Ирина Дмитриевна Дюгаева
Кумир
– Обрыдло всё, – уязвлено признался Яша и тут же проснулся.
Гришка оглядывал его обеспокоенно и участливо.
– Я не стал бы вас будить, Яков Богданович. Но солнце сильно печёт. Вы как?
Яша проверил карман на наличие лапки. Он чувствовал себя заключённым, впервые за десятки лет вышедшим на свет и прозревшим.
– Добрэ 22. В кой-то веки всё добрэ.
За клубком
(Языческим богам) молятся и куры им режуть и то блутивше сами ядять… О, убогая курята, яже на жертву идолом режются!
(«Слово об идолах»)
Тяжела и неказиста жизнь сельсоветского главы.
Игорь Петрович прочитал декрет от соцзащиты – распоряжение по борьбе с бедностью на районе, глотнул некрепкого чаю. Подписал послание администрации по предупреждению птичьего гриппа, потёр переносицу, сморкнулся в хлопчатый платочек. Распечатал отчёт о начатом сборе яровой. Снял очки, протёр старательно и тщательно. Прочёл договор из межсетевой компании о предоставлении места под фонари на электроопорах. Вещь нужная, вещь, стоящая больше, чем просто «с благодарностью от председателя сельсовета». Вызвал бухгалтера. Начали собирать статьи расходов.
Очки запотели, кабинеты вспухли от вздыбившей пыли и нагрелись от полуденного солнца за засвеченными окошками. Прошло два часа. Пришло время обеда.
Умаянный работой, как взмыленный вол в поле, председатель вышел на улицу покурить. Чувствуя себя закрепощенным волом, томился жаждой скинуть налыгач – поводырь господский.
Не успел достать спички, как шорох гравия предупредил о быстро бегущем, по-бабьи семенившем госте.
– Игорь Петрович! – надсадно причитала бабка Гармониха. Невесть как прожившая больше семидесяти при её страшной худобе и неуёмном сердце. Из любой незначительной проблемки она могла раздуть ворох проблемищ, небо спутать с землёй, а солнце – с луной. За то Гармонихой и прозвали – что вечно на своем ладу играла да ещё на гармошке изредка.
– Игорь Петрович!
– Туточки я, тут. – Спичечный коробок скользнул обратно в карман. – Здравствуйте, Лукия Ивановна.
– Ох, Игорь Петрович, бяда бядовая, – усердствовала Гармониха. – Я к тебе от лица не стокмо себя, скока от лица соседей родимых. Завялась у нас какая-то зверюга. Не знай, человечья аль нет, да только кур порасхватали со всех соседних участков. И это меньше, чем за два денёчка! Вскорости совсем без курятины останемся. И как жить? У наших, кроме кур, ток свои заморочки в голове водятся! Как тут жить прикажешь? И жара такая стоит, кабы не спалила урожайчишко. Ох, святы-святы небеса, спасите!
– Ладно, ладно, Лукия Ивановна. Всё решим, со всем разберёмся. Вы участковому звонили?
– Звонили родимому. Обещался приехать надысь. Да ток как же без тебя! Вот ещё получили памятку про церквёнку, что скоро сносить будут. Срамота какая творится! Как жить, как жить? Свят-свят, выручай.
Игорь Петрович непроизвольно заулыбался, кашлянул для виду. После таких крестознамений и благословений сельсовет мог простоять ещё лет сто.
– Вы не беспокойтесь. Вас домой подвезти? Как раз и посмотрим на место происшествия.
– Как это подвезти? Зачем? Свят с тобой, Игорь Петрович! – старуха благодушно махнула гусиной, как цевка, ручкой и побежала обратно, поминая весь мир, негодников и угодников. «Что-то вроде Тупикового глашатая», – как-то метко выразилась Василиса в своей умелой манере давать вещам ироничные, но суть верные имена. Гармониха уходила так же быстро и внезапно, как появлялась. Ей, по-видимому, самой доставляли удовольствие эффектные и напыщенные появления и пугающее действие её слов, полных катастроф, белых чертей и чёрных смертей.
Спички вновь загремели в руке. Но тут Игорь Петрович заприметил девочку на скамейке у штакетника. Маленькую Предславу. Она увлеченно вязала, беззвучно звякая спицами и безмолвно болтая ногами.
Коробок спичек прошелестел по штанине, убираемый обратно в карман. Времени было мало, дел много, слова Гармонихи попахивали натуральной административкой, и следовало мчаться в село на всех парусах. Но этой девочке Игорь Петрович был готов принести в жертву всё: начиная от должности председателя вплоть до незначительного куска – своего сердца.
– Предслава, здравствуй… – хотел добавить «солнышко». Осёкся. – Ты чего здесь?
– Здравствуйте, Игорь Петрович, – лучистый взгляд окинул председателя невинным интересом и сердечной открытостью. – Я вот тут присела… Сама не знаю зачем. То ли ветер, то ли настроение, или любопытство меня повело.
Она всегда говорила странно, но искренно и доброжелательно, не боясь и не чураясь непонимания. Как с гуся вода, с неё стекали завистливые пересуды и неуёмные осуждения односельчан.
– Ну, ты… сиди-сиди, отдыхай и не думай ни о чём.
– Как же это не думать ни о чём? – Предслава по-доброму усмехнулась и замерла. – Так и не выйдет. Голова, она как… как природный очаг. Ни в лесу, ни в поле, ни на воде, ни в небе жизнь никогда не замирает. Ты и не заметишь, как шевельнётся воздух, и мимо пролетит ветерок. Так и с мыслью. Сам не уловишь малейшего движения ума своего.
Игорь Петрович улыбнулся незаметно для себя и сел рядом.
– Что же вяжешь? И кому?
– Ни того, ни другого не знаю. Хочется душе, вот и вяжется как-то. Так спокойней. Вы попробуете? – Глубокие, как небесная синь, глаза взглянули вопросительно, маленькие ладошки протянули пряжу.
Сам не зная для чего, Игорь Петрович взял пряжу, оглядел свитые в колосья нитки. Распутаешь клубок, и ничего не останется. Вот так и с председательскими заботами. Куда же без них?
– Я вязать не умею, – стыдливо признался Игорь Петрович. – Да и ехать надо.
Предслава спокойно забрала пряжу, продолжила перебирать спицы, сплетая толстые нити в один ей известный узор. Туманная досада холодила председателю грудь, хотя вокруг было жарко и сухо.
– А может, лучше ты что-нибудь мне свяжешь? – несмело предложил он.
– А вам что-нибудь нужно?
Игорь Петрович растерялся, не нашелся, что сказать, и за поддержкой полез в карман за коробком.
Суховей еле заметно перебирал ветки ели, играл на струнах высокого тополя. Насмешливо примостился среди ветвей ворон. Игорь Петрович почему-то был уверен, что тот самый ворон.
– А свяжи-ка кофтёнку ворону.
– Разве ему холодно?
– Так и тебе не холодно, а в одёжке ходишь.
Девчушка расхохоталась.
– Хорошо, дядь Игорь, свяжу. Уж такому-то умному важному ворону не жалко.
Вороняга согласно гаркнул, как будто всё понял.
Игорю Петровичу ни с того ни с сего до блажного хорошо стало. Нега плавила конечности, как мёд на солнце, голова приятно посвежела и опустела. Только данный миг, подсинённое бликами солнце, слоёные перины облаков да малютка с пряжей занимали его мысли. И до того сладко было раствориться во всём этом, что хотелось продлить момент или застыть, не подчиняясь законам пространства и времени.
– Дядь Игорь, вам же в деревню надо, – невзначай напомнила Предслава, и мир обрел простые неровные очертания.
– Да, надо. Такое уж дело – быть председателем…
– А можно мне с вами? – Два маленьких лазурита-глаза воззрились с просьбой и надеждой.
– Это что же ты?
– Да как-то вот… от нечего делать. От безделья и, наверное, самодовления. Я не буду мешаться, правда. Никто и не заметит. А мне же интересно, и нескучно будет. И я как раз ворону кофточку свяжу.
– Да я бы и так с радостью. – Игорь Петрович благодушно распахнул ладони, словно гостей родных принимал.
Не теряя времени, двинул в сельсовет. Предупредил секретаря, отзвонил заместителю, бывшему на собрании граждан в соседнем селе, позвонил участковому, которого ещё не было на месте происшествия.
Игорь Петрович понимал, что присутствие с ним маленькой Предславы, чужой дочки, вызовет уйму вопросов, но разве можно было отказать в её незадачливой просьбе?
«Мало кто хочет добровольно устать, мотаясь с председателем, – думал он. – Но добровольные начала ещё при колхозе поощряли».
Когда они вдвоём выезжали по дорожке сельсовета, ворон, казалось, одобрительно хлопал крыльями. Неумолчно такала фабрика. Игорь Петрович удивился, как это на фабрику приезжие не позарились: в лесу орудовали, церковь захапали и вдруг замешкались с последней достопримечательностью.
Тяжела и неказиста жизнь…
Над берегом реки тянулась невесомая призрачная дымка, молочная наволочь растеклась по небу. Здесь, в восточной части Тупиков, жили, в основном, старички, изредка навещаемые городскими родственниками. Старички, как на подбор, добропорядочные, с прилизанными палисадниками, чутко подрезанными огородами да вычищенными домами. Поэтому Игорь Петрович не без удивления уловил пару перекошенных заборов и побитый плетень. Всё это надо было срочно исправить, иначе впаяют штраф. Не зря здесь председатель оказался. Сама судьба, видать, подрядилась.
У скатного склона над речкой собралась целая стая женщин. Предслава вышла из машины вместе с Игорем Петровичем, оставив сизый, как её глазоньки, клубок на сиденье. Только мотор перестал рычать, тут же стал слышен разноголосый гомон. Дело, похоже, приобрело серьёзный оборот.
– Здорово, бабоньки! – Игорь Петрович втуне поискал глазами участкового. – Что за сабантуй устроили?
– Беда, председатель, у нас. А ты невесть где ползаешь, вот и решаем сами, по-женски.
– И как решается? – без обиды отвечал председатель.
– Дык почти решили. Поздно ты, Игорь Петрович, подчалил. Ох, позднёхонько, – завздыхала Гармониха, уже оказавшаяся в самой гуще событий. – Нашли мы виновницу.
– Но приехал не зря, – гаркнула Людмила Медведухина, перекрывая остальных. – Самоуправством заниматься не хотим. Пойдёшь с нами.
– Так, а теперь по порядку, – строго попросил Игорь. – Что тут у вас случилося? И говорит пусть один.
– Да то и случилось, что кур воруют, – Медведухина чуть не плевалась, негодующе подаваясь всем корпусом вперед, как голубь. При её мощном стане и действительно медвежьих размерах выглядела она устрашающе. Игорь Петрович постарался укрыть Предславу за собой. По наторенной председательской привычке чутко улавливал изменения в людских настроениях.
– Второй уж день почти у всех в округе куры пропадают.
– По сколько кур за раз?
– Все начисто. Курятники пустые остаются. Ворюга жадная, но глупая.
– Пропажу так и не нашли?
– Как по звёздам угадываешь! – присвистнула Медведухина. – Прихожу вчера к дядке моему. Его жена прям на пороге как начала жальбу нести. Мол, кур нет. Тока что зашла, а там ни звука, ни писка, ни пёрышка в воздухе. Вот так вота.
Как по команде, раздались рыдания скрюченной книзу тётки. В три руки её наглаживали по согнутой спине, как кошку.
– И что, у всех украли? Сколько пострадавших?
– Пять человек.
– А столпилось двадцать… – подивился председатель.
– А ты что ж хотел? Дело, как ни глянь, непростое. Кажный день у нас такого не бывает. И не то что кажный день, а вовсе такого не бывало ни в раз. Как тут не обсудить. Тревогу надо сразу бить, а не ждать, пока вражина Москву схватит.
Игорь Петрович задумчиво почесал подбородок, чувствуя себя в роли участкового. Долговато Михаил Степаныч едет.
– И как обсуждения? К чему пришли? Кур еще не собрались прятать?
– Думали, да что толку? Не к кому прятать. Зато подумали вот, кто это мог бы быть. И пришли к единогласному мнению. Пойдем-ка, расскажу, – и не спрашивая разрешения, Медведухина подхватила Игоря под локоть и повела за собой, как провинившегося мальчишку.
Предслава осталась в гуще бабских юбок да крикливых голосов. Никто её будто бы не заметил, зато она посматривала по сторонам как суслик в поле.
– Как пить дать, Пантелеймониха балагурит, – шёпотом поделилась Медведухина.
– Это ещё с чего бы? Ей вроде и так хорошо живется. На черта ей твои куряты?
– А она тут на днях и мне и бабушкам рассказала, мол, собралась птицефабрику открывать и прямо-таки зажглась этой идеей.
– Хм, а не глупо ль, что она для такого крупного предприятия взялась воровать кур у соседей? Ещё ж неизвестно, какие там куры, какого качества яйца несут…
– Уж у моей тетки такие, что самые первые сорта рядом не валялись!
– Пантелеймониха живёт более чем зажиточно. Дались бы ей чужие курейки? Захотела бы фабрику, открыла бы и так.
– Тю, Петрович, давно в село ездил? Тут добрым соседством и простым разговором давно не воняет.
Зато воняло прелой завистью и запальчивой злобой. На что-то Медведухина обиделась… Может, на то, что сама жила победнее. В типичном детективе, которые Игорь Петрович и сейчас иногда почитывал, главным злодеем-зачинщиком должна была оказаться как раз Медведухина.
– А другие что скажут?
– Тю, да тоже самое. Тут не лясы точить, а дело делать надо. Пока всех не обокрала Пантелеймониха.
Игорь Петрович бессознательно чесал подбородок, пытаясь поймать треволнения толпы. Он представил, какой фурор случится, если он явится с целым гуртом женщин к слабой сердцем Пантелеймонихе и потребует показать дом и сарай на наличие лишних кур…
– Я бы не стал так спешить с доводами. Попробовал бы на живца поймать.
Медведухина сморщилась, став похожей на скомканный коврик с толстыми складками на лице. Спора и крикливых возражений было не миновать, но как раз к тому моменту на дороге за поворотом заблестела серая Нива. Участковый приехал. Председатель мысленно промокнул пот с лица.
Точно собака, отвлечённая костью, Медведухина вразвалку почапала к бабьей сходке. Предслава, грустная, не отрывая глаз от земли, подошла к Игорю Петровичу. Излишне слащаво, с дрожью в голосе, он спросил:
– Чего ты, чадунюшка, пригорюнилась?
– Как-то это всё… неправдиво. Как в басне. – Она села на переднее сиденье в машину и лениво взялась за спицы. Ловкие, беленькие как пудра, пальчики ритмично задвигались.
– Не нравится Пантелеймониха им, вот и бесятся, чертихи, – тихо буркнул Игорь Петрович, но чуткая Предслава услышала:
– Нашли козла отпущения… или нашла. Нашла одна, а другие просто словили ушами сахар и рады нежиться в сладости. – Спицы дружно звякнули, оставив резонирующий звук где-то под капотом.
Кинув последний взгляд в копну бабьих юбок и удостоверившись, что все они набросились на Михаила Степаныча, Игорь Петрович тронул руль. Пока представилась возможность, стоило объехать неисполнительных жильцов, записать их на «чёрный листик», потребовать исправить расхлябанный вид заборов и плетней. Скоро грозились примчаться из райисполкома, взыскать за это.
Весь день, пока они объезжали попустителей порядка, Предслава сидела в кабине председательских Жигулей. Мелькающие спицы, синий клубок, такие же – с чистой просинью – девчачьи глаза да белые пальчики, напоминавшие чувственные веточки берёз. Настоящая услада для уставшего взора. Игорь Петрович быстро стряхнул наваждение, мысленно промакивая лоб от испарины и предостерегающе здороваясь с сельчанами.
Зря он надеялся, что к возвращению на бабью сходку всё разрешится. Гул стоял ещё более тяжкий и невыносимый. Одному участковому, наверное, привычный.
– Я схожу, посмотрю, как у них дела идут, – вызвалась Предслава, улыбаясь очаровательно и смело. Если б мог, Игорь Петрович поблагодарил её тысячу раз, но язык онемел, и улыбка вышла какая-то кривая.
Выйдя из машины, председатель закурил. Дым пронзил горло, табак спустился в лёгкие, тело приморозило, и крики превратились в гвалт свиристели, укутанный речными перекатами. Где-то такала фабрика. Где-то ласковая материнская рука накрывала на стол под бархатистый романс.
Где-то бегала Василиса, ругая мать за то, что та под ризы в красном уголке уложила убрусы с языческими ромбовидными узорами… Где-то, где-то.
– Где это тебя носит, Игорь? – Михаил Степаныч положил разлапистую пятерню ему на плечо. – Возвращайся к нам в быль и пыль. Поедем к Пантелеймонихе.
– Как же… Зачем? Всё это бабьи сказочки, Миша. Нечего туда соваться, только перепугаем соседку.
– А других наводок, прости, нету. Но ты не волнуйся, поедем одни, а эти сейчас разбредутся, – он махнул в сторону баб почти дирижерским жестом, будто скомандовав разойтись. Рядом с Гармонихой стояла Предслава, участливо внимания её крестознамениям. Предвечернее солнце золотило девочке русый волос.
– Зачем девчушку с собой взял?
– Сама захотела.
– Так бабы тоже хотели ехать, но не брать же их. Что-то ты больно размяк, чисто намокший кизяк.
– Поедем скорее, – высохшим голосом попросил Игорь Петрович, садясь за руль и зовя Предславу. День уже близился к закату, а дел было невпроворот. Завтра ещё следовало в соседние села смотаться, разгрести отчёты, а он всё здесь барахтался.
– Вот Анна Пантелеймоновна удивится, когда узнает, что кур крадёт, – весело подмигнула Предслава. Игорь Петрович не стал на неё смотреть, следя за крутыми зигзагами участковой Нивы, что ехала впереди.
– Да пожалста, да всё для вас, всамделишно. – Пантелеймониха сложила мастистые руки на груди, не переставая палить в гостей злобным взглядом. Предслава осталась в машине. Игорь Петрович неловко потоптался в прихожей, но дальше заходить не стал. А Михаил Степаныч сноровистой походкой пошёл по дому, простукивая шкафы и полости, как в захудалых сериалах про ментов…
– Птицефабрику – да, говорила, что собираю-с открыть. Но это ж так, забавка-мавка.
– Не вовремя ты её открыть решила, Аня, – огрызнулся участковый, выдвигая ящик комода. Игорь Петрович чувствовал себя неуютно. Особенно оттого, что у Михаила Степаныча не было прав лазать тут, но Пантелеймонихе лучше было не знать о том.
– Вы бы лучше другим занялись, – свирепствовала хозяйка. – Тут и без ваших кур хулиганств хватает. Вон, вчера захожу к образам, а там и Дева Мария, и Чудотворец, и Григорий, мои родные, всамделишно, завешаны каким-то вандальным плакатом из школы! Чур меня! Ну, кто такое выдумать, всамделишно, мог?!
– Это какой такой плакат? – заинтересовался Игорь.
– Идём, – буркнула женщина, и повела за собой, в светелку. Там, как в истинной комнатке Бабы Яги, стояли недоконченное веретено, нелакированная деревянная скрыня у стены, а в углу – образа святым. Пантелеймониха прошла к сундуку, достала свёрнутый папирус из полинявшей совдеповской бумаги.
– Вот, представь это поверх моих угодников.
Игорь Петрович развернул плакат и тут же пожелал свернуть обратно. Ни одной догадки, зато много невысказанных вопросов повисло в воздухе. Такие плакаты видал он в школе на стенах. Частенько даже рассматривал их, когда заезжал за Василисой.
На плакате Пантелеймонихи мальчишка показывал на надпись «Спирт» с перечеркнутой «и» и вместо неё написанной «о». «С буквой О – сила, с буквой И – могила» – располагался внизу девиз. Известнейшая заповедь своего времени.
– Вот те на, – ахнул председатель. – А чего сразу не сказала? Чего медлила и Христа поминала? Думала, это малевание на вандала укажет?
– А кто мне поверит в такую дичь, всамделишно? Ничего не вынесли, и пальцем золота, монет не тронули, а такую штуку учудили. И прямо на образа повесили, ироды!
– Пришла бы ко мне, чем сейчас в это носом тыкать, когда тут такое творится. – Игорь Петрович выдохнул, напряжённо сворачивая плакат.
– Ну, приехали, в самом деле. Теперь я ещё и виноватая во всём… – Пантелеймониха раненной птахой опустилась на табурет. – А то, что честным трудом наживала, зла никому не желала, это ничего, это якобы все так делают.
– Честным трудом… – повторил Игорь, усмехаясь. А ведь ей всё нажитое от брата, бывшего колхозника-работяги, досталось. А сама жила с мужем, который из себя – не чета ни миру, ни людям, неприжитый дух с того света.
– Пойдём-ка, – явился участковый. – Здесь ловить нечего. Реально на живца придётся ловить.
– Ты загоди чуток. – Игорь Петрович передал сверток. – Курощупы, видать, и здесь побывали. Угрозу оставили.
– В самом деле, угрозу? – очнулась Пантелеймониха.
Игорь Петрович сжал кулаки. Нервы у него расшатались – ни черту, ни святому в упрёк.
– Рассказывайте, Анна Пантелеймоновна, все Михаилу Степановичу. А я пока снаружи обожду, – он церемонно откланялся и бесцеремонно устремился к выходу.
А ведь ещё день назад он сидел тут с соседями, попивал домашний магарыч, думая, что неплохо устроился в жизни, забыв о мелочных строителях и надуманных невзгодах…
Предслава ждала у калитки.
– Дядя Игорь! – Малютка зябко трепетала от речной низинной прохлады, но не выпускала из рук клубок, похожий на детскую игрушку – завсегдатая старых чёрно-белых фотографий. Одна нитка свисла так низко, что касалась земли.
– Тут что-то совсем странное! – то ли с испугом, то ли с восхищением воскликнула Предслава. – Идёмте к курятнику.
Игорь Петрович расслышал куриное квохтанье и шелест крыльев. Вымытая, с подровнёнными ладными досками, курятня стояла во дворе около стола для гостей.
За домом под общее, почти хоровое квохтанье и бормотанье несушки строевым маршем выходили из курятника и, шагая через баз, не трогая гусей, не щипая травы, не обращая ни на что внимания, покидали двор через маленький лаз в изгороди, дальше уходили вверх по изволоку, вглубь деревни.
– Это ещё что такое?.. – в беспамятстве разинул рот Игорь Петрович.
– Кур, видимо, и не крали. Они сами вышли, – деловито заключила Предслава.
– Надо за ними! – забыв о машине, участковом, Пантелеймонихе, Игорь Петрович поспешил за стайкой семенящих птиц. Предслава со своим драгоценным клубочком – вслед.
Он и не успел подумать, насколько неправдоподобно и абсурдно всё это, когда они очутились у изголовья тропы, ведшей к церкви. Меж столбов, напоминавших о выломанных воротах, начиналась «паломническая» тропа к церкви. Точно посреди тропы был выставлен уже знакомый идол. А около него в три круга уселись несушки, которых якобы успели поворовать. Или которые сами себя умыкнули.
Смердело какой-то страшной мистикой. А Игорь Петрович не любил мистику, ох, как не любил! Зато Василиса разгадывала мистические загадки, покрытые мраком времени, как алгебраические задачки – на раз-два! Её ум пригодился бы сейчас.
– Это что?.. Это как?.. – задыхался Игорь Петрович.
– Вы тоже, председатель, за золотом? – усмехнулся Олежка Смирный, моложоватый хлюст и гуляка. – Поздновато. Тут уж очередь на золото-то.
– Какое еще… золото?
– Как? А вот. – Олежка указал на Раздобрейко. Тот стоял у обочины дороги, весь в орепьях и пробовал на зуб что-то золотое. Золотое яйцо…
– Это кто устроил? Это кто разрешил? – ярился Игорь Петрович. – Это как?
Одна из куриц в ближайшем кругу довольно заквохтала, хвастаясь высиженным яйцом. Золотым яйцом… Ей завторила вторая. И третья. В желтом закате сверкали яйца ярко и упоительно.
В один момент все курицы заголосили. Хор их, стройный и зыбкий, струёй понесся по Тупикам. И как только они запели (истинно запели, высоким «а-а»), солнце начало садиться за золотой купол монастыря. Сизая тень мрака укрыла деревню. Лишь идол остался. Высокий и непоколебимый, как суровый начальник-вояка. Как начало и конец всему.
Раздобрейко, кинув проверенное яйцо в корзинку, приблизился к наружному кругу несушек. Только Яшка быстро преградил ему дорогу.
– Не сметь! Нехай своё дело сделают! – голос его хлестал словно бич. Раздобрейко отшатнулся, как от огня, и удручённо присел на обочину. Прямо в репейник.
– Себе всё решил захапать, а, Яшка? – усмехался Олежка. Яшка и не посмотрел даже. В руках у него был тонкий, гибкий прутик и, словно страж, с этим прутиком он обходил куриц. Какой такой магией Яшка завлек их? Прямо как крысолов в той старинной немецкой сказке…
«Динь-дон», – послышалось Игорю Петровичу. Он схватился за голову, не веря происходящему. Не зная, где правда, где ложь. Пошатнулся на некрепких ногах и шмякнулся наземь.
Предслава быстро схватила его за плечо, привела в чувство, встряхнула.
– Не время, дядя Игорь! Надо стоять!
– Да как же?.. Да не может быть такого… – потерянно бормотал он. – Да что же это такое творится? Почему они на это так смотрят…
– Как будто всё нормально? – закончила Предслава. – Потому, что сами не верят в это всё. И вы не верьте. И я не верю.
– Это всё сон, – кивнул Игорь Петрович. Поднялся, отряхнулся. – Ты иди, чадунюшка. Позови участкового, а я пока здесь…
Предслава кивнула и побежала во всю прыть. Только клубок остался в напоминание о ней.
«Динь-дон», – припевал звон.
– Яшка, ты что ль, замешан в этих пакостях?
– В каких таких пакостях? – невозмутимо отвечал тот, проходя мимо идола. – Вы не беспокойтесь, сельский г’олова, всё в поряде. Вы лучше поезжайте, отдыхайте.
– Я те дам отдыхайте! – огрызнулся Игорь Петрович, кидаясь к столбикам бывших ворот. Быстро остановился. Драки ещё не хватало. Да и куда ему было тягаться с молодым, крупногрудым лошаком? Тут мудрее надо было поступить.
– А ты значит, Яшка, и в поле жнец, и на дуде игрец?
– Ишо бы.
– Это похвально. Это может, ещё и грамоту дадим. Только скажи-ка за что? За хорошую работу в поле – дадим. А тут что развёл? Идолопоклонство или как оно у вас называется? Секта?
– Эг’ей, не по нраву ваши слова были б сестре вашей, панне. Василисе Петровне. Эт я зараз ради нее.
– Это как же? Сама просила?
– Дюже брехайте! Все чрез нег’о, – и кивнул на идола. – Все передала ему, а он – мне. И про вас тоже дюже мног’овати. Хороший вы дядько. Так шо лучше бы шли и не мешали. Нехай не поймёте, всё одно.
– Ты бы это лучше прекращал, кудесник ненаглядный, – распалялся Игорь Петрович. – И Васютку мою не трогай! Тебе до неё расти еще. Ты для неё цуцик больно, а не мужик.
– А это уж ей дайте думать. Ей всяк лучше знавати, чем нам.
– И долго ты тут оперный театр собрался показывать? Пока куры не измучаются?
– Пог’одите чутка, трошки осталось. Потом вам же улов достанется.
– Нет, я как-нибудь проживу, обойдусь без твоих пакостей и яиц… В тебе щедрость такая откуда?
– Та г’оворю же, це не я. Це панна старается. На эти же слитки выкупим земельку вашу! Шо ж вы никак не додумаете, г’олова!
Игорь Петрович снова пошатнулся, но увидел клубок Предславы и удержался. Точно за него зацепился, как за руку помощи.
– Я отсюда не йду нихуда. И, баско, никто не заставит. Он не даст. – Яшка кивнул на идола.
«Ну, точно, чокнулся», – невесело заключил Игорь Петрович. Он онемел, не знал, что говорить и думать. Ему хотелось прилечь, уснуть и очнуться от кошмара.
Кудахтанье усилилось, стройное куриное пение сбилось. Под ногой что-то крикнуло – подвалила новая гряда кур. Теперь четыре круга окольцевали идола. Все птицы разом поднялись, как по окончании спектакля, и начали водить хороводы.
«Вот тебе и в лесу родилась ёлочка», – приуныл Игорь Петрович.
«Динь-Дон», – маячил рядом звон, и птицы плясали в такт, чуть ли не подпрыгивая от счастья. Мягко коснувшись почвы седушками, несушки сели.
Олежка припадочно загоготал, как гусь, а Раздобрейко лихорадочно затрясся, как курдюк.
– Ну-ка, пошли отсюда! – запальчиво гаркнул на них Игорь Петрович.
Олежка зыркнул на него по-волчьи и по-лисьи начал красться к курам. Он шёл точнехонько к золотому приплоду под одной приурочено квохтавшей особой. На расстоянии полушага до сокровища Яшка остановил его, недвусмысленно хлестнув прутиком по рукам.
– Ну, кому говорят! – кипятился председатель. – Или хотите, чтобы вас отвезли в кутузку? От райцентра до деревни пешкодрапом пойдёте!
Олежка, больно потирая костяшки, засуетился прочь. Раздобрейко поднялся и недовольно поплелся за ним, не забыв корзинку с золотыми яйцами. Остались только председатель и куриные хороводы. И языческий бог.
Пение усилилось, у Игоря Петровича всё затряслось перед глазами, в ушах загудело, как от гудков пароходов в порту. Он подумал, что это смерть пришла, и на самом деле он уже давно в коме от сердечного приступа. Доведённый до белого колена работой и пожизненной тоской.
«Динь-Дон». Почему колокольчик поминал Дон? Наверное, русский Стикс был бы Доном, а Хароном – непомерно огромная курица… Рядом пели камыши, где-то надрывалась зарянка. И в этом сочетании Игорю Петровичу слышались ласковые колыбельные песни матери. Да здравствует детский сон!
Когда Игорь Петрович открыл глаза, ему стало легче. Он по-прежнему стоял на ногах, удерживаемый невесть какой силой. Всё вдруг стало по-настоящему ясно. Насущность реальности вернулась. Мир вновь стал осязаем и проникаем.
Несушки продолжали водить хороводы. Кольца из золотых яиц горели чувственно и страстно, маня и зазывая.
Яшка уставился в землю. Но как будто внутрь себя. И только сельский идол-истукан смотрел незамутнённо, будто знал всё на свете.
– Кто ты? Или что? – спросил вдруг Игорь.
– Сам узнашь, – смирно ответил Яша. – Как ток ответишь на вопрос. Кто ты сам?
– А кто я?
– То же, что и всё вокруг.
Квохтанье перешло в литургически заряженное «а-а». Курицы замерли. Яйца, словно накаленные лампочки, засветили сильнее. Идол стоял на месте. Яшка перед ним, как посол.
Игорь Петрович пошёл вперед, думая, что в круге перед ним крылся смысл целой жизни. Но когда он приблизился к курицам, те вспыхнули, как дымовые шашки, и исчезли в густых сумерках.
– Когда ты знаешь, хто ты, ты знаешь, шо видишь, ты знаешь, шо такое этот мир, – говорил Яшка не своим, умудрённым, умиротворенным голосом. Звуки словно завернули в пелёнки: всё вокруг стихло.
Игорь Петрович снова открыл глаза. Он лежал между столбов, посреди тропы, ведшей к церкви. Над ним склонилась Предслава, и её тонкие волосы щекотали председателю ноздри.
– О-о, Игорь, – знающе подытоживал участковый, – где ж так упиться успел? Или пришиб кто?
– Я не пил, – раздраженно ответил Игорь. «И попросил бы не выражаться при ребенке», – хотел дополнить, но не хватило решимости и сил.
– Употреблял? – улыбнулся Михаил, и от его ухмылки стало тошно. – По всем статьям тебе бы штраф выписать да донести куда следует… Но мы забудем. Да, Предслава?
– Не забудем, а закроем глаза, – поправила девочка.
– У меня просто солнечный удар случился. – Игорь Петрович поднялся. – Вы куриц нашли?
– Куда там. Как в воду канули, – участковый махнул рукой и отошёл к запыленной Ниве. – Но мы близко. С курочками балуется тот же мазурик, который у Пантелеймонихи плакат оставил. Визитная карточка, как говорят в полиции.
«Или в дешёвых фильмах», – не досказал Игорь Петрович.
– Ему лучше не говорить, – знающе шепнула Предслава, и он все понял. Она тоже видела. Всё это было не просто угарным сном. Может, дурман или умело сыгранное представление. В любом случае, главный актёр и зачинщик был известен. Надо было только дознаться до Яшки. Но председательский день грозил не кончиться на этом.
– Новость прилетела, – вновь заговорил участковый. – В реке утоп кто-то. Лесник нашел труп. Поехали.
Голова у Игоря Петровича трещала, как труха в огне. В преисподнюю не наведывайся – и при жизни настрадаешься.
Предслава молчала. Но не так, словно ушла в себя, а словно пыталась поддержать. Она то и дело поглядывала на Игоря Петровича, пока они ехали на машине участкового по лесу. Здесь было темно и тихо. Невыносимо тихо.