Наталия Кудрявцева
ЭВРИДИКА 1916
– Он готов написать письмо.
– Какое письмо?
Вернувшийся мальчик смотрел на Хумпельна недоуменно.
– Виктор, вы меня разочаровали…
Где-то над Сониным ухом щелкнул предохранитель. И в тот же момент зеленоглазый в прыжке оттолкнув ее от нападавшего. Удар был не только сильным, сколько точным. Пролетев почти до дверей ванной, за которой выла и бесновалась собака, Соня шлепнулась на колени и руки. Но тут же вскочила, ища глазами хоть что-то, способное обеспечить защиту. Мужчины уже катались по полу. Освальд оружие из рук не выпускал. Сухо хлопнул выстрел. Зеленоглазый дернулся, хватки не ослабил, но на полу появились темные разводы. Соня не могла сказать, что барон внушает ей особое доверие. Но пришелец точно был хуже, и надо было что-то предпринять… Наконец, взгляд упал на статуэтку Будды. Видимо, господин Хумпельн был неравнодушен к головным уборам – по меньшей мере, три, надетые одна на другую, украшали бронзовый затылок невозмутимого божества. Соня схватила статуэтку, мысленно порадовавшись ее тяжести, и со всего маха опустила на голову англичанина. Шляпы эффектно спланировали сверху, довершая картину хаоса. Освальд обмяк, а Хумпельн поднялся, держась за бок. Из-под пальцев проступала кровь.
– Подайте Ринин поводок… – устало скомандовал он.
После того, как Освальда связали, барон двинулся вглубь коридора.
– Где у вас бинты и спирт?
Но Хумпельн лишь махнул рукой. Соня увидела чемоданы. Так он собирался бежать? Видимо, было от чего…
Морщась, Хумпельн открыл один из чемоданов, вынул походный несессер. Достав флакончик темного стекла, поднес несколько капель ко рту незнакомца.
– Вы его отравить хотите? – не выдержала Соня.
– Это опий. Чтобы вел себя смирно… И да… мне понадобится ваша помощь…
Даже несмотря на жесткость ситуации, Соня не могла удержаться от вопросов.
– Простите, но что произошло? Это ваш клиент? Вы ему неправильно будущее предсказали?
– Почти. Он английский шпион. И если хотите все-таки провести ваш эксперимент, надо его попридержать некоторое время в надежном месте…
Вдвоем они благополучно погрузили англичанина в пролетку и сели по бокам. Несомненно, у господина Хумпельна была какая-то история, имеющая отношение к машине, таинственным образом вместо военного завода очутившейся в его гостиной. Но сейчас было важно другое. Глядя, как уплывает назад грязный снег, Соня пыталась максимально точно вспомнить все, что сказала Кора…
Соня снова была маленькой, снова играла под роялем. Снова видела сияющий кристалл. Чувствовала чьи-то руки, но не узнавала склонившегося над ней лица. Черты расплывались, как под слепящим солнцем, оставляя лишь белый блин с черным испуганным провалом рта.
– Ты просто запрыгнула на верга… – дружелюбно пояснил копающийся в светящемся листе азиат.
– Сяо!
Азиат послушно замолчал.
– В нашей терминологии эвроодаренные делятся на два класса. Есть Орфы – такие, как мальчик, или твой отец, – поясняла Кора. – Они сильные, но слышат только свое время. Но если Орф смотрит вперед или назад, он становится Вергом.
– Это от Вергилия. Вы наверняка проходили Данте в гимназии, до революции хорошо учили… – опять не выдержал азиат.
– До революции?
– Не путай ее, Сяо. – нахмурилась Кора. – Верги как породистые лошади. А мы всадники. Ментальные всадники. Тело остается, но сознание путешествует по маршруту, проложенному вергом…
– Мы?
Кора улыбнулась.
– Ты и я. Мы тоже особенные, но иначе. Волшебство Эвридики – сложный симбиоз. Со временем разберешься. Так вот, Сяо любит смотреть назад, и благодаря его помощи я сейчас общаюсь с тобой. А поэт, который перенес тебя, наоборот, смотрит вперед… И вот мы на Перекрестье. Попасть сюда легче, чем выбраться. Впрочем, ты лучше меня это знаешь. Сколько ты провела в больнице, год?
Соня кивнула, сдерживая подступившие к глазам слезы.
– Думаю, Верг, который работал с тобой, несколько раз бросал тебя на Перекрестье. Но ты выходила. Может, потому что была слишком маленькой, чтобы думать о ненормальности или опасности ситуации. А потом немного заблудилась…
Соня снова ощутила, как ее подняли на руки. Испуганное лицо, рыжие волосы…
– Мама?!
Кора кивнула со спокойным равнодушием.
– То есть она видела, что со мной происходит, и все равно продолжала меня испытывать?
– Что ж, не у всех конек – ответственность. – пожала плечами Кора. – Но Ксения Веснина должна быть на эксперименте. Выбор участников крайне важен, запомни. Никого лишнего, и все нужные в сборе!
– Харбин!
Соня дернулась, возвращаясь в реальность. Хумпельн уже открыл дверцу, подхватил англичанина, и, словно гигантскую куклу, усадил в сугроб.
– Дальше не провожайте, справлюсь. Так вкратце: что мы должны сделать для Будущего?
Зеленые глаза смотрели насмешливо, но с интересом.
– Нас должно быть трое. Вы, я и моя мать. И машина, разумеется. Люди из Будущего выйдут с нами на связь. Они должны что-то замерить и уточнить, видимо, чтобы убрать недостатки машины… А может, чтобы спасти ее… Точно не знаю.
– Ладно, сориентируемся по ходу.
Хумпельн, кивнув, подхватил пленника под мышки. Но, сделав шаг, оглянулся.
– На всякий случай… Вы очень легко входите в транс. Неплохо бы научиться защите. Сосредоточьтесь на точке на два пальца ниже пупка, это удержит вас в реальности.
– Я пока не собираюсь выпадать…
– На всякий случай.
Подняв своего безмолвного спутника, Хумпельн бодро, хоть и прихрамывая, зашагал ко входу, обрамленному восточными красными фонарями.
– Куда дальше, барышня?
Опомнившись, Соня махнула рукой
– Пожалуйста, отвезите меня на Моховую, к физическому факультету…
Рядом с сидящим Голицыным стоял стакан давно остывшего чая. Леонид автоматически водил ложкой по стеклу, погруженный в собственные мысли, словно не замечая противного комариного звона.
– Простите, что нарушила ваш запрет…
Соня встала посреди аудитории, не зная, что сказать дальше. Кора ясно дала ей понять, что участие Голицына в будущем эксперименте не предусмотрено. Но он создатель, и имеет право хотя бы знать о происходящем…
– Прототип пропал – вяло откликнулся Голицын. – Пытаюсь понять, сколько времени уйдет на создание копии, учитывая, что моховой кварц я специально завозил из Африки…
– Возможно, я знаю, где машина.
Ложка продолжала скользить по краю стакана. Какой же противный звук…
– Откуда у вас эта информация?
Голос Голицына был тусклым и каким-то виноватым. Софья набрала воздуху, стараясь придать голосу убедительность.
– У меня было что-то вроде видения. В нем были люди из Будущего. Они сказали…
– Знаете, Софья, я много думал об ответственности перед вами и вашим отцом, – перебил Голицын. – Возможно, в конструкции Эвридики действительно есть изъяны, которые вызывают род психических отклонений…. В общем, я не допущу, чтобы пострадал еще кто-то. И лично вам готов компенсировать все причиненные неудобства…
Серые глаза наконец-то встретились с ее взглядом. И
Соню как огнем ожгло. Он не верит ей. Не верит и не понимает. Потому что Леонид Голицын – милый, воспитанный и очень умный – словно тетерев на току, ничего не замечает кроме собственных идей и планов.
Он обычный. Обычные нам не нужны…Боже, она чуть не сорвала весь план Коры!
Соня замахала руками виновато.
– Нет-нет, я нормально себя чувствую… Просто… Мне показалось… Возможно, это был сон, я очень переутомилась за последнее время…
Голицын вздохнул.
– Если я чем-то могу помочь…
– Нет, все хорошо, мне ничего не нужно!
Неужели она могла поверить, что этот человек горел вместе с ней в Черном пламени? И все же он создал Эвридику. И по-прежнему оставался хорошим человеком. И по-прежнему больше всего на свете Соня хотела, чтобы изобретение Леонида Голицына прославило его создателя. И мысленно поклялась – если от нее хоть что-то зависит, она сделает все возможное.
Несмотря на поздний вечер, павильон, где снималась Ксения Веснина, был полон народа. В глазах рябило от аляповатых декораций, сваленных друг на друга. А в центре, словно шаманскими кострами окруженная юпитерами, сияла площадка. На Соню никто не обращал внимания; проталкиваясь сквозь толпу, она уже видела мать. Ксения, в белой блузке и костюме в духе английских колонистов, стояла у камеры, рядом с сильно напудренным юношей и двумя мужчинами, стоящими по бокам от камеры.
За ними простиралась картонная декорация, напоминающая руины древнего храма, с узкой и длинной стелой посередине. На стелу опиралась гигантская тварь, нечто среднее между ящером, человеком и рыбой. Даже видя натянутые тросы, управляющие моделью, все равно становилось жутковато.
– Кульминация! Соблазн и атака на Дагона! – прокричал один из мужчин в рупор. И толпа тут же раскололась на отряды, словно армия перед наступлением. Мужчины в диковинных костюмах, очевидно, изображающие жрецов, выстроились вокруг «храма». Рабочие, управляющие чудищем, застыли у тросов.
Второй мужчина закрутил ручку камеры.
– Ксения, Жорж, прошу!
Мать Сони встала напротив чудовища.
– Мотор!
Рабочие принялись крутить ручку лебедки. Повинуясь тросам, с отчаянным скрипом, гребень макета поднялся, а лапы зашевелились. Ксения начала танцевать, с каждым пируэтом все больше приближаясь к морде чудовища. Но не дойдя пары метров, мать резко остановилась и, подняв до щиколоток юбку, забила степ. От мелькающих каблуков формировались крохотные вихри пыли. Но Соня, казалось, уже слышала вой их гигантских собратьев, запросто переворачивающих храмы и сравнивающих с песком города. Картонные декорации больше не казались аляповатыми, а красные глаза чудовища, казалось, полыхнули живым огнем любопытства. Дагон склонил голову, опустив ее почти на уровень роста Ксении. А Соня изо всех сил ущипнула себя за ладонь. Сейчас не время поддаваться ритму, нужно остаться в реальности… Что там говорил этот подозрительный барон? Точка на два пальца ниже пупка?
– Опускаем голову еще! Жорж пошел!
Напудренный юноша с копьем в руке подбежал к макету и с силой вонзил копье прямо в глаз чудовища. Дагон вскинулся и задергал лапами.
– Бегом, бегом из кадра!
Взяв Ксению за руку, юноша повлек ее куда-то вбок, за жрецов, которые довольно убедительно попадали перед мечущимся богом.
– Крупный план на Дагона! Лапы активней!
Макет бил лапами, словно гигантское кенгуру. Но какой-то крен ощущался в его фигуре, и с каждой секундой нарастал.
– Что с основным тросом?! Вы что делаете, мадемуазель Веснина, вас не должно быть…
– Почему вы лезете?
События смешались в Сониной голове. Она видела, что мать бежит навстречу все более кренящемуся Дагону, а ее напудренный партнер пытается ей помешать. В воздухе блеснуло, остро и слепяще. Основной трос, держащий хребет чудовища, описав сверкающую петлю, хлыстом вдарил по декорациям, перерубив молитвенную стеллу напополам. Сам же Дагон, на секунду помедлил, словно размышляя. А затем одним махом обрушился на Ксению и ее партнера.
В облаке пыли Соне смутно виделось, как бегут с площадки перепуганные «жрецы», мечутся режиссер с оператором, а рабочие в истерической инерции продолжают выкручивать лебедку. Макет дергал хвостом, поднимал гребень, но это было похоже на корчи перевернутого майского жука. Дагон рухнул окончательно и бесповоротно. Наконец, в клубах пыли шатаясь, поднялась на ноги Ксения. А из-под рухнувшей туши уже тащили ее партнера. Парень кричал, но кричали и все вокруг, вразнобой, и в этом хоре отчаяния и ужаса почти ничего нельзя было разобрать.
– Врача! Кто-нибудь уже вызовет?
– Боже, мой позвоночник…
– Чей позвоночник, Дагона?
– Жоржа, черт возьми!
Кто-то волок импровизированные носилки. Мать же быстро выходила из павильона. Опомнившись, Соня кинулась вслед…
Ксению она нашла в гримерке. Мать сидела с пуховкой в руках, словно собиралась наложить еще слой грима. Соня застыла на пороге, не зная, что сказать. А мать начала пудриться, очень методично и спокойно.
– Мама, с тобой все в порядке?
– Ни царапины – усмехнулась Ксения. Ее ледяной тон отлично подошел бы роли Снежной Королевы. – А ты зачем пришла? Поделиться впечатлениями от новой взрослой жизни?
Соня осторожно кивнула.
– Считаешь себя вправе пропадать, не ставя меня в известность, заниматься непонятно чем, портить свою репутацию, и, как следствие, будущую жизнь…
– Господи, мама, давай сейчас не об этом! – взмолилась Соня. – Мне жаль, что я сорвалась и обидела тебя, но…
– А мне жаль, что я не сумела привить тебе хотя бы элементарных правил вежливости.
– Мам, я прошу, выслушай меня.
– Ты хоть представляешь, как тяжело в одиночку воспитывать ребенка с моей профессией и доходами?! Да я все положила на алтарь…
Она несколько раз оставляла тебя на Перекрестье, но каждый раз ты выбиралась – видимо, потому что была слишком маленькой и не осознавала опасности…
Равнодушные сияющие глаза Коры мелькнули и погасли. Но в горлу уже подкатила ярость, вопреки всем планам.
– Если уж говорить об эгоизме, мама, то тут как раз все закономерно. Я в полной мере твоя наследница! Ты всегда делала все, что хотела, и тебе было плевать на остальных, и на меня тоже!
Голос Сони дрожал, слезы жгли глаза, но остановиться она уже не могла.
– Все эти годы я пыталась поверить, что в моей жизни все нормально. Нет друзей, не могу веселиться, боюсь любого публичного места – ничего страшного! Зато много читаю и знаю кучу бесполезных фактов! И знаешь, мама, эти факты не стоят капли того, что я пережила за последние дни! И возможно, если бы ты не ставила на мне эксперименты, я бы не получила прививку от жизни!
– Так, значит, ты меня теперь и в этом обвиняешь? В своей болезни? – задумчиво сказала Ксения. Соня опомнилась. Она ведь не за этим здесь, а чтобы выполнить поручение Коры!
– Послушай, у меня был важный разговор. Очень важный. И тебя это тоже касается…
Дверь гримерки открылась. Ксения просияла и вскочила со стула, явно радуясь возможности прервать разговор.
– Дорогой Тимофей, мне так жаль, что ваш Дагон упал… Надеюсь, вам это происшествие никто не поставит в вину…
Шушин вежливо-равнодушно поклонился Соне, так, словно видел ее впервые.
– Все в порядке, не волнуйтесь, макет уже проверили. Проблема не в конструкции.
Кто-то подпилил один из тросов. Человеческий фактор, увы…
– Вы знакомы? – не выдержала Соня.
– Тимофей сконструировал Дагона – пробурчала Ксения, – это наш инженер.
– Мы с вашей дочерью также имеем удовольствие быть друг другу представленными.
Голос Тимофея был само очарование и любезность. Если бы Соня его не знала, что возможно и поверила бы, что перед ней всего лишь прекрасно образованный и воспитанный молодой человек.
– Понимаю, уже поздно, вы устали и к тому же пережили жуткое потрясение. Поэтому не смею даже просить… Мне нужно проверить одну вещь. Это касается моих исследований… Разумеется, сейчас поздно и…
– Почему поздно? Пожалуйста, можем ехать хоть сейчас.
– Мам, послушай, давай перенесем. – не выдержала Соня. – Нам нужно…
– Не знаю насчет нас. В последнее время ты все больше проявляла индивидуальность – отрезала Ксения. – Я лично намерена помочь человеку, перед которым чувствую некие обязательства. И который действительно хорошо ко мне относится.
– Хорошо, в таком случае я еду с вами!
Шушин усмехнулся.
– Буду счастлив компании…
Руссо Балт миновал пропускной пункт военного завода и остановился у скромного деревянного флигелька. Тимофей любезно распахнул дверь и протянул руку вначале Ксении, потом Соне. И все это время мать даже не смотрела в сторону Сони, чтобы заставить испытать все положенное чувство вины. Зато младший Шушин по-прежнему выглядел пай-мальчиком, и Соня никак не могла взять в толк, зачем ему это. Неужели так важно произвести хорошее впечатление на ее мать?
Войдя внутрь флигелька, Тимофей щелкнул выключателем, осветив небольшой зал.
Ксения огляделась удивленно.
– Здесь так все изменилось… Вы забили окна?
– В данном проекте они не нужны. Мы попытались достичь максимальной звукоизоляции не только в исследуемой зоне, но и целиком в помещении…
– И когда только успели?
Соня разглядывала небольшую сцену с роялем. Инструмент вместе с сценой был запакован, словно торт, в поблескивающую прозрачную коробку. Так вот где должна была оказаться Эвридика! Словно прочтя Сонины мысли, Шушин повернулся к ней.
– Вы, Софья, девушка интересующаяся, поэтому напомню о недавнем изобретении Эдуарда Бенедиктуса. Мне пошли навстречу, позволив использовать стратегический материал. Два стекла, между которыми проложен слой нитрата целлюлозы, так называемый триплекс, превосходно удерживает звуковые вибрации разных диапазонов. Вы наверняка заметили, что в нынешней версии Эвридики кабина слишком тесная. Можно использовать только певцов или людей, владеющих относительно компактным инструментом. Я исправил эту ошибку, создав отдельное пространство, которое можно соединить с машиной. Таким образом, шанс получат и пианисты, и даже оркестры…
– Как мило – улыбнулась Ксения. – Но где сама машина?
Шушин развел руками, по прежнему сама любезность и понимание.
– Тут вышла небольшая накладка. Но думаю в ближайшее время мы все исправим, и у вас, Ксения, будет возможность в полной мере насладиться волшебным, целительным эффектом Эвридики…
– Но… Я ведь могу попробовать инструмент?
– Разумеется, для этого и позвал. Во-первых, оцените акустику внутри. Во-вторых, мы с Софьей поймем, насколько хорошо работает звукоизоляционный материал.
– Мам, мне кажется, не стоит этого делать – твердо произнесла Соня.
– Не делать чего?
– Ну… Не надо заходить в этот… аквариум.
– В попытках привлечь внимание, дорогая, ты иногда переходишь все границы…
Ксения решительно сняла свой полушубок и зашла в стеклянную дверь. Стуча каблуками, поднялась на эстраду и села за инструмент.
– Думаю, лучше закрыть дверь.
– Разумеется, – кивнул Шушин – Я знаю, что Софья чувствительна к музыке. Поэтому подстрахуемся, и заодно проверим уровень звукоизоляции. Вам достаточно комфортно?
– О да. Здесь очень уютно.
– Воздух подается по специальным трубкам, так что у вас не должно быть в нем недостатка. И да, видите вон ту трубку, сбоку от рояля? Она коммутирована с основным пультом, для переговоров. Но это я так, на всякий случай…
– Закрывайте уже!
Шушин, кивнув, нажал кнопку. Дверь плавно задвинулась. Из-за стекла было видно, как Ксения опустила руки на клавиши, видимо, прислушиваясь. А затем заиграла. Шушин, прижавшийся щекой к стеклу, казался очень довольным.
– Вибраций практически нет. Превосходное стекло, стоит каждого потраченного рубля…
– Вы правда позвали нас только для того, чтобы проверить звукоизоляцию?
Синие глаза блеснули насмешливым торжеством.
– Леня мне все рассказал. И в отличие от него я вас безобидной сумасшедшей не считаю.
На всякий случай Соня отступила на шаг.
– Понятно. Для вас я шпионка и преступница.
– И не только. Вы также моя духовная сестра. Моя половина, с которой я навсегда эмоционально связан…
Соня сморщилась.
– Не думала, что вы склонны к сентиментальной пошлости…
– Ни в коем случае. Я опираюсь только на опыт. Попробуешь?
Переход на ты был резок и неприличен, но Шушин в это время уже стянул перчатку с левой руки. Отстегнув свою сложную сбрую, он снял протез и протянул Соне голую ладонь. Показать свой страх – последнее, что Соня бы хотела сделать перед этим двуличным мерзавцем. Поэтому, стянув свою перчатку, она крепко сжала протянутую руку. В первый момент ладонь Тимофея показалась даже вяловатой. Но потом Соня узнала ток крови. Он был ясно различим в черном пламени, где они вместе воскресали и умирали. Ну почему мир так несправедлив? Человек, который ее ненавидел, и которого она опасалась с первого взгляда, фактически открыл для нее новую Вселенную. Соне одновременно хотелось убить Шушина и прижаться к нему. Она выдернула руку почти в панике, обронив перчатку. Тимофей наклонился, поднял ее и протянул с величайшей почтительностью. Голос его звучал тихо и почти нежно.
– А теперь скажи. Где Эвридика?
6
Ксения за стеклом продолжала безмятежно играть на рояле. Шушин подошел к шкафу, достал два стакана и бутылку.
– Будешь коньяк? Для восстановления сил.
Стакан был протянут, и Соня его взяла. В конце концов, из всех сегодняшних глупостей это вряд ли будет самая серьезная. Легко коснувшись своим стаканом ее, Шушин выпил, и снова обернулся к стеклу, с искренним восхищением наблюдая за Ксенией.
– Всегда мечтал стать пианистом. Разумеется, лучшим из лучших. Между прочим, человеком, который разбудил во мне это желание, была твоя мать. Вот так все странно связано в этом мире…Мне сразу же выписали учителя музыки. Но только я садился за рояль, сразу же накатывала необъяснимая скука и злость. Родители сочли меня несобранным, сестра занималась спокойно, но я и ее слушать н мог…. Теперь-то я понимаю, что меня сводил с ума собственный низкий потенциал. Но, к сожалению, в отличие от Веры, которая является обычным шлаком, в моем случае присутствовала еще и высокая чувствительность. Не до такой степени, как твоя, но все же слушать спокойно собственную безвкусицу я не мог. И решил, что моя судьба – быть просто внимательным слушателем… Когда мы познакомились с Леней, я быстро понял, что он обычный, но умный. К тому же интересующийся физиологией мозга. И вот тут появилась надежда. А что если природу можно изменить, просто простимулировав ту или иную область в голове? Ничего на свете я не хотел больше, чем играть и получать от этого удовольствие. И мы начали эксперименты. К сожалению, война вмешалась в процесс. Быть добровольцем было модно и чуть ли не вменялась в обязанность молодому человеку из хорошей семьи. Да, ну и последней каплей стало то, что отец пытался меня отговорить.
В общем, в июне я ушел на фронт, а в августе взрывом мне оторвало руку. Последний шанс на будущее пианиста обнулился. Однако Леня очень помог мне. Благодаря ему я вспомнил один из жизненных законов, который почти забыл на войне. Жизнь не ограничивается твоими интересами. Возможно, твоя боль нужна лишь для того, чтобы ты, прочувствовав, получил больше стимула сделать счастливыми других. Я по-прежнему верю, что решение проблемы людей, подобных нам, кроется в самом ближайшем будущем. Плюс Эвридика сможет усилить потенциал таких, как Леня или Верочка. Никаких крапленых карт в рукаве, видишь? Мои намерения чисты…
Соня допила коньяк и поставила стакана обратно на стол. Конечно, она допустила ошибку, проболтавшись Голицыну. Но второй раз перед Корой не проколется, какой бы ценой не пришлось заплатить за молчание…
– Мне жаль, правда. Но у меня есть четкие инструкции.
– От кого?
– От тех, кто займется доработкой Эвридики.
– Тебе не кажется, что как-то странно отталкивать законных создателей, доверяя собственным снам или видениям?
Соня молчала. Шушин, угадав ее решимость, вздохнул.
– Хорошо. Я покажу обратную сторону…
На этот раз из шкафа были извлечен граммофон последней модели, с симпатичным белым псом на крышке. Поставив его на стол, Шушин вытащил и кипу пластинок.
– Пока музыка звучала автономно, здесь и сейчас, вероятность наесться шлака была только у присутствующих зрителей. Но новое время открыло звукозапись. И эта скрытая отрава выкосит талантливых людей в ближайшие два-три поколения…
– Что такое шлак? – не выдержала Соня.
Шушин аккуратно раскладывал пластинки на столе.
– Анастасия Вяльцева… чуть меньше 2 эвро. Юрий Морфесси – 3,5. Федор Шаляпин… 3,2. Я уж молчу об исполнителях «Китаяночки» или «Пожалей ты меня дорогая». Вот он, шлак. Мертвая, пустая порода. Обычная публика его глотает, и дальше ест, пьет и думает, что получает удовольствие. А вот для людей чувствительных, таких, как мы с тобой, это приблизительно то же, что есть толченое стекло. И само по себе неприятно, и эффект накапливается. Я, если честно, на себе пока не экспериментировал, потому что боюсь. Возможно эта дрянь забьет уши, гортань, поры и легкие и вывести ее из организма будет уже невозможно. И я лишусь единственного дара, что имею. Но сейчас… Видимо, другого способа убедить тебя нет…
По спине Сони пробежал холодок ужаса.
– Послушай, я не думаю, что тебе стоит это слушать…
– Нам – мягко поправил Тимофей. – Чужой пример работает плохо. Надо на себе ощутить.
– Нет!
Соня, схватив свой полушубок, направилась к выходу.
– Что, оставишь мать здесь? Я, кажется, говорил о системе воздухоснабжения. Ее можно отключить. Ей не будет больно, она просто тихо заснет.
Соня в ужасе замерла.
– Ты этого не сделаешь. Ты не чудовище и не убийца.
– Ты так хорошо меня знаешь, да?
Кривая усмешка вновь появилась на лице Шушина.
– Послушай – простонала Соня. – Я не отрицаю, что у тебя могут быть самые чистые намерения. Но поверь, это не мое решение! Я лишь выполняю указания… Выпусти маму и дай нам уйти!
– Мне нужна Эвридика. Отведи меня к ней.
– Я не могу…
Шушин, кивнув, поставил пластинку.
– Сам упертый, знаю. Поэтому начнем с относительно легкого. Может, тебе лучше присесть? Я менее чувствительный, чем ты, и то меня заранее потряхивает…
Соня молчала, поняв, что презрение единственное оружие, которое она может противопоставить ироничной одержимости Шушина. Она уже кожей ощущала треск пластинки. Просто терпи. Терпи! Комнату наполнил низкий, кажущийся хмурым, женский голос.
– Я ехала домой… Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона.
Далёкий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе, как нежная струна…
На этот раз Волна налетела хлопьями черного снега, больше похожего на пепел. Густая метель закружилась вокруг, надсадно гудя. Горло обжигало, в ушах звенело. Но в этот раз за круженьем что-то просматривалось. Изо всех сил стараясь сопротивляться напору пепельных хлопьев, Соня сощурилась и увидела нечто, похожее на железнодорожную платформу, освещенную тусклыми фонарями. А потом она обнаружила себя, прислонившейся к стене. Стоящий напротив Шушин побледнел, но синева в глазах, кажется, стала только ярче.
– Вдвоем не так страшно. Мы могли быть идеальной парой, Софья, согласись. Жаль, я по-прежнему считаю, что насильно мил не будешь… Раз уж ты выбрала Леню… Кстати, может, все же дадим слово твоей маме? Тут тоже есть система связи…
Даже движение глаз давалось Соню с болью. Но, увидав Ксению, уже барабанящую изнутри по стеклу, она собралась и даже сделала попытку улыбнуться. Шушин, также пошатываясь, подошел к динамику и включил его. Соня услышала испуганный голос матери.
– Что происходит, Тимофей? Вы не должны слушать музыку в присутствии Сони!
– Поверьте, многоуважаемая госпожа Веснина, мне самому тяжело. Я хочу убедить вашу дочь, а не сломать…
– Да что вам нужно, в конце концов?
Шушин вздохнул.
– Софья знает, где находится украденная у нас машина. Я хочу, чтобы она меня туда сопроводила.
– Господи, Соня, это всего лишь чертова машина! Скажи ему!
– Прости, мама… Я не могу…
– Соня, боже! Да выпустите уже меня!
Вместо ответа Шушин выключил динамик. Ксения металась внутри стеклянного аквариума, словно актриса немой фильмы в сцене отчаяния и ревности. А у Сони подкашивались и дрожали ноги.
– Можешь прилечь – любезно откликнулся Тимофей. – у меня тоже голова кружится. А сейчас будет кусок похуже качеством…
Все, что Соня могла сделать сейчас – отвернуться. Но от Волн, пронизывающих тело, от издевательского шуршания иглы по пластинке и отвратительных, тошнотворных звуков спрятаться было некуда. Соне казалось, что она кричит во весь голос, пытаясь противостоять Волне, но изо рта вырываются лишь пепел и пена. Второй раз она очнулась уже на полу. Коса расплелась и волосы рассыпались, словно щупальца безуспешно пытающегося убежать осьминога. Уже не хотелось дышать, вставать, только рассыпаться в прах, исчезнуть и стереть любое воспоминание о своем существовании.
Ксения за стеклом уже плакала открыто, опустившись на колени – несчастная экзотическая рыбка, пойманная в ловушку. Но Соне было не до жалости; любые чувства требовали слишком большого количества сил. А они все утекали и утекали, словно кровь, капающая из носа Тимофея. Тяжело опираясь на стол, он менял пластинку.Затем, не стесняясь, вытер струйку рукавом и лег рядом.
– Не знаю, кто из нас больший упрямец. Но согласись, чувства нужно доказывать делами. Когда о любви и страдании поют, слушается на редкость пошло…
Соня даже не дернулась, когда ледяная ладонь Тимофея сжала ее руку. Они лежали рядом, словно истинные влюбленные, перед глазами плыл потолок, превращаясь в белесое небо. Зазвучало бравурное фортепианное вступление, своей идиотичной живостью, словно стая ос, мгновенно впившись в мозг, а за ним вступил женский голос, заливистый и резкий. И каждая нота была пощечиной и так уже измученному мозгу.
Уйди, уйди, к чему мольбы и слезы?
К мольбам любви, как лед, я холодна
Я дочь полей, и как поэта грезы
Капризна я, изменчива, вольна…
– Я останусь с тобой до конца. – шептали уже белые губы Шушина.
Зачем, зачем любить?
Зачем, зачем страдать?
Хочу я вольной жить,
Лишь песни распевать!
Пусть в шутках и цветах
Сон жизни пролетит,
Пусть песня на устах
Свободою звучит!
И все-таки он бросил ее. Когда дверь слетела с петель и ворвались военные, кто-то кричал в лицо Соне, кто-то проламывал стекло, вытаскивая рыдающую Ксению. Но Тимофея Шушина в комнате уже не было…
Белоснежное покрывало больничной кровати слепило. Хотелось зажмуриться снова.
– Пожалуйста, можете не открывать глаза, если вам тяжело…
Генерал Шушин, блестя золотой оправой, сидел напротив, и на этот раз его взгляд казался искренне встревоженным. На соседней кровати, сидела Ксения, уже вполне пришедшая в себя.
– Как вы нас нашли?
– Режиссер Ряхин подал жалобу. Он утверждал, что вы, мадам, пользовались шантажом, чтобы получить главную роль
– Вы с ума сошли? Я…
Но возмущения в голосе матери не было; Ксения говорила почти равнодушно, видимо, еще не отойдя от шока. Генерал же продолжал.
– По словам Ряхина, к нему приходили четверо, обещали искалечить, если не предоставит вам вакансию. Падение макета, в результате которого был травмирован исполнитель главой роли, он также связал с данными молодыми людьми.
– Но я не понимаю…
– Мадам, прошу… Вас я ни в чем не обвиняю, наоборот, пытаюсь объяснить ситуацию. К счастью, ваш Ряхин оказался наблюдательным господином и у одного из нападавших углядел бляху технического училища. Я провел расследование, в том числе и на заводе, который курирую, и на котором вы, собственно, находились. В результате нашелся подозреваемый, который сознался. Некто Степан Харчевников.
– Кажется, он был на концерте, который обустраивал Тимофей. Такой крупный, белокурый? – слабо отозвалась мать.
– Именно. К сожалению, у меня под носом процветала марксистка-террористическая ячейка, причем возглавлял никто иной, как мой сын….
Шушин снял очки, протер их об рукав рубашки, хотя в этом не было особой надобности. А Ксения начала тихо плакать – не как актриса, четко взвешивающая пропорции натуральности и внешний эффект, а с визгом и подрывом, как обычная, несчастная, замученная баба.