Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
16
Гражданка Караулова не узнала в шофере Ибрагимове того, кого видела за рулем таксомотора в ночь убийства. Дмитрий был немного разочарован, впрочем, после разговора с шофером он был к этому готов. Пускай в чтении людской натуры Белкин радикально уступал Виктору Павловичу, даже его скромных талантов хватило на то, чтобы понять, что таксист в этом деле не причем. Просто так вышло, что именно его таксомотор можно было без проблем угнать.
Изыскания Стрельникова были чуть более успешны – теперь у них было имя Шарля Розье. В «Метрополе», правда, никакой Розье никогда не останавливался, но дежурный смог вспомнить некоего Розье, который ожидал звонка в ресторане. Этот Розье по описанию был как две капли похож на того человека, который заходил к Овчинникову домой. Заходил он, как выяснилось, и на проходную «Красного октября», где тоже спрашивал об Овчинникове. Дежурный из «Метрополя» вспомнил даже, что к Розье в ресторане присоединился один человек, и покинули они гостиницу вместе. Виктор Павлович сунул хамоватому дежурному фотокарточку Чины и услышал то, что так хотел услышать.
Итак, некий интурист или кто-то выдающий себя за интуриста искал Овчинникова и встретился с ним в вечер убийства. Теперь, кем бы ни был Розье, именно он являлся главной фигурой того, что уже смело можно было называть делом. Делом об убийстве Осипенко, Родионова и Овчинникова.
Виктор Павлович подорвался было сообщить об этом Владимирову, но того всю пятницу не было на Петровке. В итоге этот день Стрельников с Белкиным потратили на то, чтобы объехать как можно большее количество московских гостиниц. К вечеру Розье оставался таким же призраком, как и прежде – ни в одной гостинице такой не числился. Нашлись Розовы, Розенберги, Росси и даже один Розенкранц, но ни следа Розье.
На этот вечер у Белкина были еще определенные планы, хотя он не горел желанием их реализовывать – сегодня была встреча с Александрой Вольновой. Дмитрий раздумывал об этом с самого утра, но в итоге решил довериться судьбе. В конце концов, пускай эта девушка и пугала его до желудочных колик, он все же испытывал определенный интерес к предложенному ею приключению. Оставив умаянного разъездами по городу Виктора Павловича, Дмитрий вышел в напоенную жарой улицу и направился к месту встречи.
Июнь вступил в свои права и сразу взялся выжигать мостовые и дворы своим немилосердным жаром. Дмитрий заставил себя проехаться на забитом трамвае – идти было довольно далеко, а запас времени был не очень большим. Соскочил на Красной Пресне и дальше прошел пешком до старой ограды запущенного сада. У обшарпанного входа в парк он увидел знакомую фигуру и ускорил шаг. Одной Александре было известно, чем она руководствовалась, назначая встречу в заброшенном Трехгорном. Старое поместье пытались пустить в какое-нибудь дело после революции, но как-то не задалось, поэтому сейчас оно медленно, но верно разрушалось от течения лет. Парк пришел в упадок вместе с поместьем, пруды понемногу зарастали, а плитка дорожек трескалась под напором солнцелюбивой травы и древесных корней. Дмитрий слышал что-то о том, что скоро парк планируют привести в порядок, но точно ничего не знал.
Александра увидала его, улыбнулась и помахала рукой – Дмитрий отчего-то смутился и только еще больше прибавил шаг. Рубаха мерзко прилипла к мокрой спине, а глаза болели от соленых капель пота со лба.
– Я снова думала, что ты не придешь!
– Я не опоздал?
– Может и опоздал. Какая разница?
Белкин смутился еще сильнее и одновременно разозлился на себя – Александра не делала ничего такого, из-за чего ему стоило так себя грызть.
– Разница в том, сколько вам пришлось ждать.
– Слушай, я ведь сказала, что не нужно делать из меня барышню с возвышенными чувствами – подождала и не рассыпалась! И еще бы подождала. Все, не хочу об этом! Пошли за мной.
Вольнова буквально схватила Дмитрия за руку – из-за этого он не смог вырваться первым же инстинктивным движением. Александра рассмеялась в голос этой наивной попытке и потащила его под кроны разросшихся парковых деревьев.
Деревья давали благословенную защиту от беспощадных солнечных плетей, но этим убежищем пользовались комары и мошки, кишевшие целыми тучами. Пока двое людей почти бежали сквозь парк, насекомые не могли к ним подступиться, но люди в итоге остановятся, и тогда у комарья начнется кровавый пир.
Они уходили все дальше от входа и центральных аллей. Эта часть сада была совсем темной и даже дремучей.
– Может, не стоит нам так углубляться?
– Стоит! Не бойся – с нами милиционер.
Дмитрию потребовалась пара секунд, чтобы понять, кого девушка имеет в виду. Он невольно улыбнулся. И тут же запнулся за какой-то корень, полетел вперед, пролетел мимо Александры и потащил ее за собой. Лишь в последний момент ему удалось удержаться от падения. Девушка тут же врезалась Белкину в бок, но даже это его не опрокинуло. Александра снова чему-то рассмеялась и вновь схватила его за руку – ее ладонь была потной и горячей.
– Смотри под ноги, товарищ милиционер!
И повлекла его еще дальше, еще глубже в дебри разросшихся кустов и переплетенных ветвей. Вокруг мелькали разрушенные следы цивилизации, полускрытые подо мхом и кустарником. То возникнет вдруг где-то сбоку колонна под античность, то мелькнет чуть далее гипсовое лицо какой-то недостижимо красивой женщины со сколотым носом и похабной надписью на лбу. Шум города совсем утих. Дмитрию почудилось, что он и эта странная девушка были теперь последними людьми на Земле. Или наоборот, первыми – беззаботными мартышками на осколках древней культуры.
Вдруг Александра остановилась на месте и обернулась к нему:
– Еще хоть раз назовешь меня на вы, и я оставлю тебя здесь и никогда не покажу выход.
Несмотря на всю смехотворность этой угрозы, лицо Александры было предельно серьезным, как и ее тон. Все слова куда-то потерялись, поэтому Белкин просто кивнул. Вольнова тут же снова оскалилась в ухмылке:
– Пошли – тут уже недалеко.
И вновь они пробирались над корнями, под ветками, мимо разрушенных скульптур и неработающих фонтанов.
– А откуда… ты знаешь это место?
– Я выросла неподалеку. Кучу времени здесь провела в детстве.
«Недалеко», обещанное девушкой, находилось еще примерно в десяти минутах плутаний и перебежек. Это была высокая беседка, к которой деревья отчего-то боялись подступиться. Рядом с ней рос лишь один куст, который, казалось, все еще держал форму после стрижки. Александра устремилась в эту беседку. Она наконец отпустила руку Дмитрия, разулась и ступила на холодные плиты, которыми был вымощен пол беседки. Белкин поступил чуть по-другому – он прошел под высокий круглый свод и прижался разгоряченной спиной к белой прохладной колонне.
– Тебе нравится?
Дмитрий выбрался из блаженного несуществования, подаренного холодной колонной, и открыл глаза. Александра устроилась прямо на плитах, благо они были лишь немного пыльными. Она сидела в расслабленной позе, запрокинув голову и прикрыв глаза.
– Ты про место?
Девушка громко фыркнула и легла на плиты, так и не открыв глаза.
Да что же с тобой такое?! Место, это просто место – я нравлюсь тебе сегодня?
– Ну, да.
– Перестань бояться всего! Особенно меня. Здесь нет правильного и неправильного ответа – я либо нравлюсь тебе сейчас, либо не нравлюсь.
Дмитрий почувствовал, что хочет исчезнуть отсюда, куда угодно, хоть на кухню крикливой коммуналки, хоть на столпотворный первомайский митинг, хоть в самый эпицентр перегруженного вечернего трамвая.
– Мне жестко голове – предоставь свое колено.
Белкин замешкался, но все же сел на плиты рядом с девушкой. Александра тут же расплескала свои пожженные солнцем волосы по его коленям и положила на них голову. Глаза ее оставались закрыты.
– Что с твоими волосами?
– Ааа, так ты все же хоть на что-то во мне обратил внимание! У меня так с детства – только солнце пригреет, как у меня на голове соломенный стог с темным верхом. Нравится?
– Да.
Александра открыла глаза и внимательно посмотрела на Дмитрия. В ином случае он опустил бы глаза вниз, но теперь так он как раз натыкался на взгляд девушки. Пришлось оглядывать белые колонны.
– Теперь ты специально отвечаешь то, чего я не ожидаю?
– Ты сама сказала, что неправильных ответов нет – сейчас мне нравятся твои волосы.
Следующие минуты прошли в тишине. Александра не двигалась, и Белкин решил, что она задремала. Это было немного некстати – у него ноги начинали затекать, а пошевелиться он не рискнул.
Разморенную тишину разрушил вдруг крик кукушки. Дмитрий поднял взгляд и увидел прямо под сводом, устроившуюся на каком-то бортике небольшую птицу. Птица, казалось, сама испугалась громкости своего умноженного эхом крика и вжала голову в плечи. Возможно, этот крик разбудил Александру, а возможно, она вовсе не засыпала, так или иначе, девушка пошевелила ногами и проворчала:
– Чертова неделя. Уработалась за десятерых.
– Я думал, ты учишься.
– Я тоже так думала, а потом мой живот сказал мне, что в него неплохо бы иногда закидывать еду.
– А где ты работаешь?
Александра зашевелилась, подняла голову с коленей Белкина и зарылась в свою сумку. Дмитрий вытянул ноги и едва не застонал от облегчения. Девушка извлекла из сумки тетрадь, полистала ее и, найдя нужное место, передала Белкину, а после этого снова улеглась и прикрыла глаза. Дмитрий начал читать с того места, на которое она указала.
– Читай вслух.
Белкин удивился этой просьбе и попытался вспомнить, когда ему в последний раз доводилось читать вслух – не смог. Он прочистил горло и начал:
– «Красное зарево над Японией». Ты эту статью писала, когда приходила на лекцию Георгия?
– Да, читай, не отвлекайся.
– «Пламя Мировой революции, о которой говорил Великий Ленин, начинает разгораться даже в таких отдаленных от центров пролетарской мысли местах, как Япония. Рабочие и крестьяне этой несчастной отсталой страны веками страдали от произвола военщины и кровавой деспотии местного самодержца. И до последнего времени состояние рабоче-крестьянской мысли в Японии можно было охарактеризовать…»
– Не отвлекайся.
– «…охарактеризовать одним словом – «одураченность». Именно одураченность толкнула японских солдат, которые большинством своим происходят из крестьян и рабочих, на совершенные ими в последние годы преступления, такие как: вероломное нападение на безнадежно прогнившую николаевскую Россию и Интервенция на Дальнем Востоке юной Советской республики в самый тяжелый для нашего революционного дела момент. Хочется, тем не менее, убедить читателя…»
– Читай.
– «…Хочется убедить читателя, что наши японские братья были во всех этих империалистических кровопролитиях такими же жертвами, как и мы. Более того, их положение много хуже нашего, ведь даже теперь, когда Советская Россия строит счастливое будущее, лишенное какого бы то ни было угнетения и подавления, японские крестьяне и пролетарии становятся жертвой самоуправного насилия со стороны японской потомственной военщины – самураев. Это ярко демонстрирует, что офицерство и военщина по самой природе своей контрреволюционны, и очистительное пламя Революции должно уничтожить их в первую очередь, даже прежде буржуазии и крупного… капитала…»
Больше Дмитрий читать не мог. Он закрыл тетрадь и отбросил ее от себя. Александра крепко прижимала его ладонь к своей обнаженной груди. Сердце Белкина колотилось, как бешеное, а перед глазами плыли круги. Он попытался отдернуть руку еще раз, но вновь неудачно. Разумеется, если бы он по-настоящему захотел убрать ладонь, Вольнова даже двумя руками не смогла бы ему помешать. Просто он не хотел. И хотел одновременно. Так или иначе, он был теперь не в состоянии что-либо читать.
– Ууу, да ты действительно никогда не был с женщиной. И что мы будем с этим делать?
– Не знаю.
Белкин не узнал свой голос. Воздух вокруг до невозможного раскалился, и Дмитрию казалось, что его кожа горит огнем.
– Посмотри на нее.
Дмитрий крепко зажмурил глаза и помотал головой.
– Тебе ведь хочется этого. Ты думаешь, я не чувствую? Открой глаза – в этом нет ничего страшного. Наоборот, страшно, что ты этого еще не видел.
Как бы Белкин не сопротивлялся, в итоге желание пересилило. Глаза открылись сами собой, но Дмитрий готов был поклясться, что услышал их скрип.
Это была грудь. Белая женская грудь. Вполне полная и красивая. Александра немного недооценила то, с чем Белкину приходилось сталкиваться на работе – разумеется, ему уже доводилось видеть и женскую грудь, и иные интимности. Только то, конечно, с этим не стояло рядом. Он сам не заметил, как сжал ладонь чуть сильнее, чувствуя под ней податливую теплую кожу.
– А это тебе нравится?
– Комар сел. Согнать его?
На вторую грудь Александры, немного выше соска действительно сел большой и наглый комар. Он уже впился в кожу девушки своим хоботком, и Александра не могла этого не чувствовать.
– Нет, пускай делает свое дело – всем нужно чем-то питаться.
17
Виктор Павлович заметил на лестнице знакомую спину и прибавил шаг.
– Товарищ Владимиров!
Спина продолжила удаляться. Ее обладатель был занят беседой и, очевидно, не услышал окрик.
– Товарищ Владимиров!
На этот раз спина остановилась. Стрельникова догнал Владимирова и наткнулся на неожиданно тяжелый взгляд, тут же обернувшийся, впрочем, серой приветливостью.
– Доброе утро, товарищ Стрельников. Виктор Павлович, если не ошибаюсь?
– Точно так. Товарищ Владимиров, мне нужно с вами поговорить.
– О чем же?
– Это касается…
Виктор Павлович бросил взгляд на спутника Владимирова. Тот тоже был из ОГПУ, но Стрельников не знал, насколько он осведомлен об убийстве Осипенко, и насколько его можно об этом осведомлять. Поэтому окончание фразы Виктор Павлович решил сгладить:
– …вашего дела.
Владимиров, казалось, совершенно не удивился, как будто уже давно ждал, когда милицейский следователь решит с ним поговорить о деле, взятом на контроль. Он попросил своего спутника подождать и отвел Стрельникова чуть в сторону.
– Вы вспомнили что-то?
– Нет, дело не в этом. Это касается похожих случаев.
– Товарищ Владимиров!
Окрик раздался со стороны просторного кабинета оккупированного следственной группой по делу Осипенко. Стрельников никак не мог взять в толк, отчего чекисты решили расположиться на Петровке, раз все равно почти не привлекали к расследованию милицию. Владимиров бросил в сторону кабинета: «Сейчас, товарищ Гендлер!» а после этого обратился к Стрельникову:
– Виктор Павлович, сейчас никак не получится – начальство. Давайте позже.
– Во сколько?
– Ближе к вечеру – часов в пять.
Стрельников едва успел согласиться, а Владимиров уже сорвался и широким быстрым шагом, но не переходя на бег, устремился к ожидавшим его людям. Виктор Павлович хмыкнул – «начальство?» Как бы теперь головы не полетели за безрезультатность. Причем, голова Владимирова может быть первой. Так или иначе, от дел Стрельникова это было пока что достаточно далеко. А вот необходимость отыскать неуловимого Розье была вполне насущной. Этим Виктор Павлович и занялся.
Было утро понедельника, с момента убийства Овчинникова прошла уже почти неделя, и у Розье была масса времени на то, чтобы убраться настолько далеко, что до него не смогли бы дотянуться даже длинные руки МУРа. Но даже в таком случае поискать его следы стоило, тем более что фамилия «Розье», да угнанный таксомотор были пока что единственными ниточками расследования. День вновь прошел в разъездах. Государственные гостиницы кончились еще в пятницу, поэтому теперь Стрельников с Белкиным отрабатывали кооперативные, в которых увидеть иностранца было практически невозможно.
Их вновь преследовали неудачи. Не было в Москве никакого интуриста Розье, и у Стрельникова уже почти не оставалось сомнений в том, что никакого Розье вовсе не существовало никогда, зато существовал человек, который прикрылся этой фамилией.
С забитыми от беготни ногами, усталый и разочарованный Виктор Павлович в оговоренное с Владимировым время был на Петровке. Стрельников утер пот со лба и постучал в дверь «чекистского» кабинета. Он надеялся, что ребята из ОГПУ смогли накопать за эти недели хоть что-то.
Владимиров был в кабинете один. Он склонился к столу и что-то писал. Его поза была напряженной, а сам он производил впечатление быстроногого скакуна, которого впрягли в подводу с дровами. Владимиров поставил точку и поднял безразличный взгляд на Виктора Павловича.
– Товарищ Стрельников, с утра кое-что переменилось, так что вам лучше обратиться к товарищу Гендлеру – теперь он главный.
– А вы?
– А я больше нет. Сейчас закончу отчет о проделанной работе и поступлю к нему в распоряжение.
Несмотря на слова Владимирова, Виктор Павлович не спешил уходить – ему был нужен следователь, работавший по делу в течение долгого времени, тот, кто знает детали досконально, а не тот, кого прикрепили к делу на ходу.
– Хорошо, я поговорю с ним, но прежде хотел бы все же с вами.
– Зачем?
– Можно сесть?
Владимиров так же безразлично кивнул на ближайший стул. Виктор Павлович не без облегчения сел и дал ногам отдых – все же такие забеги были ему уже немного не по возрасту. Вскоре он уже вполне пришел в себя и собрался с мыслями для того, чтобы начать разговор:
– Восемнадцатого мая мы обнаружили труп Матвея Осипенко. Один выстрел в сердце. Редкая, я бы даже сказал «экзотическая» маломощная пуля, которую никто не смог сразу узнать. Ничего не пропало, ничего не разбито. Товарищ Осипенко занимался… делами государственной важности, именно поэтому в то же утро вы забрали у нас это расследование. Поправьте, если я что-то путаю.
Стрельников прекрасно знал, что ничего не путает, но ему было нужно, чтобы Владимиров хотя бы поддакивал иногда, сохраняя какое-то участие в разговоре.
– Нет, Виктор Павлович, все верно.
– Хорошо. Двадцать пятого мая в районе Хитровки был обнаружен труп дворника Родионова. Два выстрела – в голову и в сердце. Маломощная пуля не пробила череп и не убила Родионова, поэтому убийца его добил в сердце. Это была такая же пуля, что и в деле Осипенко.
– Я знаю.
Лицо Владимирова оставалось бесстрастным, а вот Стрельников не смог скрыть удивления. Лишь спустя несколько секунд до него дошло, что о Родионове мог рассказать криминалист Пиотровский, работавший, и в квартире Осипенко, и в комнатке Родионова. Владимиров между тем продолжил:
– Нам известно о том, что оружие или, по крайней мере, пули подобные той, которая убила Осипенко, стали появляться в Москве, как грибы после дождя. Но и что?
– А вам не приходило в голову, что эти убийства могут быть связаны друг с другом?
– Нет, а должно было? В городе оказалось несколько странных пистолетов и пара ящиков патронов к ним, в ближайшее время они будут всплывать тут и там. Тут стоит поискать того, кто может быть источником этого товара, но у нас на это времени не было, хотя, может быть, теперь займутся.
Стрельникову показалось, что последнюю фразу Владимиров произнес с бледной тенью грусти в голосе – это была первая эмоция, которую Виктор Павлович увидел у этого чекиста.
– Товарищ Владимиров, а что именно вам известно об убийстве Родионова?
– Только то, что там было использовано такое же оружие. Ну, и еще то, что Родионов был опустившимся алкоголиком и не имел никаких связей с Осипенко.
Виктор Павлович улыбнулся:
– Имел. Просто давно. Во времена их бурной молодости. Дело в том, что первого июня некто, представившийся Шарлем Розье, выманил из дома гражданина Овчинникова. Позднее тело Овчинникова было обнаружено в заброшенном доме в районе Спасопесковской площади. Один выстрел в сердце из такого же оружия такой же пулей. Правда, Овчинникова перед смертью избивали, как будто пытаясь что-то выведать. Родионова, кстати, тоже били по лицу. Самое интересное заключается в другом – Овчинников и Родионов были друг с другом знакомы. Жена Овчинникова вспомнила Родионова, а после смогла узнать его на фотокарточке. Она вспомнила так же, что при встрече эти двое говорили о достаточно отдаленном прошлом. Примерно периода революции и Гражданской.
Владимиров был задумчив. Наконец он спросил:
– То есть, вы полагаете, что раз две жертвы странного оружия были знакомы, то и третью они знали?
– Именно так. Только не третью, а первую – Осипенко был первой жертвой. Все началось с него.
– А не многовато натяжек, Виктор Павлович?
Стрельников понимал, что натяжек многовато, но вот сомнений у него было намного меньше:
– Послушайте, голубчик, как давно вы занимаетесь сыском?
– Уже десять лет.
– А я занимался сыском еще до революции. Не бывает таких совпадений. Да, вы правы, в городе могло появиться редкое оружие – мы и сами так подумали, увидев труп Родионова. Но в таком случае меня смущает разброс в его применении. Допустим, Осипенко погиб от рук профессионала, а мы вполне можем это допустить. Профессионал взял бы оружие на единственное дело. Надежное и без «хвоста». А после дела избавился бы от запачканного пистолета без всяких сожалений и раздумий.
Далее погибает Родионов. Пьяница без денег и связей – его не бьют топором по голове – его пристреливают из, я уверен, совершенно недешевого оружия. Далее это странное оружие снова проявляется, на этот раз в убийстве технолога с «Красного октября», до революции бывшего, кстати, мелким мошенником. Вроде никакой связи, но отчего тогда убийства однотипны? Это всегда очень качественная работа почти без следов и свидетелей с завершающим выстрелом в сердце. Именно поэтому, когда нам удалось точно выяснить, что Родионов и Овчинников были знакомы, для меня стало совершенно очевидным, что был знаком с ними и Осипенко.
Возможно, я ошибаюсь, и мы действительно видим лишь поразительное совпадение. А возможно, кто-то убивает конкретных людей, которые когда-то были связаны друг с другом, но с течением времени их пути разошлись до того, что один спился, а другой стал жить один в трех комнатах.
Вот теперь Владимиров крепко призадумался. Спустя около минуты он спросил:
– И зачем он их убивает?
– Ну, это отдельный вопрос, голубчик! Боюсь, пока что мы не сможем на него ответить. Упиться теориями, впрочем, можно – учитывая, что знакомство Родионова и Овчинникова относилось к бурным годкам, а также то, что я о них знаю, я бы предположил месть.
– Месть? Почему сейчас?
– А вот это самый важный вопрос и ответ на него находится в деле, которое ведете… вели вы. Именно Осипенко был первым, именно в его окружении и связях скрывается тот, кто нам нужен.
Неожиданно Владимиров снова стал совершенно безразличен. Он открыл свой отчет и взялся за перьевую ручку.
– Поговорите с товарищем Гендлером, Виктор Павлович. Теперь это его забота.
– Конечно, я расскажу ему об этом, но я, честно говоря, рассчитывал на вашу помощь.
– В чем же?
– Дело в том, что вы ведете это дело с самого начала и в любом случае знаете больше, чем тот, кто пришел вам на смену. Мне нужно…
– Я не могу.
– Понимаю. Мне не нужны все детали и обстоятельства. Просто что-то… какая-то наводка! Какие-то результаты. Какие-то люди. Неужели вы ничего не нашли за эти три недели?
Владимиров посмотрел на Стрельникова тем самым тяжелым взглядом, который Виктор Павлович увидел у него с утра.
– Вы ведь понимаете, что если расскажите товарищу Гендлеру то, что рассказали мне, мы заберем у вас это расследование и сделаем вашу жизнь проще. Почему вы так этого не хотите, Виктор Павлович?
Стрельников даже поежился – этот чекист прочитал его с легкостью. Виктор Павлович перестал улыбаться и ответил на тяжелый взгляд Владимирова.
– Товарищ Владимиров, сколько человек вы задержали за время этого расследования?
– Тридцать шесть.
– Среди них нашлось место домработнице или рабочему – соседу Осипенко?
– Разумеется, нашлось. Виктор Павлович, а вам не страшно задавать мне такие вопросы?
– Страшно, голубчик. Очень страшно. Но куда деваться? Вы бьете по площадям, а здесь нужно точное попадание. Вы не нашли убийцу сразу, значит, скорее всего, вы его не найдете, но кого-то осудить надо, и вы осудите. Возможно, даже не одного человека. Именно поэтому я хочу найти виновного как можно скорее – чтобы вы не успели поломать судьбы слишком многим. Вы сразу показались мне человеком толковым и основательным, тем, кто думает о деле. Каким окажется тот, кто вас заменил, я пока не знаю, поэтому о помощи я прошу вас, а не его.
Как ни странно, Владимиров почти не раздумывал:
– Хорошо, я попытаюсь вам помочь. Вы правы – мы бьем по площадям. Понятно, что домработница и сосед не при чем. Их и взяли-то для проформы. Но вот один человек…
Владимиров залез в стол и извлек оттуда несколько сшитых печатных листков. Он положил листки поверх своего недописанного отчета и произнес:
– Я, пожалуй, выйду подышать минут на десять, Виктор Павлович. Кабинет запирать не буду – вы же последите, чтобы никто из посторонних не заходил?
Стрельников кивнул, не говоря ни слова.
Владимиров тоже кивнул, поднялся на ноги и направился к двери. Уже у самой двери он, спохватившись, бросил:
– Кстати! Вы сказали о том, что Родионов и Овчинников могут быть связаны с Осипенко, а что насчет четвертого?
