Наталия Кудрявцева
ЭВРИДИКА 1916
Вера настояла, чтобы прямо из ресторана они поехали во Влахернское. Прошло всего несколько месяцев, и разница между аккуратной симметрией дома и цветников и черным пятном, от которого, словно от жерла вулкана, все еще поднимался дым, была поразительной.
И опять Веру пронзило ощущение взаимопроникновения жизни и смерти. Все, что должно отмереть, отомрет. А мы пойдем дальше. И будем счастливы, иначе зачем же была принесена жертва?
Но она не стала высказывать свое мнение. Только дотронулась легко до рукава пальто Леонида.
– Мне очень жаль.
Голицын кивнул и отвернулся. В ту же ночь он покинул Москву.
Затем Вера больше чем полгода получала письма из Африки, где Леонид подбирал какие-то запчасти для их с Тимом невиданной машины. Голицын писал им обоим, и складывалось впечатление, что текст был практически одинаков. Он джентльмен – утешала себя Вера, надеясь на пылкость их встречи после возвращения.
Но по приезду Леонида свалила лихорадка, подхваченная в последние дни в Африке. Потом Степанов стал ставить Веру во внеурочные ночные дежурства. И все вроде бы двигалось по накатанной, без трагедий в древнегреческом стиле. Но на самом деле прямо к ней…
Бокал выскользнул из Вериных рук и упал на паркет. Попович кинулся помогать.
– Принести вам еще?
– Я хочу обратно, на поезд…
Возничная мутно махнула рукой.
– Что, детка, уже напилась?
Степанов поднялся.
– Господа офицеры, мы крайне благодарны за прием. Но нам пора, завтра мы должны быть полностью готовы.
На обратно пути поднялась метель. Возничная пыталась фальшиво напевать подслушанную у драгун песенку.
– Справа и слева идут институточки,
Как же нам, Братцы, равненье держать
Лейсь песнь моя любимая,
Буль-буль-буль бутылочка казенного вина…
Шумной ватагой ввалились в пустой, уже спящий поезд. Возничная, шатаясь, побрела в вагон-столовую.
– Хочу чаю…
Вера шла к своему купе, когда ее догнали. Степанов молча схватил Веру за руку, развернул и поднял за подбородок.
– Послушайте, Вера…
Вера вырвалась, забежала в купе и замерла. Через какое-то время Степанов развернулся и тяжелой поступью ушел.
А Вера, не раздеваясь, свернулась калачиком, накрыла ноги одеялом и даже не заметила, как забылась сном.
Очнулась она от резкого звука. Сам собой ослаб крепеж окна, верхняя часть опустилась, и в купе ворвался вихрь пушистых снежинок.
– Да что ж такое…
Вера поднялась, еще в полусне, защелкнула окно. И вдруг поняла – что-то изменилось.
Глаза Софья Весниной были открыты.
– Софья. Вы меня слышите? Слышите, да?!
Вера вылетела из купе, в чем была, и, промчавшись через вагон, забарабанила в дверь купе главврача.
– Георгий Давыдович!
Какое-то время из купе молчали. Потом открыл Степанов, голый по пояс. Автоматически Вера отметила густую черную поросль на его груди.
– Она жива!
Из-за спины главврача выглянула Возничная, закрывающая грудь полотенцем, без особого, впрочем, рвения. Степанов с некоторой досадой кивнул.
– Иду…
Но когда они вернулись в купе, глаза Софьи снова были закрыты.
Степанов застегивал пуговицы на обшлагах рубашки, не глядя на Веру.
– Клянусь, ее зрачок реагировал на свет. Она была в сознании!
Степанов вздохнул.
– На досуге перечитайте Собаку на сене. Это точно про вас…
Степанов вышел. Вера устало опустилась на кровать.
А поезд полз, медленно и почти бесшумно, навстречу фронту…
Разьезд Посинь
К рассвету мир плавал в снегопаде, словно во вспоротой пуховой подушке. Поезд спал; открыв дверь задней, открытой площадки, Вера наслаждением вдохнула мокрый воздух и села на ступеньку.
Поезд застыл на последней отметке до пересечения с Латвией.
Вокруг шумел сосновый бор, был виден крохотный заколоченный домик смотрителя. Рядом, как и везде на Виндавской дороге, часовенка. А где-то за поворотом. Там, где обозначенная мостом, сворачивалась кольцом речушка, уже начиналась война…
– Госпожа Шушина?
Возничная, бледная от недосыпания и похмелья, стояла на площадке, с очевидным усилием сохранить равновесие.
– Извольте объясниться…
Возничная взмахнула листком, словно дуэльной перчаткой. Вера успела увидеть отпечатанные буквы телеграммы.
– Ваш отец не давал разрешения на перевозку Весниной. Наоборот, она находилась под стражей как возможная соучастница теракта. Выходит, вы организовали похищение?
Вера молчала. Из всех чувств ощущался только привкус снега во рту и биение жилки на виске.
– Вам придется дать показания Георгию Степановичу, поскольку своим поступком в первую очередь подставляете его…
Надо же, у нее и оружие имеется – вяло думала Вера, глядя, как дуло револьвера пляшет в похмельной руке Возничной, но все-таки направлено на Веру.
А действительно, с какого момента все началось?
Наверное, когда, сев в Руссо Балт брата, она заметила на сиденье шпильку. Самую обычную, по копейке за десяток в любой галантерее. Тимофей не чурался женщин, но не заводил серьезных романов. А после потери руки кажется, принципиально стал избегать женского общества. Возможно, его тяготила необходимость показывать сложное устройство протеза, возможно, не хотелось обнимать женщину одной рукой. Вера в детали не вдавалась, надеясь лишь на целебную силу времени, которая все расставит по местам. И вот, кажется, первая ласточка.
– У тебя появилась подруга?
Тим мотнул головой.
– Ассистентка Лени оставила.
– Вам понадобилась ассистентка для вашей чудо-машины?
– Дай сюда…
Тимофей отобрал шпильку и засунул я ящичек для мелочей.
Конечно, Вера видела, что вся эта история с чудо-машиной, в которые так увлеченно погрузились ее жених и брат, втягивала в себя, словно в воронку, и остальных, и в первую очередь, отца. Несмотря на то, что Тим согласился работать на заводе, который курировал Василий Шушин, отношения между отцом и сыном балансировали на грани неприязни и откровенной ненависти. Вера понимала, что тяжелый характер Василия Андреевича давит на брата, а Тим любое давление воспринимал как сигнал к бунту. Но все же не отец был виноват, что Тим сбежал на фронт и вернулся без руки!
Однако прямо высказывать свое мнение Вера опасалась. Наоборот, она словно завершающая сторона треугольника, замкнула связь между Голицыным и Тимом, и в глубине души считала себя тем живительным клеем, что в итоге способствует не только дружбе, но и прогрессу. Какой же самовлюбленной дурой она была тогда!
Через пару дней, придя раньше из госпиталя, Вера застала Леонида, выходящего из отцовского кабинета. Голицын сжался виновато.
– Думаю, Тиму лучше не знать об этом разговоре.
Вера кивнула. В конце концов, споры вокруг науки точно не ее. Главное, чтобы Тим и Леня остались друзьями, и в этом она будет делать все, что возможно.
А потом мать затеяла один из своих «патриотических» вечеров. В салоне Шушиной полагалось вздыхать о судьбах России, острить о политике (особенно пикантным становилась критика царя и царицы в доме человека, который занимался секретными армейскими разработками), восторгаться эзотерическими чудесами, и тут же рассуждать о прибавочной стоимости. Публика приглашалась максимально разношерстая, но мать Веры это ничуть не смущало.
– Время требует перемен, и в этом суть демократии нового общества! – объясняла она мужу, планируя очередную вечеринку «в русском стиле», с сухарным квасом и пастилой.
В эти дни Вера старалась задержаться в госпитале, потому что стоило ей возникнуть на пороге гостиной, мать тут же начинала петь дифирамбы.
– Ангел милосердия! Лично помогает раненым, истино христианская позиция, мои дети отдали фронту все…
Сама генеральша перечислила еще в 14м в какой-то фонд сто рублей и на этом считала свой долг перед страдающим народом выполненным.
На этот раз Вера надеялась незаметно проскользнуть к себе; смена выдалась тяжелой. В последнее время все больше щли газовые.
– Немцы цианом травят, а мы костры жжем, чтобы он улетучивался. Так эти гады спать не дают, по 3-4 обстрела за день, а ночью газы… И вот думаешь, может, и сдохнуть-то легче…
Вера привычно кивала, утешала, подносила судно, помогала вызвать рвоту, чтобы очистить организм. Она не помнила имен; все больные слились в одно, бледно-синее, страдающее лицо, с беспрерывно извергающим жалобы ртом. И в глубине души хотелось зажать этот рот подушкой, чтобы, наконец, побыть в тишине.
Ничего, отосплюсь, и силы появятся.
Но когда Вера вошла в прихожую, навстречу спешила мать – уже выпившая, раскрасневшаяся и оживленная.
– Твой Голицын здесь, но категорически отказывается удовлетворять наше любопытство. А все, между прочим, хотят знать, почему в его глазах Шаляпин и Вяльцева не стоят гроша…
За спиной матери уже маячил Леонид – бледный и напряженный.
– Мам, можно нам побыть одним?
Губы генеральши сложились обиженной складкой.
– Я прикажу, чтобы вам подали чаю…
Впервые Вера принимала жениха в своей комнате: в светлых тонах, без лишних признаков роскоши, почти монашеской. Сердце билось отчаянно. А вдруг он решит, что мало книг? Или сувениры, привезенные с немецких вод, покажутся верхом безвкусицы? Заранее паникуя, Вера убрала книгу Чарской с подоконника и спрятала за спину. Но Голицын, похоже, даже не стремился узнать ближе ее вкус и личные пристрастия.
Он вынул из кармана коробочку.
– Вера Васильевна, это вам. Привез и все никак не представлялось случая…
Внутри оказались прелестные бриллиантовые серьги.
– Это бурские бриллианты. Вывез из Африки, очень чистые, с голубоватым оттенком… Под цвет ваших глаз.
Вспыхнув от радости, Вера вдела серьги в уши.
– Они прелестны. Спасибо!
Вера прижалась к жениху, поцеловала в щеку. Голицын обнял ее. И на этот раз Вера твердо решила довести начатое до конца.
И на этот раз она знала, что делать…
Пока жених пропадал на африканских карьерах в поисках мохового кварца, Вера предприняла отчаянную попытку освоить искусство любви. Вокруг продолжали вертеться поклонники – гимназисты, студенты училищ и даже один начинающий поэт, вечно напудренный и пьяный. Но одна мысль об амурах с этими, по сути, детьми, вызывала улыбку. Одно дело позволять перешнуровывать ее коньки и укрывать голые плечи накидкой, и совсем другое – запускать свой язык в их желторотые рты. От одной мысли об этом передергивало.
Оставался лишь один кандидат. И Вера решила рискнуть…
После смены Степанов, как обычно, мыл руки в ординаторской, тщательно и не торопясь. Вера знала, что потом он воспользуется кремом. И странная для мужчины забота о собственной коже скорее восхищала ее, чем отталкивала.
Встав позади врача, Вера скрестила руки над форменным передником и произнесла тихо.
– Георгий Давыдович, у меня к вам просьба… Научите меня целоваться.
Не торопясь, Степанов встряхнул мокрые руки и потянулся за полотенцем.
– В чем вы видите суть моей помощи? Предоставить себя в качестве манекена? Подушки для уколов?
Он говорил без осуждения, деловито, и Вера почувствовала облегчение. По крайней мере, с ним можно быть откровенной.
– Я понимаю, что вы не маленький мальчик… И, ценя вашу помощь, готова идти навстречу…
– Вы правы. Я не мальчик. И в моем случае данный ритуал обычно проигрывается от начала до конца. – кинув взгляд на пунцовую Веру через зеркало, продолжил Степанов. – Не думаю, что вы к такому готовы.
– Я готова!
И еще один взгляд. Степанов рассматривал ее почти как в первый раз, оценивая разницу между словами и реальностью.
А затем, не торопясь, подошел к двери ординаторской, повернул ключ и убрал в карман…
И сейчас, обнимая Леонида, Вера отчетливо вспомнила крепкие руки Степанова, его мягкую, но непоколебимую уверенность танцора, ведущего в паре. Под этим напором тело Веры благодарно сдалось, раскрылось и потянулось навстречу неизведанному.
Никогда она не пожалела о том, что произошло на узкой медицинской кушетке. И Голицын также плавился под ее руками, также поддавался и таял. Чувство восторга от того, что сейчас ведет она, кружило голову и заставляло сердце сбиваться с ритма.
Но, явно пересилив себя, Леонид отодвинул Веру.
Тяжело дыша, она смотрела на жениха, не понимая, какого черта ему еще нужно.
– Вера, вы самое прекрасное и благородное существо из всех живущих женщин. Но я не могу… Более того, я хотел бы разорвать нашу помолвку…
Смысл слов потихоньку проникал в мозг, и пламя, пылающее в Вере, таяло под ледяными иглами осознания.
– Поверьте, этому есть уважительная причина. И речь не о том, что вы мне не дороги. Просто я должен взять на себя некие обязательства…
Несмотря на хрупкую наружность, рука у Веры была тяжелой. Она много лет занималась теннисом, и залепленная ей пощечина заставила Голицына дернуться. Но глаза его блеснули даже благодарно.
Да он так же радуется, как я на укус Сени!
Вера вылетела в коридор. Спешно, не попадая в рукава, Вера натягивала свое котиковое пальто.
Голицын подошел сзади. Даже на фоне загара на щеке отчетливо было видно красное пятно от пощечины.
– Вера Васильевна, не уходите. Я сам…
Словно загнанный зверь, прямо в пальто, Вера метнулась обратно в комнату. Закрыла дверь изнутри, залезла на подоконник и закрыла руками уши. Она не помнила, сколько прошло времени, когда в дверь постучали.
Вера сразу поняла, что это Тим.
– Что случилось?
Вера прижалась к груди брата и разревелась, как маленькая, некрасиво распялив рот.
– Сделай что-нибудь… Прошу!!!
По дороге во Влахернское Тим не произнес не слова, но Вера, сидящая рядом, понимала, что брат напряжен, как свернутая пружина. И что это будет? Дуэль? Драка? Или «цивилизованный» обмен ядовитыми репликами?
Голицын ждал за Оранжереей. По иронии судьбы где-то рядом располагалось место, где Тим похоронил руку. Сейчас Леонид казался спокойным и решительным.
– Я женюсь на Весниной, потому что она нуждается в помощи. А в Европу ей не выехать в нынешнем статусе. Должна быть замужем, я уже уточнил. Я увезу ее в Швейцарию или в Вену, где сейчас лучшие специалисты…
– Почему ты решил, что она сумасшедшая?
– Она утверждает, будто знает, где машина. Якобы у нее было видение.
– Вы хотя бы в этот момент можете не говорить о вашей чертовой машине?!
Вера стояла рядом, и неприятное ощущение пустоты все больше захватывало ее. Формально они здесь из-за оскорбления, которое Голицын нанес ей и ее семье. Но брат и жених словно забыли об этом. Неведомая ассистентка волновала их куда больше.
И нервы Веры не выдержали.
– Если вы не можете поделить вашу барышню…
Синие глаза Тимофея сверкнули так, что Вере стало страшно.
– Жужа, никогда не заводи речь о том, что не понимаешь…
Обратно также ехали молча. Высадив сестру у дома, Тим сразу уехал. Вера осталась стоять в мокром снегу, осознавая перемену. Связь между ней и братом оборвалась. И виной, очевидно, была эта подозрительная девица. Да что ж в ней такого, что оба с ума посходили?! Вера не спала всю ночь, а к утру твердо решилась отыскать мадемуазель Веснину, взглянуть в ее наглые (в этом Вера не сомневалась) глаза, и устроить допрос относительно дальнейших намерений (явно мошеннического характера).
Но произошедшие в ту ночь события обнулили значимость терзающих Веру страстей. Около половины одиннадцатого утра в доме Нирнзее, что в Большом Гнездниковом, прогремел взрыв, инициатором которого был Тим. Брат выжил чудом. Взрывная волна отбросила его через окно, но он повис, зацепившись за уличный штырь.
– В этот раз Господь проявил разум, чтобы преступник понес наказание – резюмировал отец. И мать, с красными от слез глазами, впервые не нашлась, что ответить.
Остальным повезло меньше. Погибли двое подручных Тима, какой-то подозрительный полубарон-полумаг, хозяин квартиры, а также мать Весниной, актриса и бывшая пианистка.
Четыре трупа плюс сама Веснина.
О ее состоянии Вера узнала в тот же день. Поскольку девушка являлась единственной свидетельницей, генерал Шушин установил круглосуточное наблюдение за ее палатой. Там же, но дальше по коридору, с такой же максимальной охраной, лежал Тим.
Мать Веры на всякий случай свалилась с мигренью, пытаясь выиграть время. Вера ждать не могла и поехала в больницу.
Она совсем не удивилась, увидев в коридоре Леонида Голицына.
– Только что был доктор Минц. Это…
– Да, я знаю – перебила Вера – он известный хирург, из Первой Градской. Что он сказал?
– Скорее всего, ее мозг мертв. И в условиях военного времени никто не будет возиться с подобным случаем. В Европу ее не довезти из-за войны. Он также рекомендовал Митаву, там превосходная школа, и они много работают с тяжелыми формами истерии… Но и там пока немцы…
Вера сделала шаг в сторону открытой двери палаты Весниной. И тут же стоящий сбоку часовой пробасил виновато.
– Только с письменного разрешения Василия Андреевича, барышня…
Вере уже была видна лежащая на кровати девушка. Ничего особенного. К тому же, по всей видимости, у нее и с психикой проблемы.
Вера улыбнулась часовому.
– Я не посягаю на вашу подопечную. А к Тимофею Шушину также сложно попасть?
Вера прекрасно видела в конце коридора такого же часового.
– Письменное разрешение генерала.
– Ясно.
Улыбнувшись еще раз, Вера отошла обратно к Голицыну.
В тот же вечер Вера с матерью подделали подпись генерала. На украденном форменном бланке вдвоем составили разрешение к посещению.
– Умоляю, скажи Тиму, что мы все решим, пусть только не злит отца! Скажи, пусть терпит!
Мать беспрерывно вытирала слезы. Вера отчасти завидовала ей. Сама она плакать не могла; тяжесть лежала на сердце могильным камнем. Единственный, кто мог снять это напряжении – сам Тим.
В палате брат был один. Его единственная рука была пристегнута наручником к спинке кровати.
Увидев сестру, Тим привскочил, и синие глаза вспыхнули радостью.
– какая ты молодец, жужа, что пришла…
Вера осторожно присела на край кровати. Ей столько хотелось сказать, но горло сжало. Только сейчас она поняла, что не сможет жить без Тима. Он ее защита и опора, а не какой не Голицын.
И наконец-то к глазам подкатили слезы.
Вера прижалась лбом к плечу брата и тихо завыла.
Тим ей не мешал; осторожно губами подул на Верин затылок, как любил делать, когда Вера была еще маленькой
– Знаешь, Жужа, мне нужна твоя помощь. Если Софья выживет, ты должна о ней позаботиться…
– Зачем, господи?!
– Потому что она это все, что держит меня в этой жизни. И когда все закончится, я вернусь за ней. Она – моя половина…
…
– Госпожа Шушина, я жду!
Возничная раздраженно тряхнула револьвером.
– Георгий Степанович видел телеграмму? – тихо спросила Вера.
– Он пока спит. Объясните сами… Вставайте же!
Вера, наконец, поднялась и пошла навстречу Возничной. Ту, очевидно, подташнивало, и только злость придавала сил.
А Вера вспомнила трюк, которому ее научил когда-то Тим. Все началось с сада Щукина и проводившихся там женских боев. Разумеется, вся Москва острила на этот счет
Конечно, женщина – слаба,
Ее приемы боевые
Сравнить с мужскими нелегко –
Нет величавости в картине…
Зато атласное трико
Идет к ней больше,
Чем к мужчине.
Вере тоже было смешно наблюдать за барышнями, упорно пытающимися повалить друг друга. Но сама идея сбивания с ног резким ударом интриговала. И Тим, как обешал, научил сестру в два дня проводить и боковые, и прямые.
И сейчас Вера резко дернула Возничную за руку с револьвером, одновременно нанеся удар в колено. Револьвер выпал, а старшая сестра упала на бок.
– Это трибунал! Расстрел!
Возничная пыталась подняться на ноги.
– Сумасшедшая! Такая же, как ваш брат-террорист!
Глаза Веры словно застелила красная пелена. Прижав дергающуюся мегеру к полу, она изо всех сил нажала коленом на горло. Руки старшей сестры с наманикюренными ногтями метались возле Вериного лица, словно когти опасной птицы. Но Вера держала крепко, и когти постепенно разжались. И слабел тошнотворный сладкий запах, словно из сорванного цветка, оставленного на жаре умирать.
Вера смотрела в мертвое лицо Возничной, не чувствуя ни стыда, ни раскаяния, только досаду от необходимости дальнейших объяснений.
– Так все-таки вы назло Леониду Сергеичу ее забрали, или братцу своему?
Вера дернулась.
На путях, рядом с поездом, стоял Маевский. Виолончелист смотрел на Веру без осуждения; в пальцах дымился окурок.
– Меня не бойтесь. Больше никто не видел, все спят. Если хотите, решим эту проблему. Но есть условие…
У Маевского оказался организаторский талант. Уже через полчаса в ближайшем леске их ждал латышский крестьянин на телеге, заботливо утепленной сеном. Насмотревшись уже на ужасы войны, он равнодушно наблюдал, как Вера с Маевский сваливают в его скромный экипаж два тела. Одно, закрытое одеялом с головой – Возничная. Рядом, на госпитальной тележке, лежала Софья Веснина. Более бережно Вера с Маевским перенесли ее в телегу, положив вплотную к трупу.
– Я отвезу ее в Гинтермуйжу. А эту сбросим по дороге.
– Но будут искать, спрашивать…
– Так никто не видел. Вы тоже. Пусть ищут… Может, она спьяну бежать решила? Так что там с наличностью?
Маевский пересчитывал деньги, которые дала Вера. Вера также торопливо вытаскивала из ушей бриллиантовые серьги. Маевский замахал руками
– Оставьте, что мне с ними делать? Я не барышник….
Крестьянин чмокнул лошади, намекая, что пора ехать. Маевский сел между двух тел, и почти дружески махнул Вере.
– Почему вы ей помогаете?!
Вера не смогла не задать этот вопрос. Но Маевский не ответил. Придерживая голову Софьи, отвернулся.
Лошадь со всхрапом тронулась с места.
…
Бегом Вера добралась до состава. Кровь била в виски. Сумасшедшее утро. Позади раздался стук копыт. Неужто латыш-крестьянин возвращается? Но нет, на неоседланной лошади прямо по путям трусил парень в форме пехотинца…
– Где начальство, барышня?!
Степанов, еще не отошедший от вчерашнего празднества, прижимая к больной голове кусок льда, мрачно слушал вестового.
– Наступление началось, но полки бунтуют, марксистская пропаганда, мать их… Много раненых… Из-за снега аэропланы косят и чужих, и своих…
– Операционные готовим! – кивнул Степанов Марье Яковлевне. – Старшая сестра где?
Марья Яковлевна испуганно пожала плечами. Вера повторила ее жест.
– Черт с ней… Вера, я могу хоть на вас рассчитывать?
Как верно предсказал Маевский, в данных обстоятельствах судьба Дарьи Возничной всех волновала в последнюю очередь. На путях уже показались первые раненые. Люди передвигались на самодельных костылях, носилках, ползли, словно оживший кошмар или пародия на картины Брейгеля. Открытые двери вагонов, словно открытые пасти многоголового Цербера, ждали добычу. Может, мы как хомяк Сеня, уже провалились через щель в Аид, и не осознаем, что дальше спешить некуда?
И все же Верины глаза были спокойны.
– Разумеется, Георгий Давыдович. Я с вами до конца.
КОНЕЦ 1 ЧАСТИ.