Андрей Алексеевич Мурай
Письма к незнакомцу. Книга 6. Брак
Руссо – швейцарский Ванька Жуков, сбежал от побоев и голода из часовой мастерской навстречу судьбе и угодил в лакеи. После того как судьба так неудачно разыграла дебют, кажется, что партия безнадёжно проиграна, и никогда этот человек не скажет веского слова, но оказалось «эту песню не задушишь, не убьёшь139». Жаль не было у Руссо фамильного герба (лакеям не положено), иначе выбрал бы он себе девизом слова – «Хочу всё знать!» А потом бы сделал приписку – «И обо всём написать»…
С детства на своём горьком опыте Руссо знал, как не надо воспитывать ребёнка. Версию правильного воспитания была изложена им в романе «Эмиль», из которого, не без удовольствия, мною было процитировано выше. Роман многие посчитали утопическим. Но нашёлся человечек, который прочёл творение соотечественника с живейшим вниманием. Упомянул этого человека Шопенгауэр в «Афоризмах житейской мудрости»:
«…и никакие воспитательные приёмы Песталоцци не силах из природного олуха сделать мыслящего человека: никогда! – олухом он родился, олухом и умрёт»140.
Хочется верить, Серкидон, что написано это не о моих потугах преуспеть в Вашем воспитании. Уверен, что мы с Вами на верном пути, и с каждым моим письмом Вы становитесь и увереннее, и мудрее…
Итак, Песталоцци141. Вслед за Руссо он призывал воспитателя действовать сообразно с природой ребёнка, пояснял, что не главное научить рисовать палочки и верно произносить звуки: главное – направить юную душу в нужное русло, а молодого человека научить мыслить и уважать законы окружающего мира. Скромный человек и великий педагог Песталоцци встречался с Наполеоном, был обласкан русским царём Александром и не раз говорил: «Час рождения ребёнка есть первый час его обучения».
В последний свой час воспитатель миллионов оказался таким же неимущим, каким и родился. У него ничего не было, кроме имени, известного во всём мире…
Вернёмся, однако, к Руссо. Обо всех поклонниках его воспитательных приёмов писать не буду, но не могу не заметить среди них русского графа, описавшего своё золотое детство. Лев Толстой в пятнадцатилетнем возрасте носил медальон с портретом Руссо как образок. Фанател с юных лет, а когда в годы уже весьма зрелые организовал в Ясной Поляне школу для крестьянских детей, идеи швейцарского мыслителя (Руссо!) получили своё продолжение в опытах русского графа. Любить воспитуемого есть задача наиглавнейшая. Сложно должно быть учителю, а ученику должно быть легко и интересно.
Вспоминаю свою советскую школу. Всё было наоборот. Уроки давали ушлые тётки, которых и близко нельзя было подпускать к детям. Училки «учили» по шаблону и по учебнику. Устроили конвейер по производству неучей, одним из которых был Ваш покорный слуга.
Серкидон! Понимаю, Вам хотелось бы описаний, как любить невесту, будущего партнёра по брачного союзу, а не гипотетического воспитуемого. Но, милейший, а вдруг Вы решите внести свой вклад в народное образование? На чьи труды опираться? Вот на этот случай и совет: развивайте наработки Толстого, Песталлоци и, конечно же, Руссо – героя своего века и нашего нынешнего письма.
Как всякий настоящий герой, Жан-Жак искал дракона, с которым надобно поскорее сразиться, и нашёл его в лике католической церкви.
Следующий диалог из романа о воспитании говорит нам о том, что Руссо был не прочь воспитывать всех подряд, включая отцов церкви:
«– Хорошо: стало быть, люди будут говорить мне о том, что сказал Бог? Не лучше ли было бы, если бы Бог прямо сказал мне? Для Него бы было это не труднее, а я бы был избавлен от возможного обмана.
– Но Он свидетельствует истину Своих слов, утверждая посланничество Своих апостолов.
– Каким образом?
– Чудесами.
– Где эти чудеса?
– В книгах.
– А кто сделал эти книги?
– Люди.
– А кто видел эти чудеса?
– Люди, которые утверждают их.
– Как опять свидетельства людские! Все люди, которые рассказывают мне о том, что рассказывают другие люди. Сколько людей между Богом и мной!»142
Люди-посредники, сделавшие из подвига Христа преуспевающую индустрию, не на шутку переполошились. Они не хотели терять насиженные места. Под давлением церкви книгу «Эмиль» приговорили к сожжению рукой палача, автора решили для начала посадить в тюрьму, но Руссо успел убежать в Швейцарию; когда книга была сожжена в Женеве, Руссо побежал в Англию…
В конце концов, набегал манию преследования.
«Вся Европа в беспримерной ярости прокляла меня… Я был для неё нечестивцем, безбожник, сумасшедшим, бешеным, диким зверем, волком».
Православный автор «Гаврилиады»143 назвал Руссо «красноречивым сумасбродом»144. Мог ли Руссо не «сумасбродить», не писать того, что написал? Он что, не знал, к чему это может привести? Знал. Но истинный мыслитель отличается от конформиста тем, что живёт по правилу: «Пусть мне будет тесно, зато мыслям моим – будет просторно».
Многим, живущим по такому правилу, стало тесно сначала в тюремной камере, а потом – в наспех сколоченном гробу. Зато освобождённые мысли, которым стало просторно, разлетались по миру, поражая своим вольным полётом очарованных современников.
Кант читал и перечитывал «Эмиля» с неизменным волнением. И если перед этим произведением преклонил голову родоначальник немецкой классической философии, то о других поклонниках книги можно не говорить.
И вот что напоследок.
Вы заметили, как похожи судьбы Абеляра и Руссо? Оба не стеснялись высказывать новаторские идеи; оба обходились малым числом друзей, зато недругов у обоих было предостаточно; оба бросили открытый вызов отцам церкви. Одного не сожгли, потому что костры ещё не успели разгореться, второго – потому что все костры уже отпылали. Абеляра погубило «средневековье» двенадцатого века, Руссо преследовало «средневековье» восемнадцатого. Оба перешли в мир иной, полностью исчерпав и физические, и душевные возможности борьбы. Но не это ли цель человеческой жизни?
Гораздо хуже, когда дряхлый старичок шамкает: «А я бы мог… А мне бы тогда… А почему я не…»
Крепко жму Вам руку, и до следующего письма.
-28-
Приветствую Вас, Серкидон!
Продолжим о браке по любви. Моралист Николя Шамфор, из книги «Максимы и мысли»:
«Когда мужчина и женщина питают друг к другу сильную страсть, то мне всегда кажется, что каковы бы ни были препоны, их разлучающие, влюблённые, предназначенные друг для друга самой природой, имеют друг на друга божественное право вопреки законам и условностям человеческого общежития».
«Красноречивый сумасброд» Жан-Жак Руссо, в романе «Юлия или Новая Элоиза», устами молодого любовника Сен-Прё :
«Почему же какой-то бессмысленный предрассудок изменил пути провидения и нарушил гармоничный союз двух мыслящих существ? Почему тщеславие жестокого отца скрыло от людей истину и заставило два нежных и добродетельных сердца, созданных всем на утешение, стенать и лить слёзы? Ведь брачный союз является не только самым священным, но и самым свободным из обязательств! Да, все законы, стесняющие его свободу, несправедливы, все отцы, посмевшие его навязать или разрушить, – изверги. Эти непорочные узы, созданные самой природой, не зависят ни от власти государя, не от воли родителей, а только от Промысла единого нашего отца, которому дано повелевать сердцами людей, – приказывая им соединиться, он может заставить их и полюбить друг друга».
Судьбе было угодно отогнать Сен-Прё от тела любимой ученицы, и раздражение героя понятно. Он находит своего дракона в лице биологического отца любимой, стремится умалить его роль, предлагая вершить судьбы влюблённых Отцу-Вседержителю, которому сверху виднее будет.
К роману имеется подзаголовок: «Письма двух любовников, живущих в маленьком городе у подножия Альп». Что вам сказать об этих «пылких» любовниках? Они поцеловались первый раз, обменявшись немыслимым количеством писем. А всего писем было столько, что не смогу порадовать Вас кратким содержанием романа, ограничусь кратким содержанием краткого содержания.
Но начнём с Пушкина. Из «Евгения Онегина». Тут и о Руссо, и романе, и о герое.
Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар живейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой…
Один к одному – наш молодой учитель Сен-Прё, влюблённый в прекрасную Юлию – belle ame (прекрасная душа), как называли таких девушек восемнадцатого века. Душа, в которой проснулось ответное чувство. Между ними становится жестокий отец.
Попробуем понять и выяснить позицию этого «изверга». Последний отпрыск благородной фамилии, он считает невозможным брак единственной дочери с нищим без роду и пламени. Благородное имя Д”Этанж не должно утратить свой блеск и покрыться позором. У Барона на примете достойный кандидат на руку дочери – родовитый господин де Вольмар.
Юлия восстаёт против навязанного брака! Она и перечит, и поперечит отцу. Юлия говорит, что он волен распоряжаться её жизнью, но не сердцем. О том, что они с Сен-Прё стали любовниками, Юлия стыдливо умалчивает. Но отец всё равно набрасывается на неё с кулаками. Заодно перепало и баронессе, которая пыталась заступиться за дочь. Сен-Прё машет кулаками после драки и предлагает смятённой девушке бежать с ним из отчего дома. Юлия отказывается: это «вонзит кинжал в материнскую грудь», «оскорбит лучшего из отцов». Ситуацию берётся разрулить Клара – кузина и наперсница Юлии. Клара убеждает Сен-Прё уехать и не нагнетать ситуацию далее. Благородный покровитель Сен-Прё милорд Эдуард увозит молодого человека в Париж. Сен-Прё уехал, но письма от него остались. Их и находит баронесса. Мать Юлии поражена, ей открылась бездна падения дочери, которую она считала верхом благочестия. Не в силах снесть удара, баронесса заболевает и умирает. Юлия чувствует себя виноватой в смерти матери. Во искупление грехов своих Юлия соглашается выйти замуж за господина Вольмара. Пятидесятилетний Вольмар сразу после свадьбы увозит молодую жену в своё поместье, на лоно природы, где она пытается забыть все прежние страсти. Юлия живёт внешне счастливой жизнью: у неё супруг, «наделённый кротким нравом и приятностью», со временем брак скрепляется рождением детей. Давняя подруга и наперсница, Клара, потеряв мужа, приезжает к Юлии вместе с дочкой. Кажется, благодетельная жизнь наладилась вполне. Но тут даёт о себе знать Сен-Прё. Он не забыл Юлию и пишет Кларе, что хочет увидеть её вновь. Господин Вольмар не возражает, он встречает Сен-Прё радушно. Юлия представляет Сен-Прё двух своих сыновей. Вольмар, приобнимая бывших любовников, наставляет: «В моё отсутствие ведите себя так, словно я вижу вас, а когда я рядом с вами, считайте, что меня нет».
Сен-Прё понимает: предел его отношений с Юлией – нежная дружба, и становится воспитателем сыновей Юлии. Однако чем дольше Сен-Прё пребывает в поместье Вольмаров, тем больше начинает волноваться сердце Юлии. Её любовь не умерла. Долг и воскресшая любовь схватываются в противостоянии. События требуют исхода, и однажды младший сын Юлии срывается в бурную реку. Юлия бросается за ребёнком, спасает его, но сама простужается и умирает. Перед смертью Юлия успевает со всеми попрощаться, всем дать наставления и написать письмо Сен-Прё, в котором пишет, что лучше ей умереть и любить его на Небесах. Любить его одного единственного, возвышенно и свободно. Юлия пишет: «Добродетель, разлучившая на земле, соединит нас в вечной жизни. В сём сладостном ожидании я и умру. Какое счастье, что я ценою жизни покупаю право любить тебя любовью вечной, в которой нет греха, и право сказать в последний раз: “Люблю тебя”».
Что Вам скажу, Серкидон, в восемнадцатом веке сердца читателей не были жестокосердны так, как ныне, пол-Европы рыдало навзрыд. Роман перечитывали и переиздавали. Его назвали самым выдающимся романом современности. А его автор, стало быть, стал автором самого выдающего романа современности.
Немало восторженных голосов раздавалось из России. Про Льва Толстого мы уже знаем, но до него автор «Бедной Лизы» (по-своему Элоизы) Карамзин воскликнул:
«Руссо! Руссо! Память твоя теперь любезна человекам: ты умер, но дух твой живёт в «Эмиле», но сердце твоё живёт в «Элоизе».
Наполеон утверждал, что «Новую Элоизу» он впервые прочёл в возрасте 9 (девяти) лет. Не это ли причина его романтичности?
Спешу сообщить, Серкидон, что мы с Вами проделали серьёзную подготовительную работу. Пусть Вам последние письма могли показаться скучноватыми, прошу прощения, но они нужны для познания страстей человеческих. Кстати сказать, Руссо в «Эмиле» вывел формулу: «Человек без страстей – химера».
И напоследок. В награду за долготерпение получите невесту от Жан-Жака-Руссо:
«… при выборе невесты лучше не гнаться за выдающейся красотой, а, наоборот, избегать таковой. Красота быстро приедается, через какие-нибудь полтора месяца она уже теряет всякое значение для обладателя, но порождаемые ею опасности остаются в силе до тех пор, покуда она существует. Если только красивая женщина не ангел, её муж несчастнейший из смертных; и будь она даже ангелом, разве она избавит его от врагов, которые будет постоянно его окружать? Если крайнее уродство не возбуждало отвращения, я бы его предпочёл исключительной красоте».
То есть, если мы, Серкидон, правильно поняли, по Руссо используется лишь один критерий – эстетическое восприятие. Ну что же, можно сказать, что на каждого Жан-Жака довольно простоты.
Крепко жму Вашу руку, и до следующей невесты.
-29-
Приветствую Вас, Серкидон!
Планирую закружить Вас в водовороте амурных шалостей. Придёт пора, и Вы познаете сердцебиения, огорчения и разочарования в отношениях с прекрасным полом, но пока с холодной головой окунёмся в чужие страсти…
А может быть, и у Вас всё началось? Как пела мне синеблузница бабушка:
Подарил тебе я ленту
И заколку для волос.
И вот с этого моменту
Всё оно и началось…145
Будем надеяться, что не началось, что Вы научитесь на чужих ошибках и во все оружии подойдёте к тому моменту, когда сами станете мишенью для Амура.
Даю слово не грузить Вас новыми персонажами и событиями. Вспомним то, что нами уже пройдено, прочувствовано, отмусолено, оплакано. Тема письма – женские судьбы.
Не важно, являются ли наши героини реальными женщинами, или они суть литературные персонажи. Женщина, которую вынянчила фантазия гениального писателя, порою и нагляднее, и поживее живой будет. А уж красотою вымышленные Матильды и Изольды блещут так, что и короли, и Тристаны и ослеплены, и покорены.
Но поначалу – персона реальная.
Элоиза! Явила восхищённому миру чувство, которое под силу воссоздать только гениальному писателю. Шекспир не взялся за описание этой любви. Один мужчина был в жизни Элоизы – и Тристан, и король в одном флаконе, на этикетке которого написано: АБЕЛЯР. О других речи быть не могло, и в мыслях никогда не было. Ни на йоту Элоиза не отступилась от своего великого чувства.
Новая Элоиза – Юлия. В отличие от «старой», новая Элоиза не пошла по зову чувства до конца. Когда «дерзостный Тристан» предложил бежать с ним навстречу неизвестности и разделить пополам всё, что пошлёт судьба, Юлия с оглядкой на родителей ответила отказом… А далее – разлука, смерть матери, избранный отцом «король Марк», жизнь в суровой добродетели, и, как расплата, камбэк (to come back) большого чувства, сбежать от которого можно было только в небытие.
Что объединяет Элоиз? Романтическая любовь перешла в порыв страстей той самой вешнею порой, когда никакие бури не страшны «юным, девственным сердцам»146.
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют –
И жизнь могущая даёт
И пышный цвет, и сладкий плод147.
Ещё бы сладкий плод назвать не Астролябием, а обойтись чем-нибудь попроще. Но этих учёных мамочек уже не переучить.
Обе, по молодости лет грешницы, свои самые лучшие, самые пленительные минуты жизни провели в объятиях молодых любовников, в котле кипучих страстей. Юлию воспоминания об этих страстях свели в могилу. Элоиза не могла отрешиться от сладостных воспоминаний даже перед Божественным Ликом. Среди скуки и серости тягостного монашеского существования воспоминания о чувственной любви были для супруги Абеляра светом в монастырском окошке…
Теперь о страстях, которые были, но пришли не ко времени, как «цветы запоздалые». Почему? Потому что судьба, подобно нерадивому шахматисту, перепутала порядок ходов. Сначала пришёл король Марк с немощью своей, со своей ложкой дёгтя, а потом Тристан со своей свежестью, напористостью и бочкой мёда.
Диана де Пуатье. Её, молоденькую, отдали старику пятидесятишестилетнему… Возраст такой, что писать – долго, подумать – страшно. Одно спасало: муж был очень занят делами служебными, а молодой супругой не очень… Такой дебют…Что называется – ни о чём… «Тристан» ворвался в неё, когда было стильной даме под сорок, и казалось, что всё потеряно, но – о, чудо! – многое удалось спасти. «Тристан» по случаю оказался и королём, и рыцарем, и всё слилось, сбылось, воплотилось… Медовый месяц длился много лет.
Анна Каренина. Девятнадцатилетнюю спихнули её моложавому «Кощею», и он, как ветер суховей, прошелся над цветущим полем. Запоздалое явление, не сказать, что очень молодого «Тристана», что-то оживило, но ненадолго. Свои разочарования Анна прервала поступком отчаянным.
Федра. Тут и вовсе всё ужасно. Оба героя – что старый, что молодой – так и не смогли насытить женскую душу, взалкавшую страстей. А результат – психоз и горы трупов.
Теперь – вариации, когда «Тристан позорный» сбежал, сдрызнул, отморозился. Вулкан страстей, готовый было извергнуться, поклокотал, пополоскал горло лавой, но не излил её, а стал остывать и остывал всю жизнь. Даже, если и случился кто после роковой встречи, страсти, не ему предназначенные, были холодны.
Мой стройный стан, шелками схваченный,
Так восхитителен весной,
Но в час, другому предназначенный,
Толпишься ты передо мной148.
Фридерика Брион. Она до конца жизни так и ходила по альпийским травам, держа за руку своего «Тристана», который поиграл в любовь, отписал положенное количество стихов и вежливо помахал шляпой. А зазенгеймская Изольда потухла, потеряла смысл жизни и лишь изредка оживала, говоря словами героинь, воссозданных её идолом в «Гетце», в «Клавиго», в «Фаусте».
Екатерина Сушкова. После того, как искрящийся и манящий алмаз «Регент», оказался холодным и циничным булыжником, случился «король Марк», а далее – скучное исполнение супружеского долга с холодным носом.
Татьяна Ларина. Любовь… Да что там говорить, всё написано Александром Сергеевичем:
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьёт обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевлённые созданья,
Любовник Юлии Вольмар…149
А вот тут остановимся, чтобы потрепать «лавры старика». У Юлии Вольмар не было любовников, она была и «верная супруга//И добродетельная мать»150. Александр Сергеевич прочёл всех французов к одиннадцати годам, а дальше, видно, не открывал. Любовник был у девицы Юлии Д”Этанж – молодой учитель Сен-Прё, решительный, порывистый человек действия.
Именно решительного действия ждала Татьяна Дмитриевна и от «Тристана» своего после написания самого известного в русской литературе письма:
Но день протёк, и нет ответа,
Другой настал; всё нет, как нет.
Бледна как тень, утра одета,
Татьяна ждёт; когда ж ответ?151
Что такое «с утра одета» нам, Серкидон, уже не понять. Мы не знаем досконально быт девиц девятнадцатого века. Но ясно, Татьяна в напряжённом ожидании. И что? А ничего! Девушка везде видела «приюты счастливых свиданий», а «искуситель роковой» оказался жалким моралистом и «явил души прямое благородство». Явил некстати, строго говоря. Лучше бы это благородство он припас для Ленского. Ну, положим, Онегину написано на роду сбежать из деревни, совершив злодейский поступок. Так пусть бы он сбежал, лишив иллюзий старшую дочь Лариных. Вместо этого пленительного действа он сбежал, «убив на поединке друга».
Случись долгожданное прелюбодеяние, Татьяна оплакала бы бегство соблазнителя, и с комплексом вины за несбережённую девственность вышла бы замуж за гусара Пыхтина, или за Ивана Петушкова, или на худой конец – за Буянова152. Ну поколотил бы Буянов разок-второй, но ведь не до смерти. Зато на старости лет было бы Татьяне Дмитриевне что вспомнить.
Но вышло, как вышло. Как кобылку в стойло, старушка Ларина «слезами заклинаний» загнала девицу-красавицу замуж за пожилого, изувеченного в сражениях князя. Далее Татьяна повторила судьбу матери: «и буду век ему верна», пока не засохну. Правда, что касается дочери, то сохла она – «в мертвящем упоенье света». Уж лучше бы – в темени монастыря.
Ну вот и все страсти.
Вылезли, отдыхаем, греемся у костра. Пусть чужие страсти улягутся в наших сердцах. А мы, чтобы время даром не терять, песни попоём. У нас – караоке. Попробуем романс: «Только раз бывают в жизни встречи,//Только раз судьбою рвётся нить…»
Серкидон, а почему Вы поёте – «встреча». Раз в жизни может быть встреча с инопланетянином или со Снежным человеком. А у влюблённых бывают именно «встречи». Это я вам ответственно говорю. Я был в Магадане, встречался с исполнителем этого романса – Вадимом Козиным153. Вадим Алексеевич был не в том возрасте, чтобы петь, ему было за девяносто, но профессиональная память легендарного исполнителя сохранилась прекрасно. «Орфей Заполярья» говорил, что всегда пел строго по тексту автора слов – Павла Германа,154 а именно: «Только раз бывают в жизни встречи».
Из-за Вас, Серкидон, не запелся у нас романс на слова Германа, давайте тогда попробуем песню из репертуара Анны Герман155: «Один раз в год сады цветут,// Весну любви один раз в жизни ждут…»
Нет, и это не то, Вы того гляди – заплачете. Подберём что-то другое. Из кинофильма «Бриллиантовая рука»:
Слова любви вы говорили мне
В городе каменном,
А фонари с глазами жёлтыми
Нас вели сквозь туман.
Любить я раньше не умела так
Огненно, пламенно,
В душе моей неосторожно Вы
Разбудили вулкан.
Наконец! Здорово получилось. Какие мы молодцы! Но теперь, чувствуя на себе строгий взгляд монаха Оккамы, – «Сущности не станем множить,// Поспешим их подытожить». Это – стихи!
Поверьте мне, краеведу Царства чувственных безумий, в жизни женщины только раз срывают страсти крышу, только раз разбуженный вулкан готов излиться лавою любви, «и я уже не прятала// Своих счастливых глаз…» тоже часто не бывает.
Потом женский организм опомнится и, наученный горьким опытом, поставит защиту. Но по молодости и по неопытности чудеса случаются: всё становится вокруг волшебным… В женщине повышается уровень тестостерона…Она говорит голосом с хрипотцой, становиться гораздо активней в сексуальных устремлениях, и мужчине не надо тратиться ни на подарки, ни на уговоры…Золотое время… Женщине нравится бродить по закоулках страсти, то в розовых облаках, то в комьях мягкой ваты.
Так вот, если мы исходим из того, что женщина может реализовать себя в физической любви по-настоящему один лишь раз, то вывод напрашивается сам собой: не уверен – не обнимай!
Почему? А потому, что если Вы, Серкидон, неосторожно разбудили вулкан страстей в душе юной девушки, то убегать – себе дороже. Надо пытаться соответствовать. Если Вы пытались соответствовать и не смогли, то судьба Вам, возможно, простит. Но если Вы сразу пустились наутёк, Вас догонят девичьи упрёки и собственные раскаянья. Гёте до конца жизни горько сожалел, что «оскорбил чистейшее сердце»156. А вот монолог Гёте из оперы «Фридерика»:
«Сердце, чистое как золото, верное сердце было моим. И любовь его была сладка, как весеннее солнце. О блаженное время, как ты далеко! Теперь поет птичка в соловьиной роще: мимо! мимо! мимо!»
И там сердце, и тут сердце. Если бы только оно, вся женская жизнь прошла мимо, была по сути дела загублена.
Так что же делать: сдерживать страсти или дать им разбушеваться?
Наверное, так: есть минуты в жизни мужчины, когда ему надо сдержаться и – отступить. А есть минуты, когда надо вспомнить строки Давида Самойлова:
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься.
Зачем Вы существуете, Серкидон? Тоже интересный вопрос.
Крепко жму Вашу горячую руку, и до следующего письма.
-30-
Приветствую Вас, Серкидон!
Помнится, я предлагал Вам к прочтению книгу о судьбе Филипа Кэри, «Бремя страстей человеческих» Сомерсета Моэма. Название – прекрасный эпиграф ко многим нашим письмам. А уж к нынешнему – точно.
Мы пронаблюдали, как страсти, безжалостные и кипучие, бросают невинные создания то на бесчувственные скалы, то в губительные водовороты. Дочь Евы – вся эмоция, вся чувство – безропотно принимает произвол страстей, порой, и не пытаясь оказать сопротивление. Потомок Адама – разум и воля – понимая конечность пагубной страсти, пытается совладать и с ней, и с собой, извлекает рациональные зёрна из разгула страстей, словно жемчужины из бушующего моря…
Серкидон, позволю себе представить развитие Ваших отношений с некой прелестницей (Машей), которая всеми прекрасными компонентами близка к Вашему идеалу. Именно поэтому Вы – неудержимы, ваши ВСТРЕЧИ – пленительны, она – покорена: смотрит на Вас, как Элоиза на Абеляра, слушает Вас – как Фридерика молодого Гёте, пишет Вам письма не менее нежные, чем писала Юлия любимому другу Сен-Прё и, находясь рядом Вами, пылает страстью, как Федра…
Так, ну а что же Вы? Бережёте, как Онегин, свою « постылую свободу»157? Прикидываете, как Гёте, что люди скажут? Мучаете девушку, как безжалостный корнет Лермонтов? Нет, Вы не такой! Вы не допускаете ни единой мысли смалодушничать, не даёте (по Самойлову) улечься страстям, хватаете девушку в охапку и…. вы – пали и в прямом, и переносном смысле.
Моралисты всех мастей кричат: «Как! Не расписавшись! Как! Без венчания!»
Унылые мои, какие могут быть формальности, когда клокочет страсть? По моему твёрдому убеждению, корень всех бед многих несчастливых пар в том, что поженились они, а для брака – сыроваты. В страстях не добулькали. Он – защитные доспехи не снял, она – шкурку перед ним не сбросила (см. сказку «Лягушка-царевна»). И вышло, что не явились они друг перед другом в виде истинном. Вскорости стал брак являть неожиданности и сюрпризы. А, как известно, в браке лучший сюрприз – полное отсутствие сюрпризов… А заверши влюблённые процесс взаимного познавания, разбежались бы в разные стороны, крестясь на ходу: «Свят.. свят.. свят… » А на следующий день каждый поставил бы в церкви свечку своему чудотворцу.
Мы-то с Вами, Серкидон, сами себе чудотворцы, живём по принципу: на Бога надейся, а сам не плошай! А если ищём поддержки и совета, то у мужчин в меру святых, страстями закалённых. Соберём совет авторитетов ещё раз. Призовём и оспорим.
Мишель де Монтень:
«Мне неведомы браки, которые распадались бы с большей лёгкостью или были бы сопряжены с бОльшими трудностями, нежели заключённые из-за увлечения красотой или по причине влюблённости. В этом деле требуются более устойчивые и прочные основания, и действовать тут нужно с неизменною осторожностью; горячность, и поспешность здесь ни чему».
Совершенно верно! Ни к чему нам рискованные ОПЫТЫ. Ни в коем случае не идти на поводу влечений-увлечений. Ждём, пока влюблённость, горячность, поспешность переплавляются в нечто гораздо более плавное, прочное. И тогда – здравствуй, Гименей! Либо срасти, избыв себя, исчезнут. Тогда – всем спасибо, все свободны! Вот ведь как всё просто, но молодость вновь и вновь будет ошибаться! Как не вспомнить тут князя Вяземского: «По жизни так скользит горячность молодая,//И жить торопится, и чувствовать спешит!..»
Бернард Шоу158:
«Когда два человека находятся под влиянием самой сильной, самой безумной, самой обманчивой и преходящей из страстей, от них требуют клясться, что они останутся в этом беспокойном, ненормальном и изматывающем состоянии, пока смерть не разлучит их».
А кто заставлял лезть под венец в ненормальном и изматывающем состоянии? Месяца три-четыре повременить, и, глядишь, некого женить ввиду отсутствия желающих. И не будет «дома, где разбиваются сердца»159.
Генри Торо:
«Буйной любви надо страшиться так же, как ненависти. Когда любовь прочна, она всегда ясна и спокойна».
Не надо страшиться страстей, не надо убегать от них в лес, пусть своё отшумят, отбаламутят, чтобы потом обратиться в прочную любовь, спокойную, как озеро Уоден160.
Роберт Льюис Стивенсон:
«Лев – царь зверей, но для домашнего животного он вряд ли годится. Точно так же и любовь слишком сильное чувство, чтобы стать основой счастливого брака».
Ждём! Ждём, когда лев станет ласковым котёнком, и первым заводим его в дом. Только в этом случае брак имеет шанс стать настоящим островом сокровищ.
Вернёмся к развитию Ваших отношений с прелестницей Машей. Вы – вернулись в мир благоразумий. Вы познакомились заново и опять друг другу понравились. Даже теперь, когда остыли демонические страсти, Вы смотрите на Вашу пассию с явным удовольствием. Вы и притёрлись, и прикипели друг к другу…
Замечено, что наиболее прочные браки образуют пары с большим опытом добрачных отношений. Три-четыре года…А где же рациональные зёрна? А вот они: воспоминания о страстях и безумиях мужчины удерживают женщину рядом с ним не меньше, чем совместный дом, дети, отлаженный быт и привычки.
Припомните, Серкидон, когда мы с Вами разбирали мемориальную фазу любви, в качестве примера у нас по осеннему парку ковыляли с палочками убелённые сединами супруги. Впереди у них – золотая свадьба, позади – десятки прожитых лет. Вдруг она сказала:
– А помнишь, ты полез по водосточной трубе на наш балкон, а мама подумала, что это вор…
Он припомнил:
– Да, да, ведро холодной воды на голову – не очень-то приятно.
И оба тихо посмеялись.
Даже, когда Вы, Серкидон, станете дедушкой, Ваша нынешняя девушка будет помнить все Ваши подвиги, ради неё совершённые. Будет помнить о них, и неся Вам костыли, и подавая стакан неотравленной воды…
Серкидон, не поверите, я так разволновался, что сами собой родились вдохновенные моментом строки:
Кто ублажает молодицу,
Получит чистую водицу,
А кто бытует бобылём –
Тому по холке костылём.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-31-
Приветствую Вас, Серкидон!
В этом письме покончим с мужскими страстями и попытаемся ответить на вопрос «Нужен ли брак по любви?»
Сначала согласимся с французом Дидро:
«Только страсти и только великие страсти могут поднять душу до великих дел. Без них конец всему возвышенному, как в нравственной жизни, так и в творчестве… Умеренные страсти – удел заурядных людей».
