Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2
К вечеру в помещениях удалось навести относительный порядок, выявить дефекты и составить список необходимого. В основном требовался мягкий инвентарь – ковры, дорожки, скатерти, постельное бельё, а также электролампочки и другая мелочь.
Алёшкин знал, что многое из недостающего вполне можно заменить тем, что привезёт в железнодорожном эшелоне Захаров, но всё же решил кое-что раздобыть у бургомистра города. «Ведь как-никак, а санаторий для офицеров Красной армии будет находиться в этом городе не вечно, после его закрытия здание со всем имуществом перейдёт в ведение города, так пусть они тоже немного позаботятся о его устройстве», – подумал он.
На следующий день Борис направился к бургомистру. Тот долго и внимательно изучал представленный Алёшкиным список необходимых предметов и, наконец, сказал (для удобства приводим его слова по-русски):
– Не знаю, пан майор, сумею ли я удовлетворить ваш запрос полностью. Тем более что, как я узнал, на днях сюда прибывает с такими же целями ещё один госпиталь, ему тоже придётся кое-что давать. Постараюсь вам, как первому, выделить возможно больше. Отправьте человека и машину к нашему трофейному складу, я дам провожатого. Что сумеем подобрать по вашему списку, они выдадут и составят акт, потом мы его подпишем. А специалистов (водопроводчиков, электриков, столяров) я вам сегодня же пришлю, у нас их много, а работы им пока нет. Рассчитываться за сделанную работу вы с ними будете по расценкам, которые мы установим вместе, а если во время работы вы их сможете и покормить, то они будут работать не за страх, а за совесть.
Так всё и произошло. Через три дня в здании санатория работало электричество: отремонтировали большую электрическую плиту на кухне, в ресторанном зале ярко светились люстры, в каждой комнате горели лампы, все электроприборы физиотерапевтической лечебницы работали. Монтёры осветили двор, гараж и даже часть парка, прилегавшую к санаторию. Одновременно исправили водопровод, а также трубы и вентили, которые подводили к санаторию воду из целебного источника, следовательно, и водогрязелечебница была готова. Грязь доставлялась из пруда в полукилометре от санатория.
Посуды на кухне и в столовой имелось достаточно, в подвале обнаружилось немало консервированных продуктов, а вот с постельным бельём дело обстояло плохо. У бургомистра удалось получить ковры, портъеры, вазы, настольные лампы, картины и ещё кое-какую мелочь для интерьера, только белья не было. Железнодорожный эшелон, в котором имелся большой запас трофейного белья госпиталя, как назло, задерживался. Железнодорожники на станции Бад-Польцен не могли сказать, когда он прибудет. Не было вестей и от Захарова. Почти сразу с приездом первого эшелона госпиталя от него прибыл нарочный с сообщением, что виллы переданы представителям 1-го Белорусского фронта, всё имущество госпиталя погружено в вагоны и на платформы, и эшелон отправился в путь. Этим нарочным был Лагунцов, не решившийся доверить железной дороге две самые лучшие легковые машины и приехавший с одним из друзей-шофёров своим ходом.
Прошло ещё три дня, и, наконец, на железнодорожной станции получили известие, что эшелон № 1217 находится на станции Дейч-Кроне и в ближайшие сутки прибудет в Бад-Польцен.
Алёшкин очень удивился, получив это сообщение: выходило, что эшелон уехал куда-то в сторону от места назначения, но на следующий день всё разрешилось. Эшелон прибыл, и Захаров рассказал о тех мытарствах, которые ему пришлось испытать. Оказалось, что многие пути существовали только на бумаге, фактически же они находились в таком состоянии, что пускать по ним поезда немецкие железнодорожники не решались. Вот и пришлось эшелону № 1217 кружить окольными путями таким образом, что вместо 250 километров проделать путь длиннее более чем в три раза.
Но теперь всё это было позади. Разгрузив привезённое имущество и приблизительно подсчитав его, Алёшкин и Захаров убедились, что, благодаря предусмотрительности помпохоза, постельного белья хватит на два таких санатория, что продуктов, доставленных поездом, а также машинами из поместья, где командовал Коноваленко, при стопроцентном заполнении санатория, хватит, по крайней мере, на месяц. Таким образом, получилось, что к 20 июня 1945 года они будут готовы к приёму отдыхающих.
Дело осложнялось вопросом с обслугой. Алёшкин решил пока не посылать донесение о готовности, а поехать в сануправление лично и переговорить с генералом Жуковым. Он выехал на самой лучшей машине – шестиместном «мерседесе-бенц» в сопровождении двух автоматчиков. Вёз его Лагунцов, никому не доверявший эту машину. Сануправление фронта в это время всё ещё находилось в городе Пренцлау. Алёшкин доложил Жукову о готовности госпиталя к приёму отдыхающих и одновременно о возникших затруднениях. Он сказал:
– Товарищ генерал, положение в нашем госпитале осложняется несколькими вещами. Во-первых, госпиталь рассчитан на двести коек, в подготовленном нами санатории пятьсот мест, выгодно их использовать целиком. Значит, нужно увеличить штат медсестёр и дружинниц, да следовало бы добавить и врачей-терапевтов. Во-вторых, в санатории имеется и может уже функционировать прекрасный физиотерапевтический кабинет с массой различных аппаратов, водолечебница с естественной минеральной водой и грязелечебница. Среди личного состава госпиталя ни физиотерапевтов, ни специалистов по водогрязелечению нет. Значит, госпиталь нужно бы пополнить такими специалистами.
Жуков внимательно выслушал рассуждения Алёшкина, задумался, а затем ответил:
– Мне ваши замечания и то, что вы привели санаторий в такое, можно сказать, идеальное состояние, нравятся, но вряд ли мы сможем без разрешения управления кадров фронта увеличить вам штат. До завтра подождите здесь, я посоветуюсь с членом Военного совета фронта, и мы решим, как быть. Вам есть, где остановиться?
– Хирург, майор Школьников здесь находится?
– Да, сейчас мы его позовём.
Через полчаса Борис и Лагунцов ехали вместе с майором Школьниковым в его дом. Это был целый коттедж из трёх, правда, немного разрушенных, комнат, майор занимал одну.
– Пожалуйста, располагайтесь. Если есть с собой продукты, можете разогреть на кухне, плита работает. А затем сходим пообедать в столовую Военторга.
В двух словах нужно сказать о том, как познакомились Алёшкин и Школьников. Когда госпиталь ещё стоял в Штольпе, к Борису приезжал заместитель фронтового хирурга, майор медицинской службы Школьников. Проверив работу госпиталя, он остался ей очень доволен, а получив от Алёшкина в подарок несколько вещей из трофейного хрусталя, которые принесли с разбитого склада санитары, он прямо-таки расцвёл, и это явилось началом дружбы.
Увидев машину, на которой приехал Борис, он всплеснул руками и заявил:
– Ну, если генерал увидит эту машину, он вас на ней не выпустит. Он «болеет» хорошими автомобилями.
Школьников, конечно, не удержался и поведал Жукову об этой машине. И когда на следующий день Борис пришёл к генералу, то первым вопросом, который он услышал, было:
– Ты что же от меня свою машину прячешь, а?
Напрасно Борис старался уверить начальника, что он ничего не прячет, а просто не обратил на это внимания. Генерал потребовал, чтобы Лагунцов пригнал немедленно машину к сануправлению.
Когда автомобиль остановился у ворот дома, в котором размещалось сануправление фронта, Жуков выбежал на улицу, восхищённо оглядел машину со всех сторон и заявил:
– Слушай, Алёшкин, давай меняться? Вон у меня новенький «опель-капитан» стоит, бери! А этого красавца мне отдай.
Борис был равнодушен к машинам, лишь бы возили, поэтому, к великому огорчению Лагунцова, немедленно согласился.
Затем генерал собрал небольшое совещание, на котором решили передать санаторий в Бад-Польцене эвакогоспиталю № 1818, в данное время находившемуся без работы. Госпиталь был рассчитан по штатам на 800 коек, и поэтому персонала для обслуживания санатория у него хватало. Необходимые специалисты там тоже имелись Жуков предложил:
– Товарищ Алёшкин, поскольку санаторий оборудовали вы, можем вас перевести на должность начальника эвакогоспиталя № 1818, тем более что теперешний его начальник, подполковник Швецов, очень пожилой человек. Он болен и нуждается в замене. Руководство своим госпиталем передадите кому-нибудь из своих врачей.
Борис подумал несколько секунд, а затем сказал:
– Товарищ генерал, я в госпитале № 27 служу с 1943 года, с личным составом его мы перенесли очень многое, а знаю я его с 1941 года, когда ещё служил в медсанбате. Под Ленинградом мы стояли рядом, вместе перенесли блокаду. Я бы из него уходить не хотел. Если можно, оставьте меня на месте.
– Ишь, какой вы патриот своего госпиталя, – недовольно заметил Жуков, а его помощники удивлённо переглянулись, услышав такой прямой отказ от предлагаемого повышения. – Ну что же, оставайтесь. Через несколько дней к вам прибудет госпиталь № 1818, а вы получите новую задачу.
На этом совещание закончилось, и Борис с Лагунцовым на новой машине поехали домой.
Надо сказать, что отказ Алёшкина от нового назначения был вызван не только его действительной привязанностью к своему госпиталю, точнее, даже не столько этим, сколько другими соображениями. Он прекрасно понимал, что если он станет начальником госпиталя № 1818 и, по существу, превратится в директора санатория в Бад-Польцене, то его возвращение домой может затянуться ещё не на один год. Уже было известно, что советские войска, оккупирующие Германию и находившиеся в Западной части Польши, пробудут там неопределённо длительное время. Оставаясь на своём месте, Борис надеялся, что их госпиталь, созданный в военное время, просуществует недолго. Он вот-вот должен расформировываться, а, следовательно, и его начальнику представится возможность демобилизоваться и вернуться к своей семье. По правде говоря, очень надоели ему эти чистенькие германские домики и улицы, где даже развалины после бомбёжки выглядели до тошноты аккуратно, очень хотелось увидеть родную землю.
Алёшкин собрал заместителей, рассказал им о совещании у Жукова и заявил, что надо готовиться к новой передислокации. Пока ещё никто не представлял, куда направят госпиталь и какая работа его ожидает. Однако перед выездом на новое место решили запастись всем самым необходимым: медикаментами, бельём, консервированными продуктами. Конечно, бессмысленно было оставлять новым хозяевам и кое-какие трофеи: радиоприёмники, посуду и, конечно, автотранспорт.
Не дожидаясь прибытия нового госпиталя, Алёшкин приказал всё это имущество заранее основательно упаковать и погрузить в две самые большие трофейные грузовые машины и в свой старенький ЗИС-5.
Для санатория оставили по две смены белья на каждую койку и необходимое количество столовой и кухонной посуды. Медимущество аптеки за время путешествий госпиталя по Германии выросло до размера небольшого медицинского склада, поэтому решили часть его оставить санаторию, остальное погрузили в две полуторатонные машины. Хирургический блок вообще в Бад-Польцене не разгружался.
Таким образом, через два дня после возвращения Алёшкина из сануправления фронта почти всё имущество госпиталя уже находилось на машинах, и для передислокации оставалось погрузить пустяки – в основном, личные вещи медперсонала, которых, кстати сказать, набралось тоже порядочно. А ещё через день в расположение госпиталя на старенькой «эмке» приехала женщина-врач, майор, в сопровождении медсестёр и двух дружинниц. Она предъявила удостоверение, из которого следовало, что это заместитель начальника эвакогоспиталя № 1818 по лечебной части, прибывшая на рекогносцировку и осмотр помещения.
Юлия Фёдоровна Семёнова осталась очень довольна и самими помещениями, и тем оборудованием, которым они были оснащены. Ей понравился порядок, наведённый в здании работниками хирургического полевого передвижного госпиталя № 27. В день своего прибытия она успела всё осмотреть, составила подробный рапорт и с медсестрой на своей машине отправила его начальнику.
Себе для жилья она выбрала комнату, расположенную напротив квартиры Алёшкина, и в этот же день вечером за ужином рассказала Борису и Павловскому о своём госпитале. Из её рассказа они узнали, что эвакогоспиталь № 1818, рассчитанный на тысячу коек, находился в маленьком городке, точнее посёлке, расположенном близ города Пренцлау. Помещения были крайне неудобны, развёрнут он был всего на двести коек, да и из тех больше половины пустовало. Личный состав госпиталя, не будучи загружен практической работой, отдыхал. Раненых не поступало уже с 1 мая, и персонал ожидал скорого расформирования. Новое назначение в качестве обслуги санатория все работники госпиталя, и прежде всего начальник, встретили в штыки. Они понимали, что санаторий может просуществовать год-два и даже больше, такая перспектива никого не устраивала. Начальник госпиталя ездил объясняться в сануправление фронта, но ему там, видно, здорово попало, потому что он вернулся оттуда злой как черт, как выразилась Семёнова.
Потянулись томительные дни ожидания прибытия госпиталя № 1818 и решения участи госпиталя № 27. В глубине души многие, в том числе и Борис, надеялись, что госпиталь будет расформирован. Между прочим, по этому поводу у Бориса с Шуйской состоялся разговор. Как-то вечером Борис сказал:
– Катя, война закончилась, мы уцелели. Может быть, скоро наш госпиталь расформируют, и мы поедем по домам. Я, конечно, вернусь к семье.
Та посмотрела на него, затем медленно произнесла:
– Я от своих слов не отказываюсь. Я обещала не отнимать тебя от семьи, и я это слово сдержу. Но пока-то мы ещё не демобилизуемся, и я хочу остаться возле тебя.
Борис опять смалодушничал. Он ответил:
– Ну что же, оставайся…
5 июля 1945 года исполнялась четвёртая годовщина существования госпиталя № 27. Этот день всегда отмечался торжественным собранием, праздничным обедом или ужином. Решено было и сейчас его отметить, тем более что лучшего места для этого торжества, чем здание санатория с его просторным залом-столовой, где имелась даже маленькая эстрада, было трудно и придумать. Замполит Павловский и комсомольцы уже несколько дней готовили программу самодеятельности. Захаров и Гольдберг подготовили торжественный ужин. Последние дни они только боялись, чтобы не прибыл сменяющий их госпиталь и не расстроил праздник. Однако всех успокоила Семёнова:
– Наши не очень-то торопятся переезжать. Своего транспорта у нас нет, а у сануправления с транспортом тоже туго. Да и раненых, имеющихся в госпитале, куда-то надо развести. На всё это понадобится время. Пока эти вопросы утрясут, да свернут имущество, пройдёт недели две, не меньше, так что празднуйте спокойно.
Между прочим, Алёшкин, Павловский и Захаров удивлялись такой медлительности. Они привыкли передислоцироваться в те же сутки, как поступал приказ, в крайнем случае, к концу следующих. А тут, имея около сотни раненых, будут копаться две недели, да и ехать-то всего 75 километров! Пожалуй, только теперь они поняли, почему им так часто приходилось затыкать разные дыры в санобслуживании фронта. Фронтовые эвакогоспитали оказались слишком малоподвижными единицами.
Вечер 5 июля 1945 года прошёл празднично. После торжественного собрания, на котором замполит Павловский сделал доклад об истории госпиталя и перечислил наиболее отличившихся, награждённых правительственными наградами сотрудников, состоялся концерт самодеятельности. На вечер пригласили работников соседнего госпиталя (он расположился в здании бывшего санатория имени Кайзера Вильгельма), военного коменданта железнодорожной станции, бургомистра города. Последний привёл с собой маленький эстрадный оркестр, под музыку которого молодёжь пела и танцевала.
Медсестра Мертенцева исполняла новую песню «В лесу прифронтовом», текст и ноты которой были напечатаны во фронтовой газете. Её госпиталь получал теперь регулярно. Впрочем, вся почта теперь приходила во время, и переписка Бориса с женой приобрела систематический характер. В своих письмах Катя по-прежнему писала, что у неё всё хорошо, все они здоровы и никаких лишений не испытывают. Мы знаем, что на самом-то деле всё было не так уж хорошо, и этими известиями она хотела только успокоить мужа. Но он, оторвавшись от семьи, не мог себе представить того положения, в котором она на самом деле находилась, верил Катиным письмам. Не понимая реальной стоимости денег, которая была в это время в стране, считал, что его семья действительно ни в чём не нуждается.
Но вот, наконец, прибыла большая колонна автомашин с имуществом госпиталя № 1818. Начальник его, желчный, худой и высокий старик, подполковник медслужбы, после знакомства с Борисом обошёл все помещения, осмотрел окрестности санатория и, в противоположность Семёновой, остался очень недоволен, его не устраивало буквально всё. Но самым главным, очевидно, было то, что его госпиталь и его самого опять загнали «в какую-то дыру, из которой скоро не выберешься». После нескольких часов общения с ним Борис только и думал, как бы поскорее расстаться.
Акты о сдаче помещения и имевшегося инвентаря были уже давно приготовлены и, к удивлению Бориса, ожидавшего всяких придирок, Жалевич (фамилия начальника эвакогоспиталя № 1818) подписал их без каких-либо разговоров. Можно было уезжать. Борис отдал команду об окончательной погрузке.
Глава десятая
Мы уже говорили, что эвакогоспиталь № 1818, как и большинство других эвакогоспиталей, своего транспорта почти не имел. Кроме старенькой легковушки, в его распоряжении находились две полуторки для доставки продуктов, медикаментов и других хозяйственных целей, а багажа имелось много, поэтому для его передислокации выделялся специальный автобат. Так было и в этот раз.
Командир автобата, старший техник, лейтенант, привёз с собой запечатанный пакет из сануправления для Алёшкина, там был приказ о передислокации, в котором, между прочим, говорилось: «Госпиталю № 27 передислоцироваться в город Сандомир, где развернуться не позднее 15 июля и обеспечить обслуживание раненых бойцов и офицеров (русских и поляков), поступающих из Западной Украины и Восточной Польши после стычек с бандеровцами и другими гитлеровскими недобитками». Второй задачей перед госпиталем ставилось медобслуживание русских и украинских репатриантов, заболевших или получивших травмы по пути на родину. Наконец, третьей – стационарное обслуживание личного состава подразделений, расквартированных в Сандомире.
Прочитав приказ, Алёшкин понял, что, видимо, в сануправлении фронта из-за отказа занять новую должность его решили загнать вместе с госпиталем подальше от своих глаз. И в самом деле, от Пренцлау, где располагалось сануправление фронта, до города Сандомира было более семисот километров и, следовательно, практически всякая личная связь между руководством госпиталя и сануправлением фронта исключалась.
С одной стороны, это была как бы ссылка, но с другой – и признак высокого доверия, указывавшего на то, что сануправление уверено в работоспособности этого госпиталя.
Конечно, сделать три или даже два рейса, чтобы перевезти всё имущество и личный состав при таком удалении нового места дислокации, нечего было и мечтать. Требовалась помощь транспортом. К счастью, в сануправлении об этом подумали, и командир автобата, привёзший госпиталь № 1818, имел указание выделить в распоряжение Алёшкина одну роту, то есть шесть автомобилей ЗИС-5. Этого было более чем достаточно, чтобы в один рейс захватить всё имущество госпиталя.
Так как большую часть вещей заблаговременно погрузили на свои машины, то погрузка остального отняла не много времени, и вечером того же дня госпиталь № 27 был готов следовать к новому месту назначения.
Посоветовавшись с Захаровым и Павловским, Алёшкин решил отложить отъезд до утра. Зайдя вечером к Семёновой, Борис застал там Жалевича. Они как раз обсуждали вопрос о том, где разместить медперсонал на те дни, пока госпиталь № 27 будет свёртываться и грузиться.
Борис сообщил, что они готовы к выезду, но по совету командира автороты решили отложить отъезд до утра. Этим заявлением он очень удивил своих преемников, совершенно не представлявших себе возможности такой оперативности. Они решили поделиться затруднениями по поводу размещения личного состава: занимать комнаты, приготовленные для отдыхающих, им очень не хотелось. Алёшкин предложил им своеобразный выход:
– Сейчас, – сказал он, – мы построим людей нашего госпиталя, распределим их по машинам и оставим ночевать или на них, или рядом. Нам к этому не привыкать. Сейчас середина лета, погода стоит прекрасная, так что не беспокойтесь, через час можете занимать все помещения.
После этого Алёшкин вернулся к себе, вызвал Захарова и отдал ему соответствующие распоряжения. А ещё через час все врачи, медсёстры, дружинницы и санитары после распределения по машинам собрались вместе (автоколонна стояла в парке санатория) и устроили настоящий концерт.
Долго ещё раздавались на большой лужайке посреди парка песни, музыка и весёлый смех беззаботной молодёжи, отправлявшейся в не известный им город для выполнения не совсем понятных задач. Единственным человеком, который выражал неподдельную грусть расставания с Баден-Польценом, был Лагунцов – начальник гаража госпиталя № 27.
Дело в том, что Алёшкину было приказано оставить при санатории все шикарные легковые автомашины, которыми он обзавёлся в Германии, и это обстоятельство огорчало больше всего именно Лагунцова. Он ворчал:
– И чёрт меня дернул собирать все эти машины! Пусть бы сами их искали, как я искал. А теперь вот ни за что ни про что отдавай! А в этом разваленном курятнике (так он окрестил госпиталь № 1818), даже и шофёров-то порядочных нет.
Однако ворчи не ворчи, а приказ есть приказ. Лагунцов сумел сохранить для госпиталя лишь две легковые машины, одну – «опель-капитан», выменянный у начсанупра, числящуюся в трофейных, и вторую, тоже нигде не записанную – DKW, малолитражку, на которой Алёшкин часто ездил сам.
Поздней ночью замполит Павловский разогнал разгулявшуюся молодёжь, а на рассвете колонна госпиталя тронулась в путь. Ехали не спеша, выбирая наиболее сохранившиеся и лучшие дороги, иногда делая значительные крюки.
Лагунцов, который руководил движением, говорил, что лучше 10–15 километров лишних, да по хорошей дороге, чем напрямую, да по разбитым колеям, выбоинам и воронкам от взрывов.
В переезде очень помогла карта государственных дорог Германии 1940 года, Алёшкин хранит её и до сих пор.
Переезд до Сандомира занял больше трёх суток. Приехали около двух часов дня, остановили колонну на базарной площади в центре города. Алёшкин и Захаров в сопровождении двух автоматчиков направились подыскивать помещение.
На подъезде они видели военный городок, состоявший из нескольких казарм. Придя туда, обнаружили, что в нём занята одна казарма автомастерской какой-то воинской части, остальные три казармы находились в таком плачевном состоянии, что приведение их в порядок потребовало бы массу материалов и, по крайней мере, месячный срок.
Начальник мастерской сказал, что недалеко есть городская больница, которая используется не вся. Поехали туда. Действительно, в нескольких деревянных зданиях полубарачного типа размещалась городская больница. Борис переговорил с главным врачом, тот заявил, что один из бараков пустует, и после небольшого ремонта его можно приспособить для работы, там поместятся 40–50 коек. Места для размещения личного состава нет. Конечно, это госпиталю тоже не подходило. Тогда главный врач сообщил, что в Сандомире есть прекрасное здание духовной семинарии, занятий там сейчас нет. Пустует и общежитие, так как слушатели разъехались. Он дал провожатого, и минут через пятнадцать Алёшкин и Захаров входили во двор, обнесённый высоким кирпичным забором. Во дворе, кроме костёла, находились два большие здания: одно – учебное и другое – общежитие. Отпустив провожатого, Борис и Захаров переглянулись и согласно кивнули головами.
Надо сказать, что внутрь двора попасть им удалось не сразу. Минут пять они толклись около крепкой дубовой двери, в окошко которой выглядывал сморщенный сухой старичок, категорически отказывающийся пропустить пришельцев. Только появление перед дверью автоматчиков, один из которых не стерпел и произнёс такую фразу, что, наверно, и стены бы покраснели, старик открыл дверь, а сам, путаясь в длинной сутане, побежал куда-то вглубь двора.
Когда Борис и Захаров очутились во дворе и стали мысленно планировать размещение подразделений госпиталя, откуда-то из-за угла костёла показалась целая делегация. Впереди шёл высокий, представительный, ещё не старый ксендз, за ним два других, потолще и постарше, самым последним семенил старичок, открывший калитку.
Подошедшие поздоровались. Наиболее представительный из них густым, басовитым голосом на ломаном русском языке спросил, что им нужно. Борис ответил ему на польском, что он начальник госпиталя, и что они хотят в зданиях колледжа временно, на два-три месяца, разместить госпиталь. Ксендз вынул из кармана бумагу и молча протянул её Борису. В бумаге по-польски и по-русски было написано, что помещения семинарии-колледжа освобождаются от постоя воинских частей. Эта бумага была подписана каким-то польским полковником.
Алёшкин внимательно прочитал бумагу, а затем сказал:
– Я подчиняюсь маршалу Рокоссовскому. У меня предписание развернуть госпиталь в Сандомире. Ваши здания сейчас пустуют, мы будем в них находиться, очевидно, до октября, потом их освободим. Мы гарантируем, что из зданий ничего не будет похищено, и сами они не будут попорчены. Разрешите нам осмотреть здания, может быть, они нам ещё и не подойдут.
Ксендзу ничего не оставалось сделать, как показать помещения. Он повёл за собой Бориса и Захарова, послав куда-то одного из сопровождавших его монахов.
Здание колледжа вполне подходило для размещения госпиталя и по размерам, и по порядку расположения комнат-классов. Требовалось только вынести парты и заменить их кроватями.
Общежитие, состоявшее из многочисленных комнат–келий с высокими сводчатыми потолками и узкими окнами, было не очень уютным, но всё-таки могло служить жильём для медсестёр, санитаров и дружинниц. Решили, что для врачей и начсостава подыщут жилые помещения в ближайших домах у населения.
Сопровождавший Алёшкина ксендз просил оставить примерно около трети общежития для служителей, проживавших в нём на тот момент. Скрепя сердце Борис согласился. Не очень-то ему хотелось, чтобы на территории госпиталя находились посторонние люди, да к тому же ещё и монахи, но делать было нечего.
Пока шли эти переговоры, а происходили они в келье-кабинете настоятеля, последний нетерпеливо поглядывал на дверь и тянул время. Но, видно, так ничего и не дождавшись, дал своё согласие на въезд госпиталя. Алёшкин вызвал одного из автоматчиков, дал ему поручение съездить на центральную площадь и привезти колонну сюда, к зданию колледжа. Но прежде, чем тот успел выйти, в комнату вошёл, почти вбежал, юркий человечек и, еле переводя дух, обратился к Алёшкину:
– Пан майор, пан бургомистр просит вас к себе на беседу, и до тех пор никаких мер по размещению госпиталя просьба не предпринимать.
Борис про себя чертыхнулся. Он понял, что настоятель его опередил. В городе существовала польская гражданская власть, но Алёшкин надеялся согласовать с ней своё размещение в колледже, так сказать, постфактум – после того, как оно будет произведено. Получилось наоборот.
К этому времени уже было известно, что поляки не очень-то охотно предоставляют общественные учреждения Красной армии, особенно в районах Восточной Польши. Борис предполагал, что бургомистр выделит такое здание, в котором развернуть госпиталь будет если не невозможно, то невероятно трудно, но ничего не оставалось, как ехать к бургомистру. Ссориться с местной властью было и неразумно, да и попросту непозволительно.
Бургомистр заседал в здании ратуши, стоявшей на той же площади, где находилась автоколонна госпиталя. Подъезжая к площади, Борис и Захаров с ужасом увидели, что машины автобата уже разгружены, всё свалено в кучу, а лейтенант-командир роты садится в первую машину, и колонна собирается тронуться в путь. Разъярённый Алёшкин вскочил на подножку машины, в которой был лейтенант, и гневно закричал:
– Кто вам позволил разгрузиться? Как вы смели без моего разрешения?
– Разгрузиться нам позволил капитан Павловский, а смели мы этого требовать потому, что приказ был доставить вас до города Сандомира. Мы это сделали, а как вы будете здесь устраиваться, это не наше дело. У нас есть приказ скорее вернуться в свою часть, так что не кричите на меня, товарищ майор. Поехали, – обернулся он к шофёру.
Борис выругался, соскочил с подножки и устроил скандал Павловскому. Однако теперь было не до ссор, надо было идти к бургомистру и добиваться хоть какого-нибудь помещения. Груз, сваленный на площади, мог попортиться, если бы начался дождь.
Бургомистр встретил Алёшкина и Захарова у входа в кабинет. Он сносно говорил по-русски. Поздоровавшись и предложив им сесть, он начал:
– Что же это, товарищи, вы нарушаете договор, подписанный товарищем Берутом и маршалом Рокоссовским, который обещал не занимать под воинские части помещений без разрешения городских властей? На вас жалуются. Вы ещё в городе-то не пожили, а уже ссоритесь с местными жителями.
– С какими жителями? – возмущённо воскликнул Алёшкин. – С попами! Да и не ссоримся с ними, а договариваемся.
Бургомистр усмехнулся:
– Мне уже доложили, как вы там договариваетесь. С автоматчиками врываетесь в помещение, принадлежащее костёлу, устраиваете там панику и предъявляете невыполнимые требования.
– Да какие требования? – вмешался в разговор Захаров. – Нам нужно развернуть госпиталь для вас же, для поляков. Бандеровцы-то больше всех вас же бьют! Мы нашли подходящее пустое помещение, попросили предоставить его нам на два-три месяца. Хозяева этого помещения соглашаются, а вы говорите, «врываетесь» …
– Как это соглашаются?
– Да так. Мы только что вместе с настоятелем колледжа распределили помещения так, чтобы и нам было удобно, и им, – сказал Борис.
– Тогда зачем же он ко мне нарочного прислал с просьбой о защите? Теперь этот нарочный к епископу побежал, там тоже всё порасскажет, а ведь нам приказано с католическим духовенством в самом лучшем мире жить… Прямо не знаю, как с вами и быть, хоть из города вас выдворяй.
– Ну, положим, из города вы нас выдворить не сумеете. У меня приказ маршала Рокоссовского развернуться в городе Сандомире, и я здесь развернусь, даже если для этого мне придётся занять вот это здание, так что не пугайте меня. А вот с епископом, которого вы так боитесь, я сам поговорю. Мы сейчас поедем к нему, – гневно сказал Алёшкин.
