Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
28
Чернота начала понемногу отступать. Дмитрий услышал чей-то слабый стон и попытался открыть глаза. Сейчас, в отличие от утра, ему это не удалось. Стон повторился, а потом Белкин почувствовал чью-то холодную ладонь на своем лбу. Вдруг мир дернулся, и в черноте перед глазами ослепительно взорвались искры. От искр было не только нестерпимо ярко, но и чертовски больно. Они заметались в голове Дмитрия, а потом ушли куда-то в район темечка и принялись мерно колоть его толстыми портняжными иглами боли.
Белкин снова попытался открыть глаза – в черноте образовалась узенькая щелочка света, но большего он не достиг. Мир опять резко дернуло, и повторился слабый стон. Белкину пришло в голову, что это мог быть его стон. Створки, за которыми скрывался свет, продолжали открываться, оставляя черноте все меньше места. Через некоторое время Дмитрий смог различать то, что его окружало. Куда-то спешило вечернее московское небо, на котором так мало звезд и все не на своих местах. Деревья, казалось, парили в воздухе, как и крыши снятые с домов. Монотонно рычал какой-то зверь, иногда добавляя в свою заунывную песню визги, взрыкивания и шипения.
– Ну, слава Богу, голубчик! Я уже беспокоиться начал.
На лоб Дмитрий снова легла ладонь, а московское небо заслонило очень уставшее лицо Стрельникова. Виктор Павлович смотрел на Белкина как-то странно – с тревогой и тенями страха в глубине глаз. И все же нашел на лице место для дружелюбной улыбки.
Прошлое стало склеиваться в памяти Дмитрия подобно разбитой вазе. Он входит вслед за Виктором Павловичем в фотоателье. Потом дверь проявочной исчезает и кто-то сильно бьет Белкина по голове. А в следующий момент этот кто-то уже наводит дуло пистолета на лежащего Стрельникова. И пустота. Схематичная картина мира начала обрастать деталями. Пистолет этого кого-то был странным, даже диковинным. И нелепая широкая труба, приделанная к стволу… Дмитрий остановил свои скрипучие мысли и заметался взглядом в поисках куда-то пропавшего Стрельникова:
– Ви… Виктор Пав…
– Не спешите болтать, голубчик. Болтать умеет каждый дурак, а вот молчание – золото. Особенно для вас. Крепко же он вас приложил – весь мой пиджак вашей кровью пропитался.
– Прос… простите.
– Ну что вы, Митя! Это мне у вас прощения просить пристало – не проверил проявочную старый дурак! Как зеленый новичок без усов, да без сапог.
Белкин попытался приподнять голову, но искры тут же сорвались со своего места под темечком и начали разносить боль по всей голове. На плечах появился какой-то груз – Дмитрий понял, что Стрельников положил на них свои руки.
– А вот шевелиться вам точно не стоит. А то голова вскрытая – никак мозги растрясутся?
Дмитрий почувствовал, что улыбается. Виктор Павлович отчего-то просто-таки источал афоризмы разной степени остроумности. Белкин вдруг очень хорошо понял, что его старший коллега, всегда спокойный, невозмутимый и доброжелательный Виктор Павлович Стрельников всерьез взволнован и даже напуган. После этого стало по-настоящему страшно и самому Дмитрию.
Чернота стала наваливаться с боков, и Белкин был даже рад ее возвращению – так хотя бы не будет больно. «Разговаривать мне запретили, двигаться тоже – буду спать». Как будто услышав эту ленивую мысль, Стрельников легко, но настойчиво потряс его за плечи.
– А вот спать вам еще рано, Митя. Давайте уж тогда болтать.
Виктор Павлович поднял голову и что-то спросил у человека, которого Белкин не видел и вообще не знал доселе о его существовании. Страх нарастал – Дмитрий понимал, что Стрельников выкрикнул свой вопрос, но до уха Белкина дошли лишь приглушенные отрывки. Он осознал вдруг, что все слова ему казались приглушенными.
– Уже скоро, Митя! Скоро будем в гостях у белых архангелов – они вас живенько в порядок приведут.
– Архангелов не… не бывает.
– Бывают, голубчик. Еще как бывают. Только они без крыльев. У них бинты, ваты, иголки и стетоскопы вместо крыльев.
– И очки…
– Да, конечно, у настоящего архангела должны быть очки! И умный взгляд. И аккуратная бородка. И сострадание к ближнему своему. Вот к такому и едем.
Дмитрий вновь почувствовал, что улыбается. Перед глазами всплыл огненными буквами вопрос.
– Виктор Пав… Павлович, а вы сами?
– Что я сам? Архангел? Нет, голубчик, мы с вами из божьих тварей попроще.
– Я не то… хотел спросить. Вы в порядке?
– Конечно! Шишка на голове, но на том все. Ловко он нас – вас одним ударом свалил с ног, а я начал оборачиваться, потому удар пришелся вскользь. Но сильный гад – у меня все равно перед глазами поплыло. А он еще ноги мне подбил, так что растянулся я – растяпа – на полу не хуже того трупа.
– Почему…
В этот раз Стрельников смог верно понять, о чем спрашивает молодой коллега:
– Почему он нас не убил? Не знаю. Это самый важный вопрос на самом деле. За ним уже столько трупов, что для него одним больше, одним меньше погоды не сделают, но нас он не убил. Имел все шансы. Смотрел на меня, пистолет уже навел. А я уже с жизнью распрощался – понимал, что все. Но он не выстрелил.
– Я… крикнул…
– Да, крикнули. Прямо перед тем, как без сознания упасть. Думаете, это его остановило? В таком случае, я ваш должник! Но мне кажется, что он просто не хотел нас убивать. Впрочем, не знаю, не знаю… Главное, что мы живы, пусть и чудом. Будем думать о нем позже.
Но Дмитрию не хотелось позже. Ему казалось, что он на пороге какого-то прозрения, какого-то понимания, после которого убийца будет для него открытой книгой, и ему останется лишь дать название этой книге.
– А что… что было после того, как я… потерял сознание?
– Он смотрел на меня. Я смотрел на него. Теперь я знаю его лицо. Как и описывала гос… гражданка Овчинникова – круглое лицо, светлые волосы с залысиной на лбу, внушительный и достаточно красивый – я думаю, женским вниманием не обделен. Митя, это Розье. Толку от этого знания ноль, но теперь мы хотя бы точно знаем, что к Овчинникову домой приходил именно он, а не этот оружейник…
– Оруж…жейник. Митин… Вы видели оружие? Видели пистолет?
– Не скажу, что смог так уж часто отвлекаться от черноты дула на прочие детали, но я понимаю, о чем вы. Чертовы чекисты! Я ведь самым нюхом чуял, что Митин причем! И Владимиров чуял. А сейчас ни Митина, ни его фотографии, ни даже Владимирова.
– Так что… было потом? Он просто ушел?
– Да. Постоял, посмотрел, а потом забрал наши револьверы и вышел. Я корчил из себя барышню кисейную, но на ногах уже вполне мог держаться к этому моменту – пошел бы за ним даже без револьвера, но на полу лежали вы в бесчувствии, и лужа вокруг вашей головы нехорошая начинала натекать, поэтому я выбрал вас, а не его. Мы со Степаном Савельичем вас в грузовик загрузили, да поехали.
– Степан Савельич?
– Нда, придется архангелам над вами поколдовать… Степан Савельевич Колокольников – шофер наш. Мы на нем и катаемся все это бесконечное расследование.
Белкин рассмеялся этим словам. Даже боль и подступившая к самому горлу тошнота не мешали ему искренне веселиться – он отъездил в кузове этого грузовика не одну сотню, да даже не сотню – тысячу километров по столице, но шофер для него, как и в первый день, оставался просто шофером. Отсмеявшись, Дмитрий открыл глаза и снова увидел лицо Стрельникова. Тот больше не улыбался, а в глубине его глаз плескалась паника. Белкин перестал смеяться и постарался просто улыбнуться, однако лицо чувствовалось настолько чужим, что он был не уверен в том, что вышла улыбка, а не оскал.
– Поблаго… поблагодарите потом Степана Савельевича за это. За все…
Чернота вновь стала давить со всех сторон, и Дмитрий не видел причин с ней бороться. В конце концов, он не спал почти целую прошлую ночь, отработал целый утомительный день, а под вечер еще и получил по голове, да так, что мысли до сих пор путались и слова из себя выдавливать приходилось. И вновь нежные объятия сна разрушило вторжение Стрельникова.
– Митя, не засыпайте. Нельзя. Подождите немного… Савельич, ну сколько там?!
– Уже скоро, Палыч! Полкилометра – не больше!
Стрельников встревожено кивнул и посмотрел на бледное лицо молодого коллеги, на губах которого так и осталась грустная улыбка.
– Слышал, парень? Уже недолго. Ты только не теряй сознание.
Белкин скривился, застонал, но заставил себя открыть глаза.
– Да знаю я… Виктор Павлович, знаю, что в кому можно впасть, если там не просто… не просто сотрясение… Вчера допоздна… с девушкой по городу шатался – не выспался, вот и тянет теперь.
29
Пиотровский ушел по колено в снег и едва не потерял равновесие. За спиной раздался стон. Нестор, не оборачиваясь, бросил через плечо:
– Держись, браток! Уже недолго осталось.
С трудом высвободив ногу из-под снега, Пиотровский сделал широкий шаг вперед и снова угодил в снег. Душу охватило желание сбросить ношу, освободиться, воспрянуть, полететь над снегом птицей, но Нестор его подавил. Не из великой любви даже к человеку, которого нес на плечах по зимнему лесу уже несколько верст, а из природного упрямства – он уже пронес раненого слишком долго, чтобы теперь бросать.
Все произошло стремительно – японцы снежным комом обрушились на отряд, к которому Пиотровский примкнул каких-то три дня назад. Пленных они, как водится, не брали, всех убивая на месте. Нестор не был солдатом и никогда не участвовал в бою – разумеется, он запаниковал и растерялся. Только что совершенно тихий лес разразился вдруг винтовочным стрекотанием и железными лязгами. Пиотровский смотрел на крутившуюся в танце смерть и не мог пошевелиться.
На него вдруг побежал с жутким криком один из этих маленьких мерзавцев, целя штыком прямо в лицо. До смерти оставались считанные мгновения, а Нестор все не мог понять, почему японец хочет его заколоть штыком, а не пытается стрелять. Когда между ними оставалось не больше пяти метров, японец вдруг дернулся всем телом, отклонился назад, но не остановился.
– Да не стой столбом, лаборант!
Пиотровского кто-то толкнул, да так сильно, что он едва не подлетел. Через секунду Нестор почувствовал лицом снег, мгновенно попавший в рот и в нос. Он поднялся на колени и стал отплевываться, не замечая, что вокруг продолжается бой. Произошедшее несколько секунд назад всплыло в уме Нестора, он обернулся и увидел того, кто спас ему жизнь. Штык, который должен был поразить Пиотровского, настиг того, кто его оттолкнул. Теперь этот человек привалился к заснеженному стволу и зажимал глубокую рану на животе, а японец лежал лицом вниз у его ног, все еще сжимая свою винтовку.
Человек начал сползать вниз по стволу. Нестор тут же подскочил на ноги и подхватил своего спасителя. Тот был в сознании, поэтому Пиотровский прокричал ему прямо в лицо, едва слыша самого себя:
– Выбираемся отсюда!
Через двадцать шагов раненый все же упал, утянув за собой Нестора. Тот понял, что с таким ранением его спаситель больше никуда не пойдет.
– Гордей… Ты же Гордей?
Ответа не последовало – раненый неотрывно смотрел на вершины сосен и на бесцветное небо, но в его глазах все еще теплилась жизнь.
– Гордей, сейчас я постараюсь тебя понести. Прижми это к ране, как можно крепче, и не отпускай.
Нестор взял руку раненого, вложил в нее свой шарф и прижал ее к ране на животе. После этого он попытался взвалить Гордея на спину. Тот продолжал молчать, но оставался в сознании. Пока их никто не преследовал, но на счету была каждая секунда. Нестор сделал шаг, затем еще один. Ноша гнула к земле, как и холод, накопившаяся усталость и страх.
Главная ирония любой смуты такова, что всякий может оказаться на каком угодно месте. Тот, кто прежде побирался, мог разбогатеть до безобразия. Тот, кто был рожден на юге, искал свое счастье в северных снегах. Тот, кто прежде был учен, теперь ничего не понимал и не знал. Полицейский чиновник из Справочного бюро, в прежние времена мерки с мерзавцев снимавший, да фотокарточки ведший, этой иронией был заброшен к партизанам непонятной политической ориентации, боровшимся с интервентами. Нестор решил не распространяться лишний раз о своей настоящей профессии и назвался химиком из Владивостока, получив отчего-то тут же прозвище «лаборант».
Узнав об интервенции, Нестор, как и многие, решил, что под защитой иноземных штыков дожидаться восстановления нормальности будет лучше, чем в раздираемом всяческими силами Ново-Николаевске. И стал пробираться по Транссибу на восток. Не столкнувшись почти что ни с какими смертельными опасностями, Пиотровский добрался до Приамурья, где на одной из мелких станций иноземные штыки зачем-то сняли его и еще с десяток человек с поезда, потом отобрали саквояж и все наличное, а затем повели куда-то от станции. Если бы не внезапный налет партизан Нестора наверняка расстреляли бы в тот же вечер. Обругав себя за то, что не сиделось на месте, Пиотровский понял, что никто его ни от чего не защитит. Ни японские штыки, ни Чехословацкий легион, ни каппелевцы вместе с корниловцами, колчаковцами и прочими «старыми» армиями, ни красные с их советами и пьяными бандами. Во всей стране больше не было силы, которая желала бы и могла бы защищать, а не грабить и убивать. Вот и получалось, что маленький, собранный с бору по сосенке отряд, затерянный в лесах, и был последним нормальным местом на Земле. Правда, теперь не было уже и его.
За спиной неожиданно раздался хриплый смех. Пиотровский, не переставая удивляться тому, что его спутник все еще жив, спросил:
– Что смешного?
– Ты, лаборант. Ты очень смешной.
Нестор не стал ничего отвечать – это Гордей мог позволить себе тратить силы на шутки, лежа на чужом горбу, а Пиотровскому такая роскошь доступна не была.
Впереди что-то громко хрустнуло, и Нестор тут же остановился, как вкопанный. Какие-то три дня в лесу, и он уже научился слушать его, понимать его язык и определять, какой звук нормален и естественен, а какой принадлежит двуногим гостям. Этот хруст был из таких. Пиотровский всматривался в заснеженные сосновые стволы, силясь разглядеть мелькание человеческих фигур в серых японских шинелях.
Нестор почувствовал сильный удар в спину. Он вскрикнул от боли и неожиданности, потерял равновесие и упал, уронив свою ношу. Уже второй раз за день Пиотровский оказался лицом в снегу. Гордей неподвижно лежал сверху, и Пиотровскому показалось собственное нынешнее положение вполне пригодным. Да, снег обжигал лицо, но здесь было темно и пусто – где бы он не оказался после этого, там будет намного хуже. Там будет ругань, предательство и смерть. А еще боль. Хотя последняя догнала его и здесь – кто-то вновь ударил Нестора по спине, а потом несколько раз пнул. Пиотровский не удержал стон и выбрался из-под тела Гордея, от которого не было никаких признаков жизни.
Нестор проморгался, избавляясь от снега в глазах, и осмотрелся. Вокруг стояли четверо до нелепости закутанных японцев. Их шинели от сибирской зимы спасали плохо, вот и приходилось утеплять свои щуплые тела всем, что подвернется под руку. Самый представительный из них сделал шаг к Пиотровскому и немного наклонился, опершись на меч, скрывавшийся в ножнах. Лицо его вовсе не казалось Нестору злым – напротив, казалось, что офицер смотрит на него с доброжелательной смешинкой. Почему-то Пиотровскому не захотелось улыбнуться в ответ. Офицер произнес что-то на своем странном языке, в котором все слова сплетались до неразличимости в одно большое слово. Нестору примерещилась вопросительная интонация в словах офицера, но так или иначе, он не мог ответить ни на один его вопрос. Офицер коротко бросил что-то одному из солдат – тот ответил. Вот в его словах уважительные нотки звучали явственно.
Гордей слабо застонал. Пиотровский отвлекся от односторонней беседы с японскими солдатами и посмотрел на того, кто за последние пару часов успел стать для него ближе, чем все иные люди в мире. Гордей умирал. Это Нестору было понятно с самого начала, просто теперь долгий и мучительный процесс умирания подходил к своему единственному возможному итогу. Нестор перевернул раненного на спину и устроил голову Гордея к себе на колени. Глаза раненого были закрыты, а в руках не было шарфа – должно быть он лежал теперь где-то на снегу, рядом с оставленными Нестором глубокими следами.
Какая-то тень приблизилась и нависла над ними двумя. Пиотровский поднял взгляд и вновь увидел офицера. Тот по-прежнему казался приветливым и дружелюбным. Он произнес что-то негромко, будто бы для самого себя, а после этого спокойно и деловито достал пистолет. Нестор безнадежно проговорил заплетающимся языком:
– Нам бы к доктору.
Раздался выстрел. Он прорвал тишину леса и ткань мира, перевернув все на изнанку, расположив небо внизу, а землю подвесив сверху для неминуемого падения. Нестор прислушался к своим чувствам – ничего не изменилось. Усталость и холод оставались усталостью и холодом, но нигде не взрывалась стальная боль, нигде не было чувства омертвения, и бешеный страх не растекался по нутру. Он опустил взгляд и увидел, что на груди и животе не появилось пулевых ранений. Неоткуда не течет кровь, а руки и ноги (кроме пальцев) вполне подвластны всем приказам разума.
После этого взгляд Пиотровского скользнул чуть дальше, и он увидел, что Гордей опять уставился на небо и вершины сосен, только жизни в его взгляде больше не было. В груди Гордея была свежая маленькая рана, совсем не похожая на колотую рану от штыка. Нестор с трудом оторвал взгляд от трупа и тут же увидел черноту пистолетного дула, выпускавшего дымок после выстрела. Однако смерть его сейчас интересовала мало – он заглянул за эту черноту и увидел усатое лицо с дружелюбной смешинкой. Теперь Нестору захотелось улыбнуться в ответ.
В следующее мгновение Пиотровский бросился прямо на пистолетную черноту, вложив всю свою жестокую обиду и остатки сил. Дружелюбие так и не оставило лица офицера, когда его пистолет пошел вверх, а затем предательски вылетел из рук. То ли бросок Нестора был настолько резким, то ли офицер просто совсем не ждал ничего подобного, но его реакции хватило лишь на удивленный вскрик, к которому добавились крики его людей. Нестор не слышал криков. Он не слышал ничего. Бросок опрокинул офицера в снег, оставив торчать воткнутые ножны с мечом. Помимо осознания, на чистом инстинкте Нестор отвел руку назад, взялся за плетеную рукоять и единым движением обнажил кривой клинок морозному воздуху для того лишь, чтобы с силой опустить его вниз и вогнать в живот офицера по самую рукоять.
Офицер истошно закричал, и в то же самое мгновение мимо левого уха Пиотровского со свистом пронесся кто-то маленький и очень быстрый. Нестор тут же рухнул в противоположную сторону, пластаясь по снегу. Краем глаза заметил пистолет, вылетевший из рук офицера, протянул к нему руку, выстрелил в ту сторону, откуда только что пролетел еще один быстрейший зверь, не целясь, даже не глядя. Раздался вскрик боли. Следующий зверь укусил Нестора за левую руку, разозлив неимоверно. Пиотровский зарычал от нестерпимого, никогда прежде не испытываемого бешенства и швырнул себя к закутанной фигурке, выпустившей удачливого быстрого зверя. Фигурка оказалась в снегу, Нестор увидел искаженные ужасом черты и ударил по ним пистолетом, который все еще держал в руке. Послышался оглушительный хруст, вызвавший в Пиотровском то неповторимое ощущение, какое возникает от неожиданного прикосновения любимой женщины. Он начал бить раз за разом, желая повторить этот хруст и не слушая больше свищущих вокруг головы зверей и мух.
Хруст сменился хлюпаньем – оно не было Нестору приятно. Он развернулся и увидел еще одно испуганное лицо. А лицо увидело его и его взгляд. После этого последний солдат просто развернулся и побежал прочь. Нестор перекосил лицо в ухмылке и перевел окровавленный пистолет на спину убегавшего. В голове выл ледяной ветер, даривший полный покой – Пиотровский выстрелил, и японец упал лицом в снег. Через мгновения Нестор стоял над ним и нажимал на спусковой крючок. Он нажимал и нажимал. Уже давно выстрелы сменились сухими щелчками, а Пиотровский все никак не мог перестать убивать того, кто уже был мертв. Наконец, сквозь оглушительный звук щелчков пробились мысли. За первыми мыслями навалилось осознание. Пиотровский судорожно оглянулся вокруг – увидел проткнутого мечом, забитого рукоятью пистолета, застреленного в спину, заколотого штыком и убитого выстрелом в лицо. И себя. Захотелось кричать и не существовать. Нестор в третий раз за день упал лицом в снег, надеясь зарыться в него целиком, спрятаться.
Через время уколы холода стали нестерпимыми, и это привело Пиотровского в относительный порядок. Он сел и протер лицо от снега, запрокинул голову и увидел безразличное небо. Нестор все еще был жив. Все еще мог существовать в мире. Он понял вдруг, что безумно хочет пить. Чувство жажды быстро застило все остальные эмоции и мысли. Пиотровский сделал глупость – он зачерпнул ладонью снега и запихал его в рот. Стало легче. Снег растаял, стал водой. Жажда отпустила на время.
Неожиданно к горьковатому вкусу талой воды добавился странный железный вкус. Нестор почувствовал, что вместе со снегом ему в рот попало что-то еще. Какой-то металлический предмет. Он тут же выплюнул его и отупело уставился на отстрелянную гильзу, выброшенную из офицерского пистолета, который он все еще сжимал в правой руке.
***
– Нестор Адрианыч, просыпайтесь. Приехали.
Пиотровский с трудом разлепил глаза, отрываясь от какого-то странного и неприятного сна. Сон смылся из его памяти, оставив во рту горьковато-железистый привкус. Нестору Адриановичу захотелось сплюнуть, но он, разумеется, не стал делать этого в кузове служебного грузовика. Володя Хворостин ободряюще улыбнулся криминалисту:
– Не выспались, Нестор Адрианыч?
– Выспишься с вами… Чего сразу-то не разбудил?
С этими словами Пиотровский сел на узкой лавке, с которой только чудом не упал во время движения по утреннему городу, и огляделся вокруг – они были на Бауманской. Здесь вчерашним вечером кто-то пристрелил фотографа и съездил по голове Белкину и Стрельникову, причем Белкина решили оставить в больнице. Обо всем этом Пиотровскому поведал, заехавший за ним с утра Хворостин. Теперь была работа Нестора Адриановича – нужно было найти на Бауманской хоть что-то.
– А чего будить? Вы носом клевали-клевали, а потом улеглись запросто, да уснули. Я только следил, чтобы с лавки не упали и все.
– Спасибо, Володя.
– Да не за что. Так-то оно понятно – с нашей службой на ходу засыпать будешь.
Пиотровский кивнул и спрыгнул из кузова. Потянулся, разминая спину и плечи. Привкус сна все не уходил. Нестор никак не мог вспомнить, что же ему приснилось.
У входа в подъезд Нестор Адрианович заметил знакомую фигуру Стрельникова. Палыч нетерпеливо мерил шагами площадку перед входом – это было на него не похоже. Пиотровский подошел и произнес:
– Доброе утро, Виктор Палыч! Что, уже сбежал от советской медицины?
Стрельников ожег его взглядом, но тут же надел свою улыбочку и подошел для рукопожатия.
– Конечно, сбежал, Нестор Адрианыч, я еще пожить хочу.
– Слышал, потрепали вас с Белкиным вчера.
– Бывало и хуже… Ладно, чего языками зря чесать? Пошли внутрь.
Пиотровский кивнул и последовал за Стрельниковым, не переставая дивиться необычной взволнованности старого, вечно спокойного сыщика.
Виктор Павлович открыл перед Пиотровским дверь и пропустил криминалиста вперед.
– Это тот самый со странными пулями, Нестор Адрианыч.
– Это точно?
– Точнее не бывает. Это именно он. Мне очень нужно, чтобы ты здесь что-нибудь нашел, Нестор Адрианыч.
Пиотровский даже обернулся, чтобы посмотреть на лицо Стрельникова – он никогда не видел Палыча в таком настроении.
– Ладно, Виктор Палыч – найду. Ты, главное, под руку не лезь.
Стрельников кивнул и остался в подъезде, давая криминалисту нормально работать.
Через десять минут Нестор Адрианович поднялся на ноги и посмотрел на просвет маленький металлический предмет, твердо удерживаемый пинцетом. Это была гильза. Пистолетного калибра, с прямоугольным фланцем и «бутылочным горлышком», без какой либо маркировки. Пиотровского обдуло зимним ветром, что неожиданно для него самого вызвало у него улыбку. Пиотровский оторвал взгляд от пули и крикнул:
– Виктор Палыч, зайди-ка на минутку!
Когда Стрельников поравнялся с ним, Нестор Адрианович произнес, едва сдерживая смех:
– А я знаю, что это за патрон! Подумать только – столько времени глядеть на эти гильзы и не вспомнить! Я ведь знаю этот патрон до самого основания, даже лучше, чем человек, который его разработал. Я даже знаю, какая эта гильза на вкус!
