Марина Цветаева
Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник)

«Мне нравится, что вы больны не мной…»

 
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
 
 
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
 
 
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня – не зная сами! –
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, –
За то, что вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! – не вами!
 

3 мая 1915

«Говорила мне бабка лютая…»

 
Говорила мне бабка лютая,
Коромыслом от злости гнутая:
Не дремить тебе в люльке дитятка,
Не белить тебе пряжи вытканной, –
Царевать тебе – под заборами!
Целовать тебе, внучка – ворона!
 
 
Ровно облако побелела я:
Вынимайте рубашку белую,
Жеребка не гоните черного,
Не поите попа соборного,
Вы кладите меня под яблоней,
Без моления, да без ладана.
 
 
Поясной поклон, благодарствие
За совет да за милость царскую,
За карманы твои порожние,
Да за песни твои острожные,
За позор пополам со смутою, –
За любовь за твою за лютую.
 
 
Как ударит соборный колокол,
Сволокут меня черти волоком.
Я за чаркой, с тобою роспитой,
Говорила, скажу и Господу, –
Что любила тебя, мальчоночка,
Пуще славы и пуще солнышка.
 

1 апреля 1916

Только плохие книги – не для всех. Плохие книги льстят слабостям: века, возраста, пола. Мифы – Библия – эпос – для всех.

Даниил

1

 
Села я на подоконник, ноги свесив.
Он тогда спросил тихонечко: Кто здесь?
– Это я пришла. – Зачем? –
        Сама не знаю.
– Время позднее, дитя, а ты не спишь.
 
 
Я луну увидела на небе,
Я луну увидела и луч.
Упирался он в твое окошко, –
Оттого, должно быть, я пришла…
 
 
О, зачем тебя назвали Даниилом?
Все мне снится, что тебя терзают львы!
 

26 июля 1916

2

 
Наездницы, развалины, псалмы,
И вереском поросшие холмы,
И наши кони смирные бок о бок,
И подбородка львиная черта,
И пасторской одежды чернота,
И синий взгляд, пронзителен и робок.
 
 
Ты к умирающему едешь в дом,
Сопровождаю я тебя верхом.
(Я девочка, – с тебя никто не спросит!)
Поет рожок меж сосенных стволов…
– Что означает, толкователь снов,
Твоих кудрей довре́менная проседь?
 
 
Озерная блеснула синева,
И мельница взметнула рукава,
И, отвернув куда-то взгляд горячий,
Он говорит про бедную вдову…
Что надобно любить Иегову…
И что не надо плакать мне – как плачу…
 
 
Запахло яблонями и дымком,
– Мы к умирающему едем в дом,
Он говорит, что в мире все нам снится…
Что волосы мои сейчас как шлем…
Что все пройдет… Молчу – и надо всем
Улыбка Даниила-тайновидца.
 

26 июля 1916

3

 
В полнолунье кони фыркали,
К девушкам ходил цыган.
В полнолунье в красной кирке
Сам собою заиграл орган.
 
 
По лугу металась паства
С воплями: Конец земли!
Утром молодого пастора
У органа – мертвого нашли.
 
 
На его лице серебряном
Были слезы. Целый день
Притекали данью щедрой
Розы из окрестных деревень.
 
 
А когда покойник прибыл
В мирный дом своих отцов –
Рыжая девчонка Библию
Запалила с четырех концов.
 

28 июля 1916

«Сегодня ночью я одна в ночи…»

 
Сегодня ночью я одна в ночи,
– Бессонная, бездомная черница! –
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы.
 
 
Бессонница меня толкнула в путь,
– О как же ты прекрасен, тусклый
        Кремль мой!
Сегодня ночью я целую в грудь
Всю круглую воюющую землю.
 
 
Вздымаются не волосы, а мех!
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех,
Кого жалеют и кого целуют.
 

1 августа 1916

«Август – астры…»

 
Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины
Ржавой – август!
 
 
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! – Сердце!
 
 
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных –
Август! – Месяц
Ливней звездных!
 

7 февраля 1917

Из цикла «Дон-Жуан»

1

 
На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!
 
 
Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
 
 
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц –
Строгие глаза.
 
 
И чтобы не слышать
Пустяков – красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
 
 
Так вот и жила бы,
Да боюсь – состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.
 
 
Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

2

 
Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.
 
 
Ни гремучего фонтана,
Ни горячих звезд…
На груди у Дон-Жуана
Православный крест.
 
 
Чтобы ночь тебе светлее
Вечная – была,
Я тебе севильский веер,
Черный, принесла.
 
 
Чтобы видел ты воочью
Женскую красу,
Я тебе сегодня ночью
Сердце принесу.
 
 
А пока – спокойно спите!..
Из далеких стран
Вы пришли ко мне. Ваш список –
Полон, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

3

 
После стольких роз, городов и тостов –
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы – почти что остов,
Я – почти что тень.
 
 
И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахну́ло – Нилом
От моих волос?
 
 
Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда – январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.
 
 
Чей-то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал – Кармен.
 

22 февраля 1917

4

 
Ровно – полночь.
Луна – как ястреб.
– Что – глядишь?
– Так – гляжу!
 
 
– Нравлюсь? – Нет.
– Узнаёшь? – Быть может.
– Дон-Жуан я.
– А я – Кармен.
 

22 февраля 1917

5

 
И падает шелковый пояс
К ногам его – райской змеей…
А мне говорят – успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.
 
 
Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то – гитаны – гитары –
И юноши в черном плаще.
 
 
И кто-то, под маскою кроясь:
– Узнайте! – Не знаю. – Узнай! –
И падает шелковый пояс
На площади – круглой, как рай.
 

14 мая 1917

6

 
И разжигая во встречном взоре
Печаль и блуд,
Проходишь городом – зверски-черен,
Небесно – худ.
 
 
Томленьем застланы, как туманом,
Глаза твои.
В петлице – роза, по всем карманам –
Слова любви!
 
 
Да, да. Под вой ресторанной скрипки
Твой слышу зов.
Я посылаю тебе улыбку,
Король воров!
 
 
И узнаю, раскрывая крылья –
Тот самый взгляд,
Каким глядел на меня в Кастилье –
Твой старший брат.
 

8 июня 1917

Стенька Разин

1

 
Ветры спать ушли – с золотой зарей,
Ночь подходит – каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман.
 
 
Молодые плечи в охапку сгреб,
Да заслушался, запрокинув лоб, –
Как гремит над жарким его шатром –
Соловьиный гром.
 

22 апреля 1917

2

 
А над Волгой – ночь,
А над Волгой – сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлег на них атаман с княжной
Персиянкою – Брови Черные.
 
 
И не видно звезд, и не слышно волн, –
Только вёсла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов чёлн
Персиянскую душу грешную.
 
 
И услышала
Ночь – такую речь:
– Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб –
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
 

* * *

 
А она – брови насупила,
Брови длинные.
А она – очи потупила
Персиянские.
И из уст ее –
Только вздох один:
– Джаль-Эддин!
 

* * *

 
А над Волгой – заря румяная,
А над Волгой – рай.
И грохочет ватага пьяная:
– Атаман, вставай!
 
 
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
 
 
А она – что смерть,
Рот закушен в кровь. –
Так и ходит атаманова крутая бровь.
 
 
– Не поладила ты с нашею постелью –
Так поладь, собака, с нашею купелью!
 
 
В небе-то – ясно,
Тёмно – на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
 
 
И стоит Степан – ровно грозный дуб,
Побелел Степан – аж до самых губ.
Закачался, зашатался. – Ох, томно!
Поддержите, нехристи, – в очах тёмно!
 
 
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
 

25 апреля 1917

«Нет! Еще любовный голод…»

 
Нет! Еще любовный голод
Не раздвинул этих уст.
Нежен – оттого что молод,
Нежен – оттого что пуст.
 
 
Но увы! На этот детский
Рот – Шираза лепестки! –
Все людское людоедство
Точит зверские клыки.
 

23 августа 1917

«На кортике своем: Марина…»

 
На кортике своем: Марина –
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.
Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.
 

Москва,

18 января 1918

Стихи к дочери

1

 
– Марина! Спасибо за мир!
Дочернее странное слово.
И вот – расступился эфир
Над женщиной светлоголовой.
 
 
Но рот напряжен и суров.
Умру, – а восторга не выдам!
Так с неба Господь Саваоф
Внимал молодому Давиду.
 

Страстной Понедельник 1918

2

 
Не знаю, где ты́ и где я́.
Те ж песни и те же заботы.
Такие с тобою друзья,
Такие с тобою сироты.
 
 
И так хорошо нам вдвоем:
Бездомным, бессонным и сирым…
Две птицы: чуть встали – поём.
Две странницы: кормимся миром.
 

3

 
И бродим с тобой по церквам
Великим – и малым, приходским.
И бродим с тобой по домам
Убогим – и знатным, господским.
 
 
Когда-то сказала: – Купи! –
Сверкнув на кремлевские башни.
Кремль – твой от рождения. –
        Спи,
Мой первенец светлый и страшный.
 

4

 
И как под землею трава
Дружится с рудою железной, –
Всё видят пресветлые два
Провала в небесную бездну.
 
 
Сивилла! – Зачем моему
Ребенку – такая судьбина?
Ведь русская доля – ему…
И век ей: Россия, рябина…
 

24 августа 1918

5

 
Молодой колоколенкой
Ты любуешься – в воздухе.
Голосок у ней тоненький,
В ясном куполе – звездочки.
 
 
Куполок твой золотенький,
Ясны звезды – под лобиком.
Голосочек твой тоненький, –
Ты сама колоколенка.
 

Октябрь 1918

6

 
Консуэла! – Утешенье!
Люди добрые, не сглазьте!
Наградил второю тенью
Бог меня – и первым счастьем.
 
 
Видно, с ангелом спала я,
Бога приняла в объятья.
Каждый час благословляю
Полночь твоего зачатья.
 
 
И ведет меня – до сроку –
К Богу – по дороге белой –
Первенец мой синеокий:
Утешенье! – Консуэла!
 
 
Ну, а раньше – стать другая!
Я была счастливой тварью!
Все мой дом оберегали, –
Каждый под подушкой шарил!
 
 
Награждали – как случалось:
Кто – улыбкой, кто – полушкой…
А случалось – оставалось
Даже сердце под подушкой!..
 
 
Времячко мое златое!
Сонм чудесных прегрешений!
Всех вас вымела метлою
Консуэла – Утешенье.
 
 
А чердак мой чисто ме́тен,
Сор подобран – на жаровню.
Смерть хоть сим же часом встретим:
Ни сориночки любовной!
 
 
– Вор! – Напрасно ждешь! – Не выйду!
Буду спать, как повелела
Мне – от всей моей Обиды
Утешенье – Консуэла!
 

Москва,

октябрь 1919

Братья

1

 
Спят, не разнимая рук,
С братом – брат,
С другом – друг.
Вместе, на одной постели.
Вместе пили, вместе пели.
 
 
Я укутала их в плед,
Полюбила их навеки.
Я сквозь сомкнутые веки
Странные читаю вести:
 
 
Радуга: двойная слава,
Зарево: двойная смерть.
 
 
Этих рук не разведу.
Лучше буду,
Лучше буду
Полымем пылать в аду!
 

2

 
Два ангела, два белых брата,
На белых вспененных конях!
Горят серебряные латы
 
 
На всех моих грядущих днях.
И оттого, что вы крылаты –
Я с жадностью целую прах.
 
 
Где стройный благовест негромкий,
Бредущие через поля
Купец с лотком, слепец с котомкой…
– Дымят, пылая и гремя,
Под конским топотом – обломки
Китай-города и Кремля!
 
 
Два всадника! Две белых славы!
В безумном цирковом кругу
Я вас узнала. – Ты, курчавый,
Архангелом вопишь в трубу.
Ты – над Московскою Державой
Вздымаешь радугу-дугу.
 

3

 
Глотаю соленые слезы.
Роман неразрезанный – глуп.
Не надо ни робы, ни розы,
Ни розовой краски для губ,
 
 
Ни кружев, ни белого хлеба,
Ни солнца над вырезом крыш, –
Умчались архангелы в небо,
Уехали братья в Париж!
 

11 января 1918

Ни один человек, даже самый отрешенный, не свободен от радости быть чем-то (всем!) в чьей-нибудь жизни, особенно когда это – невольно.

Ученик

 
Сказать – задумалась о чем?
В дождь – под одним плащом,
В ночь – под одним плащом, потом
В гроб – под одним плащом.
 

1

 
Быть мальчиком твоим светлоголовым,
– О, через все века! –
За пыльным пурпуром твоим брести в суровом
Плаще ученика.
 
 
Улавливать сквозь всю людскую гущу
Твой вздох животворящ
Душой, дыханием твоим живущей,
Как дуновеньем – плащ.
 
 
Победоноснее Царя Давида
Чернь раздвигать плечом.
От всех обид, от всей земной обиды
Служить тебе плащом.
 
 
Быть между спящими учениками
Тем, кто во сне – не спит.
При первом чернью занесенном камне
Уже не плащ – а щит!
 
 
(О, этот стих не самовольно прерван!
Нож чересчур остер!)
И – вдохновенно улыбнувшись – первым
Взойти на твой костер.
 

Москва, 2 русск. апреля 1921 г.^[22]

2

Есть некий час…

Тютчев

 
Есть некий час – как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества, он в жизни каждой
Торжественно-неотвратим.
 
 
Высокий час, когда сложив оружье
К ногам указанного нам – Перстом,
Мы пурпур Воина на мех верблюжий
Сменяем на песке морском.
 
 
О, этот час, на подвиг нас – как Голос
Вздымающий из своеволья дней!
О этот час, когда как спелый колос
Мы клонимся от тяжести своей.
 
 
И колос взрос, и час веселый пробил,
И жерновов возжаждало зерно.
Закон! Закон! Еще в земной утробе
Мной вожделенное ярмо.
 
 
Час ученичества! Но зрим и ведом
Другой нам свет, – еще заря зажглась.
Благословен ему грядущий следом
Ты – одиночества верховный час!
 

2 апреля 1921

3

 
Солнце Вечера – добрее
Солнца в полдень.
Изуверствует – не греет
Солнце в полдень.
 
 
Отрешеннее и кротче
Солнце – к ночи.
Умудренное, не хочет
Бить нам в очи.
 
 
Простотой своей – тревожа –
Королевской,
Солнце Вечера – дороже
Песнопевцу!
 

* * *

 
Распинаемое тьмой
Ежевечерне,
Солнце Вечера – не кланяется
Черни.
 
 
Низвергаемый с престолу
Вспомни – Феба!
Низвергаемый – не долу
Смотрит – в небо!
 
 
О, не медли на соседней
Колокольне!
Быть хочу твоей последней
Колокольней.
 

3 апреля 1921

4

 
Пало прениже волн
Бремя дневное.
Тихо взошли на холм
Вечные – двое.
 
 
Тесно – плечо с плечом –
Встали в молчанье.
Два – под одним плащом –
Ходят дыханья.
 
 
Завтрашних спящих войн
Вождь – и вчерашних,
Молча стоят двойной
Черною башней.
 
 
Змия мудрей стоят,
Голубя кротче.
– Отче, возьми в назад,
В жизнь свою, отче!
 
 
Через все небо – дым
Воинств Господних.
Борется плащ, двойным
Вздохом приподнят.
 
 
Ревностью взор разъят,
Молит и ропщет…
– Отче, возьми в закат,
В ночь свою, отче!
 
 
Празднуя ночи вход,
Дышат пустыни.
Тяжко – как спелый плод –
Падает: – Сыне!
 
 
Смолкло в своем хлеву
Стадо людское.
На золотом холму
Двое – в покое.
 

6 апреля 1921

5

 
Был час чудотворен и полн,
Как древние были.
Я помню – бок о́ бок – на холм,
Я помню – всходили…
 
 
Ручьев ниспадающих речь
Сплеталась предивно
С плащом, ниспадающим с плеч
Волной неизбывной.
 
 
Всё выше, всё выше – высот
Последнее злато.
Сновидческий голос: Восход
Навстречу Закату.
 

8 апреля 1921

6

 
Все великолепье
Труб – лишь только лепет
Трав – перед Тобой.
 
 
Все великолепье
Бурь – лишь только щебет
Птиц – перед Тобой.
 
 
Все великолепье
Крыл – лишь только трепет
Век – перед Тобой.
 

10 апреля 1921

7

 
По холмам – круглым и смуглым,
Под лучом – сильным и пыльным,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – рдяным и рваным.
 
 
По пескам – жадным и ржавым,
Под лучом – жгущим и пьющим,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – следом и следом.
 
 
По волнам – лютым и вздутым,
Под лучом – гневным и древним,
Сапожком – робким и кротким –
За плащом – лгущим и лгущим…
 

12 апреля 1921

«В‹олкон›ский заключен сам в себе, не в себе…»

В‹олкон›ский заключен сам в себе, не в себе – в мире. (Тоже́ одиночная камера, – с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист – породы Гёте. Ему нужны не люди – собеседники (сейчас – не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда – сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь – отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?

* * *

Никогда – тебе, всегда – себе.

* * *

Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи – так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)

Ласковость, за которой – что́? Да ничего. Общая приятность оттого, что ему́ радуются. Его мысли остры, его чувства flottent^[23].

Его жизнь, как я ее вижу – да, впрочем, его же слово о себе:

– «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается – начнется».

Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, – нет, это бросается легко, созерцательно – под строкой; повествовательно-спокойно, почти небрежно.

* * *

Учитель чего? – Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.

Вернее: читает систему Волконского (хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) – когда мог читать – Жизнь.

* * *

(Музыка, запаздывающая на какую-то долю времени, последние солдаты не идут в лад, долгое дохождение до нас света звезд…)

* * *

Не поспевает за моим сердцем.

«Жаловаться не стану…»

 
Жаловаться не стану,
Слово возьму в тиски.
С этой мужскою раной
Справимся по-мужски.
 
 
Даром сгорают зори,
А не прося за вход.
С этой верховной хворью
Справимся, как Восход.
 

* * *

 
Великолепным даровым пожаром
В который раз, заря, сгораешь даром?
 
 
На встречных лицах, нежилых как склеп,
В который раз ты побежден, о Феб?
 
 
Не доверяя бренной позолоте
Они домой идут – на повороте
 
 
Счастливые – что уж опять тела!
Что эту славу – сбросили с чела.
………………………………………………..
 
 
Та́к, у подножья нового царя,
В который раз, душа, сгораешь зря?
 

‹1921›

Марина

1

 
Быть голубкой его орлиной!
Больше матери быть, – Мариной!
Вестовым – часовым – гонцом –
 
 
Знаменосцем – льстецом придворным!
Серафимом и псом дозорным
Охранять непокойный сон.
 
 
Сальных карт захватив колоду,
Ногу в стремя! – сквозь огнь и воду!
Где верхом – где ползком – где вплавь!
 
 
Тростником – ивняком – болотом,
А где конь не берет, – там лётом,
Все ветра полонивши в плащ!
 
 
Черным вихрем летя беззвучным,
Не подругою быть – сподручным!
Не единою быть – вторым!
 
 
Близнецом – двойником – крестовым
Стройным братом, огнем костровым,
Ятаганом его кривым.
 
 
Гул кремлевских гостей незваных.
Если имя твое – Басманов,
Отстранись. – Уступи любви!
 
 
Распахнула платок нагрудный.
– Руки настежь! – Чтоб в день свой судный
Не в басмановской встал крови.
 

28 апреля 1921

2

 
Трем Самозванцам жена,
Мнишка надменного дочь,
Ты, гордецу своему
Не родившая сына…
 
 
В простоволосости сна
В гулкий оконный пролет
Ты, гордецу своему
Не махнувшая следом.
 
 
На роковой площади
От оплеух и плевков
Ты, гордеца своего
Не покрывшая телом.
 
 
В маске дурацкой лежал,
С дудкой кровавой во рту.
Ты, гордецу своему
Не отершая пота…
 
 
– Своекорыстная кровь! –
Проклята, проклята будь
Ты, Лжедимитрию смогшая быть
Лжемариной!
 

28 апреля 1921

3

 
– Сердце, измена!
– Но не разлука!
И воровскую смуглую руку
К белым губам.
 
 
Краткая встряска костей о плиты.
– Гришка! – Димитрий!
 
 
Цареубийцы! Псе́кровь холопья!
И – повторенным прыжком –
На копья!
 

28 апреля 1921

4

 
– Грудь Ваша благоуханна,
Как розмариновый ларчик…
Ясновельможна панна…
– Мой молодой господарчик…
 
 
– Чем заплачу за щедроты:
Темен, негромок, непризнан…
Из-под ресничного взлету
Что-то ответило: – Жизнью!
 
 
В каждом пришельце гонимом
Пану мы Иезусу – служим…
Мнет в замешательстве мнимом
Горсть неподдельных жемчужин.
 
 
Перлы рассыпались, – слезы!
Каждой ресницей нацелясь,
Смотрит, как в прахе елозя,
Их подбирает пришелец.
 

30 апреля 1921

«Как разгораются – каким валежником!..»

 
Как разгораются – каким валежником!
На площадях ночных – святыни кровные!
Пред самозванческим указом Нежности –
Что наши доблести и родословные!
 
 
С какой торжественною постепенностью
Спадают выспренные обветшалости!
О наши прадедовы драгоценности
Под самозванческим ударом Жалости!
 
 
А проще: лоб склонивши в глубь ладонную,
В сознаньи низости и неизбежности –
Вниз по отлогому – по неуклонному –
Неумолимому наклону Нежности…
 

Май 1921

Разлука

Сереже

1

 
Башенный бой
Где-то в Кремле.
Где на земле,
Где –
 
 
Крепость моя,
Кротость моя,
Доблесть моя,
Святость моя.
 
 
Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле –
Мой
Дом,
Мой – сон,
Мой – смех,
Мой – свет,
Узких подошв – след.
 
 
Точно рукой
Сброшенный в ночь –
Бой.
– Брошенный мой!
 

Май 1921

2

 
Уроненные так давно
Вздымаю руки.
В пустое черное окно
Пустые руки
Бросаю в полуночный бой
Часов, – домой
Хочу! – Вот так: вниз головой
– С башни! – Домой!
 
 
Не о булыжник площадной:
В шепот и шелест…
Мне некий Воин молодой
Крыло подстелет.
 

Май 1921

3

 
Всё круче, всё круче
Заламывать руки!
Меж нами не версты
Земные, – разлуки
Небесные реки, лазурные земли,
Где друг мой навеки уже –
Неотъемлем.
 
 
Стремит столбовая
В серебряных сбруях.
Я рук не ломаю!
Я только тяну их
– Без звука! –
Как дерево машет рябина
В разлуку,
Во след журавлиному клину.
 
 
Стремит журавлиный,
Стремит безоглядно.
Я спеси не сбавлю!
Я в смерти – нарядной
Пребуду – твоей быстроте златоперой
Последней опорой
В потерях простора!
 

Июнь 1921

4

 
Смуглой оливой
Скрой изголовье.
Боги ревнивы
К смертной любови.
 
 
Каждый им шелест
Внятен и шорох.
Знай, не тебе лишь
Юноша дорог.
 
 
Роскошью майской
Кто-то разгневан.
Остерегайся
Зоркого неба.
 

* * *

 
Думаешь – скалы
Манят, утесы,
Думаешь, славы
Медноголосый
 
 
Зов его – в гущу,
Грудью на копья?
Вал восстающий
– Думаешь – топит?
 
 
Дольнее жало
– Веришь – вонзилось?
– Пуще опалы –
Царская милость!
 
 
Плачешь, что поздно
Бродит в низинах.
Не земнородных
Бойся, – незримых!
 
 
Каждый им волос
Ведом на гребне.
Тысячеоки
Боги, как древле.
 
 
Бойся не тины, –
Тверди небесной!
Ненасытимо –
Сердце Зевеса!
 

12 июня 1921

5

 
Тихонько
Рукой осторожной и тонкой
Распутаю путы:
Ручонки – и ржанью
Послушная, зашелестит амазонка
По звонким, пустым ступеням расставанья.
 
 
Топочет и ржет
В осиянном пролете
Крылатый. – В глаза – полыханье рассвета.
Ручонки, ручонки!
Напрасно зовете:
Меж нами – струистая лестница Леты.
 

14 июня 1921

6

 
Седой – не увидишь,
Большим – не увижу.
Из глаз неподвижных
Слезинки не выжмешь.
 
 
На всю твою муку,
Раззор – плач:
– Брось руку!
Оставь плащ!
 
 
В бесстрастии
Каменноокой камеи,
В дверях не помедлю,
Как матери медлят:
 
 
(Всей тяжестью крови,
Колен, глаз –
В последний земной
Раз!)
 
 
Не кра́дущимся перешибленным зверем, –
Нет, каменной глыбою
Выйду из двери –
Из жизни. – О чем же
Слезам течь,
Раз – камень с твоих
Плеч!
 
 
Не камень! – Уже
Широтою орлиною –
Плащ! – и уже по лазурным стремнинам
В тот град осиянный,
Куда – взять
Не смеет дитя
Мать.
 

15 июня 1921

7

 
Ростком серебряным
Рванулся ввысь.
Чтоб не узрел его
Зевес –
Молись!
 
 
При первом шелесте
Страшись и стой.
Ревнивы к прелести
Они мужской.
 
 
Звериной челюсти
Страшней – их зов.
Ревниво к прелести
Гнездо богов.
 
 
Цветами, лаврами
Заманят ввысь.
Чтоб не избрал его
Зевес –
Молись!
 
 
Все небо в грохоте
Орлиных крыл.
Всей грудью грохайся –
Чтоб не сокрыл.
 
 
В орлином грохоте
– О клюв! О кровь! –
Ягненок крохотный
Повис – Любовь…
 
 
Простоволосая,
Всей грудью – ниц…
Чтоб не вознес его
Зевес –
Молись!
 

16 июня 1921

8

 
Я знаю, я знаю,
Что прелесть земная,
Что эта резная,
Прелестная чаша –
Не более наша,
Чем воздух,
Чем звезды,
Чем гнезда,
Повисшие в зорях.
 
 
Я знаю, я знаю,
Кто чаше – хозяин!
Но легкую ногу вперед – башней
В орлиную высь!
И крылом – чашу
От грозных и розовых уст –
Бога!
 

17 июня 1921