Ираида Владимировна Дудко
Энциклопедия наших жизней: семейная сага. Созидание. 1960 год
Часть 4
Голубая мечта
ВСПОМИНАЕТ ВИКТОР
Мы ещё не успели «опериться» в своей семейной жизни, а уже стали мечтать о собственной машине. По крайней мере, очень хотелось получить права, для чего мы с Сашей Смирновым поступили на курсы вождения, которые окончили в 1960 году, и получили права. Практику вождения мы проходили на грузовой машине ГАЗ-51.
Права были получены, но машины не было и поэтому, чтобы получить навыки езды на машине, я и Ратмир решили взять машину на прокат.
Поехали в Люберцы и по ходатайству предприятия получили абонементные карточки, по которым хотели получить легковую машину в прокат на несколько дней.
Мы с Ратмиром пришли на пункт проката, где нам предложили машину «Москвич».
Дежурный диспетчер – подвёла нас к машине, сама открыла капот, и сказала, чтобы мы щупом замерили уровень масла, чтобы потом не говорили, что его не было. Сначала Ратмир, а потом я безуспешно искали, где же находится этот самый щуп.
(К легковой машине мы с ним подошли в первый раз в жизни!).
Диспетчер, видя наши безуспешные попытки, резко сказала: «Идите-ка вы…!!!», и пошли мы солнцем гонимые…
Впоследствии Ратмир не раз брал машину в прокат, а я так и не решился это делать до приобретения собственной машины.
Часть 5
Вторжение
Наверное, все очереди в столовых всегда были чем-то похожи друг на друга.
ВСПОМИНАЕТ ИРАИДА
Пока я работала на территории завода, я не была знакома с его сослуживцами. В основном, мы дружили семьями со Смирновыми Валей и Сашей, которые поженились чуть раньше нас, и жили в собственной комнате, в коммунальной квартире.
Нужно отметить, что Виктор очень дорожил своей свободой и мнимой независимостью.
Когда я территориально оказалась на работе в одном здании с его отделом, даже тогда он избегал встречаться со мной на работе или в столовой.
Сначала я не обращала на это внимания. Но однажды, когда я пришла в столовую, и встала (а у меня уже был немного заметен животик) в конец очереди, я увидела Виктора недалеко от кассы, в окружении своих сотрудниц.
Они весело смеялись, шутили. Взяв подносы, они пошли и сели за один столик. Им было по-прежнему весело. А я ещё долго стояла в очереди, а потом сидела где-то в стороне, и наблюдала за их компанией.
Во мне всё кипело. Я решила, что с этим безобразием надо кончать. Быстро заглотав обед, я подошла к их столику. Первым желанием было стукнуть кулаком по столу. Но я представила, что столик подскочит, и это будет скандал на всю столовую. Поэтому, чтобы сдержаться, я помню, руки спрятала за спиной, и буквально прошипела: – «Если ты ещё раз пойдёшь обедать без меня, учти…».
С тех пор мы ходили обедать вместе. Но это выглядело так. Я его спрашивала по телефону, что ему брать на обед, потом выстаивала очередь, брала два подноса, занимала ему место за столиком, а он просто приходил – на готовенькое, да ещё и ухитрялся опаздывать. Так началось моё приручение и «обуздание» моего свободолюбивого супруга.
Следующим шагом было следующее…
Я попросила кого-то из общих знакомых, чтобы мне сделали экскурсию в лабораторию, где работал Виктор. Это происходило так.
Мы с ней открывали дверь в очередную комнату, входили, здоровались. Затем она громко мне объясняла, что это за участок (машинный зал, комната программистов и т. д.).
Визуально все уже меня знали. Когда мы таким же «Макаром» вошли в комнату, где находился Виктор, он по-моему, остолбенел.
Но с тех пор, когда мне что-нибудь было нужно, я спокойно приходила к нему в лабораторию. Постепенно я познакомилась со всеми его сотрудниками, из которых 90 % были – женщины.
Но финишем был поступок, который все его сотрудники посчитали – «сверх наглостью».
А было это так. В их отделе: то ли премию дали внеочередную, то ли совпали чьи-то дни рождения, сейчас причину праздника уже не помню. Только коллектив решил отметить какое-то событие. Квартиру предоставила под это мероприятие дочка начальника отдела – Соркина – Элеонора. Родителей куда-то на вечер спровадила. Вероятно, они уехали к сыновьям, которые жили в Москве.
В одной из комнат, помню в крайней слева, от дверей до окна был накрыт стол. Все хлопотали. Дверь на лестничную площадку была открыта. Туда выходили курить.
Такие сабантуйчики были не раз и раньше.
(ВИКТОР УТОЧНЯЕТ: – Ничего подобного! Это Соркин собрал нашу смешанную лабораторию, которая стала основой будущего вычислительного отдела – ВЦ, у себя дома, в только что полученной двухкомнатной квартире и сам, конечно присутствовал).
(ИРАИДА НАСТАИВАЕТ: – Виктор перепутал. В этот раз Соркина не было. Вероятно, он и собирал коллектив, но не в этот раз. Тем более, что вопрос о создании Вычислительного центра возник позже).
А в этот раз я решила – баста! И подговорила Валю Смирнову с тем, чтобы мы с ней пошли туда вместе с мужьями. Она поддержала мою инициативу. Мы собрались и пошли…
Наше появление произвело впечатление разорвавшейся бомбы.
Когда нас увидели поднимающимися по лестнице, кто-то, кто в это время курил, бросился в квартиру с воплем – «Дудко идёт не один!» Перед нашими носами дверь громко захлопнули… Прошло несколько минут, в течении которых в квартире бурно обсуждалась ситуация, и принималось решение, что же делать?
Наконец, дверь открылась, и нас впустили. Первое, что я помню, кто-то громко кому-то сказал – «Принеси, пожалуйста, ещё тарелки, мы же не рассчитывали на такое количество…». В основном, вечер прошел нормально…Ничего, пережили и этот момент. С тех пор нас везде приглашали вместе.
Так был завоёван окончательно мой статус жены Дудко Виктора Анатольевича.
Часть 6
Командировки
ВСПОМИНАЕТ ИРАИДА
Виктор относительно часто ездил в командировки. Остались письма из некоторых его поездок.
В Киев Виктор съездил на Всесоюзную конференцию по программированию.
УВАЖАЕМЫЙ ТОВАРИЩ!
Оргкомитет II научной конференции по вычислительной математике и вычислительной технике приглашает Вас принять участие в работе конференции, которая состоится 6–10 июня 1960 года в г. Киеве.
Конференция открывается 6 июня в 10 час.
В большом конференц-зале Академии Наук УССР (г. Киев, ул. Владимирская, 54).
ОРГКОМИТЕТ
На фотографии – Старый Киев. Пешеходный мост. 1960 год.
В свободное время, как позже Виктор рассказывал сам, они с Сашей Смирновым не просто загорали на Днепровском золотом пляже, а с чужими ребятами играли в преферанс. Он сейчас сам ужасается, вспоминая это. Ведь, они могли так налететь, что и в живых-то не остались бы!
1960 г. ПИСЬМО из КИЕВА. В. А. в командировке.
Гостиница Театральная 232.
7.06.60 г.
ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГОЙ ИРОК!
Пишу тебе на третий день пребывания здесь.
Сегодня мои звонили с 9-и до 10, как я тебе говорил, но ты не подошла, и мы не сказали с тобой ни слова. Поэтому я решил тебе черкнуть пару строк.
В первый день мы устроились в гостинице, и потом все пятеро пошли на пляж. К сожалению, это было не совсем правильное решение, т. к. мы с Сашей сгорели дотла, и целый вечер и ночь мучились. Сейчас немного прошло, но вчера на пляже уже не были. Сходим завтра или сегодня.
Здесь идут «Ночи Кабирии» и завтра мы думаем сходить на неё (картину). Приеду 15-го утром, а 9-го вылечу на самолёте домой. Стоимость билета поездом в купейном, с постелью – 106 рублей, а самолётом – 116.
Время у нас заполнено полностью докладами с 10-и до 14 и с 16 до 20–21 часа. Так что особенно не разгуляешься.
Впрочем, здесь были сандалеты за 40 рублей, если будут на мой размер, то я возьму, если ты не возражаешь.
Домой звонить не буду, а приеду (вернее, прилечу) раньше на 1 день. Это интереснее, и неожиданное.
Киев весь в зелени, жарко. Жарко даже вечером, и все ходят без пиджаков. Вода в Днепре не особенно тёплая, но и не холодная. Город сам по себе не плохой, но люди здесь ужасные – грубияны почти везде, так что нам москвичам, приходится удивляться этому.
Мы ещё не были в достопримечательных местах Киева, а я даже не знаю – будем ли мы их здесь посещать, т. к. нет времени, да и очень жарко.
А, вообще, кажется, что уже прошло очень много времени со дня отъезда и я всё удивлялся, что прошло всего 2 дня, а я думал, что прошло 4–5 дней. Саша приедет 10-го, так что ты можешь у него узнать кое-что про наше житьё-бытьё.
Койка его в нашем номере стоит рядом с моей. Моя койка у окна. Живём мы в гостинице «Театральная». Из окна вид на Оперный театр и площадь около него.
Лёжа в постели, я вижу, как подходят люди на спектакль, а затем, спустя некоторое время, начинают расходиться.
Вот пока и всё моё послание.
Т.к. письмо придёт к 10-му, я поздравляю твоего отца с днём рождения, и желаю ему доброго здоровья и сто лет жизни.
Крепко, крепко целую.
Твой ВИКТОР.
P. S. Ты сделай там и зарегистрируй приёмник.
Потом была командировка в Саратов.
С докладами наших ребят пока ещё не посылали на конференции, а ездили они, как простые участники. Но они обязаны были прослушать все доклады, и потом на работе отчитаться за полученные знания. Так, что ездили они часто, и набирались впечатлений не только от конференций, но и от новых городов, новых знакомств и т. д.
Была одна командировка – Тракай, в Прибалтику, которая оставила в душе неприятное чувство.
С этими фотографиями связана небольшая история. Соседка Люды Липановой – моей начальницы, (я даже не помню, как её звали), собралась в командировку с кем-то из сотрудниц. С ними поехал Виктор. Молодые женщины решили пошутить, и поспорили между собой – кому удастся соблазнить Виктора. Но это им не удалось. (Много было свидетелей).
Тогда они решили в отместку за это «насолить» ему. Специально нащёлкали «компрометирующих» фотографий, и, вернувшись домой, отпечатали снимки, отобрали несколько, и принесли на работу. Спросили Виктора – сам он отдаст их мне, или это сделают они?
Тракай
В командировке в Прибалтике
И не лень было им разыгрывать сценки, где они обнимаются с ним, – и тому подобное… Конечно, ничего криминального в снимках не было. Но проучить его, чтобы – отучить от подобных ситуаций – следовало…
Помню, он пришел домой в обеденный перерыв. Пообедали, а потом он мне сказал – «Тебе просили передать»…
Я вынула из конверта фотографии, и просмотрела. Не зная, как поступить, я швырнула их на пол.
Я теперь не помню, вспыхнула ли во мне искра ревности, когда я просмотрела фотографии, принесённые Виктором. Наверное, – нет.
Ну, во-первых, я знала, что Виктор мог бы мне изменить только, если бы – влюбился.
А во-вторых, условия для этого должны соответствовать полной изоляции содеянного. Он знал, что всё «имеет уши», и всё «рано или поздно становится явным». А уж, если мне что-то станет известно, то…
А что – то? Ничего бы я и не сделала. Это просто я его пугала угрозами, типа:
– Если ты себе что-нибудь позволишь с кем-нибудь, то я этой какой-нибудь – кислотой глаза выжгу, и тебе мало не покажется…
У нас с Виктором без всякой договорённости, сама собой сложилась привычка – как бы сильно мы не поссорились, спать ложились всегда вместе. Может быть, (позже потому что, в доме было двое детей, а при них мы свои ссоры не афишировали), а, в первый год – потому, что в доме не было других свободных спальных мест.
Ну, одну ночь спим спина к спине, вторую, а потом, в какой-то момент поворачиваемся оба в одну сторону. И тогда происходит молчаливое примирение.
В этот раз наша размолвка кончилась тем, что после этой поездки в Прибалтику, Виктор ездил в командировки, в основном – один или с Валей Андреевой, очень строгой женщиной, которая блюла порядок в лаборатории, воспитывая всех сотрудников в строгости…
Часть 7
Ревность
Я была очень ревнивая. Я понимала, что ревность – это болезнь. Но ничего поделать с собой не могла. Ревновала я иногда буквально на пустом месте.
Помню – пришли в его лабораторию, молодые специалисты – Людочка и Валюша. Как-то сразу получилось так, что Валю подключили к работам, которыми занимался непосредственно Виктор сам. Естественно, им приходилось проводить вместе времени больше, чем ему со всеми остальным специалистам. Но мне-то это сразу показалось подозрительным. Ведь мы работали всего лишь на разных этажах… И иногда я видела то, на что не должна была бы обращать внимания. Но…
Но вот однажды я шла по их коридору, и в переходе в другое здание, неожиданно натолкнулась на них. Поскольку это было неожиданно не только для меня, но и для них, Виктор не успел «стереть» выражение лица и сменить его на нейтральное.
Я помню, как в этот день, на работе меня не оставляло, подкатывающее волнами, чувство ревности. А уж дома я дала волю этому приступу.
Так, как он в этот момент смотрел на неё, и улыбался, я видела только на одной из его старых фотографий…
В фотоальбоме Виктора есть несколько страниц, где вставлены фотографии его знакомых девушек. Там есть несколько фотографий девушки Ани. Виктор в минуты откровения (спровацированного мной) рассказывал мне истории знакомства с каждой из них, в том числе и про Аню. Но теперь я уже подробности не помню, но фотографию эту запомнила надолго. Иногда я ему говорила, что такой улыбки мне не досталось…
Вот эта фотография. На ней Виктор всместе с девушкой – Аней.
Иногда я ему говорила, что такой улыбки мне не досталось…
Судя по фотографии – Анечка очень светлый человечек. По крайней мере, у неё приятная улыбка, в ответ на которую тоже хочется улыбаться.
Когда мы поженились, мне казалось, что он любит меня сильнее, чем я его. Но к моему чувству любви, сразу – же прибавилось чувство собственности. Я считала, что если я ему вручила свою судьбу, он обязан быть верным, и принадлежать только мне одной. Это в моём понимании – не допускалось ни малейшего флирта с его стороны с другими женщинами, ни даже – сокровенных мыслей на эти скользкие темы.
Если у меня возникало, хоть малейшее подозрение, я давала волю зловредным фантазиям. Помимо – мой воли в мозгах начинали проявляться видения.
Вот он улыбается, и между ними (неважно с кем, в данном случае – с предметом ревности), возникает магнетизм, который я начинала чувствовать. А вот – он дотрагивается до неё рукой, и это его заводит… А вот – он обнимает её, и… руки скользят… Теперь он отдаляется, отрывая кровоточащий кусок моего сердца… Нет, это даже теперь – невыносимо представлять…
Видно с самого начала нашей семейной жизни, я настолько крепко внушила ему мысль, что, если…, то… И он побаивался этого – «то…», и старался не вызывать во мне приступов этой неприятной болезни – ревности…
Правда, иногда бывали случайные, непреднамеренные поводы.
Помню, однажды мы с Виктором поехали на встречу с его однокурсниками – маёвцами. Группа встречалась ежегодно. Собирались по очереди, у кого-нибудь на квартире. А по круглым датам – в ресторане. И вот на вечере встречи, куда впервые я поехала вместе с ним, его дёрнуло показать мне ту, за которой он ухаживал в институте…
Но, если я ревновала даже к прошлому, то, трудно представить себе, что со мной творилось, и, как я себя истязала, а заодно и его, этими приступами ревности…
С годами я начала успокаиваться. Может быть, жизнь, втянувшая нас в череду стрессовых ситуаций, не допускала даже мысли, что возможны срывы ещё и по таким поводам.
Но поводы почему-то, причём, всегда неожиданно, появлялись. Однажды мне попались в руки письма, которые Виктор прятал в своём чемоданчике, перевезённым из общежития в нашу первую коморку, в Гремячем.
Это были письма от Анны из Польши, и фотографии Анны и её сынишки – Андрейки…
Я старалась убеждать себя, что все эти истории: и Шурочка из Фрунзе, и институтские увлечения, и Анна с Андрейкой – это всё из прошлой жизни, и всё это было до меня, до нашей встречи с Виктором. И всё-таки внутри щемило…
Я почему-то, никогда не волновалась по поводу того – как Виктор относится к моим прошлым увлечениям… Оказывается, он тоже ревновал меня. Но, в отличие от меня свои чувства он скрывал и переживал молча.
Спустя много лет, в старости – моя ревность успокоилась совсем. Просто в этом плане стало казаться, что многое из жизни уже ушло, вычеркнуто, а, поэтому и волноваться по подобным случаям – не стоит. А, может быть, прибавилось ума и мудрости?
Неужели притупляется с годами чувство любви и страстного желания обладать друг другом? И всё это переходит в привычку и спокойное русло постоянства и незыблемости, а потому и ревность перестаёт мучить?
Скорее всего, быт поглощает всё твоё внимание, и прошлое в памяти уходит на задний план подсознания и уступает место сегодняшним событиям и сиюминутным заботам и проблемам.
После нашей с Виктором свадьбы, вечерами я перестала ходить в клуб – в драмкружок и литобъединение.
Во-первых – работала, и спешила домой, так как нужно было готовить ужин. Виктор приходил с работы позже меня.
А во-вторых – сначала гибель Бориса, а потом – ожидание рождения первого ребёнка, завладели мною, и всем моим сознанием – настолько полностью, что всё остальное отступило на второй план.
Заниматься «сочинительством» было некогда. Особенно, если писать придуманные вещи. Но вот, после поездки на вечер встречи с однокурсниками, мне захотелось стряхнуть с себя воспоминания, навеянные образами – предмета увлечения студенческих времён.
Тем более, что придуманного здесь, кроме имён, ничего не могло быть и не было. А, если добавить и описание встречи Виктора и Анны, о котором рассказано в первой книге – «ИСТОКИ» – «СЫН», то может получиться реальный рассказ, без выдумок и прикрас…
А почему бы не попробовать? И я взяла в руки ручку…
МОЛОДОЖЕНЫ
Алка стояла на лестнице, плотно прислонившись лбом к грязному стеклу окна. Было приятно от холодящей ночной свежести, сквозняком шарахающееся по этажам. Иногда внизу хлопала дверь и тогда лифт, шершаво ворча тросами, лениво проползал мимо.
Алка удивлялась своей выдержке: почему она так спокойна, и даже не расплакалась? Обида молоточками стучит в висках, и губы обиженно кривятся в улыбке.
Сначала ей хотелось убежать, уехать домой сейчас же, одной. Но сумочка была там. В следующее мгновенье она решила войти туда, демонстративно взять свои вещи, одеться и уйти. Но что подумают другие? Они не поймут, почему она ушла, и скажут: – «Истеричка». И Алка всё стояла, и стояла, стояла и смотрела через грязное окно на далёкую внизу улицу и спешивших по ней куда-то людей.
Да, не надо было ей ехать! Ведь и его обвинять особенно нельзя. Может быть, она не права? И всё это не так уж обидно?
Ещё вчера они собирались в эту субботу поехать на Чехословацкую промышленную выставку. А сегодня утром ему позвонили на работу, и напомнили, что вечером его ждут на традиционном вечере встречи выпускников его группы, которая бывает раз в год. Приглашали приехать с женой.
Алка сначала отказывалась, шутила: – «Ну, куда я поеду такая неуклюжая – все выходные платья узкие – теперь ни одно не лезет, а в чёрном – скромно очень. Всё-таки вечер. Подожди, вот скоро родится сын, тогда втроём будем везде ездить».
Но Вадим настаивал на своём: – «Поедем, там все будут с женами». Но как-то так получилось, что с женами были не все, и все друг друга знали. На Алку сначала взглядывали с любопытством – подумать только: уже и Вадька женился! – а потом сразу же забывали о ней. Как-то незаметно получилось, что забыл о ней и Вадим. Сначала сидели за столом рядом. Он ухаживал за ней, иногда заглядывал в глаза, как бы спрашивая – «Ну, как? Нравится тебе здесь? Это мои друзья.» Алка улыбалась ему в ответ, и подставляла рюмку вместо вина под лимонад. Каждый приходил со своей закуской и вином. Вина были разнообразные, а для закуски – все как будто договорились нарочно, купили по банке рыбных консервов.
Вдоль длинного стола были расставлены бутылки вина и консервные банки. Было тесно, но весело. Опоздавших некуда было сажать, поэтому крайние уступали места. Алка вышла из душной комнаты в переднюю. Подъезжали всё новые однокашники. Им навстречу кидались подвыпившие девчата, висли на шею, целовали, обнимали, потом подходили ребята – теперь уже мужчины, и, солидно улыбаясь, хлопали по плечу, и жали руку.
Сыпались вопросы – «Ну как, где ты? Старший инженер уже? Молодец! Как назвали дочку?». Вадима потащили опять к столу. Протиснулись в комнату и остальные. Алка осталась одна в передней. Она подошла и остановилась в дверях, глядя на залитую светом и улыбками комнату. Алка улыбаясь, смотрела на Вадима. Вот сейчас он позовёт её, посадит рядом, но он её не замечал. Глаза его задорно блестели. Он наклонился к рядом сидящей, тоненькой женщине, подстриженной под мальчика, и что-то говорил, говорил.
Ещё за столом он показал Алке на неё: – «А это моя первая любовь. Я за ней ухаживал с первого по третий курс».
Алка смотрела на них, и продолжала улыбаться. И вдруг, почувствовала себя смешной – стоит и ждёт, чтобы на неё обратили внимание, но все заняты собой и друзьями, а она оказалась одна. Нерешительно переступив с ноги на ногу, она вышла опять в коридор и увидела открытую дверь на лестничную площадку.
– «Выйду» – решила она.
И вот она стоит здесь уже полтора часа. Кто-то захлопнул дверь. И Алка осталась совсем одна, в чужом доме, у чужого грязного окна, никому не нужная, всеми забытая.
– «Сама виновата!" – ругала она себя – «Не надо было ехать. Они учились все вместе. Некоторые не виделись целых три года. Им сейчас говорить, и не наговориться, вспоминать, и не навспоминаться» – и она всё стояла…
Потом дверь открылась и на лестничную площадку вышли покурить ребята. Среди них был и Вадим. Алка птицей метнулась в переднюю. До этой минуты она всё ждала, что он вспомнит о ней, найдёт её, извинится, успокоит, а он… Он даже не заметил, что её всё это время не было. Судорожно, стараясь внешне быть спокойной, она нашла на вешалке плащ, и стала одеваться. Кто-то спросил:
– Как! Вы уже уходите?
– Да, мне пора. Нам, ведь, за город ехать, далеко. А сейчас уже поздно. Вадим ждёт меня уже на лестнице» – обманула Алка, и усмехнулась. – «Ждёт, как же!» – спрашивающий голос звенел уже на лестнице:
– Вадька! Ты что же!? Собрался уезжать и не простился даже. Твоя жена оделась уже! Вадим непонимающе посмотрел на товарища, а потом подошел к Алке:
– Ты чего?
– Уже поздно, Вадя! Нам не на чем будет добираться. Надо успеть на последнюю электричку.
Вадим посмотрел на часы.
– А и правда – пора!
И, распрощавшись со всеми, догнал Алку уже на улице. Он всю дорогу молчал, иногда улыбался, вероятно, вновь переживая прошедший вечер. Дома он выпил стакан холодного чая, разделся, и моментально уснул, а Алка долго ещё ворочалась рядом и, наконец, тоже заснула, успокоив себя мыслью, что Вадим не виноват – просто ей не надо было ехать на этот вечер.
Дни бежали за днями. Тот вечер был забыт. Да и вообще, Алка старалась скорее забыть всё неприятное, или не замечать его.
Пролетело уже полгода, как она вышла замуж. И вот, теперь, месяца через три, она собиралась стать матерью. Она уже чувствовала своего ребёнка, и любила его. Любила ещё не умеючи, осторожно. Минутами она затихала, забывая обо всём на свете, прислушивалась к его первым порывистым толчкам, и представляла его маленького, беспомощного. Алке становилось жалко его.
Иногда Алка прижималась к Вадиму и шептала: – «Хочешь послушать?». Вадим клал руку на её живот, и шутил: – Это он производственной гимнастикой занимается». Алка гладила волосы Вадима, и представляла, что когда-нибудь у неё будет такой же взрослый сын, весь в отца. Она ещё крепче прижималась к Вадиму, и тихим, каким-то робким счастьем светилось её лицо. Вадим говорил, что стоит Алке подумать о ребёнке, как она становится какой-то особенной, светлой что ли.
Однажды, Вадим попросил найти какую-то тетрадь в чемодане, куда были сложены все старые конспекты. Алка рылась в исписанных тетрадях, иногда заливаясь задорным смехом:
– Вадим, смотри: кого это ты на обложке нарисовал? С бородой, как у козла?
А это наш математик! Его и звали из-за бороды – козлом.
– Смотри, здесь пачка писем! Я и не знала, что у тебя такая богатая корреспонденция.
Ала рассыпала пачку на коленях, и стала рассматривать обратные адреса.
– Это от мамы, А это…
– Алка, не надо!
Вадим подошел к ней, и поцеловав в щёку, ласково стал собирать с колен письма. Алка ухватилась за них:
– Нет, надо! Читал же ты все мои письма – я ничего не говорила. И я хочу всё знать!
– Не надо, Алка! – повторил Вадим.
– Ты боишься? Ты что – то от меня скрываешь? Вадим!!!
– Ну что ж, читай! Если тебе интересно, но только не из Польши.
Алка упрямо сжала губы, и прижала письма к груди, а внутри шевельнулось червячком тревожное предчувствие.
– Ну, что ж! Если ты так хочешь…
Алка скинула шлёпанцы, и, забравшись на диван с ногами, раскрыла один из трёх больших конвертов с чёрным штампом наискосок – «МЕЖДУНАРОДНОЕ».
На колени выпала фотография – молодая женщина с мальчиком на коленях. Алка удивлённо приподняла брови. Прочла на обороте: – «Дорогому папочке, Вадиму, от его сына Андрейки и его матери – Анны». Алка подняла удивлённые глаза на Вадима.
– Сын?!
– Да, Алка! Я выйду, покурю. – И вышел из комнаты, оставив Алку одну.
Алка ещё не поняла, что случилось, но какой-то щемящий страх охватил её всю. Алка, порывисто комкая конверт, выхватила из него письмо, и читала, захлёбываясь, выхватывая слова, первыми бросающиеся в глаза, читала, и ничего не понимала. Потом, взяв себя в руки, прочла письмо, затем – второе и третье.
Анна писала, что получила последнее письмо Вадима почти полгода назад, и до сих пор о нём ничего не знает. Андрейка растёт. Сейчас у него болит ручка. Он очень похож на Вадима – такой же курносый нос, голубые глаза и светлые волосы. Анна писала, что ей хочется вернуться на Родину, но не к кому. Если бы написал ей что-нибудь Вадим… Но писем от него всё нет и нет. Муж попрекает её Андрейкой, и тем, что она не полячка. Жить тяжело. Один Андрейка радует сердце. И ещё Анна писала, что Вадим не сможет забыть её никогда в жизни, даже, если он этого захочет, потому что она его любит и у неё от него сын.
Алка смотрела на фотокарточку, и ненавидела эту женщину и этого маленького невинного человечка, так похожего на Вадима и так внезапно, бес спроса, вторгнувшегося в её жизнь. Алка встала, прошлась по комнате. Щёки горели, жесткий комок застрял в горле.
Как же Вадим смог не сказать ей? Он обманул её. Алка подошла к постели, присела на край её. Голова клонилась всё ниже и ниже, и, наконец, ткнулась в подушку, пятная её горькими слезами.
Алка слышала, как в комнату вошел Вадим, подошел, остановился около кровати, помолчал. Потом нерешительно пододвинул стул, и, сев рядом с Алкой, начал говорить.
Алка лежала всё также, уткнувшись в подушку, и слушала, не перебивая, молча, перестав всхлипывать, вся сжавшись, замерев, похожая на свёрнутый клубочек горя.
А Вадим всё говорил, и говорил. Алке казалось, что слова падают на неё откуда-то из темноты серыми камнями. Потом ей начало казаться, что она видит всё, что рассказывает Вадим, ясно – ясно. А голос Вадима, не останавливающийся, а просто какой-то глухой, походит на голос диктора, сопровождающего немую картину.
– Это было три года назад. Мы с тобой, Алка, ещё не были знакомы. Я ехал из дома, после отпуска. В Киеве должен был делать пересадку, а до Киева – двое суток. Ехал в мягком…
Вадим рассказывает, и Алка видит поезд, проносящийся мимо побелённых украинских мазанок и цветущих садов. Видит Алка и Вадима – он сидит один в купе, задумчиво глядя в окно. Вот на одной остановке в вагон входит молодая женщина. Что-то в ней есть такое, что заставляет Вадима сразу же обратить на неё внимание. Тоненькая, и, в то же время – не худая. Волосы светлые, прямые, на концах подкручены вниз, и, поэтому кажется, что они обнимают плечи ровной круглой волной, а надо лбом – взбиты высоко вверх. Тонкие губы, чуть продолговатые глаза с тёмными ресницами, и тоненькими прямыми бровями.
Алка видит её такой, какой видела недавно её на фотографии, всматривается внимательно, и старается увидеть то, что увидел в ней Вадим.
Эта женщина напоминает ей чем-то лакированные немецкие открытки, на которых изображены головки женщин – и все они чем-то похожи одна на другую, и у всех такие же волосы, такая же причёска, похожи и глаза, и удлинённые лица, и улыбки. Алке Анна не кажется красивой, но всё-таки что-то есть в ней привлекательное. И одета она со вкусом.
Вадим помогает ей уложить чемоданы. Она улыбается, и говорит – «Дзенькую, пане! – спасибо». Говорит она, перемешивая русские слова с украинскими и польскими. Сначала она смеётся, потом начинает смотреть в окно, и вдруг – плачет. Вадим растерялся. Он пытается успокоить её, сажает рядом, берёт её руки в свои. Она пробует улыбнуться, и начинает рассказывать о себе.
Во время войны, когда ей было 15 лет, их, молодых девчат, согнали в город, посадили в вагоны, и повезли на работу в Германию. Их довезли только до Польши. Часть русских женщин послали на работу в богатые польские усадьбы. В Анну влюбился один поляк, и, добившись разрешения, взял её жить к себе.
Кончилась война. Анна продолжала жить в Польше. У неё рос сын. Муж не бросил её, но уже и не любил. Она ни в чём не нуждалась, но чувствовала себя несчастливой, особенно потому, что её тянуло домой на родину.
И вот Анна решила съездить домой. Но, ни дома, ни родных она не нашла. Сейчас она возвращается в Польшу. Анна рассказывала, и постепенно успокаивалась. И вот уже из глаз её, сквозь невысохшие слёзы, искорками брызнул смех. Вадим наклонился к ней, поправил прядку волос, сбежавшую на лоб. Она доверчиво прижалась к его плечу.
В вагон набегали через окно сумерки. Вагон всё так же мерно постукивал на стыках колёсами, тихо покачиваясь из стороны в сторону. Из репродуктора медленно лился вальс. Вадим и Анна сидели обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. В купе, кроме них – других пассажиров не было. В дверь постучал проводник, предлагая чай. Вадим попросил принести из ресторана ужин. Анна пила вино не отказываясь, небольшими глотками, но много. Потом закурила польскую сигарету.
Вадим, склонившись к ней, говорил, что первый раз видит такую красивую женщину, жалел её и её тяжёлую жизнь. Анна смеялась, потом плакала, и опять смеялась, и говорила на ломаном путаном языке, называя Вадима паном.
Говорила, что очень ему благодарна за то, что он сочувствует ей, что она запомнит его на всю жизнь, как соотечественника, с которым её свела судьба так близко, после долгой разлуки с Родиной. Она обвила его шею белыми руками и шептала ласковые слова по-польски и по-русски. Она и в самом деле любила его. Он был для неё сейчас всем – потерянными родными, Родиной, с которой её предстояло опять расстаться, человеком, который пожалел её, соотечественником – и всё это вылилось в горячее, пьянящее чувство близости, желания любить, ощущать. Анна целовала Вадима, крепко прильнув к нему всем своим телом. Он ответил ей тем же…
