Ольга Эдельман
Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Грузинские меньшевики, злейшие враги Кобы, так же не были способны дать более или менее объективный его портрет, как и соратники. Политическая конъюнктура действовала повсюду, только по одну сторону железного занавеса имелся спрос на восхваления Сталина, по другую – не менее стабильный спрос на его разоблачения.

При отборе документов, публикуемых в данной книге, мы никоим образом не ставили задачу создать полный свод источников о Сталине до 1917 г., что в силу их количества вряд ли осуществимо. Были отобраны наиболее информативные документы и их фрагменты (во многих случаях Сталину посвящены лишь несколько абзацев, а то и фраз в объемном документе), многие использованы только при написании авторского текста и не включены в документальную подборку. По мере необходимости в тексте обсуждаются причины, по которым те или иные документальные свидетельства представляются достойными доверия или сомнительными, однако, поскольку в сущности такими оговорками можно было бы сопровождать абсолютно все выбранные источники, мы ограничились только действительно важными комментариями. В остальном в книгу включены материалы, которые составитель счел достойными внимания, априорно же недостоверные оставлены за кадром. Вдаваться в каждом случае в пояснения причин, по которым мы не доверяем тому или иному документу, совершенно невозможно. Также невозможно и пускаться в аргументированную критику всех сопряженных с молодостью Сталина фантастических версий, гуляющих в популярной литературе. Мы остановились лишь на наиболее существенных и отразившихся в литературе академической.

Составляя документальную часть, мы старались свести воедино опубликованные и неопубликованные источники, предпочитая выбирать менее известные; однако в книгу включены также выдержки из протоколов IV и V съездов РСДРП, писем Ленина – по той причине, что они существенно дополняют общую картину, содержат ключ к пониманию событий, и в то же время снова приходится констатировать, что утрата исследователями интереса к истории РСДРП привела к тому, что эти, казалось бы, очевидные материалы оказывались систематически упущенными сталинскими биографами. Выбранные для документальной части фрагменты документов снабжены архивными легендами и ссылками на опубликованность. Последние не претендуют на исчерпывающую полноту, так как ряд документов были введены в оборот еще в сталинское время, зачастую публиковались в изданиях, не посвященных жизни Сталина непосредственно (например, в книгах о Я. М. Свердлове), кочевали из книги в книгу, так что бывает сложно определить первую публикацию и учесть их все. При дублировании материалов между несколькими архивами (прежде всего между фондами 102 ГА РФ и 558 РГАСПИ) сделаны указания на подлинность, копийность и характер копии (фотокопия, машинописная копия), в остальных случаях подлинность документа подразумевается по умолчанию.

Идея нового изучения сталинской биографии с новым, тщательным архивным поиском принадлежит директору (в настоящее время научному руководителю) Государственного архива РФ Сергею Владимировичу Мироненко, руководившему исследованием и оказывавшему всевозможную помощь.

Бесценны были беседы и советы авторитетных коллег, щедро делившихся знаниями и опытом: Альберта Павловича Ненарокова, Исаака Соломоновича Розенталя (ныне, увы, покойных), Олега Витальевича Хлевнюка, Ларисы Александровны Роговой, Ларисы Николаевны Малашенко, Олега Леонидовича Лейбовича. Я признательна также РональдуГрегору Суни и Яну Пламперу. Незаменимы были консультации Зинаиды Ивановны Перегудовой, заслуженного сотрудника ГА РФ, как никто знающей архивы и практику работы политической полиции Российской империи. Хранители фондов ГА РФ Лариса Вячеславовна Крячкова и Виктория Александровна Закирова, верные товарищи, всегда были готовы помочь сориентироваться в материалах и демонстрировали настоящий профессионализм, когда сам поиск дела под указанным где-нибудь в публикации 90-летней давности сложным шифром иногда оборачивался маленьким детективом. Щедрым было содействие помогавшей разрешать как научные, так и организационные затруднения Татьяны Викторовы Царевской-Дякиной. Я признательна сотрудникам читального зала РГАСПИ и Красноярского краевого архива. Беседы и ироничные замечания историка и журналиста радио «Свобода/Свободная Европа» Владимира Тольца (смело давшего мне шанс попробовать себя в роли радиоведущей) наводили на новые мысли и способствовали прояснению старых. Незаменимы были беседы с профессором ВШЭ Русланом Заурбековичем Хестановым, который помог мне разобраться в феномене Сталина как выходца из кавказского пограничья, и переписка на эти же темы с доцентом Северо-Осетинского университета Костой Георгиевичем Дзугаевым.

Я глубоко признательна С. В. Мироненко, Л. А. Роговой, О. В. Хлевнюку, Р.-Г. Суни за то, что они взяли на себя труд прочесть рукопись этой книги и высказали ценнейшие замечания.

Я много обсуждала свои архивные находки с коллегами и друзьями Модестом Колеровым и Кириллом Кобриным. Дабы приблизить завершение моей затянувшейся сталинианы, оба они требовали писать статьи и содействовали их публикации, за что я, конечно же, очень благодарна. Бесценна была деятельная помощь Модеста Колерова, обратившего мое внимание на ряд редких и неочевидных изданий, более того, разыскивавшего их для меня на букинистических книжных развалах.

Благодаря заинтересованной поддержке Владимира Александровича Козлова, долгие годы проработавшего заместителем директора ГА РФ, и доктора Франческо Бенвенути (Болонья) первая скромная часть работы, источниковедческий анализ документов о дореволюционной сталинской биографии, вышла отдельным изданием в итальянском университетском издательстве «Aracne». Русское издание этой небольшой книжки под названием «Сталин, Коба и Сосо» состоялось при решительной поддержке Валерия Анашвили, он же определил и издательскую судьбу настоящей книги, которая не состоялась бы без доброжелательной поддержки В. А. Мау и издательской программы РАНХ и ГС, нацеленной на публикацию фундаментальных научных исследований. Опытный редакторский глаз А. А. Белых избавил рукопись от многих оплошностей.

Глава 1
Детство Иосифа Джугашвили

Детство Иосифа Джугашвили было довольно заурядным, обыкновенным. В свете всего, что было до сих пор написано на эту тему, такое утверждение выглядит неожиданным. Однако, строго отобрав источники и отбросив недостоверное, мы придем именно к этому: ничем особенным не примечательное детство мальчика из бедной семьи в уездном городке на окраине Российской империи.

Биографы Сталина уделяли преувеличенное внимание его детским годам, пытаясь тем самым компенсировать недостаток сведений о последующих десятилетиях его жизни. К тому же в рассказах былых товарищей детство вождя обрастало легендами, перекочевывавшими затем в труды исследователей.

Легендами окружено появление Иосифа Джугашвили на свет. Разнообразные слухи о том, что он якобы не был сыном сапожника Виссариона (Бесо) Джугашвили, в мемуаристике не отражены, но зафиксированы в биографической литературе. Народная молва подбирала будущему «великому Сталину» не столь заурядного, а более эффектного отца, от знатных соседей до путешественника Н. М. Пржевальского и даже императора Александра III, как и положено молве, не смущаясь значительным хронологическим расхождением между поездкой императора на Кавказ и рождением маленького Иосифа^[84]. Отметая эти домыслы, задумаемся о том, что они отсылают нас к архаичным парадигмам мифологического мышления. Похоже, что культ Сталина активировал глубинные уровни фольклорного сознания, особенно у его грузинских земляков, и заметнее всего это сказалось на букете преданий о его детстве. Будущему герою, гениальному вождю, практически полубогу полагалось иметь и чудесное происхождение, и отмеченное печатью необыкновенности детство. Герой эпоса рождается не от банального земного отца, но от явившегося будущей матери бога^[85]. Сказочное мышление страны победившего диалектического материализма, не отваживаясь на откровенные отсылки к сверхъестественному, готово было видеть отцом советского вождя одного из царей только что свергнутой династии.

В мифологизацию своего детства внес вклад и сам Сталин, устроивший путаницу с датой своего рождения. Официально принятая в годы его правления дата – 9 декабря (по новому стилю – 21 декабря) 1879 г. – оказалась неверной. Опубликованная в годы перестройки запись в метрической книге горийского Успенского собора свидетельствует, что Иосиф Джугашвили родился 6 декабря (18 декабря по новому стилю) 1878 г.^[86] Та же дата – 6 декабря 1878 г. – значится и в свидетельстве об окончании Горийского духовного училища, выданном Иосифу Джугашвили в июне 1894 г.^[87] Ее и следует считать достоверной. Знал ли ее сам Сталин? Несомненно, поскольку в 1920 г. своей рукой написал ее в ответе на анкету социал-демократической шведской газеты^[88].

Дата 9 декабря 1879 г. называлась в его многочисленных анкетах начиная с 1921 г.^[89], а после празднования 50-летнего юбилея Сталина в 1929 г. утвердилась как официальная. Зачем Сталину понадобилось изменить год своего рождения? Ответ можно было бы легко свести к той мысли, что политическая обстановка в конце 1928 г. не благоприятствовала юбилейным торжествам, тогда как год спустя, в конце 1929 г., они оказались очень кстати и стали своего рода этапом в закреплении Сталина у власти. Но ведь неверная дата появилась значительно раньше. Как указывают авторы статьи о времени рождения Сталина, анкеты партийных съездов и конференций заполнялись депутатами собственноручно, но вопреки общепринятому порядку Сталин сам этого не делал, его анкеты написаны регистраторами или помощниками^[90]. Быть может, тогда и появилась не замеченная сразу ошибка, которая затем переносилась из анкеты в анкету, пока не оказалась весьма кстати в 1929 г.?

В полицейском делопроизводстве Российской империи на арестованных и ссылаемых революционеров заполнялись специальные формы с анкетными данными, источником для которых служили, по-видимому, слова самого обвиняемого. Затем эти данные могли быть использованы в других документах, таких как розыскной циркуляр, «список о состоящих под гласным надзором» и т. п. Нами обнаружены десять документов такого рода, содержащих указание на возраст И. Джугашвили. Кроме того, имеются показание его матери Е. Г. Джугашвили и воспоминание сольвычегодской квартирной хозяйки. Единообразия сведений о годе рождения Иосифа Джугашвили в этих документах не наблюдается.

Самый ранний из них был составлен в марте 1904 г. в Иркутском губернском жандармском управлении после побега Джугашвили из первой ссылки^[91]. Согласно этой ведомости, ему тогда было 24 года. Учитывая, что родился он в декабре, отсюда следует 1879 год рождения. Эта ведомость была отправлена в Петербург, в Департамент полиции. Однако в изданном департаментом 5 мая 1904 г. розыскном циркуляре значится, что Иосиф Джугашвили родился в 1881 г.^[92] Во время допроса в Бакинском ГЖУ (губернском жандармском управлении) 1 апреля 1908 г. Сталин объявил, что ему 27 лет (следовательно, родился в 1880 г.)^[93]. 27 февраля 1909 г. в «Списке о состоящем под гласным надзором полиции в г. Сольвычегодске» было указано, что ему 29 лет, стало быть, год рождения – 1879-й^[94]. То же число лет указано в сольвычегодских документах еще дважды: в аналогичном списке от 5 марта 1909 г.^[95] и 30 июня 1909 г. в составленной уездным исправником «Ведомости лицу, подлежащему розыску»^[96]. 26 марта 1910 г. на допросе в Бакинском ГЖУ И. Джугашвили показал, что ему 30 лет^[97], значит, 1879 год рождения. Но 31 марта Бакинское ГЖУ направило сведения об арестованном в Петербург, указав годом рождения 1880-й^[98]. Эта ошибка легко объяснима: в протоколе допроса указано только число лет, если не принимать во внимание, что Джугашвили родился в декабре, то простым вычитанием из текущей даты получается 1880 год. 7 октября 1911 г. при заполнении сведений о подследственном в Петербурге было указано, что ему 33 года^[99] (1878 год рождения – или 1877-й, если считать, что целое число лет ему исполнялось в декабре). 18 июля 1912 г. в присланном из Вологды «Списке о состоящем под гласным полицейским надзором» указано, что Иосифу Джугашвили 31 год  ^[100] (выходит, 1880 год рождения), тот же возраст значится и в еще одном вологодском списке за 1912 г.^[101]

Существует рассказ сольвычегодской квартирной хозяйки М. Кузаковой, относящийся к январю – июню 1911 г.^[102]:

«Я как-то спросила его:

– Сколько вам лет, Иосиф Виссарионович?

– А сколько вы дадите? – сказал он.

– Лето 40, пожалуй, будет, – говорю я.

Он рассмеялся:

– Нет, только 29 лет»^[103].

Таким образом, отсюда следует 1881 год рождения.

24 октября 1911 г. мать Сталина Екатерина Джугашвили была допрошена унтер-офицером Тифлисского ГЖУ и подтвердила, что имеет сына 33 лет, но давно его не видела и не знает, где он^[104]. То есть, по мнению матери, он родился в 1877 г.

Итак, мы имеем разброс от 1877 до 1881 г., наиболее часто фигурируют 1879 и 1880 гг. Забавно, что 1878 г. отсутствует вовсе. Скорее всего это означает, во-первых, общее безразличие к точной дате рождения, во-вторых же, привычку подпольщика Кобы на всякий случай темнить и путать даже в ответах на самые невинные вопросы.

Еще одной темой, окруженной противоречивыми воспоминаниями и множеством спекуляций, стали отношения в родительской семье. В целом очевидно, что Виссарион Иванович (Бесо) Джугашвили и Екатерина Глаховна (Кеке) Геладзе были не самой благополучной парой. Виссарион, одно время успешный горийский сапожный мастер, владелец собственной мастерской, запил, разорился, нанялся на работу на обувную фабрику в Тифлисе, и с тех пор супруги проживали раздельно. Эта картина обрисована многими рассказчиками, в том числе самим Сталиным (см. док.3). Недавно введенная в научный оборот запись воспоминаний Екатерины Джугашвили, сделанная в 1935 г., снабжает читателя рядом не лишенных интереса деталей, хотя мало что добавляет по существу^[105]. Мать Сталина, а тем более те, кто записывал ее слова, зафиксировали приемлемую, благопристойную версию детства вождя, в меру сентиментальную (маленький Сосо очень любил цветы, особенно ромашки), очищенную от нежелательных грубых подробностей. Особенно это чувствуется в тех местах, где мать говорит о пьянстве отца и о том, что малыш его боялся, но не уточняет, что, собственно, делал пьяный отец, бил ли он ребенка или приучал его к вину, как утверждали иные мемуаристы.

По одному из рассказов, отец уехал, когда Иосифу было пять лет^[106]. Сам он говорил, что ему было около десяти (см. док.3), а в прошении, написанном в Батумской тюрьме в ноябре 1902 г., указал, что его мать оставлена мужем «вот уже 12 лет», то есть около 1890 г.^[107] А. В. Островский, скрупулезно собравший сведения о семье Джугашвили, относит ее распад к 1890-1892 гг.^[108]В это время Иосиф Джугашвили уже был учеником Горийского духовного училища. Училище было четырехклассным, Сосо поступил в первый класс в сентябре 1890 г., но перед этим учился в подготовительном отделении для грузинских детей, не владевших русским языком.

Изыскания Островского о родственниках и ближайшем окружении маленького Сосо следует дополнить важной ремаркой: за исключением нескольких сверстников, родня и люди из детства не имели, по-видимому, ни малейшего значения для подросшего Иосифа Джугашвили. Ничто не указывает на то, чтобы он о них когда-либо вспоминал. Главное, что мы должны сказать о нем в связи с родителями и другими родственниками, – это отсутствие эмоциональных привязанностей. Вырастившую его одинокую мать, добившуюся, чтобы он получил образование, хотя это было ей не по средствам, он покинул, став революционером, не навещал ее и ничем не помогал. Находясь в туруханской ссылке, Сталин получил по крайней мере одну посылку из дома^[109]. Впоследствии, когда он стал кремлевским властителем, Екатерина Глаховна отказалась переехать в Москву. Известны письма к ней от сына 1920-30-х гг., приветливые, но в высшей степени лапидарные («Мама – моя! Здравствуй! Живи десять тысяч лет. Целую» или: «Привет маме – моей! Как живешь и как здравствуешь? Тысячу лет тебе жизни, бодрости и здоровья. Я пока чувствую себя хорошо. До свидания. Привет знакомым»); из них явствует, что время от времени он посылал ей немного денег и лекарства, еще реже кое-какие подарки. Она, в свою очередь, слала в Москву кавказские лакомства^[110].

Нет никакой возможности определить меру правдивости слухов о супружеских изменах и женском легкомыслии Кеке, равно как и предположение, что именно это стало причиной семейного разлада^[111]. А вот рассказы о пьянстве Бесо Джугашвили представляются правдоподобными. Ортодоксальные большевики 1920-х гг. усматривали в ремесленном прошлом отца обстоятельство, порочащее Сталина: выходило, что он не пролетарского происхождения (см. док. 1). На эти специфически партийные и не имеющие смысла в иной системе моральных координат подозрения есть прямой ответ самого Сталина (см. док. 3, 4).

О том, как жил Виссарион Джугашвили после переезда в Тифлис, сохранились лишь глухие отрывочные сведения. Из прошения ученика 2 класса Иосифа Джугашвили ректору духовной семинарии от 28 августа 1895 г. явствует, что отец к тому времени три года как перестал оказывать ему помощь «в наказание того, что я, не по его желанию, продолжал образование» (см. гл. 2, док. 12). Таким образом, «отцовское попечение» прекратилось около 1892 г., когда Сосо было лет 14. Дата смерти Бесо установлена. 7 августа 1909 г. он был доставлен из ночлежного дома в городскую больницу в Тифлисе и 12 августа умер от острого цирроза печени. Похоронен был на общественный счет, могила не известна^[112]. Единственный его сын в это время находился в Баку, бежав из сольвычегодской ссылки.

Из протоколов допросов и анкетных сведений об Иосифе Джугашвили видно, что он по крайней мере был осведомлен, жив ли Бесо. В апреле 1908 г. он показал, что его отец Виссарион Иванович живет в Тифлисе, в феврале 1909 г. – что «отец ведет бродячую жизнь», а 26 марта 1910 г. на допросе в Бакинском ГЖУ сообщил, что отец умер^[113]. Светлана Аллилуева утверждала, что дед погиб в пьяной драке, «кто-то ударил его ножом»^[114]. Впрочем, в ее рассказах о прошлом семьи очень много неточностей. Неизвестно, виделся ли Коба с отцом, но по меньшей мере он знал, где тот находится, жив или умер.

Здесь мы подходим к вопросу, получившему чрезвычайное развитие в исследовательской литературе: об отношениях с родителями и предполагаемых детских фрустрациях Сталина, наложивших отпечаток на его личность. На самом деле, принимая во внимание живую фантазию жителей Гори, проявившуюся в их мемуарных рассказах, невозможно рассудить, была ли Кеке суровой или балующей единственного сына матерью^[115], был ли Бесо жесток, груб с ней и с ребенком, действительно ли он избивал мальчика.

Наиболее категоричное свидетельство о ненависти маленького Сосо к отцу оставил друг его детства, товарищ по семинарии, а впоследствии политический враг-меньшевик Иосиф (Сосо) Иремашвили. Его книга представляет собой в большей мере политический памфлет, нежели воспоминания. Иремашвили обрисовал Виссариона Джугашвили самыми черными красками, придав ему демонический оттенок (Бесо «с черными густыми бровями и темной грубой бородой, был высоким, представительным человеком»). Сосо, по мнению Иремашвили, «всегда избегал отца», именно от него «научился презирать людей», «больше всех он ненавидел собственного отца», «незаслуженные побои от отца сделали его таким же грубым и бессердечным», а характер юноши определила жажда мщения отцу, трансформировавшаяся в ненависть ко всем, кто чем-то превосходил самого Кобу. Картина у Иремашвили получилась столь мелодраматическая, что должна насторожить читателя. Тем более что рассказчик немедленно разоблачает себя, продолжая о Бесо: «По национальности он был осетином […] и, как все осетины, живущие на Кавказе, был по природе тяжелым и неловким»^[116]. Итак, в подтексте приписываемой Сосо Джугашвили ненависти к отцу находится банальная неприязнь самого мемуариста, грузинского националиста Иремашвили к соседнему народу.

Зато Иремашвили дает очень лестную характеристику Кеке Джугашвили, которую называет типичной грузинкой. Здесь кстати замечание Л. Д. Троцкого о том, что в отличие от Иремашвили (жившего в Берлине) «грузинские эмигранты в Париже заверяли Суварина, автора французской биографии Сталина, что мать Иосифа Джугашвили была не грузинкой, а осетинкой»^[117]. Эти парижские грузины были теми же меньшевиками и также националистами. В их устах осетинское происхождение – это порочащая Сталина черта. Очевидно, аналогичные суждения уже не эмигрантов, а противников Сталина из среды грузинской советской интеллигенции были заимствованы и повторялись интеллигенцией московской («и широкая грудь осетина»), которая вообще-то мало вникала в обоюдную неприязнь кавказских народов^[118] А. В.Островский, искавший сведения о корнях семей Джугашвили и Геладзе, пришел к выводу, что предки по обеим линиям происходили из зоны смешанного проживания двух народов на территории Южной Осетии и точно определить их национальную принадлежность невозможно^[119]. Между тем в Осетии Сталина уверенно называют осетином и указывают традиционную родовую башню его семьи. По мнению профессора Р.З.Хестанова, «если оставить в стороне вопрос о национальной самоидентификации Сталина, то можно утверждать, что его предками по отцовской линии были осетины. Об этом свидетельствует его фамилия, которая является огрузиненной версией осетинской „Джауатае“ („Дзугатае“). Изначально Дзугаевы (это русская версия фамилии) происходят из древнего села Цамаде в Алагирском ущелье Северной Осетии. Часть этого большого рода после XV-XVI вв. поселилась в верховьях реки Большая Лиахва, вдоль которой протянулась Транскавказская автомагистраль, связывающая Северную Осетию и Южную»^[120] . По сообщению доцента К. Г. Дзугаева, существует полная родословная этого большого рода, начиная с первого поселившегося в их родовом горном селе Дзомаг Абела Дзугаева^[121].

По-видимому, амбивалентное отношение грузинских мемуаристов и информаторов к осетинским корням Сталина (для них он был безусловно грузином, когда нужно было восславлять и гордиться таким соотечественником, или, напротив, как для Иремашвили, осетином, если нужно было выразить неприязнь) мешало до сих пор биографам (как помешало

А. В. Островскому) внести ясность в этот вопрос. Вместе с тем, конечно же, в отличие от грузинских меньшевиков для нас не имеет ровным счетом никакого значения, к какому народу принадлежал Сталин по рождению и примеси каких кровей текли в его жилах. Важнее понимать условия его формирования, а также контекст тех или иных похвал и обвинений и соответственно судить о степени доверия к источникам. Так, рассказы И. Иремашвили следует признать тенденциозными и лживыми, а детскую ненависть Сосо Джугашвили к отцу как минимум поставить под серьезное сомнение.

И. Бесошвили – первый литературный псевдоним, который придумал себе Иосиф Джугашвили в марте 1906 г.^[122], до того он публиковал статьи и листовки без подписи или от лица партийных комитетов. Странно, если человек, ненавидящий отца, взял себе псевдоним, производный от его имени. В марте 1908 г. он был арестован с паспортом на имя Кайоса Нижерадзе, но отчество было прописано настоящее – Кайос Бесов, и про отца Виссариона на допросе показал, что тот «проживает на родине» (см. гл. 15, док. 53).

Иосиф Иремашвили утверждал, что детское знакомство с Сосо Джугашвили началось с того, что появившийся в классе духовного училища новый мальчик одержал верх в грузинской борьбе над Иремашвили, прежним школьным чемпионом. Рассказывая о совместных детских забавах, Иремашвили описывал Джугашвили как склонного уже тогда к жестокости, верховодившего сверстниками, главным его удовольствием было ползать по скалам, «подниматься на высокие вершины, лазать по пещерам и ущельям»^[123] . П. Капанадзе в так и оставшейся не опубликованной книге (вероятно, на публикацию не дал разрешения Сталин) тоже говорил о Сосо как о лидере в играх, якобы лучше всех плававшем и нырявшем^[124]. Такого рода рассказов, снабженных убедительными на первый взгляд подробностями и исходящих от соучеников и товарищей детства из Гори, насчитывается множество. И всюду он – лидер, предводитель, вожак, а то и защитник товарищей. «Сосо плавал так хорошо, что в этом отношении никто не мог с ним равняться. С ним мог конкурировать лишь торговец овощами Миха Бицадзе (он великолепно плавал), но ведь это был мужчина во цвете лет… Мальчики – сверстники Сосо специально приходили поглядеть, как хорошо плавает Сосо. Он часто без передышки переплывал Куру туда и обратно»; «в бросании мяча рукой или лаптой Сосо не имел себе равного среди сверстников» (Д. Папиташвили). «Мы мастерили лук и стрелы, деревянные мечи и играли в «войну». Сосо выстраивал нас в ряд, сам выступал впереди в роли командира, а мы, по его команде, молодцевато вышагивали по площади»; «Сосо лучше всех владел рогаткой. Никто из сверстников не мог равняться с ним в этом. Удивительно точно умел он целиться! Упражнялись мы в метании камней из пращи. Пущенный Сосо камень положительно терялся в небе, да и в цель он умел попадать прекрасно»; «Мы играли также в разные осмысленные игры. Из этих игр Сосо особенно любил „везирианоба“. Когда мы выбирали его „властителем“ […], он давал своим „визирям“ […] очень остроумные распоряжения. Он обычно требовал, чтобы рассказали ему хорошую сказку» (А. М. Цихитатришвили).^[125]

По более позднему свидетельству дочери – С. Аллилуевой, Сталин вообще не умел плавать^[126]. А полученная в детстве травма привела к усыханию и ограничению подвижности левой руки^[127]. Он физически не мог плавать, бороться, лазать по скалам, соперничать с другими мальчиками в подвижных играх. Сын Л. П. Берии, ссылаясь на мать Сталина, утверждал, что Сосо был слабым, хилым мальчиком и переплыть Куру было его несбыточной детской мечтой (см. док. 12).

На сохранившихся групповых фотографиях учеников Горийского духовного училища Иосиф Джугашвили стоит в последнем ряду, едва выглядывая из-за голов одноклассников, превосходящих его ростом. В последнем ряду он и на групповом снимке семинаристов. Зато Иосиф Иремашвили неизменно располагается полулежа на самом первом плане^[128].

Очень сомнительно, что маленький Сосо Джугашвили, физически слабый, самый бедный ученик в классе, мог претендовать на какое-то лидерство среди сверстников и тем более верховодить ими. Цветастые рассказы вкупе с сообщениями, что он к тому же лучше всех знал народные сказки и предания, уже в училище выказывал характер бунтаря, с раннего детства вступался за обездоленных и разъяснял друзьям сущность социальной несправедливости, – все это лишь проявления склонности горийских жителей к мифотворчеству. Они по тем же законам классического мифа и волшебной сказки наделяли будущего вождя качествами чудесного, необыкновенного ребенка. Если же попытаться отсеять заведомо неправдоподобное, в остатке мы увидим обычного мальчика, умного, способного, в меру шаловливого, имевшего причины чувствовать себя рядом со сверстниками ущербным физически и социально (бедность, распавшаяся семья), старавшегося компенсировать это усердной учебой. Если уже в том возрасте он и обладал какими-то незаурядными качествами, то увлекшиеся неумеренными славословиями свидетели его детства как раз о них-то и не поведали.