Игорь Юрьевич Литвинцев
Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами. Том II. Моя наполеониада
IV. Антуан Кристоф (Криштоф или Кристофор) Саличетти (человек, который в определяющей степени способствовал началу карьеры Наполеона, но мог и лишить его жизни)
Это была такая весомая политическая фигура, вклад которой в карьеру Наполеона переоценить трудно. Да вы наверно в этом уже убедились, прочитав раздел о корсиканской эпопее молодого Буонапарте и начальном периоде его жизни во Франции. Может быть, поэтому император нечасто и не очень охотно вспоминал моменты своей жизни, с ним связанные. Ведь согласно созданной им легенде, только он сам себя сделал!
Саличетти настолько давно и хорошо его знал, что Наполеон предпочитал держать его подальше от себя (похоже, что побаивался). Вот уж кто был корсиканцем с ног до головы и до мозга костей, там родился (в деревушке Saliceto), вырос и пропитался политической атмосферой этого острова, хотя корни его семьи были в Пьяченце, откуда они были вынуждены эмигрировать как представители проигравшей партии гибеллинов.
И Император сказал вслух то, что думал о нем, только после его смерти: «Европа потеряла одну из самых сильных голов. В кризисные времена Саличетти один значил больше, чем армия в 100 тыс. человек».
Это был человек неукротимой энергии и смелости, умный, осторожный и влиятельный, самостоятельно достигший большого влияния на своем родном острове (был адвокатом при Высшем королевском Совете в Бастии). Окончив городскую школу иезуитов и традиционный для корсиканцев юридический университет в Пизе, он быстро смог выйти на первый план в политической жизни острова и настолько уверенно там закрепиться, что в 1789 г. был делегирован (не поднимается рука написать «выбран», но официально – именно выбран от третьего сословия Корсики, причем безальтернативно) в Генеральные штаты Франции. Оттуда «перетек» в Избирательное собрание, а после его закрытия несколько месяцев был корсиканским синдиком – главным управляющим острова. С 1792 г. – член Национального Конвента, в котором примыкал к монтаньярам. И даже проголосовал за смерть короля – единственный из корсиканских представителей.
К отцу нации – Паскалю Паоли – первоначально он относился, как и все корсиканцы, состоял с ним в уважительной переписке и преклонялся перед его авторитетом. Приветствовал его возвращение на остров, уже ставший (после их призывов с Мирабо от 30 ноября 1789 г.) частью революционной Франции и одним из ее департаментов.
Но одним из первых заметил сдержанное отношение Паоли к Революции и его сначала диктаторские, а потом и сепаратистские тенденции (хотя открыто и не поддержал выступление Буттафоко). Поэтому потихоньку начал готовить оппозицию Паоли, сначала доброжелательную, а затем все более непримиримую. Но до последнего момента, будучи членом группы комиссаров, специально отправленной на остров в апреле 1793 г., стремился зашедшую в тупик ситуацию противостояния в отношениях между Парижем и Корсикой сгладить и не доводить дело до вооруженного конфликта. Но не получилось.
Постоянно держа руку на пульсе корсиканских событий, он обратил внимание на бурную деятельность Наполеоне Буонапарте (сначала в Аяччо, а потом и в масштабах всего острова) и сразу же оценил его потенциал. Между ними установилось доверие, а, может быть, и нечто большее. Конечно, то не была дружба равных, скорее деловое партнерство «по-корсикански» опытного и уже прожженного политика и достаточно самоуверенного и амбициозного претендента, в которой каждый себе на уме.
И это было нормально, Саличетти был старше Бонапарта на двенадцать лет, и их положение было несоизмеримо. У депутата было громкое, известное всей Франции имя, и на Корсике он был самым влиятельным после Паоли политическим деятелем. Поэтому он и определял границы, в пределах которых Наполеоне и следовало бы вести борьбу, а также и ее методы. Я уверен, что без его поддержки последний никогда не смог бы выиграть выборы и стать вторым полковником батальона волонтеров Аяччо. Но предусмотреть взрывной характер развития событий (после не санкционированного никем выступления обиженного Паоли Люсьена в Тулонском якобинском клубе) они оба не смогли и контроль над ситуацией потеряли. После чего Саличетти принимал самое непосредственное участие в спасении Наполеоне и всей семьи Буонопарте с Корсики. А потом помогал семье Буонапарти преодолеть последствия той тяжелой финансовой ситуации, в которую она попала по приезде во Францию.
Энергичный комиссар якобинского Конвента на фронтах войны, именно он предложил кандидатуру Бонапарта на освободившийся пост начальника артиллерии армии, стоящей под Тулоном. А потом разыскал его и оказал всю необходимую поддержку в борьбе против тупого армейского руководства Карто, обеспечив ее авторитетом своего коллеги из группы комиссаров – Робеспьера-младшего. В присвоении молодому капитану-артиллеристу генеральского звания – их совместная заслуга с Огюстеном. В дальнейшем участвовал в подавлении Марсельского восстания, оставаясь верным идеям якобинцев до самого переворота.
Был осужден, но впоследствии амнистирован. Довольно темное пятно его истории, чуть раньше и Наполеон тоже был арестован и, по некоторым данным, Саличетти приложил к этому руку, отводя смертельный удар от себя. Но сумел сам спастись от гильотины и, похоже, вытащил из заключения и земляка. Первый раз мог погубить, но в итоге выручил.
В январе 1796 г. уже новым руководством Директории был назначен комиссаром армии в Италии, которой командовал Наполеон. Но уже в октябре 1797 г. оказался на Корсике (по инициативе командования), занимаясь административными и политическими проблемами этого острова, достаточно сложными после ухода англичан и ликвидации правления паолистов. Затем опять вернулся в большую политику, стал членом Совета пятисот, в котором последовательно отстаивал свои республиканские принципы. Но, предчувствуя грядущие изменения, в 1798 г. предпочел заниматься дипломатической работой (читай – созданием и налаживанием работы сети французской агентуры) в Лигурии.
Сторонником переворота Наполеона не являлся, в нем не участвовал, даже был внесен Сийесом в проскрипционные списки, но затем первым консулом из них вычеркнут (вернул должок) и вскоре назначен посланником в Лукке, откуда Саличетти и был переведен затем в знакомую ему уже Геную (в 1805 г.). Оттуда и присматривал изнутри за аннексией Лигурии Францией (не зря же подготавливал для этого почву с 1798 г.).
Установление режима личной власти Бонапарта принял как данность, добросовестно выполнял все приказы и распоряжения первого консула. А делать это он умел очень профессионально: вовремя, творчески и качественно.
(Но порой в нем просыпался мятежный якобинский, а, может, еще и корсиканский дух непримиримого борца за свободу, не желающего признавать над собой ничьей власти. Как он сам потом признался, однажды, оказавшись вдвоем с генералом Бонапартом в Генуе, на узкой набережной высоко над морем, он вдруг ощутил сильнейшее искушение одним толчком сбросить своего собеседника в морскую пучину. Они шли, мирно разговаривая, по безлюдной набережной, и Саличетти мысленно говорил себе: «Нужен только один удар, одно мгновение, один толчок и свобода снова восторжествует». Но, как мы знаем, так на это и не решился. Мог погубить, но…)
Наверно, Бонапарт что-то интуитивно почувствовал и в дальнейшем старался держать Саличетти подальше от своей персоны, отдавая должное его административным талантам. Так тот и работал в Лигурии и Центральной Италии, укрепляя там профранцузские позиции. А потом стал министром внутренних дел у Жозефа Бонапарта, которого брат сделал неаполитанским королем. Вот уж где Антуан Кристоф отлично проявил себя, оказавшись на своем месте (теперь бы сказали «кризисного полномочного менеджера»), особенно во время восстания в Калабрии, когда ему пришлось одновременно исполнять еще и должность военного министра. Так Жозеф и правил, прислушиваясь к его мудрым советам и с удовольствием перекладывая на своего министра их же исполнение. И чувствовал себя при этом как за каменной стеной.
Последний, кроме всего прочего, обладал еще одним очень ценным для своего суверена качеством: умел концентрировать и гнев, и ненависть населения исключительно на своей фигуре. Вот и покушения со стороны инсургентов (самое громкое произошло январской ночью 1808 года – был взорван его дом-дворец в Неаполе, но он получил только контузию) были избирательно направлены против злого королевского «консильеро». А не против доброго короля Бонапарта.
А вот когда неглупого и доброжелательного Жозефа сменил недалекий и самовлюбленный Мюрат (одна из явных ошибок Наполеона, которую он понимал36, но не исправлял – исключительно ради честолюбия сестры, которую сам за него и выдал замуж), ситуация изменилась коренным образом. С таким человеком работать советником чрезвычайно нервотрепно (по себе знаю) и даже может быть смертельно опасно. А, может, он чем-то не понравился Каролине, которая фактически этим королевством и рулила, впрочем, как и своим мужем. Она была умная женщина, но… всякое бывает, может, не захотела соглядатая брата около себя иметь. Планы у нее были очень амбициозные – с замахом на всю Италию.
Правда, Саличетти еще успел провести операцию по захвату острова Капри у англичан (обратите внимание – активно используя старые связи с корсиканскими теневыми деятелями, в частности, с контрабандистом Антуаном Сюзарелли). Это было единственное военное достижение королевства за время пребывания Мюрата на королевском троне.
К сожалению, те недостатки правления, о которых я уже упоминал выше, не позволяли королевской чете трезво оценивать свои силы и способности влиять на очень непростую ситуацию на юге полуострова. Что уж они между собой решили, не знаю (скорее всего, что такой слишком самостоятельный «консильеро» не нужен) и уволили Саличетти со всех постов.
Пришлось Наполеону возвращать этого специалиста по деликатным и специальным операциям в Рим, где тоже хватало запутанных проблем с земельными наследованиями пап. И разбираться с ними надо было по-умному и без излишнего шума.
Но высадка англо-сицилианской армии в Калабрии привела к необходимости срочно принимать контрмеры. Кого на это бросить? Конечно – незаменимого Саличетти. И действительно – его возвращение в Неаполь позволило спасти положение, которое было опять приведено в относительный порядок. Но ситуация вокруг трона за это время нисколько не изменилась.
И Мюрат (а официально решения отдавал он как король) не только не вернул Саличетти на должность министра полиции, но и демонстративно назначил туда его врага, даже без обсуждения его кандидатуры с Кристофом. Вполне возможно, решил из-под его опеки вырваться полностью. С одной стороны, это не было аналогично приказу убрать его физически, хотя такая версия тоже существовала. Но я в нее не верю – совсем не его стиль действий, закулисным интриганом этот бравый кавалерист не был.
Скорее всего, Саличетти просто оказался заложником ситуации, созданной Мюратом по глупости и незнанию местных реалий. Уж слишком много бывший министр знал о приватных отношениях своего преемника Антонио Магелла с контрабандистами и представителями теневых структур Неаполя (наверно, тоже чемодан компромата накопил). Сам-то с ними тоже постоянно «работал» (но вы же понимаете – это две большие разницы, что позволено Юпитеру, быку – засть), поэтому просто не мог не быть в курсе.
А как это могло понравиться новому министру, да еще и внутренних дел? Вот в результате «дорогой приглашенный гость» и умер сразу после возвращения с торжественного обеда по случаю назначения нового министра. По мнению почти всех историков, был отравлен. И хотя в официальной версии причин смерти фигурирует другое объяснение, которое и его дочь Антуана подтвердила (а куда ей было деться – сказали колики, значит колики).
Вот такая смерть и настигла его в 52 года, оформленная чисто в итальянских (а, может, и корсиканских) нравах и традициях, тем более, что Магелла был родом из Генуи и был с ними отлично знаком.
V. Шарль Морис Талейран-Перигор, которого (я очень надеюсь) в новой истории Наполеон все-таки повесит на воротах Тюильрийского дворца
Чрезвычайно интересная и отвратительная личность – умнейший же был негодяй! Вор, циник и развратник – прямо олицетворение нравов того постреволюционного периода. Супермастер политических интриг, виртуозно владевший искусством проскальзывать «между капельками» и выходить сухим из воды. Предавал всегда, когда видел в этом свою выгоду (начал с того, что, будучи депутатом, выбранным в Генеральные Штаты от духовенства, предложил провести национализацию церковного имущества). В нерабочее время – любитель книг, карт, женщин и шикарной жизни (никого из родственников Наполеона вам не напоминает?) А чтобы вести такой образ жизни, надо иметь возможность тратить деньги не считая. К этому он всегда стремился и, не брезгуя никакими средствами, цели в итоге достиг.
Из его собственных мемуаров, полных фальши, достоверной информации о нем не получить (пожалуй, при описании своей жизни больше него врал только Поль Баррас). Но, слава богу, кроме мемуарной литературы, существует и другая, за авторством профессиональных историков. И в ней можно найти достаточно объективное отражение личности этого приспособленца. Причем с достаточно различных точек зрения. Читай – не хочу37.
Возникает законный вопрос – зачем меня в их ряды потянуло? Отвечаю – ни разу не потянуло. Когда с его предательствами разбирался, даже противно было копаться в его «грязном белье», а другого у Талейрана (между прочим, всегда одетого с иголочки модника) за душой не было.
Мне просто хочется отразить свою точку зрения на ряд событий наполеоновской эпохи, происходящих с его прямым участием. И хотя факты каждого из них достаточно известны, обобщающего взгляда сверху на этот отрезок времени я не нашел.
Кроме того, считается, что до 1808 г. он еще ни Наполеона, ни Францию не предавал. Воровать начал (вернее подворовывал по-крупному), но в серьезных предательствах обвинен не был. А я считаю, что зря. И попробую это доказать. Для чего и предлагаю вам рассмотреть два исторических момента в период его работы на Директорию. Они оба случились во время подготовки и осуществления Египетской экспедиции Наполеона и одно связано с ней напрямую. А второе – косвенно. А также и всю обстановку вокруг этой авантюры. Начнем со случая предательства не только Франции, но и лично Наполеона, еще молодого, но уже знаменитого военачальника.
Обстоятельства вторичного появления Талейрана на политической сцене
Когда после пяти лет вынужденных скитаний по США в образе политического эмигранта и «джентльмена в поисках червонца» Талейран захотел вернуться в постреволюционную Францию, то прекрасно осознавал, зачем он это делает. Разбогатеть в Америке у него не получилось, возможно, оборотных средств не хватило, возможно, бизнес не был его коньком. А иметь очень много денег он хотел больше всего в жизни, чтобы иметь возможность ни в чем «себе дорогому» не отказывать.
Вот для успешной реализации своих планов обогащения, причем непременно быстрого, он и решил опять окунуться во французскую политику. Он уже навел справки, прекрасно ориентировался в ситуации и его выбор времени и места был безошибочен. Термидорианский режим, убравший ортодоксальных якобинцев в небытие, полностью погряз в бесконечных дрязгах внутри и вокруг Директории, спекуляциях и откровенном воровстве ее членов, а также в пирах и разврате новой верхушки парижского общества. Главу Директории не зря прозвали «покровителем воров». Вот она, та мутная вода, в которой он и вознамерился заняться ловлей больших рыб. А в установившейся уже атмосфере всеобщей продажности тянущаяся за ним скандальная репутация (честно заработанная до отъезда) должна будет сыграть своего рода роль рекламы.
Но для возвращения и будущей карьеры существовало определенное препятствие – необходимо было сначала избавиться от образа неправильного политического эмигранта (а еще лучше оказаться жертвой якобинского террора). Решением этого вопроса (удалением его имени из черного списка нежелательных возвращенцев) занялась его хорошая подруга, соратница по умным разговорам и любовница (одно другому не мешало) баронесса Жермена де Сталь, она же и его спонсорша в это время38.
В общем, пока он выжидал развития событий в Гамбурге, «его Жермена» в Париже все вопросы порешала. С ее богатством это было не очень сложно – всего лишь требовалось вписалась в близкое окружение «Богоматери Термидора» и одновременно официальной любовницы непотопляемого Барраса – Терезы Тальенн, в салоне которой проблемы такого рода для своих решались легко. Были бы деньги, что вообще не представляло проблемы для баронессы де Сталь (в девичестве Некер – дочери министра финансов гильотинированного французского короля и одного из самых богатых людей Франции).
В результате с получением разрешения на въезд разобрались быстренько, а вот с правильным трудоустройством пришлось потрудиться. Наш скромный герой хотел «всего-навсего» заниматься французскими внешними сношениями, и желательно сразу в должности министра. А для этого надо было очень серьезно заинтересовать Барраса (историки до сих пор обсуждают, чего писательнице это стоило). Но, по-видимому, ее предложение было настолько привлекательным, что отказать даме Поль не смог. К тому же, сразу увидел в нем дополнительные возможности интересные и для него лично.
Этот бессменный руководитель Директории всех трех ее составов, хотя виду и не показывал, но постоянно должен был подтверждать окружающим стабильность и незыблемость своего положения. Вот уж кого-кого, а честолюбивых интриганов вокруг хватало. И ему был нужен такой полностью зависимый соратник, который сам бы не вздумал на сторону дернуться и обладал способностями аккуратно зондировать все ближайшее окружение. Они встретились и быстренько поняли друг друга.
Рыбак рыбака видит издалека: два алчных циника, абсолютно не разборчивые в средствах, не гнушавшиеся ничем, чтобы урвать солидный куш; любители роскоши и пороков – они еще и дополняли друг друга. Баррас, обожающий пышные приемы, устраиваемые его куртизанками (в их числе и Жозефиной Богарнэ), любитель шумных и разгульных празднеств, и молчаливый и скрытный Талейран (одно из его прозвищ в прошлой жизни было – будуарный шептун-говорун). Последний всегда предпочитал и умел оставаться в тени. И быть при этом в курсе всех течений закулисной политической жизни, особенно интриг, которые директора Барраса непрерывно плели друг против друга, ну и против него тоже.
И, разумеется, он был готов информировать обо всем своего шефа и благодетеля. Я думаю, и по этой причине тоже, последний и решил назначить его на пост министра иностранных дел молодой Республики. И стал «решать» этот вопрос, что ему удалось не без проблем. Протащить в Директории такую кандидатуру с мутным прошлым, аристократа, да еще в сутане (пусть и лишенного сана), да еще и бывшего эмигранта – не такая простая задача. Пришлось «выкрутить руки» когда-то влиятельному Лазарю Карно, но перевеса, пусть и в один голос, Баррас все же добился. И с 16 июня 1797 г. Талейран стал министром внешних сношений Французской Республики.
И кто мог человека, занимающего такой пост, подозревать в тайной работе на задворках фронтов внутренних? Да и начал свою министерскую деятельность Талейран очень эффектно – ему же надо было показать Директории свою состоятельность и доказать, что Баррас не ошибся. Сразу представил громкий проект о необходимости приобретения колоний, сумел наладить работу своего департамента. И в кабинете министров быстро приобрел репутацию «решалы» самых запутанных проблем. (Еще бы новичку не стараться, у него был мощный стимул – никакие сбои внутри и недовольства снаружи не должны были ему помешать в деликатном занятии, ради которого он и вернулся, – собирания взяток с богатеньких иностранных государственных лиц, заинтересованных в правильном решении их дел). Поль был доволен – ворует, значит свой человек, главное – в его дела не лезет.
Как потом выяснилось, за время его руководства (даже за два года до падения Директории) в Европе не осталось почти ни одной страны, которую бы он не обобрал. И все было культурно, никакого примитивного вымогательства. И ни жалоб, ни претензий не было – сами дипломаты приносили и уговаривали взять, исключительно для пользы развития и улучшения межгосударственных отношений между их страной и Францией. (О сумме собранного за эти первые два года историки спорят до сих пор, оперируя шестизначными цифрами. А когда Франция стала самой могущественной в Европе страной благодаря ратным подвигам Наполеона, как вы думаете, насколько еще увеличились его левые доходы?)
Так что когда он познакомился с Наполеоном, вернувшимся из Италии, то уже солидно разбогател и к его отъезду в Египет мог себе позволить и выдать тому «взаймы» деньги со словами: «Я что-то простудился, вставать не хочу – открой сам верхний ящик стола и возьми все, что там найдешь».
А впервые они встретились в доме Талейрана, куда Бонапарт был приглашен. Наполеону было интересно посмотреть на человека, который так ловко сумел получить министерский портфель, несмотря на его далеко не безупречное прошлое. Предусмотрительный хозяин к встрече подготовился основательно. Зная влияние Жозефины на супруга, заранее озаботился, чтобы тот уже получил с ее стороны самые благоприятны отзывы о нем. Схема для этого была применена не сложная, но эффективная: через общих знакомых в салоне Терезы Тальенн поближе познакомился с Жозефиной, не слишком умной, и постоянно нуждающейся в деньгах (несмотря на щедрые подарки из Италии, ей их все равно не хватало), охотно откликнувшейся на его любезные предложения субсидировать некоторые ее «личные» расходы. Тоже сразу отлично поняли друг друга. И у него все получилось – переговорив тет-а-тет, они быстренько оценили и ум, и потенциал друг друга. Два ставленника Барраса сразу пришли к выводу о пользе сотрудничества. И уже на этой встрече Талейран впервые закинул Наполеону удочку с идеей о необходимости колониальных завоеваний на Востоке. Последний и сам про это думал, но в настоящее время был занят только Англией – хотел сам оценить реальность осуществления эффективного десанта на этот остров. Пока ему было не до других вариантов. Вот таким образом и началось налаживание их плотного обоюдовыгодного сотрудничества, оказавшего в последствии такое сильное влияние на всю Европу.
Чтобы со всей помпой отметить итальянские успехи Наполеона, Директория (хотя и опасающаяся чрезмерного раздувания его славы, но понимающая, что только его военные трофеи спасли страну от финансового краха, а их как правителей – от бесславного конца) поручила Талейрану (я уже отмечал, что он успел зарекомендовать себя в правительстве как человек, способный разрешить любой вопрос) организовать торжественный прием в его честь в Люксембургском дворце. Все прошло великолепно. А потом министр устроил и второй, в честь Жозефины, в собственном доме.
Я привожу эти факты, чтобы показать, как Талейран старался расположить к себе Бонапарта. И при этом не забывая продолжать обработку последнего на предмет возможной экспансии на Востоке. Устроил Наполеону приватную беседу с турецким послом (в своем присутствии), в которой Бонапарт попросил передать султану свое искреннее восхищение проводимыми им реформами в армии. Не знаю, зондировали ли они тему Египта, но злобных мамлюков и подыгрывающих им англичан, наверно, точно ругали. И выясняли – не хочет ли султан с таким безобразием покончить? А то можем помочь. В общем, готовили почву. Так понемногу, но настойчиво Талейран и подводил генерала к теме завоевания Египта (но это уже тет-а-тет), внушая, что при соответствующей обработке султана Порта не будет против, для нее лучше если там будут французы, чем мамлюки. И потом, все зависит от того, под каким соусом султану этот вопрос подать – например, как освобождение коренного населения Египта от тирании беев-мамлюков, проведенное в тесной координации с османской администрацией. А для окончательной убедительности пообещать ему потом совместное участие в войнах против русских, например, Крым верному вассалу Порты шаху Гирею вернуть. С точки зрения Наполеона все это выглядело достаточно здраво, осталось только найти правильного исполнителя такой деликатной миссии. А тут просто подарок – Талейран вызвался сам отправиться в Константинополь для переговоров с султаном.
Добавлю еще один момент: поняв, что Наполеон не переваривает баронессу де Сталь (тут тоже Жозефина постаралась, пожаловалась на распускаемые той грязные слухи, да и сама Жермена с демонстрацией своих умственных способностей явно переборщила. Ну не любил Бонапарт женщин, так кичащихся своим интеллектом), Талейран ради перспектив новой дружбы тотчас же отказался от старой. И сразу забыл все ее прежние услуги – ничего личного, просто у него принцип жизни такой – надо вовремя переходить на сторону победителя. Так они все и сосуществовали в этом политическом болоте (или серпентарии, как больше нравится – оба определения подходят) и, казалось, ничто не предвещало бури. Но, руководствуясь своими инстинктами, Талейран быстро понял, что такой Директории, уже практически прогнившей, но продолжающей это уверенно делать, долго на плаву не продержаться. А молодой Бонапарт – это не просто «шпага», на которую так рассчитывал Баррас, а самостоятельная и сильная личность со своими планами и честолюбием. Более того, он разглядел в нем будущую звезду «большой политики», и пришел к выводу о желательности, как теперь говорят, «сесть ему на хвост», постараться стать близким и необходимым соратником39.
В общем, как вы уже поняли, к моменту возвращения победоносного генерала в Париж после его итальянского похода, именно Талейран уже активно начал пропагандировать проект завоевания почти ничейного Египта, заявляя всем, что считает необходимым для Франции задуматься о такой колонии, могущей стать плацдармом для перехвата Индии у англичан. А тут еще и возможное строительство канала. Вот она – дверь на Восток!
Зачем он это делал? Историки считают, что, скорее всего, по заданию Барраса – уж слишком популярным стала его «шпага» в народе. Лучше превентивно отправить ее подальше, с чем все члены Директории точно будут согласны. Но я так не считаю – давайте вернемся к этому ключевому вопросу в конце раздела.
О чем думал, слушая его агитацию, Наполеон – до сих пор остается для всех тайной, уж неожиданно быстро он на это предложение поддался, как только расстался с мечтой сокрушения Англии непосредственно в ее островном доме. Более того, подхватив эту идею, уже сам предложил ее Директории, предварительно грамотно обосновав невозможность организации десанта в Англию в ближайшем будущем. И это был самый оптимальный вариант для Талейрана (остаться в тени и ни за что не отвечать).
Может, на какое-то время в Наполеоне проснулся и победил романтик, и он примерил себя к роли Александра Македонского – будущего покорителя Востока? Может, на волне итальянского успеха посчитал, что теперь ему все подвластно? Может, пока еще не видел для себя места в нынешнем политическом раскладе? Или после отказа от плана завоевания Англии вспомнил о своих идеях продолжения закончившейся с австрийцами войны на Востоке? Скорее всего, в его решении было всего понемножку. И, как и ожидалось, согласие Директории получил легко и сразу взялся за подготовку этого похода со всей серьезностью.
