Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2
Глава седьмая
Весна, даже на севере Германии, вступает в свои права рано, а в этом, 1945 году, она вообще пришла раньше времени. В начале апреля, когда госпиталь прибыл в Штольпе, было совсем тепло. Деревья покрылись листвой, а обочины дорог – густой зелёной травой.
Утром 2 апреля, после ночёвки на окраине города, возле колонны гружёных машин собрался почти весь личный состав госпиталя. Совсем недалеко от дороги, около небольшого, огороженного невысоким палисадником, опустевшего деревянного домика находилась действующая водопроводная колонка. Водой из неё воспользовались повара для приготовления завтрака, а все остальные – для умывания.
Дорога была совершенно пустынна. Также пусты были и видневшиеся в каких-нибудь нескольких сотнях метров окраинные улицы города. Кое-где возле дороги валялись полуобгорелые раздавленные автомашины и покорёженные орудия явно немецкого происхождения. Очевидно, на подступах к городу и на его окраинах прошёл ожесточённый бой, который закончился дальнейшим разгромом и поспешным отступлением фашистов. «Наверное, снова навалилась наша танковая сила», – подумал Алёшкин.
После короткого завтрака Борис с Захаровым в сопровождении двух вооружённых автоматами санитаров в машине с шофёром Лагунцовым направились на поиски здания. Городские предместья состояли из небольших, частью разрушенных домов и, конечно, для размещения госпиталя никак не подходили. Ехали дальше.
Слева от дороги, на расстоянии около полукилометра показалось большое здание, похожее на какой-то старинный замок, окружённый высокой стеной. К этому зданию вела узкая асфальтированная дорога, обсаженная цветущими фруктовыми деревьями, она упиралась в вычурные железные ворота. Около ворот стояла санитарная машина с большими красными крестами на боках и крыше, рядом толпилось человек десять в красноармейской форме.
Кстати сказать, на машинах госпиталя № 27 перестали малевать большие кресты ещё со времени нахождения на Ленинградском и Волховском фронтах. Мы уже упоминали, что эти знаки не только не охраняли медицинский транспорт, а, наоборот, как бы привлекали фашистских лётчиков, которые, завидев красный крест, преследовали машину с большим ожесточением, чем обычный грузовик. В хозяйстве Алёшкина (так обычно назывался госпиталь № 27) знак красного креста на белом круге помещали или на ветровом стекле, или на боковой стороне машины. Он был совсем небольшим, имел в диаметре не более 15–20 см.
Когда машина с нашими пассажирами подъехала к воротам, только что пропустившим «санитарку», ворота закрылись, а из незаметной калитки вышел лейтенант, сопровождаемый автоматчиками. Ознакомившись с личными удостоверениями Алёшкина и Захарова, лейтенант приказал Лагунцову свернуть с дороги и, замаскировав машину в кустах, вместе с оставленными тут же санитарами ждать возвращения своих командиров.
По дороге к большому помещичьему дому, идущей через ухоженный парк, лейтенант рассказал, что здесь располагается армейский госпиталь, которому основательно досталось за последние дни, ведь армия ушла далеко вперёд, других лечебных учреждений нет (они на марше вместе с наступающими частями), и весь поток раненых свалился сюда.
Дом, к которому они приближались, представлял собой смесь разных стилей и эпох и, поскольку был достаточно велик, то, очевидно, внутри изобиловал множеством переходов и коридоров. Вообще-то говоря, такой дом для госпиталя вряд ли был удобен, единственным его достоинством являлась изолированность от города, собственная электростанция и водопровод (всё это действовало), а также высокая, прямо-таки крепостная стена вокруг, облегчавшая его охрану.
В одной из боковых комнат, расположенной в какой-то башне, находился кабинет начальника госпиталя. Представившись ему, Алёшкин узнал от майора медслужбы Романовского, что они стоят в этом здании двенадцать дней и с нетерпением ждут фронтового госпиталя, который бы их заменил.
– Теперь я передам вам наших раненых, а сам буду догонять свою армию, – обрадованно заявил Романовский. – Раненых у меня скопилось около пятисот человек.
Но Борис его разочаровал. Указаний о приёме раненых от какого-либо госпиталя он не получал, лишь приказ в течение суток развернуться в Штольпе и не позднее 24 часов этого дня начать приём раненых, поступающих с передовой. Так он и ответил Романовскому, попросив совета, где подыскать необходимое помещение. При этом Борис пообещал, что, как только он развернётся, поступление раненых к Романовскому прекратится. Тот, хотя и огорчился ответом Алёшкина, всё-таки дал дельный совет:
– Нужно через два квартала свернуть с основной магистрали направо, и там в километре или полутора по боковой улице выйдете к группе казарм. Их там штук шесть. Это большие трёхэтажные кирпичные здания, огороженные колючей проволокой. В своё время в них размещался немецкий гарнизон города. В них есть кровати и легко найти помещение, которое можно приспособить под операционно-перевязочный блок. По-моему, водопровод и электропроводку там починить тоже просто. Даже в половине этих казарм можно разместить до двух тысяч раненых. В одной из казарм есть стационарный пищеблок, есть и продсклады, мы из них кое-что берём. Вокруг этих казарм расположен посёлок из коттеджей, в них жили семьи начсостава. Сейчас всё это пустует, но находится в относительно удовлетворительном состоянии.
Попрощавшись с Романовским, Борис и сопровождавшие его, полчаса поплутав по городу, нашли эти казармы. Отправив Лагунцова с одним из санитаров за оставленной на окраине колонной, Борис вместе с Захаровым и вторым санитаром приступили к осмотру помещений. Они обнаружили, что почти все казармы находятся во вполне пригодном к эксплуатации состоянии. Две из них более или менее пострадали от артобстрела, а у остальных четырёх лишь во многих окнах были разбиты стёкла. Разумеется, и сами казармы, и окружающий их двор были донельзя завалены разнообразным мусором, но это уже никого не смущало. Вычищать оставленные бегущими фашистами Авгиевы конюшни на месте размещения госпиталя вошло в привычку.
Самое главное, что имевшиеся на территории военного городка электростанция и водонапорная башня были исправны. Радовало также, что коттеджи, в один из которых Борис и Захаров успели заглянуть, находились в очень хорошем состоянии, и хватало места для размещения медперсонала. Горожан-немцев на месте расположения казарм и вокруг них не было.
Через час автоколонна госпиталя разгрузилась на площади в центре расположения казарм. За это время Захаров уже успел наметить четыре коттеджа, которые предполагалось занять под жильё врачей, медсестёр и под штаб госпиталя. Для Алёшкина он подобрал уютный домик, находившийся почти напротив ворот, ведущих в военный городок.
Дом этот, окружённый красивым цветником, был достаточно велик, и Борис полагал, что добрую половину его следует отдать врачам. В глубине двора виднелась зелень на хорошо ухоженных грядках.
Когда они с Игнатьичем начали перетаскивать во двор свои вещи, то тут, пожалуй, в первый раз, увидели настоящую живую «мирную» немку. Захватив из машины вещевые мешки, чемоданы, а также довольно объёмистый ящик с посудой, которую Игнатьич возил с собой ещё с Эстонии, они поднялись на невысокое крыльцо. Дверь была закрыта. Игнатьич взял топор и приготовился её взломать. Вдруг она неожиданно открылась, и на пороге показалась маленькая сухонькая старушка.
Увидев в руках Игнатьича топор, она отступила на шаг назад, испуганно подняла руки вверх и со слезами на глазах воскликнула:
– Ах, майн гот! Вер зинт кайне зольдатом! Вер зинт кайне фашистен! Хир лебт дер профессор!
Борис, как мог, попытался её успокоить, но его знаний немецкого языка явно не хватало, и он отправил Игнатьича за переводчицей.
Джек, насидевшись за дорогу в машине, весело бегал по двору. Борис в нетерпении топтался на крыльце, ему хотелось как можно скорее обследовать казармы, проверить правильность распределения помещений, побудить подчинённых ему людей к ускорению очистки будущей территории госпиталя, развернуть операционно-перевязочный блок и сразу же подготовиться к приёму первых раненых. Как только были разгружены все машины, он отправил с уезжавшим командиром автороты донесение начальнику сануправления фронта о том, что госпиталь № 27 прибыл на место новой дислокации и с 24:00 2 апреля 1945 года будет полностью готов к приёму раненых. Он полагал, что это донесение в сануправлении получат не позднее 14–15 часов, и, следовательно, по радио дадут распоряжение всем медслужбам частей, преследовавших врага, о переключении потока раненых на него.
Знал он также, что вследствие стремительности наступления, наши части не могли основательно прочёсывать все посёлки и леса, находившиеся в стороне от основных дорог, а там могли остаться группы недобитых фашистов, поэтому нельзя исключить возможность диверсий и нападения на такой объект, как госпиталь.
Если госпиталь Романовского находился в здании, окружённом высокой кирпичной стеной, то двадцать седьмой размещался почти на открытом пространстве. Нужно было организовать надёжную круговую охрану. Хотя Добин получил распоряжение и, вероятно, уже этим занимался, но всё-таки нужно было всё проверить самому. «Надо попросить Павловского строго проконтролировать, нет ли в оставшихся продскладах спиртных напитков, и если есть, то организовать строжайшую охрану. – Борис уже знал, что некоторые санитары и шофёры, да кое-кто и из начсостава госпиталя, весьма склонны к выпивке, а если они напьются, то вся работа по развёртыванию полетит к чёрту. – Надо организовать проверку всех соседних домов. Может быть, и в них притаились немцы. А тут ещё эта старуха стоит на пороге, в дом не войдёшь, ведь не будешь же её отпихивать…»
Алёшкин, погружённый в эти мысли, присел на один из своих чемоданов и закурил. Показалась Ася, та самая женщина, которую встретили в Эстонии и которая, теперь уже на должности дружинницы, была официально зачислена в штат госпиталя. Она исполняла обязанности переводчицы. Следом за ней, шагавшей крупными быстрыми шагами, едва поспевал Игнатьич.
Подойдя к Борису и узнав, что он хочет поселиться в этом доме, Ася поздоровалась со старушкой, и успокоив её, сказала, что начальник госпиталя, майор-врач, просит разрешения пожить здесь, пока госпиталь будет стоять в этом городе. Старушка засуетилась, ответила, что это большая честь – предоставить помещение начальнику, вероятно, её хозяин даст своё согласие.
Когда Борис, Ася и Игнатьич зашли в большую, очень чистую, уставленную самой разнообразной посудой кухню, старушка подошла к приоткрытому подвалу и крикнула (для удобства чтения её слова будем давать в переводе):
– Карл, Карл, подымись скорей наверх и помоги подняться профессору, тут пришли русские люди. Они ничего не ломают, не стреляют и не жгут, а вежливо просят разрешения остановиться у нас. Я думаю, что им можно будет уступить восточную половину дома: две комнаты и кухоньку с отдельным входом. Да вылезайте вы скорее, не бойтесь ничего!
В ответ на её слова послышалось какое-то ворчание, и из подвала один за другим выползли два старика. Один из них, более старый, был одет в какой-то длинный тёплый халат, а другой был в куртке, кепке и брезентовом фартуке. Старушка представила их Борису:
– Вот это мой муж, садовник Карл. А это наш хозяин, профессор, археолог, доктор Вернер. Я служу у него экономкой уже много лет. Этот дом принадлежит ему. Герр профессор, вы позволите? – и она изложила просьбу, переданную ей Асей.
Не очень-то хотелось Борису жить вместе с немцами, но уж больно на выгодном месте стоял дом.
Профессор старомодно поклонился и поздоровался за руку сперва с Асей, затем с Борисом. В ответ на переданную просьбу старушки чуть заметно кивнул головой, и больше не обращая внимания на прибывших, прихрамывая и сгорбившись, пошёл из кухни куда-то по коридору. Старушка спросила:
– А мы с Карлом можем остаться в этом доме? Ведь профессору нужно готовить еду, всё убирать, за огородом и за садом тоже уход нужен.
Борис ответил согласием и попросил побыстрее проводить его в ту часть дома, которую отводят ему под жильё. Там были две светлые небольшие комнатки. В первой, кроме стола и стульев, стоял большой диван. Решили, что тут поселится Игнатьич. Другая была поменьше, в ней, кроме письменного стола, платяного шкафа и кресла, стояла кровать. Из первой комнаты одна из дверей вела в небольшой коридорчик, в котором находились уборная и ванная, он упирался в кухню. Там так же, как и на хозяйской половине, было множество разной посуды. Из кухни через маленькую веранду имелся выход в огород.
Помещение Борису очень понравилось. Игнатьич, притаскивая вещи, в который уже раз сквозь зубы бормотал:
– И чего им, чертям, надо было? Ишь, как живут!..
Борис оставил его устраиваться на новом месте, а сам вместе с Асей отправился на новую территорию госпиталя, там работа кипела вовсю. Операционный блок полностью развернули. Уже через час после подготовки инструментов можно было принимать и обрабатывать первых раненых.
В этой же казарме на втором этаже устроили первые палаты. Работа шла конвейером: в то время, как одни выгребали мусор, мыли, чистили окна, полы, а иногда и стены, производя по необходимости мелкий ремонт, другие устанавливали и застилали койки.
Оказалось, что, кроме продовольственных, в этом военном городке фашисты бросили и вещевые склады. В них имелось запасное нательное трикотажное бельё разных размеров, постельное бельё и несколько сотен новых матрасов, набитых морской травой.
Впоследствии Борис узнал, что хозяйственники госпиталя Романовского бедствовали с бельём и матрасами, а как следует обследовать территорию городка не удосужились. Не таким был его Захаров, который так дотошно обследовал и осмотрел соседние дома, что от него ничего не укрылось. Конечно, ко всем складам он поставил часовых.
Таким образом, из всего собственного имущества госпиталю потребовалось взять только инструментарий, медикаменты и перевязочный материал. Всё остальное пока так и оставалось лежать кучей на «плацу» под довольно небрежно растянутым полом палатки ДПМ. Несмотря ни на что, Захаров эти куски брезента продолжал возить с собой. «Нужно не позднее завтрашнего дня всё имущество перенести в какое-нибудь помещение», – подумал Борис, проходя мимо.
Батюшков уже развернул и приготовил помещение под сортировку. В довольно разорённом пищеблоке работали санитары и шофёры, знавшие слесарное дело. Старший из них, сержант Белоусов, обещал, что к вечеру можно будет пользоваться кухней.
Алёшкин приказал старшему повару пока срочно готовить обед в полевой кухне и, в расчёте на возможность прибытия раненых, заложить не менее ста добавочных порций.
Выйдя из кухни, Борис столкнулся с замполитом Павловским, за которым бежала секретарь комсомольской ячейки Нина Куц, неся в руках свежий, только что выпущенный боевой листок «Медик». В нём, помимо сводки Совинформбюро, принятой Павловским по радио, были заметки, хвалившие отдельных медработников, успешно готовивших свои отделения к работе, а также критические замечания в адрес отстающих. Решили поместить этот листок на большом щите посредине площади, между казармами. Это место, очевидно, немцами тоже использовалось для вывешивания каких-нибудь приказов. «Медик», как всегда, был красочно оформлен различными рисунками и карикатурами, Куц умела неплохо рисовать.
Павловский доложил Борису, что он послал двух санитаров, чтобы прикрепить указатели на всех ближайших перекрёстках, с информацией, куда везти раненых. По рекомендации начальника сануправления таких указателей в каждом госпитале заготавливалось несколько десятков. Представляли они собой фанерную дощечку, выпиленную в виде стрелы, с красным крестом у острия и надписью: «Хозяйство Алёшкина». Прибивались они на телеграфных столбах, углах уцелевших домов и просто на деревьях так, чтобы стрелка указывала дорогу в направлении госпиталя.
После того, как боевой листок был вывешен, а Борис рассказал своему заместителю о встрече с немцами и о своей квартире, Павловский, который уже при помощи Аси тоже нашёл себе подходящее жильё, предложил Алёшкину снимать поочерёдно людей с работы и направлять их для размещения по домам, которые им были отведены. Также он рекомендовал выделить несколько санитаров, чтобы в одной из казарм подготовить комнаты для жилья санитаров и дружинниц.
Борис согласился с этим предложением и, подозвав к себе проходившего мимо начальника штаба Добина, дал ему соответствующее указание. Затем Павловский предложил:
– А что, Борис Яковлевич, пока раненых ещё нет, обед ещё не готов, пойдём побродим по городу? Посмотрим, как его разделали, если встретим, пообщаемся с населением. Ведь не может же быть, чтобы фашисты всех до одного человека угнали. Вон твой профессор же остался, да и не один, а вместе со своими слугами. Здесь пока нашей военной власти, да и гражданской немецкой, нет. Наши прошли Штольпе с ходу, а удиравшие, видимо, об остающемся населении не позаботились, так что мы с тобой, хочешь не хочешь, в этом городе всю власть собой олицетворяем. Возьмём с собой Асю на случай необходимости переговоров.
– Что ж, пойдём, – согласился Борис. – Товарищ Захаров, – окликнул он проходившего невдалеке своего зама по хозчасти, – мы с Вадимом Константиновичем пойдём немного по городу побродим, поглядим, что тут и как. Вы за меня остаётесь.
– Хорошо, идите, только возьмите с собой трех-четырёх бойцов на всякий случай.
– Ну да, может быть, ещё взвод охраны взять? – усмехнулся Борис.
– Возьмём, возьмём, – вмешался Павловский. – Вон комсомольца Петрова с автоматом, да и сами ППШ вооружимся.
Через несколько минут группа, состоящая из четырёх человек, уже шагала по направлению к центру Штольпе. Если окраины его казались относительно благополучными, то весь центр выглядел сплошными развалинами. Было видно, что разрушены самые большие и красивые здания города.
– Кому было нужно уничтожать эти магазины, театры и жилые дома? – спросил Борис Павловского.
– Я и сам не пойму, – ответил тот, – бои шли только на окраинах, там видны следы этих боёв, последствия артиллерийского и ружейного огня. А эти разрушения – следствие авиабомбёжек. Наши обычно бомбят военные объекты, а здесь что? Казармы почти не пострадали, а красивые жилые дома разбомбили… Ни черта не пойму! Да и бомбёжка-то давняя. Вон развалины уже травой поросли.
Лишь через несколько лет они узнали, что английская и американская авиация во всех городах восточной части Германии специально разрушала центральные, наиболее красивые районы городов и рабочие кварталы, оставляя нетронутыми не только большинство военных объектов, но и некоторые промышленные предприятия, в которых капиталисты США и Великобритании являлись такими же хозяевами, как Крупп и другие немецкие промышленники.
Около часа бродили они по развалинам и, так и не встретив ни одного немца, решили вернуться. На обратной дороге из бокового переулка показалась группа мужчин – человек десять в гражданской одежде, несших над головой самодельный французский флаг. Оказалось, что это специалисты, привезённые фашистами из Франции для работы на заводах «Телефункен». Во время боёв они, как и другие жители города, прятались в подвалах, а их охрана убежала вместе с отступавшими войсками.
От них удалось узнать, что в городе много жителей. С немецкими войсками ушли только члены национал-социалистической партии, а до этого из Штольпе выехали более или менее крупные капиталисты. Остальные жители сидят по подвалам и убежищам и пока выходить боятся, ведь бои за город окончились всего два дня назад. По мнению французов, очень скоро голод заставит всех оставшихся немцев выбраться наверх.
Всё это Борис узнал от французского инженера, хорошо владевшего польским языком. Он сообщил и о том, что в разбитых складах предприятия «Телефункен» находится много хороших аппаратов, которые могут растащить, если не принять меры к их охране.
По возвращении в госпиталь Алёшкин приказал Захарову выделить двух санитаров для охраны этих складов, пока госпиталь будет стоять в городе.
Француз знал город достаточно и обещал по просьбе Бориса раздобыть для него хороший радиоприёмник. Чтобы знать, куда его доставить, он отправился вместе с группой. По дороге господин Жермо (так звали этого инженера) от имени остальных французов, а их в Штольпе было около сотни, просил Алёшкина организовать их возвращение на родину. Борис ответил, что этим вопросом будет заниматься военный комендант города, когда он появится, а он, как начальник госпиталя, может только помочь с питанием, если нужно.
– Благодарим вас, господин майор. Кое-какие продукты у нас есть, но если вы поможете нам хлебом и мясом, то мы будем вам благодарны.
Алёшкин тут же дал распоряжение Захарову выделить для французов необходимые продукты, теперь это не представляло затруднения. Госпиталю уже не раз попадались продовольственные склады фашистов, на которых находились и мясные консервы, и галеты, и мука. Подобный склад находился и здесь, в Штольпе.
После длительной прогулки по городу Алёшкин и Павловский в сопровождении французского инженера и переводчицы вернулись на территорию, занятую госпиталем. То, что они увидели, их поразило.
В чисто убранном дворе, вокруг которого стояли казармы (большую часть их окон уже успели застеклить, а в остальных кипела работа), стояла длинная очередь от самых ворот до прицепной полевой кухни за похлёбкой. Очередь эта, состоявшая главным образом из ребятишек 8–10 лет, державших в руках тарелки, миски и даже консервные банки, медленно продвигалась к кухне. Там дежурный повар Козлов наливал в подставленную посудину похлёбку, и ребята тут же начинали прямо через край хлебать это варево, издававшее аппетитный запах. Попадались в очереди и женщины.
Увидев офицеров, очередь молча испуганно шарахнулась в сторону, а повар при появлении командиров прекратил раздачу, соскочил с подножки кухни и, подбежав, рапортовал:
– Товарищ начальник госпиталя, по разрешению капитана Захарова, старшины Бодрова и секретаря партячейки Логиновой, произвожу выдачу питания пострадавшему немецкому населению.
Затем тише добавил:
– Суп сварен из трофейных немецких консервов и крупы.
Борис переглянулся с Павловским, гладившим в это время какого-то малыша по русой головёнке, и ответил:
– Продолжайте, только в следующий раз кухню вывозите за пределы расположения госпиталя.
Затем он обернулся к сопровождавшему его французу и сказал:
– Видите, господин инженер, наши бойцы не злопамятны. У этого повара в Псковской области вся семья погибла, а он немецких детей кормит…
Зайдя в здание госпиталя, Борис обрадовался тому, как быстро и хорошо санитары, дружинницы и медсёстры привели первую казарму в должный порядок. Он отсутствовал около трёх часов, а за это время полностью развернулись сортировка с санпропускником, операционно-перевязочный блок, пищеблок и несколько палат. Уже сейчас можно было начинать приём раненых.
Алёшкин посоветовал Захарову, воспользовавшись услугами переводчицы Аси, пригласить нескольких немок из очереди около кухни для выполнения разных технических работ по госпиталю: уборку оставшихся казарм, а в дальнейшем и палат, на кухню в качестве судомоек и подсобных рабочих и т. п. Это был первый раз за всю войну, когда он решил воспользоваться услугами немцев. Всех согласившихся Алёшкин приказал зачислить на довольствие и выписывать им зарплату, как вольнонаёмным.
К вечеру он узнал от Захарова, что тот набрал двадцать человек, а желающих работать было гораздо больше. При этом большинство выражало согласие работать только за питание, но большего числа Захаров пока брать не решился, хотя и помнил распоряжение начальника сануправления фронта о доведении ёмкости госпиталя до 1 500–2 000 человек при штате, рассчитанном на 200 коек.
С утра следующего дня начали поступать раненые, и вскоре всем работникам госпиталя пришлось трудиться с полной отдачей. Передав административные функции Захарову и Павловскому, Алёшкин полностью включился в лечебную работу. Он оперировал так же много и с таким же напряжением, как в период тяжёлых боёв на Волховском фронте. Облегчение было только в том, что в распоряжении медперсонала был настоящий постоянный электрический свет, водопровод, канализация и, конечно, хорошее помещение.
Осложнялась работа отсутствием эвакуации и тем, что поступавшие раненые были всех профилей и различной тяжести. Наряду с тяжёлыми, требовавшими особой медицинской заботы, поступало много и таких, которые после обработки незначительных ран и перевязки могли отправляться в строй, но ведь никто не знал, где находится их часть. Никакого запасного полка в Штольпе ещё не было, хотя комендант с комендантским взводом уже появился. Кстати сказать, одновременно с этим в городе начала организовываться какая-то гражданская власть, и официально кормление детишек госпиталем прекратилось, но красноармейцы втихаря давали хлеб и другие продукты стоявшим около ворот ребятишкам.
Кроме раненых, стали поступать и больные, причём в основном носители венерических заболеваний, чаще всего гонореи. С ними приходилось ещё труднее, чем с легкоранеными. Если этих было трудно удержать в расположении госпиталя, то венерические больные вообще дисциплине не поддавались.
Единственным врачом, который разбирался в венерологии, был доктор Батюшков. Пришлось его освободить от работы в сортировке и назначить начальником венотделения. Для лечения пользовались старым методом: промываниями марганцевым раствором и таблетками стрептоцида. Это требовало много времени и терпения, а у больных его не было. Пришлось одну из казарм оборудовать нарами, огородить её колючей проволокой, у входа поставить часового и содержать здесь всех венбольных. Только такая мера позволила навести относительный порядок.
С большим напряжением госпиталь, и в особенности его начальник, спавший едва ли 3–4 часа в сутки, проработал более двух недель. 20 апреля 1945 года в расположении госпиталя появилась колонна автомашин, доставившая сменявший его фронтовой эвакогоспиталь № 57 и приказ двадцать седьмому следовать далее вглубь Германии и остановиться в городе Дойч-Кроне. Так как транспорта не дали, а своих имелось всего двенадцать машин, включая и легковую ГАЗ-АА, Борис отдал приказ оставить большую часть трофейного имущества, в том числе и многое из того, что успел набрать себе личный состав. Увозили только самое необходимое.
Кстати сказать, в Штольпе госпиталь наконец-таки расстался со своим старым, практически совершенно вышедшим из строя, автобусом ЗИС-16. Лагунцов, бродя по городу, разыскал брошенную, большую, видимо, ранее пожарную, машину, и всё имущество, которое перевозилось на автобусе, перегрузил в неё. Составили акт и передали «старичка» вновь прибывшему госпиталю.
Двадцать седьмой прибыл в Дойч-Кроне. Там его догнал новый приказ: не развёртываться, следовать в город Вальденбург и ждать там дальнейших распоряжений. Оттуда госпиталь проследовал в Кюстрен, затем в Штеттин, Пренцлау. Во всех этих городах они находились от нескольких часов до суток, и лишь в Пренцлау пришло распоряжение следовать в город Варен и там развернуться немедленно по прибытии.
