Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
30
Виктор Павлович устало вытер лоб платком и почувствовал, как сердце прихватило тисками, но тут же отпустило. Отчего-то этот день давался ему очень тяжело. Стрельникову пришло вдруг в голову, что уже скоро в один из подобных деньков его сердце окончательно взбунтуется против его неспокойного разума и объявит забастовку, а там, как повезет – может, на пенсию, а может, и в землю.
Стрельников тряхнул головой, прогоняя дурные мысли – уже скоро, но не теперь, не сегодня. Виктор Павлович поднял взгляд на массивное и будто бы «придавленное» здание церкви. Оставив Пиотровского в фотоателье осознавать свое немного запоздалое откровение с японским патроном, Стрельников направился на Большую Никитскую, в Храм Вознесения Господня в Сторожах, который уже давным-давно прозывался просто Большим Вознесением.
Беседу с Господом Стрельников на сегодня не планировал, но вот с одним из Его слуг поговорить стоило. Служивший при храме дьякон Варфоломей был одним из людей, запечатленных на фотокарточке одноногого обувщика Чернышева. Забавно распорядилась жизнь – Стрельников прекрасно понимал, что за люди были на той карточке и каким делом они были объединены, и, пожалуй, именно Михаил Меликов смог больше всех прочувствовать иронию бытия, оказавшись теперь Варфоломеем.
Впрочем, Виктор Павлович не собирался спешить с выводами относительно дьякона – иногда люди, даже переменившись, вовсе не меняются. Теперь, после вчерашнего нападения дело принимало новый оборот. Теперь Стрельников намеревался требовать себе помощников, тем более, что Белкин выбывал из дела, по крайней мере, на некоторое время. После того, что произошло в ателье, у Виктора Павловича не оставалось ни малейших сомнений в том, что они идут по правильному следу и отстают даже не на шаг, а на полшага, наступая мерзавцу на пятки. Разумеется, вчерашняя встреча могла его спугнуть, но Стрельников вспомнил лицо убийцы, вспомнил его спокойный взгляд, лишь на самом дне которого ворочались червяки сомнений – этот человек ценил свой замысел дороже всего, дороже своей безопасности, дороже своей жизни. Значит, важно не упустить время, важно не сводить взгляд с последнего человека, который точно представлял для убийцы интерес. Но прежде с этим человеком нужно было пообщаться.
Стрельников подошел к вратам и перекрестился, а после этого укрылся в прохладном помещении. Здесь царила седая сонность. Ныне церковь спала, пригнутая превратностями века. Небольшой участочек, укрытый от большой Москвы старой церковной оградой, нес на себе следы отсутствия ухода и легкого одичания. Лестница, ведшая к вратам, немного искрошилась, и никто не спешил ее лечить. Зато здесь было по-настоящему спокойно. Виктор Павлович вдохнул это спокойствие вместе с характерным для храма запахом свечей и вселенской печали. Он закрыл глаза и запрокинул голову, отдаваясь этому покою. Открыв глаза, Стрельников сразу почувствовал себя ребенком – потолок был расписан под небесный свод с Христом и его спутниками. Спаситель не смотрел вниз и был всецело занят собственным Вознесением, которому и был посвящен весь Храм. Виктор Павлович, глядя на фигуры, которые отчего-то были уместны среди облаков, улыбнулся – он не очень часто посещал церковь в последние годы, накопив в душе несколько вопросов к Господу, но, пожалуй, таких мощных образов человеческого духа ему немного не хватало. Христос не страдающий, не умирающий, и даже не поучающий, но величественный и повелевающий, вселяющий полную уверенность в своем конечном торжестве.
Как ни странно, найти Меликова не составило никакого труда – он был в храме, правил ногу одного из массивных подсвечников, устроившись у окна. Он был поразительно похож на самого себя почти пятнадцатилетней давности, и это несмотря на погрузневшую фигуру и аккуратную черную бородку, сменившую усы. Стрельников подошел к нему и отвлек дьякона от работы:
– Отец Варфоломей?
Меликов поднял взгляд и неожиданно пристально посмотрел на Стрельникова. У него был тяжелый и пронзительный взгляд человека, который многое повидал. Впрочем, у Стрельникова он был не легче. Голос же отца Варфоломея оказался неожиданно мягким и легким:
– Да, здравствуйте. Вы что-то хотели?
– Поговорить с вами.
– Вы хотите покаяться в грехах? Боюсь, что я не смогу вам помочь, но отец Никодим обещался скоро быть – можете его подождать.
– Нет, я именно к вам. Дело в том, что я из милиции. Оперуполномоченный Стрельников. И мне очень нужно переговорить именно с вами.
Стрельников достал свои документы и протянул их дьякону, но тот глянул на бумаги лишь мельком, продолжая буравить взглядом самого Виктора Павловича. Через несколько секунд он глубоко вздохнул и неожиданно резко поднялся на ноги, тут же возвысившись над Стрельниковым на добрую голову.
– Вы по делу с этим молодым человеком?
– С каким человеком?
– В субботу приходил молодой человек, шумел на богослужении, пытался сорвать службу, хотел перевернуть купель – мне пришлось его выпроводить. Он в ответ грозился написать заявление в милицию. Но раз вы об этом не знаете, то, значит, не написал. Тогда зачем вы здесь?
Виктор Павлович еще раз глянул на могучую фигуру дьякона и хмыкнул – «пришлось выпроводить…» – тяжеловато противостоять, когда такой малый просит тебя уйти. Стрельников вновь наткнулся на колючий взгляд и произнес:
– Это связано с вашим прошлым, отец Варфоломей. С давним и не самым светлым.
– Хм, тогда не будем смущать этим разговором Храм Божий – выйдем.
Меликов прошел к выходу, не дожидаясь ответа Виктора Павловича, впрочем, тот не имел никаких возражений. Улица продолжала задыхаться в жаре, и Стрельников тут же с сожалением подумал о прохладе храма, но все же это было совершенной мелочью. Отец Варфоломей тоже не был вдохновлен разгаром июня – он прошел в тень деревьев и стал смотреть на них, заведя руки за спину. Когда Стрельников поравнялся с ним, дьякон начал:
– Я уже давно оставил прошлую жизнь. Не имею, ни к ней, ни к ее обитателям никакого отношения. Признаться, я не уверен, что смогу вам помочь.
– Боюсь, что прошлая жизнь вас не оставила, отец Варфоломей.
С этими словами Виктор Павлович протянул дьякону старую фотокарточку, взятую у Чернышева.
– Вы узнаете людей на этой фотографии?
Отец Варфоломей взглянул на карточку лишь чуть внимательнее, чем на документы Стрельникова ранее, а после этого ответил:
– Да, знаю. Всех до единого.
Виктор Павлович кивнул, а затем задумался над тем, как же перейти к самому важному. Наконец, он решил действовать прямо:
– Шестерых из запечатленных на этой карточке убили в течение последнего месяца. И это только те, о ком мы точно знаем. Убили однотипно из одного и того же оружия. На ней есть и вы, поэтому у нас есть основания считать, что и вас попытаются убить.
Казалось, отец Варфоломей совсем не был удивлен. Он протянул руку к ближней ветке раскидистой яблони и нежно погладил один из листков.
– Вы уверены, что они были связаны только этой фотографией?
– Конечно, нет. Более того, я уверен в обратном, просто фотокарточка, это все, что у меня есть.
Дьякон сорвал лист и сжал его в ладони, а после этого выбросил себе под ноги:
– Если вы хотели предупредить меня, то теперь я предупрежден. Большое спасибо.
Стрельников начинал раздражаться поведению отца Варфоломея – если бы он не видел лицо настоящего убийцы, то стал бы подозревать неразговорчивого дьякона.
– Ваше преподобие, кто-то убивает людей. Вы знаете всех этих людей.
– Знал.
– Пускай так – вы знали всех этих людей. Простого «спасибо» недостаточно – нам нужна ваша помощь. Чем были связаны люди на фотографии? Чем вы все были связаны?
Отец Варфоломей глубоко вздохнул и начал говорить. Было очень хорошо заметно, насколько ему неприятно вновь возвращаться в прошлое.
– Ну, хорошо. Фотокарточка сделана в ателье на Немецкой в феврале 1918-го года.
– Это ателье Громова?
– Нет, тогда это не было ателье Громова. Я не помню, какая была фамилия у хозяина, но это был пожилой человек. Громов взял это место позже, когда уже никакого пожилого человека не было и следа. Главным среди нас был Матвей Осипенко. Он, вроде как, служил в армии и был демобилизованный по ранению. В Москве оказался во время боев в октябре 1917-го. Не знаю, чем он занимался до этого. После того, как взяли Москву, Осипенко стал собирать отряд «революционной милиции», как он это с подачи Юдина называл. Юдина, кстати, на этом фото нет – он к февралю уже сделал нам ручкой… Вы были тогда в Москве?
– Да.
Отец Варфоломей посмотрел на Стрельникова, будто ожидая продолжения, но Виктор Павлович не собирался рассказывать о том, что в октябре спасал уголовные дела из полицейских архивов от уничтожения бандами, подобными этой осипенковской «революционной милиции».
Дьякон продолжил, вновь отвернувшись на яблоню:
– Значит, вы помните, какой тогда творился кавардак. И как можно было называться кем угодно, лишь бы патроны были. Собственно, ничем удивительным мы не занимались – вымогательства и грабежи, если удавалось. Проверяли документы у людей, привязывались к чему-нибудь, ну а там – штык в ребро или золотишко вон. На случай вопросов о том, «по какому праву», у Осипенко была какая-то бумажка из Моссовета в том смысле, что мы все делаем по закону. А там и создание ВЧК подоспело, так что мы могли бандитствовать официально и на законных основаниях. Разумеется, долго так продолжаться не могло – после переезда столицы воздух нашему предприятию стали перекрывать. К тому же, тот же Юдин, например, идейный был – ему быстро надоело то, чем мы занимались. Из старожилов многие поотваливались. Овчинников – вот он на фото – насколько я знаю, уехал с Юдиными из Москвы. Чернышев и Матвейчук записались добровольцами в армию. Цветков устроился на железной дороге. А я просто ушел.
– Почему?
– Спать не мог нормально. К тому же, награбил, сколько хотел – думал, теперь заживу. Домик себе где-нибудь поближе к северу присмотрю, а может, в Петроград переберусь и там как-нибудь непыльно устроюсь.
– Отчего же не устроились, отец Варфоломей?
– Понимаете… так и не мог уснуть нормально. Год не мог. Два не мог. А раз не спишь, то и не бодрствуешь – все серое, пустое, невкусное. Все перепробовал – и к докторам ходил, и пилюли всяческие пил, и мозги лечил, и в санатории отлежался один раз, дошел уже и до гадалок, снимателей сглаза и прочих шарлатанов. Все думал, что в голове проблема, а проблема-то в душе. А душой в нашем отечестве отродясь только одна организация занималась – в ней и устроился.
– Хорошенькое время вы для этого подобрали, отец Варфоломей.
Дьякон вновь отвлекся от яблони и посмотрел на Виктора Павловича, а затем неожиданно широко улыбнулся и махнул рукой куда-то за ограду:
– А мне-то что на них? Все чада Божии – пускай побеснуются, а потом постыдятся – хороший урок будет наперед. А я хоть немного себе душу облегчу. Сон, опять же, чуть-чуть крепче стал в последние годы.
Установилась тишина. У Стрельникова оставался еще один вопрос, но теперь он понимал, что у дьякона ответа на этот вопрос, скорее всего, не окажется. Виктор Павлович почувствовал ласковую игру ветра в своих волосах и понял, что улыбается. С этой улыбкой он и спросил:
– Отец Варфоломей, как вы думаете, кто именно убивает вас?
Вопреки ожиданиям Стрельникова, дьякон спросил в ответ:
– А можно еще раз фотографию посмотреть?
Виктор Павлович передал карточку и стал ждать, не желая даже мыслью спугнуть воспоминание, которое могло посетить голову отца Варфоломея. Тот долго рассматривал карточку, а затем протянул:
– Хм, мы такие молодые… А кого конкретно убили? Если это не секрет, конечно.
– Началось все с Матвея Осипенко. Затем Петр Родионов, Андрей Овчинников, Филипп Ермаков и Семен Чернышев. Вчера вечером погиб Иван Громов.
– И что – одно оружие, один способ, все один к одному?
– В общем и целом, да.
Отец Варфоломей кивнул, не отрывая взгляд от фотокарточки. Спустя минуту он произнес:
– А как вы на меня вышли?
– Мы переговорили с Чернышевым за день до его гибели. Эта фотография была у него – он и навел нас.
– Значит, навел и убийцу.
– Да, скорее всего. И это одна из причин, по которым я здесь – вчера я видел его, он напал на меня и на моего коллегу сразу после убийства Громова – мы идем за ним по пятам. Мы уже понимаем его следующий шаг…
– И его следующий шаг – это я.
– Скорее всего. Разве что, Громов навел его на кого-то еще из вашей… вашей компании.
Отец Варфоломей неожиданно развернулся и направился к церкви, Виктор Павлович поспешил за ним. Дьякон подождал пока Стрельников пойдет рядом и спросил чуть ли не шепотом:
– А вы-то сами не хотите, чтобы он нас всех уничтожил? Закон не накажет нас, так почему бы не наказать ему?
Стрельников остановился на месте и посмотрел на широкую спину дьякона – тот очень ловко сформулировал мысль, которая вертелась в голове Виктора Павловича еще с самого знакомства с Осипенко и его прошлым. Стрельников хотел хорошо выполнить свою работу, хотел решить это дело, хотел, наконец, поймать того, кто чуть не проломил череп Мите Белкину, но… Но еще он смотрел на Осипенко и Чину, на Родионова и Громова с его перепачканными в крови золотыми сережками и понимал, что вообще-то убийца делает его – Стрельникова – работу. Убийца предает суду преступников, которых государство отчего-то преступниками не считает.
Виктор Павлович отвлекся от размышлений и увидел, что теперь отец Варфоломей развернулся к нему лицом и широко улыбается, ожидая ответа.
– Я, ваше преподобие, хочу, чтобы по моему городу перестал бегать убийца, живущий какими-то там своими представлениями о справедливости. Я хочу, чтобы он перестал делать вдов и сирот. Я хочу, чтобы эта история уже, наконец, осталась в прошлом… Так вы подозреваете кого-нибудь конкретного?
– Да, подозреваю. И сразу могу облегчить вам жизнь – двое слева в верхнем ряду на фото – он не будет их искать. Они были после него.
– После кого?
– Подождите немного. Он ведь знает обо мне, так? Значит, в итоге он придет ко мне, и вам достаточно просто следить за мной, чтобы его поймать.
– А других дел у нас по-вашему нет, кроме как следить за вами?
– После шести трупов? Вы отложите другие дела.
Стрельников понял, что именно так и будет – он отложит другие дела, и не только он. У Виктора Павловича не было аргументов для того, чтобы убедить дьякона поделиться своими подозрениями. Он предпринял последнюю попытку:
– А что если он придет сперва не к вам, а к другим?
– На все воля Божья.
– Вы же понимаете, что все это как-то не очень по-божески, отец Варфоломей?
– Понимаю. Но если это тот, о ком я думаю, то мне бы хотелось с ним поговорить, даже если для меня этот разговор будет последним.
31
Дмитрий проснулся от странного ощущения, что в его комнате кто-то есть. Он не хотел вставать. Белкину снилась только чернота и редкие всполохи искр в кромешной тьме, а еще муравей. Большой и одинокий муравей в трамвае. Они были в этом трамвае вдвоем с муравьем. Он щелкал жвалами, будто говорил что-то, но Белкин не мог его понять и просто кивал, глядя в черное, непроницаемое окно и думая о чем-то своем. Муравей не пугал его, напротив, Дмитрий был рад, что в этом трамвае без вагоновожатого он не совсем один. А потом пришло ощущение, что рядом есть кто-то еще.
Зашелестела бумага, и Дмитрий резко сел на кровати. Перед глазами тут же помутнело, а голова отозвалась глухой болью. Белкин пришел в себя и увидел, что действительно не один в комнате – за столом сидела Саша и что-то увлеченно листала, одновременно делая пометки в своей тетради.
– Как… как ты вошла?
В горле совсем пересохло, а язык отчего-то плохо слушался Белкина. Саша обернулась к нему и улыбнулась.
– Наконец-то проснулся. Я уже почти час тебя дожидаюсь.
– А что ты вообще здесь делаешь?
– Работаю!
В подтверждение своих слов девушка ткнула в открытую книгу, лежавшую на столе.
– Помнишь, я в прошлый раз говорила, что у тебя работается хорошо?
– Ага, помню. И наработала на статью о том, что вежливость, это плохо.
– Не ворчи! Лучше расскажи, что же с тобой приключилось? Отчего похож на египетскую мумию?
Дмитрий позволил себе улыбнуться этому сравнению. Саша, задав свой вопрос, бросила работу и пересела на кровать рядом с Белкиным. Он был рад тому, что даже не попытался отодвинуться от нее.
– Вчера получил по голове – всего и делов. Ночь провел в больнице, с утра отпустили домой, но оставили на больничном. Сегодня отлежусь, а завтра выйду.
– Думаешь, стоит? Раз ты забинтованный, значит, голову разбили, а там и до сотрясения недалеко – побудь дома подольше.
Дмитрий наткнулся на взгляд Александры и испытал странное чувство – на него никто, кроме матери, никогда не смотрел с такой заботой и тревогой. Почему-то ему стало неловко и даже стыдно за то, что девушка так на него смотрит. Белкин отвел глаза.
– Посмотрим. Я, если долго дома сижу, начинаю с ума сходить, так что тут выбор не из лучших – бегать с сотрясением или сидеть с безумием.
Неожиданно Саша положила руки ему на виски и повернула голову Дмитрия к себе.
– Не подставляйся больше, хорошо? Не люблю волноваться.
– Работа у меня такая, Саша.
– Значит, плохая работа! Больше не рискуй так.
Белкин почувствовал тепло ее плеч под своими ладонями – он снова не заметил, как прикоснулся к ней. Ему захотелось прямо сейчас повторить ночь в диком парке, захотелось, чтобы она открылась ему. На долю секунды в разуме Дмитрия пронеслась мысль о том, что какой-то месяц назад он бежал бы от нынешнего своего положения и отношения с этой девушкой, как от лесного пожара. Пронеслась и растаяла без следа, как и все прочие мысли – он чувствовал вкус ее губ, и этот вкус становился все более привычным. Спустя слишком короткое время Саша отстранилась и произнесла то, что его совсем не обрадовало:
– Мне пора.
Белкин непонимающе посмотрел на ее лицо, изрядно потемневшее под солнечным светом:
– Куда пора?
Саша усмехнулась, смыв остатки своей недавней тревоги и волнения:
– Это ты у нас дрыхнешь без дела, а я только на часок вырвалась!
В разуме Дмитрия вновь всплыл вопрос, который он задал, лишь увидев Александру в своей комнате:
– А как ты вошла?
– Тоже мне Госбанк нашелся! Расслабься – вскрывать двери я не умею – просто Маша меня запомнила с прошлого раза и впустила.
– Кто такая Маша?
Саша вновь бросила на него встревоженный взгляд:
– Слушай, может не стоит тебе все-таки выходить так быстро? Маша, это твоя соседка, та, что с ребенком… Постой, да ты не забыл, как ее зовут – ты просто не знал!
После этих слов Александра рассмеялась, запрокинув голову, а Белкин почувствовал, что краснеет. Он попытался оправдаться:
– Я знал, просто мне было не нужно, потому и забылось. И что, она так легко тебя впустила?
– Конечно. Ты, скорее всего, этого не заметил, но, если верить Маше, мое появление в твоей комнате в прошлый раз стало событием года для твоих соседей. Тебя здесь настоящим помешанным считали, а тут девушка, да еще вполне нормальная на вид.
– Это ты-то нормальная?
– Я же говорю – на вид. В общем, мне теперь здесь всегда рады, ждут дальнейшего развития событий и продолжения твоего превращения в нормального человека.
– Их ждет разочарование.
– Ну и пускай. Зато, какое представление, какая драма в коммунальной квартире!
Белкин скривился от этих слов:
– Человеки… Из всего бы сделать цирк! Постой – так ты знала, что я дома?
– Нет, я же сказала, что у тебя работается хорошо. Ладно, до встречи!
Саша резко поднялась на ноги и вылетела за дверь прежде, чем Дмитрий успел спросить: «А когда встретимся?» Через пару секунд он услышал, как она с кем-то прощается, потом хлопнула входная дверь, и настала объемная, душная тишина. Белкин посмотрел на беспорядок, который Саша оставила на его столе, на непонятно откуда взявшуюся пепельницу с одиноким окурком и на книгу, из которой девушка делала выписки, а после этого обессилено уронил голову на подушку.
***
Виктор Павлович выглядел вымотанным. Он поставил стул спинкой к разгромленному Александрой столу и сел напротив Белкина. Дмитрий в последние два часа медленно приходил в себя и даже успел решить пару задачек, чтобы отвлечься от жуткой предвечерней духоты.
– Ну, как вы себя чувствуете, голубчик?
Стрельников попытался улыбнуться своей характерной улыбкой, но получилось грустно и очень устало.
– Все хорошо, Виктор Павлович. Завтра планирую выйти на службу.
– Не стоит. Поберегитесь – с головой шутки плохи.
– Понимаю, но я только полдня дома, а уже на стены лезу.
Стрельников усмехнулся и указал рукой себе за спину:
– Да я уж заметил – никогда у вас такого беспорядка не видел. Обычно-то у вас, как в больнице.
– А это не мое. Девушка приходила – говорит, что ей хорошо работается за моим столом.
– А чем она занимается?
– Вообще, учится в институте, но много пишет…
Белкин замялся, поняв, что не знает, для чего и для кого Саша пишет свои статьи. Через пару мгновений он покачал головой:
– Честно говоря, я не знаю, Виктор Павлович. Вроде, это журналистика, но большего не знаю.
Стрельников обернулся к столу, но ничего трогать не стал. Он протянул, будто бы самому себе:
– Видать, сильно вам эта девушка нравится, раз вы готовы с ней гулять всю ночь, но не знаете, кем она работает.
Белкин отчего-то смутился этим словам и опустил взгляд на свои руки:
– Я же… В общем, я, как всегда, Виктор Павлович – не умею общаться. Она сегодня меня пристыдила тем, что я не знаю, как зовут соседку. Я живу здесь уже четыре года и не знаю, а Саша приходила второй раз и знает.
– Не расстраивайтесь, голубчик. Подумайте лучше о том, что ваша подруга вполне терпит ваши особенности, значит, вы ей тоже сильно нравитесь.
– Ей нравятся загадки.
– Загадки?
– Она сказала, что я для нее головоломка, которую она хочет разгадать так же, как я разгадываю магические квадраты.
Стрельников немного неожиданно для Белкина усмехнулся и хлопнул Дмитрия по плечу:
– Друг мой, какими только глупостями люди порой не оправдывают свою влюбленность! Особенно, женщины. Все что угодно, лишь бы не признаться самому себе, что просто-напросто влюблен. Простите мне мое любопытство – вы с ней давно?
– Около месяца. Она просто подошла, когда я общался с моим другом, мы разговорились… точнее, она закидала меня вопросами, а потом предложила встретиться.
Улыбка на лице Стрельникова отчего-то стала пустой и искусственной. Он спросил:
– Просто подошла, говорите? А вы ее прежде видели?
– Да, она была на лекции моего друга – там была открытая лекция, и она закидала его вопросами. Она изначально хотела пообщаться с ним, но у Георгия были дела, поэтому он оставил нас. Саша стала спрашивать меня о разном, но ни одно из ее предположений не оправдалось – собственно, из-за этого она и предложила встретиться – не смогла меня раскусить.
– И о работе спрашивала?
Белкин посмотрел на Виктора Павловича и понял, что это уже не праздный интерес. Дмитрий начал прокручивать в уме все разговоры с Сашей, но не вспомнил, чтобы рассказывал ей что-то подробное о своей работе.
– Самую малость. Она знает, что я милиционер. Пару раз спрашивала о том, чем я занимался в течение дня, но никогда не выспрашивала подробности. Виктор Павлович, вы думаете, что она не просто так подошла именно ко мне?
Стрельников помотал головой, а после этого произнес:
– Я думаю, что очень устал и теперь вижу то, чего нет! Не берите в голову, Митя. Уж не обижайтесь, но не такого мы полета птицы, чтобы к нам подсылали наушников. Просто по времени все совпало с этими смертями и с расследованием ОГПУ.
Установилась тишина. Белкин продолжал вспоминать все свои слова, сказанные Саше, но по всему выходило, что он ничего не говорил ей ни об этом деле, ни о каком-либо другом. Наконец, Дмитрий поднял взгляд на Стрельникова, надеясь, что в этом взгляде нет той толики обиды, которую он испытывал к коллеге – почти наверняка Саша не была никакой наушницей, но теперь Белкин будет держать это подозрение в уме. Будет держать в уме, когда будет общаться с ней. Будет держать в уме, когда будет целовать ее. Будет держать в уме, когда будет засыпать рядом с ней.
Как будто услышав эти размышления Дмитрия, Виктор Павлович виновато развел руками:
– Простите за то, что поселил сомнения, Митя. Постарайтесь не брать дурного в голову. На самом деле, я очень рад, что у вас появилась подруга. Поверьте мне – человек, когда он один, это не полный, не до конца человек. Чтобы стать полноценным нужная вторая половина, а без нее чувство пустоты и бессмысленности, от которого не укрыться. Ваши проблемы в общении с миром отступят, если с вами будет ваша вторая половина – вот увидите.
Дмитрий не знал, что на это ответить, поэтому Виктор Павлович заговорил вновь, сменив тему:
– Но я ведь к вам с новостями! Есть хорошая новость и странная – какую рассказать первой?
– Странную.
– Я пообщался с этим дьяконом Варфоломеем, и он знает, кто убийца. Я уверен в этом. Он мне такого понарассказал про наших «жертв»… Я, в общем, понимал, что ничем хорошим они в поганые годы не занимались, но чтобы настолько… Он потому и оказался в церкви – от совести решил спрятаться!
– Вы сказали, что он знает убийцу – так кого мы ищем?
– В том-то и странность новости – он отказался называть имя или вообще что-либо говорить об убийце. Сказал, что хочет встретиться и поговорить с ним. Я хотел запросить людей для организации слежки, но начальства нет на месте, так что сегодняшней ночью придется самому за этим Варфоломеем следить.
Последние слова Стрельников произнес с вполне понятной усталой обреченностью, но на эту обреченность у Белкина было облегчение:
– Ну вот, а вы говорите, что мне не стоит выходить. Давайте так, Виктор Павлович – даже если слежку одобрят, раньше завтрашнего вечера мы ее организовать не сможем. Вы тоже не железный. Я, признаюсь честно, эту ночь не выстою, но вот завтра днем могу присмотреть за дьяконом. А так как у меня больничный, нам не придется никому ни о чем докладывать.
Виктор Павлович задумался, но в итоге кивнул – реального выбора не было.
– Хорошо, хоть мне это и не нравится. Вы легко узнаете этого дьякона – высокий и грузный, черноволосый – похож на свою фотокарточку.
Дмитрий попытался припомнить нужное лицо на фотокарточке Чернышева, но это не потребовалось – у Стрельникова она была с собой, и он сам указал на Меликова. После этого Виктор Павлович произнес:
– Ладно, с этим разобрались. Теперь хорошая новость. Нестор Адрианович смог-таки раскусить, что за патрон использует наш убийца. Причем, судя по его поведению, для него это было этаким озарением из прошлого. В общем, Пиотровский клянется, что ровно такие патроны используются в японских армейских пистолетах. Говорит, что все такое же – и гильза, и малая скорость пули. Ему, кстати, пришла в голову мысль, что неспроста именно такие патроны – помните, сосед Родионова не услышал выстрел?
– Да, но он сам же тогда списал это на опьянение.
– Никто не слышал выстрела и на кладбище, да и мы сами услышали лишь какой-то хлопок в фотоателье у Громова. Так вот, я описал Пиотровскому пистолет нашего убийцы – он, кстати, тоже считает, что это самоделка – а также толстый цилиндр на дуле, и Нестор Адрианович припомнил, что так могут выглядеть устройства для глушения выстрела. Их еще до Войны придумали. Пиотровский говорит, что такие устройства работают только для патронов с малым зарядом пороха и низкой скоростью полета пули. А теперь припомните-ка, голубчик, чем занимался безвременно взорвавшийся на примусе инженер Митин?
– Системами глушения звука выстрела. А его брат занимался разработкой пистолета.
– Именно так. Ах, если бы чекистам хватило терпения! Митин уже привел бы их к убийце.
– Думаете, что это он сделал пистолет и это устройство для убийцы?
– Конечно! А какие здесь могут быть сомнения? Более того, я почти уверен, что именно он был за рулем таксомотора, на котором катали по городу Чину. Кстати, об автомобиле так и ни слуху, ни духу – как в воду канул таксомотор.
Дмитрий задумчиво кивнул, а после поднял взгляд на коллегу:
– Новость, конечно, хорошая, но только пользы от нее маловато.
– Не скажите, голубчик! Теперь мы знаем, куда смотреть – как вы полагаете, много в Москве мест, где можно достать патроны для японского офицерского оружия?
– Очень мало.
– Я тоже так думаю. Патроны сделал не Митин – Нестор Адрианович об заклад бьется, что это серийные гильзы вовсе не кустарного производства. Более того, судя по всему, пистолет сделан именно под этот патрон, значит, у кого-то есть их запас или источник пополнения. А это, в свою очередь, означает, что, либо убийца сам как-то связан с этими патронами, либо у него…
Дмитрий сам не заметил, как перебил Стрельникова:
– Либо у него есть еще один сообщник.
