Марина Порошина
Пуанты для дождя
Моцарт признался, что нет, не умеет, и вид у него стал еще более смущенный. Аня взяла на клавиатуре несколько аккордов, повернулась и ушла. Новый знакомый не произвел не нее большого впечатления. Однако, к ее большому удивлению, как-то так вышло, что из всех кавалеров, увивавшихся вокруг нее весь вечер, провожать ее отправился именно Евгений. Возле дома поцеловал ей руку и сказал, что завтра придет опять. Она не спросила куда и когда, и как он ее найдет, если даже номера ее телефона не знает. И отчего-то не стала привычно кокетничать, она просто поняла, что он на самом деле придет, раз обещал. Такие, как он, всегда выполняют свои обещания…
Фа-ми-ре-до-соль-соль. Фа-ми-ре-до-соль-соль…Солнце зашло. Как мгновенно здесь темнеет… Фа-ля-ля-фа. Ми-соль-соль-ми. Зачем-то надо доиграть до конца… Ре-ми-фа-ре-до-до… Надо же, глупость какая. И слезы подступают. Плакать нельзя. Нужны силы для новой жизни.
Ночью Тихон почти не спал, разрываясь между новой обитательницей дома, пожелавшей устроиться на ночлег в гостиной, в уголке кресла, и хозяином, которому опять было плохо. Моцарт метался по кровати, стонал, вскрикивал, потом бормотал невнятное. Просыпался, включал свет, ходил на кухню, возвращался в спальню и опять устраивался спать, и все повторялось сначала.
К заоконному дождю добавился ветер, и теперь вместо уютного постукивания капель за окном подвывало, шуршало, скреблось, как будто кто-то огромный и страшный пытался открыть раму, просунуть внутрь огромную мохнатую мокрую лапу и… Дальше Тихон думать боялся. Он всю ночь сновал из спальни в гостиную и только под утро свалился и заснул, приткнувшись поближе к теплому белому пушистому боку.
Хозяин пришел на рассвете, посмотрел на спящую в кресле парочку, ничего не сказал, только вздохнул тяжело. Счастливый человек, он до сих пор не знал, что такое бессонница, всю жизнь засыпал, едва коснувшись подушки, и искренне не понимал тех, кто жаловался на плохой сон: не можешь спать – и не спи, делов-то. Читай, гуляй, телевизор смотри, стихи сочиняй или звезды на небе рассматривай. Надоест, и уснешь как миленький. Теперь он понял, какое это мучение, когда ненадолго проваливаешься в вязкий, обрывающийся сон, потом просыпаешься, а ночь давит, торжествует, лишает всех желаний, кроме одного – уснуть.
Теперь он вставал по утрам разбитым, вялым. Ничего не хотелось – ни делать зарядку, ни идти в душ, ни варить кофе. А уж тем более не хотелось думать о том, чем занять очередной наступивший совершенно ненужный ему день. Как, оказывается, все просто: старость – это когда у тебя нет планов на сегодня. И на завтра тоже нет. И на неделю вперед. Смысл он себе придумал, да, конечно – ждать возвращения Анны. Но вот из каких кирпичиков строить этот новый замок на песке, он не имел ни малейшего представления.
Впрочем, посмотрев на двух свернувшихся одинаковыми меховыми шарами представителей семейства кошачьих, одно дело на сегодня Евгений Германович себе все же придумал. Надо было писать объявления, распечатывать и возвращать Марусю хозяевам. Вторая кошка ему даром не нужна, а кто-то наверняка горюет о пропаже. Вот Тихон-то расстроится, – подумал Евгений Германович. Жил себе, горя не знал, вдруг на тебе, получи любовь с первого взгляда, а через день – отдай и забудь, помаши лапой на прощанье. Собственно говоря, его история, только в миниатюре.
Эта мысль его неожиданно расстроила, настроение совсем упало. Был один горемыка, станет два. Впрочем, возможно, он все это придумал и валит со своей больно головы на Тишкину здоровую. Итак – зарядка, душ, завтрак, распечатать объявления и вперед!
Когда в дверь позвонила Надежда Петровна, он уже заканчивал распечатывать объявления. Он похвалил ее за полную боевую готовность: на сей раз она была в сапогах, в плаще и с зонтом. А она его – за объявления: с фотографией взлохмаченной и заспанной Маруси, с набранным крупным шрифтом текстом. В четыре руки они распихали объявления по файлам, вооружились ножницами, скотчем, и отправились в поход. Ничего не подозревающие Тихон и Маруся остались блаженствовать в нагретом за ночь кресле. Делиться с соседкой своими мыслями Евгений Германович, разумеется, не стал.
Объявлений было десять. По одному на каждый из шести подъездов, на двери магазина на первом этаже и аптеки, одно на трамвайную остановку перед домом, и одно на детскую площадку. Приклеивая седьмое объявление (супермаркет «Восьмерочка»), Надежда Петровна сообщила, что надо бы зайти и купить сметанки, пельмени без сметанки совсем не то, что со сметанкой. На восьмом объявлении (аптека) Евгений Германович стал обдумывать вопрос о том, как бы поделикатнее намекнуть своей помощнице, что обедать он предпочитает в одиночестве, точнее, общества Тихона и Маруси ему вполне достаточно. Девятое приклеивали в напряженном молчании, обе стороны обдумывали свои дальнейшие действия.
А на десятом (под грибком в песочнице) Евгения Германовича схватил радикулит.
Причем схватил не только за поясницу, но и за ногу, и за горло, потому что больно стало так, что он вздохнуть не мог. Так и остался стоять с поднятыми руками и выпученными глазами. Такого с ним тоже никогда не случалось. Вечный спортсмен, альпинист, лыжник и волейболист, он до сего момента жил в полном взаимопонимании со своим телом, и ничем, кроме нечастого насморка, оно его не огорчало (очки и зубные коронки не считаются). Новое ощущение заставило задуматься. Прежде всего о том, как добраться до дома.
К счастью, Надежда Петровна проявила себя опытным бойцом и настоящим другом. Без охов и ахов оценив ситуацию, она деловито поднырнула Евгению Германовичу под руку, заставила его опереться на себя и поволокла через двор, как санитарка с поля боя. Поволокла в прямом смысле: шаг за шагом, скрипя зубами, охая и шепотом поминая такую-то мать, несколько десятков метров они преодолевали, наверное, с четверть часа. Надежда Петровна уговаривала его, как маленького «потерпеть и сделать еще шажочек», обещала, что дома сразу поставит его на ноги, «делов-то, у нее весной еще и не так было, она потом расскажет», и даже зонтики не бросила – вот такая молодец! Без нее он, наверно, так и помер бы в песочнице посреди совершенно безлюдного из-за непогоды двора.
Дома мучения продолжились и даже усугубились, потому что к страданиям физическим добавились моральные. Не обращая ни малейшего внимания на его протесты, Надежда Петровна еще в прихожей стянула с несчастного скрюченного Моцарта мокрую куртку, ботинки и (о, ужас!) джинсы, уложила его в кровать, сбегала домой, принесла пригоршню коробочек и тюбиков и принялась его с увлечением растирать, мазать и пичкать. Сил сопротивляться не было, все они уходили на то, чтобы во время самых острых приступов боли не употреблять ненормативную лексику, а впрочем, остановить Надежду Петровну в ее милосердном порыве смогли бы разве что противотанковые ежи.
Остаток дня прошел в борьбе с радикулитом, которая, увы, не увенчалась успехом, и под вечер Евгений Германович согласился вызвать на дом врача из частной поликлиники, подумав мимоходом, что вот он считал – жизнь кончилась, а сегодня столько вещей пришлось делать впервые. Болеть радикулитом, вызывать врача, снимать штаны при помощи посторонней дамы. Врач прописал уколы, капельницы, мази, таблетки и постельный режим. Надежда Петровна была счастлива.
А по объявлению никто не позвонил. Так что Тихон тоже был счастлив. Двое счастливых в такой хмурый неулыбчивый день – это уже неплохо.
Надо заметить, что в последнее время не только Тихон чувствовал себя не в своей тарелке, разрываясь между чувством долга и личными интересами. Те же самые чувства испытывала и Надежда Петровна. Как женщина добрая и сострадательная, она всей душой сочувствовала Евгению Германовичу в его беде и желала ему всяческого добра, счастья и скорейшего выздоровления. А как просто женщина она подозревала, что если он будет здоров и счастлив, то перестанет нуждаться в ее помощи и заботе. Эта неоднозначность сильно беспокоила Надежду Петровну, привыкшую к мыслям и эмоциям простым и понятным, без всяких там «с одной стороны, с другой стороны, так хочу, а этак не хочу», эти интеллигентские штучки она всегда числила по Анниной части и сильно ее за это недолюбливала. Поэтому она старалась компенсировать свои некрасивые тайные мысли удвоенной самоотверженной заботой о больном и несчастном, брошенном и одиноком (ну да, да, да!) соседе. Прикованный к постели, теперь он оказался совсем беспомощен и зависим, он при всем желании не мог увильнуть от ее визитов, разговоров, указаний, наконец, от ее обедов, к которым теперь добавились завтраки и ужины. Надежда Петровна ликовала в душе, с озабоченным лицом обсуждая с Евгением Германовичем меню и наименее травматичный для самолюбия пациента способ наложения компресса. Получилось так, что ее жизнь неожиданно обрела смысл как раз в тот момент, когда Моцарт этот самый смысл потерял. Как говорится, если где-то накося, то где-то непременно выкуси. Народная мудрость.
Так или иначе, верная своему решению поменьше думать и побольше действовать, Надежда Петровна уже на следующий день нашла медсестру, которая будет приходить на дом делать уколы и ставить капельницы. Прибытия медсестры, назначенного на шесть вечера, ждали с волнением: Евгений Германович, прожив на свете почти семьдесят лет, кровь из вены сдавал неоднократно и каждый раз при этом впадал в панику, чуть не до обморока, а Надежда Петровна волновалась потому… ну просто потому, что он волновался. Минуты тянулись бесконечно и в часы складываться не желали категорически. Евгений Германович от боли и от беспокойства не мог ни есть, ни спать, ни читать, ни телевизор смотреть. Попытка его добровольной сиделки успокоить пациента рассказом о том, как лично ей «сто раз эту капельницу ставили», провалилась в самом начале, потому что на словах «девчонка попалась молодая, в вену не сразу попала» Евгений Германович позеленел и потребовал отменить визит медсестры.
Тогда Надежда Петровна зашла с другого конца, поведав страшную историю о том, как некто Михалыч из второго подъезда с пьяных глаз упал с лестницы и сломал копчик, так операцию ему делали, но нерв там какой-то пережало, так ходит он теперь сам, но жена говорила по секрету, что в памперсе. Евгений Германович из зеленого стал красным, на медсестру согласился, но потребовал водки. Немедленно и лучше сразу стакан.
И тут Надежу Петровну осенило. Зная, что сосед всегда был склонен ко всякому изобретательству, и руки у него растут из нужного места (когда-то давным-давно он даже помог ей построить выкройку воротничка-стойки для рубашки), она решила его отвлечь.
– Слушай, Германыч… – учитывая положение дел, переход на «ты» показался ей вполне уместным и своевременным. – А ведь к капельнице-то эта штука нужна… ну держалка. Железная такая. А у нас нету.
На страдальческом лице «Германыча» впервые за день появилось осмысленное выражение. Он на минуту задумался, потом огляделся по сторонам и потребовал стул из гостиной, лыжную палку с балкона, скотч из ящика письменного стола и носки из комода. Надежда Петровна метнулась выполнять указания, особенно заинтересовавшись носками, но не задавая лишних вопросов, чтоб не сердить больного и опять не скатиться к водочной теме. Лишних движений изобретатель делать не мог, поэтому реализовывать проект пришлось Надежде Петровне собственноручно. Под чутким руководством Заслуженного изобретателя СССР она подтащила стул вплотную к кровати и скотчем примотала к спинке лыжную палку. Затем ножницами проделала в носке дырку, страдая за испорченную вещь. Затем получила указание разрезать скотч и заменить палку на рукоятку от швабры.
– Тут петелька, она нам нужна, – на сей раз пациент был доволен. – Все, готово. Ты молодец!
– Как? Это все, что ли? – от удивления Надежда Петровна даже не отразила долгожданное «ты» в свой адрес. – А как оно работает-то?
– Неси из кухни бутылку с водой, пол-литровую, протестируем, – у Евгения Германовича даже глаза заблестели.
Он собственноручно вдел бутылку в носок, так, чтобы из прорезанной дырки торчало только горлышко и велел своей помощнице продернуть носок через ушко ручки от швабры и завязать.
– По-моему, неплохо, – оценил результат Евгений Германович. – Не бог весть как эстетично, но зато быстро и надежно.
Насчет эстетичности Надежда Петровна не согласилась, взяла из комода новые носки, с этикеткой, и светлые, а не черные. Вырезала дырку, а этикетку положила рядом, чтоб медсестра сразу поняла – новые носки, чистые, как положено. Теперь результат всесторонне устроил обоих, и, чтобы скоротать время, решили попить чая. А за чаем Евгений Германович рассказал, что в свое время он изобрел «кошки» для альпинистов, «не хуже абалаковских, между прочим», и вообще, если уж на то пошло, то у него восемнадцать авторских свидетельств и два патента на изобретения, а со шваброй получается, что изобретений три. Надежда Петровна слушала, заинтересованно спрашивала, какие такие кошки и почему не хуже, и что главнее – патент или свидетельство, и за что больше платят, и смеялась, потому что про швабру это он и правда, здорово придумал, и подсовывала ему блинчики и варенье.
Приход медсестры нарушил идиллию. Женщина лет пятидесяти, полноватая, очень уставшая, она покосилась на конструкцию из стула и швабры и ничего не сказала – наверное, видала и не такое. Все страшные манипуляции она проделала деловито и незаметно, и зажмурившийся от страха пациент в обморок упасть не успел, и даже удивился, услышав:
– Все, лежите, больной, полчаса примерно капаться будем.
– Вы же с работы, пойдемте на кухню, я вас чайком напою, – засуетилась Надежда Петровна. – И не мешать чтоб, может, подремлет…
У Надежды Петровны был план. Пока медсестра пила чай и с удовольствием ела блинчики, Надежда Петровна успела ей рассказать историю любви и предательства, дочерней неблагодарности и своего самоотверженного служения. Медсестра слушала заинтересованно, будто сериал смотрела. Подсунув после блинчиков с мясом блинчики с творогом и вазочку с вареньем, ободренная Надежда Петровна приступила к главному:
– Татьяночка Васильевна, у меня дело с вам очень важное. Мне сказали, что вы женщина очень опытная и тактичная… Вот я и подумала… Может быть вы, как врач…
– Я не врач, – сквозь блинчик возразила медсестра, пропустив мимо ушей комплименты.
– Вы лучше! – убежденно сказала Надежда Петровна. – Вы людей ближе знаете! Вы же сейчас к нам десять дней ходить будете, по полчаса, это десять часов получается. А еще вы опытная и тактичная, мне так сказали!
Медсестра перестала жевать и посмотрела внимательно.
– Объясните ему, что одному в его возрасте невозможно! Он одинокий, и я одинокая, мы же можем вместе! Но я же не могу ему это сама сказать! Надо, чтобы кто-то…
– Да какая из меня сваха, – впервые улыбнулась Татьяна и стала на пять лет моложе. – Я и сама без мужа, меня бы кто сосватал.
– Я и предлагаю! Сперва вы меня, а потом я вас! Вот вам сколько лет? Сорок?
– Сорок пять. И сыну двадцать, – слегка опешив от напора, ответила медсестра.
– У меня брат неженатый! И непьющий! – зачастила Надежа Петровна. – Живет, правда, в области, но дом свой, хороший дом, газ есть, котел и вода в дом заведена, участок пятнадцать соток…
– Подождите, – потрясла головой медсестра. – Вы серьезно, что ли?
– Конечно! – горячо заверила ее Надежда Петровна. – Я как вас увидела, так сразу и подумала, что Николаю моему – точно подходите.
Если Надежда Петровна и лукавила, то совсем простительную малость. Про медсестру она узнала у своей приятельницы, которая и дала ей телефон, присовокупив, что та «дорого берет, но рука легкая». И что не замужем она, что сына одна поднимает, за любую подработку хватается, тоже выяснила заранее. А что брат ее, Надежды, с женщиной живет, так не зарегистрированы они, стало быть, не женаты, да и не стенка его эта… подвинется.
– Мы же ничего плохого не сделаем, – продолжала гнуть свою линию Надежда Петровна. – Вы меня похвалите, а я вас потом с братом познакомлю. Вы такая симпатичная, и выглядите на сорок лет, вот не больше, честное слово!
– Ну не знаю… – с сожалением поболтав ложкой в чашке с остатками чая, задумалась медсестра. – Вообще-то оно, конечно можно…
– Вот именно! И я так же считаю! – закрепила успех потенциальная невеста, подливая собеседнице горячий чаек. – А у брата и баня на участке есть. И машина у него, «Нива». Давно просит меня, чтоб я его с хорошей женщиной познакомила. У них в деревне нет никого подходящего.
– Ладно. И в самом деле, – решилась Татьяна. – Чем черт не шутит. Дело вроде хорошее и ничем не рискуем. А я бы в свой дом переехала с удовольствием. Я ведь сама деревенская. И сыну бы квартиру оставила. А то жену приведет – и куда я?
– Только вы Жене не говорите, что про жену знаете, я ведь тоже как бы не знаю, – не теряя времени, перешла к инструктажу Надежда Петровна. – Но он с собой покончить даже пытался, и болеет все время, хотя раньше здоровый был, до того, как эта… в Израиль свой свалила, да еще с любовником, тьфу!
– Да уж, и не говорите, вечно так, что всяким стервам и везет, – поддержала медсестра. – У меня муж тоже к такой же вот ушел, и алименты забыл платить. Давайте так: вы завтра не приходите, я сама с ним поговорю. Объясню, что в одиночестве пожилые люди быстро деградируют, а там и до Альцгеймера недалеко.
– Татьяночка Васильевна, только вы осторожнее! – испугалась Надежда Петровна. – Он у меня такой впечатлительный, не дай Бог.
– Не волнуйтесь, – успокоила ее медсестра. – И не к таким, как ваш, подход находили. Ваш телефон у меня есть, если что, я завтра…
В этот момент прикрытая на время секретных переговоров дверь кухни медленно открылась и в дверях нарисовался Тихон с укоризненным выражением морды, а из глубины квартиры послышался жалобный голос Евгения Германовича.
– Девушки… Вы про меня не забыли? А то не капает уже…
Когда Надежда Петровна, нахлопотавшись всласть у постели больного, ушла наконец домой, а стрельба в пояснице постепенно перешла в терпимое нытье, Евгений Германович, до этого момента целиком и полностью занятый своей болью, с удивлением ощутил некую пустоту. Вставать он еще не решался, а заняться чем-то было надо. Телевизор бормотал чепуху, ежеминутно взрываясь оглушительной рекламой, Тихон и Маруся сидели на окне и считали трамваи. Больше ничего не происходило. Евгений Германович детально изучил узоры на обоях, придирчиво рассмотрел ровный белый цвет потолка и, соблюдая все предосторожности, дотянулся до ноутбука. В последнее время он оценил важное качество этого устройства: оно умело пожирать время, как гусеница – капустный лист. Хрум-хрум, листа нету. Клик-клик, час долой. В отличие от допотопного телевизора ноутбук был деликатен, он оставлял обладателю лишнего времени приятную иллюзию того, что тот проводит досуг с пользой для ума, а главное – управляет ситуацией. А вовсе его не засасывает, как в канализацию, в бесконечные ответвления ненужных ссылок, завиральных сайтов, пустопорожней информации и чужой идиотской болтовни с пеной у рта.
Вот и Евгений Германович сперва занялся самым что ни на есть полезным делом: разместил на нескольких городских сайтах информацию о найденной кошке. Потом поинтересовался погодой. Зашел на портал городских новостей. Новость в первой тройке рейтинга сообщала, что некий нетрезвый мужчина погиб, выпав из окна девятого этажа. А дальше рубрика «Происшествия» раскинула перед носом скучающего читателя ворох новостей по упомянутой теме, пересчитав покойников по всему миру. Один человек погиб и трое пострадали в ДТП на юге Москвы. В результате взрыва в секторе Газа погибли шесть человек. Велогонщик Франсуа Жисси погиб при попытке установить мировой рекорд. При крушении легкомоторного самолета в штате Нью-Йорк погиб раввин. Два человека погибли в результате пожара в Саратовской области. При взрыве мечети в Афганистане погибли не менее десяти человек. Сточетырехлетний ученый из Австралии собирает деньги для эвтаназии.
Евгений Германович читал с живым интересом. Особенно его впечатлила безвременная кончина известного режиссера, которого во время съемок в ЮАР убил жираф. Он не поленился перейти по ссылке, выяснил детали и позавидовал режиссеру, который умер: а) не состарившись б) неожиданно в) во время работы… ну и вообще интересно так помер, наследникам будет что вспомнить. Это не то что из окна выпасть. Вот он сам бы согласился на жирафа, потом, пожалуй, на самолет, ну и еще с велосипедом тоже неплохо было бы. На ходу чтоб, в полете, в движении. В горах тоже хорошо. То есть просто замечательно было бы. Вот скажи ему – полетели в Непал, ты там сорвешься в расщелину и готово дело, так он бы сразу согласился и помчался бы рюкзак собирать.
Они с Лешей Тороповым поднимались на Эверест по центру юго-западной стены. Ну как поднимались – начали подъем, до них никто не рисковал и не думал, что это в принципе возможно. А они вышли из базового лагеря на высоте пять шестьсот, еще не подошли к выбранному маршруту, были на подступах. На пути был небольшой спуск. Он сам спустился по веревке первым, а Алексей шел вторым. Его веревка запуталась и скользнула по острому краю, оборвалась и Леша упал. Евгений спустился к нему, но сделать ничего было нельзя. Что можно сделать после падения с трехсот метров…
Все время, пока тело напарника переносили в базовый лагерь, потом вертолетом везли в Катманду, а оттуда домой, в Екатеринбург, он думал, что вот так же Леха мог везти – его. Это Алексей мог отводить взгляд от сухих, горящих лихорадочным огнем глаз Анны и выталкивать из себя слова, рассказывая про его, Евгения Моцарта, последний подъем и последний полет.
Евгению было невыносимо стыдно за то, что он выжил. Вернее, за тот острый, до головокружения, восторг, который он испытал, когда понял, что он выжил. Тогда жизнь казалась ему абсолютной ценностью, потому что она была – жизнью. В ней были завершенные трудные дела, которыми он гордился и планы, которые тащили вперед, в ней была Анна, была любовь, в ней было будущее. А в нынешней его жизни ничего этого нет и уже не будет. И юго-западной стены Эвереста не будет. И жирафа из ЮАР тоже не предвидится. Вот гадость-то.
Днем, на людях и в хлопотах – смехотворных, стариковских, но все же – было терпимо. Врать себе и другим, держать лицо, не ныть, быть мужиком – днем это было еще возможно. Но с наступлением сумерек, в предчувствии неумолимой, изнурительной бессонной ночи, самоконтроль ослабевал, а смысл жизни, придуманный им с таким трудом, мгновенно перетирался, как веревка об острый выступ породы. И снова приходили мысли о смерти. Так просто – одна строка в рубрике «Происшествия». И как сложно на самом деле. Вон тот бедолага, который второй век небо коптит, тоже все никак не может договориться с небесной канцелярией, до того отчаялся, что с миру по нитке на собственную смерть собирает. Вот в одной из книг про Фандорина хорошо написано: «Умирай – приказал он сам себе. И умер».
Так ничего и не придумав конкретного, за что можно хоть ненадолго зацепиться, Евгений Германович позволил себе запретное: зашел на страничку Анны ВКонтакте. Написано, что она заходила сегодня, что ж, значит, жива-здорова и все в порядке. А новая фотография его поразила. Анна стояла спиной к фотографу, смотрела в окно. За окном сияло голубое небо, вдали были видны одинаково белесые, будто выцветшие от солнца дома. Тоненький, девчоночий силуэт. Но вместо ливня рыжих волос он, не веря своим глазам, увидел аккуратную короткую стрижку.
Никогда, ни разу в жизни, Анна не стригла волосы коротко. Выпрямляла или укладывала, борясь с непослушными завитками и волнами, казавшимися ей не такими, как надо. Собирала в хвост, плела косы, втыкала шпильки в тяжелый узел, ворчала, что устала возиться с этой копной. Позже красила, скрывая появившуюся седину. Но вопрос о стрижке ни вставал никогда. Она слишком хорошо понимала, что такие волосы, как у нее – это редкость, а муж и вовсе замирал от восхищения, любуясь золотыми или медно-рыжими волнами, перебирая пряди и вдыхая знакомый запах. Когда перед отъездом она вдруг взяла и укоротила волосы примерно наполовину, для мужа это стало событием, потрясающим основы.
Короткая стрижка означала, что произошло что-то непоправимое. Да, она ушла от него, улетела за тысячи километров – но это была она, она оставалась собой. Эту новую женщину он видел впервые. И даже не мог заглянуть ей в глаза, чтобы понять, что произошло.
– Что ж ты сделала-то, Аннушка… Зачем ты это… За что… – впервые в жизни, во взрослой мужской жизни, он плакал. Без слез, не издавая ни звука, не всхлипывая и почти не дыша, он давился подступившим к горлу комом и раскачивался из стороны в сторону.
Кот и кошка, давно уже спавшие на подоконнике, подняли головы, прислушались, посмотрели друг на друга и, будто договорившись, мягко спрыгнули на пол. Забрались на кровать и устроились по бокам хозяина. Кошка, не отрываясь, смотрела ему в лицо прозрачными, сияющими как кусочки льда, глазищами, а Тихон осторожно трогал за руку, выпуская и убирая когти, и тянул свое бесконечное: «Мр-р-р-р, мр-р-р-р». И под этим двухсторонним гипнозом Моцарт неожиданно уснул, будто в ту самую пропасть, о которой думал днем, провалился.
Назавтра пришла медсестра. С негодованием отвергнув вчерашнее приспособление из носка и ручки от швабры, она установила штатив и принялась цеплять к нему какие-то пакетики и баночки. Комната сразу приобрела больничный вид, а пациент окончательно упал духом.
– И чего мы такие грустные? – профессионально-бодрым голосом осведомилась медсестра. – Работаем кулачком, работаем!
– Да как-то нет повода веселиться, – добросовестно «работая кулачком», пояснил Евгений Германович очевидное и покосился на иголку. Как и все мужчины героического склада характера, любых медицинских процедур он боялся до дрожи в коленках.
– Повод надо найти! – объявила медсестра. – Вот у меня, например, тоже никаких поводов нету, а я все равно веселая. Назло!
Говоря все эту чепуху, она ловко попала в вену, прикрутила колесико на прозрачной трубке, полюбовалась своей работой и плюхнулась в стоявшее рядом кресло. Шумно выдохнула, уселась поудобнее и с наслаждением вытянула ноги. Евгений Германович мысленно отругал Надежду Петровну, которая всегда была здесь, когда не надо, и исчезла именно в то момент, когда ее присутствие было желательно – сидела сейчас бы с медсестрой и точила бы лясы, как вчера, очень удобно. Но лежать молча, как колода, было как-то неудобно, и он поневоле затеял светскую беседу, старательно не глядя на иглу и неторопливо падающие капли.
– Вы устали? С работы?
– Так естественно. С одной халтуры не проживешь, она то есть, то нет.
– А где вы работаете, если не секрет?
– А чего секрет-то? В доме ветеранов, ну дом для престарелых по-старому. У меня смена до трех, а потом что хочу, то и делаю, начальству дела нет. Тем более, что организация у нас бюджетная, оклады копеечные, даже на два не проживешь. Вообще смешно – если на одну ставку, то с голоду ноги протянешь, если на две – то от усталости. Называется оптимизация.
– Значит, надо на полторы, – неожиданно для самого себя ляпнул Евгений Германович и прикусил язык.
Но Татьяна Васильевна, к счастью, его не слышала, ее больше интересовал собственный рассказ, и Моцарт понял, что в ближайшие полчаса ему предстоит выслушать массу ненужной информации. Еще раз помянув тихим словом Надежду Петровну с ее идеями поправки здоровья на дому при помощи капельниц, он приготовился тихо лежать с прикрытыми глазами и вежливо слушать, время от времени вставляя реплики типа «м-м» и «это да, конечно» и «вы совершенно правы».
– …а что поменялось, кроме названия-то? Ничего! Старики, от которых дети отказались, по правде одиноких-то совсем мало. Вот по закону не берут таких, у которых дети есть, а на самом деле половина таких, не меньше. Пристраивают детки, кто за деньги, кто по блату, лишь бы отвязаться. У нас все равно дешевле, чем у частников. Навещают, да… особенно когда пенсию начисляют, так тут как тут эти навещатели. Заберут денежки – и пропали на месяц. Ну с детей какой спрос, как воспитали, то и получите. Ладно, если муж там или жена живы-здоровы, там хоть как-то, а жить можно, перебиваются. Ну и женщины еще одни как-то справляются, а вот если мужчина один остался – это вообще мрак, не умеют у нас мужики…
Под это равномерное жужжание Евгений Германович благополучно задремал, забыв о необходимости быть вежливым, и проснулся, когда медсестра стала доставать иглу из вены.
– …вот я и говорю, мужчине одному жить – это прямой путь к инфаркту или к дому для престарелых, если не повезет от инфаркта вовремя помереть. Жениться надо, одному нельзя. Женщина она хорошая, порядочная, столько лет рядом с вами…
– А вы ее знаете? – удивился спросонья Моцарт.
– Конечно! Так ведь и хорошего человека сразу видно. Ответственная она, заботливая, хозяйственная.
– Кто хозяйственная? – не понял Евгений Германович.
– Как кто? – тоже удивилась медсестра. – Соседка ваша, Надежда Петровна. Заботится о вас. Как без рук вы без нее-то. Пропадете.
– Кто? – опять не понял пациент. – Я?
– Да господи, что ж вы непонятливый-то такой! Это вот как раз от того, что вам и поговорить не с кем, в одиночестве у людей быстро мозги отказывают, а там и до Альцгеймера недалеко. И живут потом, памперс некому поменять. Я вам так скажу, не хотите жениться, можно и просто так сойтись, в вашем то возрасте. Все эти игры для молодых, свадьбы там, лимузины. А вам и потихоньку можно расписаться, а можно и вообще без ЗАГСа…
Евгений Германович понял, что нить беседы ему восстановить не удастся и оставил попытки. В конце концов, для медсестры главное с первого раза попадать в вену и не больно ставить уколы, а говорить связно и осмысленно (в идеале – и вовсе молчать) она не обязана. Ну нет такой опции у человека, что ж поделаешь. А в вену Татьяна как-там-ее-по-батюшке попадает с лету, и рука у нее легкая.
– Лежите, не скачите, от релаксантов голова может кружиться, упадете еще, – журчала медсестра, собирая свои вещи. – Дверь я захлопну, а Надежа Петровна вас покормить скоро придет. Вы подумайте о том, что я вам говорила, честно слово, подумайте, я вам только добра желаю. Поговорите с ней, женщине ведь определенность нужна, а люди вы немолодые…
Когда щелчок дверного замка подтвердил, что странная медсестра удалилась, Евгений Германович долго лежал, глядя в потолок и наслаждаясь наступившей тишиной. Коты, пережидавшие визит где-то в глубине квартиры, вернулись в комнату и смотрели на хозяина с задумчивым состраданием. Коты хозяина жалели, а еще думали, что в мисках закончился корм, и что голуби на окне совершенно обнаглели. Евгений Германович думал, что после ухода Анны в доме изменилась тишина. Звуки – трамвай за окном, капли дождя по подоконнику, шипение чайника, болтовня телевизора и мурлыканье Тихона – остались прежними. А тишина, которая раньше была просто приятным отсутствием шума, вдруг стала назойливой, вязкой, всюду лезущей и очень заметной, почти осязаемой.