростой момент: как раз возобновлялись занятия после полугодового перерыва, вызванного волнениями среди семинаристов. Тифлисская семинария, несмотря на весьма строгий внутренний распорядок (или как раз благодаря ему), была местом неспокойным и сделалась рассадником бунтарства. В 1885 г. исключенный за неблагонадежность будущий социал-демократ Сильвестр Джибладзе избил ректора семинарии Чудецкого, на следующий год ректор был убит выгнанным учеником Лагиашвили^[141]. Группа учеников была исключена в 1886 г., среди них будущий активный большевик Михаил Цхакая^[142]. Выпускниками семинарии были участники первых в Тифлисе революционных кружков начала 1890-х гг. Ной Жордания, С. Джибладзе. Они вместе с М. Цхакая имели непосредственное отношение к забастовке семинаристов в конце 1893 г. После этого семинарию на полгода закрыли, отчислили 87 активных забастовщиков, в том числе Владимира (Ладо) Кецховели и Алексея Гогохия, горийских уроженцев и знакомых Джугашвили. Из-за прекращения занятий вернулся в Гори и Михаил (Миха) Давиташвили. Ладо Кецховели был постарше Сосо Джугашвили, волнения застали его в третьем классе. Миха учился в первом и на следующий год оказался в одном классе с Сосо, хотя и в разных отделениях (отделения появились из-за того, что после возобновления занятий в семинарии оказались два первых класса: новый и недоучившийся прошлогодний). Ладо Кецховели позднее стал тем, кто привлек Сосо в социал-демократические кружки. Не только Иосифа Джугашвили, но и еще нескольких его соучеников ждало будущее активных социал-демократов: кроме Кецховели и Давиташвили назовем Иосифа Иремашвили и Дмитрия Гогохия. Впоследствии эта традиция не пресеклась, Тифлисская духовная семинария продолжала выпускать революционеров, десятью годами позже из нее вышел Анастас Микоян.

Семинарское бунтарство имело как общие для всей эпохи, так и частные причины. С одной стороны, росли социальный протест, недовольство и радикализация интеллигенции, эти процессы докатывались и до Грузии. К этому прибавлялось усиление политики церковной русификации, вызывавшей естественное недовольство местного духовенства. И в духовном училище, и в семинарии преподавание велось на русском языке. Возникали разнообразные националистические движения, требования школьного обучения на родном языке, что в условиях Грузии немедленно оборачивалось соперничеством элит населявших ее народностей, каждая из которых претендовала на свой алфавит, литературный язык и школу^[143]. С другой стороны, семинаристов раздражали суровые порядки учебного заведения, жесткая регламентация поведения и режима, длительные обязательные церковные службы. Тем более что многие юноши, наверное, оказались в семинарии не из-за глубокой религиозности и искреннего желания стать священником, а по житейскому расчету и скудости выбора мест учебы. Стоит ли удивляться, что строгость семинарии приводила к обратному результату? Ученики шли в революционные организации и становились ярыми атеистами. Сам Сталин в беседе с Э.Людвигом в 1931 г., отвечая на вопрос, не плохое ли обращение со стороны родителей толкнуло его на оппозиционность, сказал, что родители обращались с ним совсем не плохо, «другое дело духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером»^[144]. Несколько десятилетий спустя Сергей Берия, сын Л. П. Берии, записал примечательные слова Сталина. Тот удивлялся, отчего Ленин так сильно ненавидел церковь: «Мы с Микояном часто задавали себе вопрос, в чем была причина. В нашем случае это чувство понятно: мы бывшие семинаристы. Но в отличие от Ленина наша враждебность к религии не имеет под собой никаких личных мотивов. Должно быть, что-то произошло в его жизни, из-за чего он стал таким непримиримым по отношению к православию»^[145]. Итак, для Сталина семинарское прошлое обусловливало неприязнь к церкви и религии, причем ничего специфически личного в этом чувстве он не находил.

Но не следует обманываться рассказами мемуаристов и полагать, что Сосо с первых шагов в семинарии вел себя как бунтарь. Как минимум первые два класса ничего подобного не было. Это доказывают как сохранившиеся сведения о его успеваемости, так и данные кондуитного журнала о проступках учеников.

Копии материалов семинарии имеются в собрании фонда Сталина бывшего ЦПА ИМЭЛ. Подлинники, очевидно, следует искать в архивах Грузии. Было ли то следствием низкой квалификации сотрудников или намеренного стремления запутать читателя, но машинописные копии, сделанные в 1930-х гг., весьма небрежны: сведения о Джугашвили вырваны из контекста, встречаются явные ошибки, непонятно, как выглядел и был оформлен подлинный документ; местами складывается впечатление, что в копии механически соединены выдержки из разных документов. В отдельных случаях это скорее не копии, а выписки из классных журналов, годовых табелей. Имеются копии ассистентских и преподавательских экзаменационных ведомостей, исходное соотношение между которыми и распределение обязанностей преподавателя и ассистента на экзамене не вполне ясны. Некоторые копии экзаменационных ведомостей снабжены совершенно анекдотическим заголовком «Товарищу СТАЛИНУ выставлены отметки по следующим предметам».

Для прижизненных биографов Сталина вопрос о семинарии был несколько неловким и двусмысленным: все же не самое подходящее место для революционера, марксиста и атеиста. Оттого, вероятно, и скопированы семинарские документы были так неуклюже. Оттого и в воспоминаниях товарищей по семинарии царит столь показательный разнобой, когда одни утверждали, что Джугашвили был лучшим учеником, другие—что чуть ли не с самого поступления забросил занятия, сделался борцом с семинарской косностью, ханжеством и суровым режимом (и то и другое, впрочем, лежит в русле рассказов о маленьком Сталине как о чудо-ребенке, а также прирожденном вожаке и защитнике угнетенных). В самом деле, мудрено решить, что из этого более к лицу будущему вождю советской державы. Эта же идеологическая путаница просматривается в позднейшем доносе на главного семинарского «гонителя» Сталина – иеромонаха Димитрия (Абашидзе), который в 1940 г. был репрессирован, причем доносчик подчеркивал, что именно Абашидзе выгнал вождя из семинарии^[146].

Сведения из семинарских учебных ведомостей дают представление о том, чему учили в семинарии, а это был основной образовательный багаж Сталина.

Судя по экзаменационным ведомостям, за первый класс семинаристы сдавали священное писание, русскую словесность, гражданскую историю, математику, грузинский и греческий языки, славянское и грузино-имеретинское пение. В ассистентской ведомости Иосифу Джугашвили по всем предметам поставлены 5, лишь по греческому языку – 4. В преподавательской кроме греческого 4 стоит еще по гражданской истории и 4 с плюсом по математике^[147].

Если же смотреть не экзаменационные, а годовые отметки, то они менее ровные. Сосо не был ни сверхъестественным отличником, ни с ходу забросившим занятия учеником. Он учился неплохо, хотя успеваемость его год от года постепенно становилась хуже.

В первом классе по священному писанию Джугашвили сдавал такие темы, как «О выходе Авраама из Ура Халдейского в землю Ханаанскую», 5-я глава книги «Исход», «Первые священнодействия новопоставленных Аарона и его сыновей». Отметки по четвертям колебались от 3 до 4 с плюсом, итоговый балл – 4 и 3 за сочинение.

По русской словесности среди тем «Лес» Аксакова, «Характер Гринева», сказка «Правда и кривда», басня «Осел и соловей», понятие о сказке и басне. Отметки от 3 до 5, годовая 4, за сочинение тоже 3, а задание заучить балладу «Утопленник» исполнено вовсе на 3 с минусом.

По гражданской истории сдавал «Исторические племена», «Предмет и задача истории», «Источники истории», «Понятие о летосчислении», «Деление всеобщей истории по времени», «Географический обзор древнего мира с указанием древних исторических народов». Среди сданного фигурировали Древний Египет, Греция, Троянская война, падение Западной Римской империи, лангобарды. И, хотя Г. Глурджидзе вспоминал, что Иосиф больше других предметов любил гражданскую историю и всегда имел 5 (см. док. 4), учебные ведомости свидетельствуют об ином: в первом классе были тройки, за сочинение – 4 с минусом, годовой балл – 4.