Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
– На этой неделе много работы было, поэтому тут всего несколько. В основном магические квадраты, есть математические от одной моей хорошей подруги.
Дмитрий взял листы и с трудом удержал себя от того, чтобы сразу же приняться за них. Он поднял взгляд на Лангемарка:
– Спасибо большое в любом случае! А над чем ты сейчас работаешь?
Георгий попросил подождать и отправился на кухню за новым чаем. Через несколько минут он устроился в свое кресло и проговорил с легкой грустью:
– Занимаюсь очередным пересказом истории о сорока семи.
– Расскажешь?
– Нет, лучше дам почитать, когда закончу.
6
Дмитрий выбрался из кузова грузовичка и оглянулся – вокруг была легендарная Хитровская площадь. За вполне пристойными, пусть и истертыми фасадами окружающих домов скрывалось городское дно. Скрывалось уже несколько десятилетий, вываливаясь иногда наружу разбоем и убийствами. В ветхих ночлежках, преобразованных ныне в жилтоварищества, бытовал такой дух человеческого падения, что даже на улице забивало нос.
Стрельников спрыгнул на утрамбованную сотнями ног землю вслед за Дмитрием, без лишних церемоний достал свой револьвер, проверил, заряжено ли оружие и вложил его в карман своих светлых брюк. Ему доводилось бывать на Хитровке и при Старом режиме, когда полицейские сюда без веских причин старались не соваться, и после революции, когда хитровская голь, не чуя больше над собой надзора, распоясалась и разрослась даже за свои исторически обособленные пределы. В «зачистке» старого Хитровского рынка, которая обернулась перестрелками и облавами, Виктор Павлович, по его словам, участия не принимал – другой работы хватало.
Рынка теперь на площади не было, а на его месте появился хмурый и немного диковатый (как и все на Хитровке) сквер. Поговаривали, что скоро здесь построят школу, но точно ничего известно не было.
Спину навязчиво припекало закатное солнце, а к двум следователям направлялся невесть откуда возникший милиционер. Он двигался спокойным и размеренным шагом, уверенный в своем величии. Слепым глазницам окрестных домов милиционер показывал силу и непреклонность.
– Вы из МУРа?!
Между ними было еще метров пятнадцать расстояния, но милиционер решил не подходить ближе. Пришлось подойти следователям.
– Оперуполномоченный Стрельников.
– Оперуполномоченный Белкин.
– Я Варламов. Старший милиционер. Вы по поводу убийства?
Виктор Павлович не смог удержаться:
– А что, у вас еще что-то успело произойти?
Варламов усмехнулся, а после этого, не говоря ни слова, развернулся и сделал следователям знак следовать за ним. Вскоре они оказались в грязном дворике откуда солнце уже ушло. Дома зловеще нависали, грозя исторгнуть на незваных гостей свое содержимое. Стрельников нервничал – сошла с лица дружелюбная улыбка, а правая рука была заложена в оттопыренный карман брюк. Дмитрий оглянулся вокруг – он не видел явных причин для беспокойства. Это просто было городское дно.
Сильно пахло перегаром, хотя непосредственно на улице ни одного пьяницы видно не было. Еще пахло рвотой и мочой. Жаркая погода не помогала. Откуда-то слева слышалась резкая брань и женский плач, впереди вдруг со стуком отворилось окно и чьи-то грубые руки выплеснули на улицу грязную воду. Владелец этих рук даже не удосужился посмотреть, не стоит ли кто-нибудь под его окном.
Варламов был совершенно невозмутим – очевидно, он бывал в этом дворе не в первый раз. Милиционер с ноги открыл дверь подъезда. Дмитрий подошел ближе и увидел, что ручка была чем-то вымазана – не то ваксой, не то краской. Пришлось следовать примеру Варламова.
Темное нутро подъезда пахло грязными носками и пропавшей пищей.
– Аккуратнее, товарищи, лужа на полу на первом пролете!
Варламов ориентировался здесь, как у себя дома, и уже поднялся на второй этаж, оставив оперуполномоченных внизу. Дмитрий смог перескочить через довольно большую лужу, а вот Виктор Павлович такой резвостью уже не мог похвастать и замочил свои легкие туфли. Наконец следователи поравнялись с Варламовым. Кроме него здесь стоял еще один милиционер.
Он казался заспанным и разморенным. Милиционер выцепил взглядом Варламова, лениво прошелся по его спутникам и соизволил отлепиться от исписанной похабностями стены.
– Все тихо?
– Как на кладбище, Семен Архипыч.
– Совался кто?
– Пьянчуга один, да как меня увидал, жиманул во весь опор!
– Не догнал?
– Так это… вы же сказали, чтоб я от двери не отходил, Семен Архипыч.
– Ну да, точно – сказал… Ладно, иди, перекури.
Милиционер протиснулся мимо следователей и заспешил вниз. Варламов потянул на себя скрипучую дверь нужной квартиры. Изнутри пахнуло нездоровой сыростью. Дмитрий заглянул в прихожую и увидел, что квартира состояла из всего одной небольшой комнатки, доведенной до полного безобразия. Единственным источником света была запыленная и грязная электрическая лампочка, свисавшая с потолка. Но даже такого количества света хватало, чтобы увидеть нищету и разгром в квартире, а также лежавшего на узкой кровати мертвеца.
Белкин шагнул за Варламовым и оказался в мире отвратительных запахов грязи, водки и начинающегося гниения. А еще духоты. Удушливой, мгновенно утомляющей влажной жары, из-за которой гимнастерка Дмитрия сразу же промокла на спине. Стрельников, ступая аккуратным шагом профессионала, прошел к единственному окну и открыл его настежь. Стало чуть легче. Варламов, впустив следователей, теперь отошел к дверям. Он заговорил:
– Петр Иванович Родионов. Дворник. Также столяр. Также бродячих собак ловит… ловил. В общем, когда трезвый, на все руки мастер.
– Выпивал?
– Не то слово! Я такую ему приятную картинку нарисовал – «на все руки мастер, когда трезвый» – да только трезвым он почти что и не бывал.
– Дебоширил?
Бывало. Не самый гад из нашего района, но знакомец близкий.
Виктор Павлович продолжал общаться с Варламовым, а Дмитрий в это время подошел поближе к трупу. Родионов лежал на спине с закрытыми глазами, но не было ни одного шанса на то, что он умер спокойной смертью во сне – кто-то выстрелил ему в голову. Причем, это была только одна из ран дворника. В него стреляли не один раз – в груди была еще одна рана. Кроме того, Родионову чем-то разбили голову. Вся кровать застеленная нечистым бельем пропиталась кровью. Красные капли пропитали ткань насквозь и натекли на пол, образовав лужицу под кроватью. Дмитрий нагнулся, силясь разглядеть что-нибудь под кроватью, но без света это было бесперспективно – добычей следователя стала лишь пустая водочная бутылка, задвинутая под кровать в незапамятные времена.
Белкин выпрямился и прикрыл глаза – убийца выстрелил Родионову в грудь, затем ударил его по голове несколько раз, например, допрашивая, а затем добил выстрелом в голову. Это было складно. Дмитрий вновь посмотрел на залитое кровью неделю небритое лицо, на руки, почерневшие от злоупотреблений жизнью, на квартиру, лишенную не то что изысков, но даже просто намека на устроенность. «А зачем кому-то нужно было допрашивать этого человека?» – этот вопрос возник в разуме Белкина сам собой. Он снова прикрыл глаза – Родионов подрался с кем-то и получил несколько раз по голове, после этого его противник, не удовлетворившись результатом, убил его. Тоже складно. Дмитрий опять оглядел руки убитого – синяки и ссадины на костяшках нашлись, но по виду старые – недельные. Белкин почувствовал, что его мысли требуют проверки. Он повернулся к Виктору Павловичу, но Стрельников все еще был занят с Варламовым.
– А кто сообщил?
– Сосед. Рубанов. Тоже из моих знакомцев. С вечера собрался выбраться из своей берлоги, да увидел, что дверь Родионова открыта. Ну, он и зашел, благо, они знакомцы по водке были знатные.
– И чего, он в милицию сам пришел?
Недоверие Виктора Павловича можно было понять – лишний раз звать милиционера в этом районе никто не спешил.
– Так вы понимаете, товарищ Стрельников, Родионов ведь не от печени загнулся и не в драке пьяной топором по темечку получил. У нас тут стреляют-то нечасто в последнее время, потому Рубанов и сообщил. Да и они все же приятели были, как ни крути.
– Семен Архипыч! Миленький! Помоги, а! Он, гад, меня опять убить грозится!
С лестницы донеслись плаксивые женские крики. Варламов выглянул на площадку, и в него тут же врезалась растрепанная женщина. Милиционер не растерялся даже на мгновение:
– А ну, куда прешь, черт тебя побери?! Нельзя сюда! Чего голосишь на всю Хитровку?
Варламов развернул женщину от себя и вытолкнул на площадку, а потом закрыл за собой дверь. Спустя минуту глухих женских стонов и резких ответов Варламова дверь вновь открылась, и старший милиционер просунул голову в проем:
– Товарищ Стрельников, дайте мне минут десять – тут нужно воспитательную беседу о вреде пьянства провести!
После этого Варламов вновь закрыл дверь, даже не дождавшись ответа Виктора Павловича. Стрельников повернулся и неприязненно оглядел тесную комнатушку. Белкин подумал вдруг, что не так часто бывают моменты, когда его старшему коллеге более неуютно, чем ему самому.
– Митя, обрадуйте хоть чем-нибудь.
– Два пулевых и разбитая голова.
– Я же просил обрадовать. Вы хоть представляете себе примерную длину списка подозреваемых?
– Половина района, Виктор Павлович – вечер будет долгий.
– Вот-вот. Ладно, работа сама себя не сделает. Посмотрите, не пропало ли что, а я пока на нашего покойничка полюбуюсь.
Белкин огляделся в нерешительности. В таком беспорядке очень трудно было понять, пропало ли что-нибудь. Да и нечему здесь было пропадать. Полупустой шкаф с тряпьем, сваленным в кучу. Что из этого Родионов еще планировал носить, а что просто забыл выкинуть, так и останется теперь загадкой. Дмитрий подумал немного и залез в карманы старой шубы, которая, судя по виду, уже несколько лет не видела никакой чистки, зато повидала много луж и грязи. В карманах оказались трофеи разной ценности: два сухаря, пробка от винной бутылки и аккуратно свернутая банкнота в три червонца. То, как была свернута купюра, натолкнуло Дмитрия на мысль, что она была не с зимы, а на зиму, впрочем, его это не очень интересовало.
Рядом со шкафом бельевым стоял узенький книжный со стеклянными вставками. Не самая дешевая вещь. Дмитрий открыл шкаф и едва успел поймать вывалившиеся с забитой верхней полки валенки. Книг в книжном шкафу оказалось немного. Понять во всем этом кое-как запихнутом хламе, рылся в нем недавно кто-нибудь или нет, было невозможно. Дмитрий с трудом успокоил валенки на прежнем месте и закрыл шкаф.
После этого он обратил внимание на несколько фотокарточек заткнутых между стеклом и деревом. Фотографий было довольно много, видимо Родионову нравилось их собирать. Дмитрий смог узнать хозяина квартиры только на одной старой фотокарточке, причем, Белкин не стал бы ручаться за то, что не ошибся. Это была потрепанная фотография, изображавшая нескольких молодых людей на фоне Малого Николаевского дворца побитого снарядами. Дворец разобрали пару лет назад, но Дмитрий все равно без труда его узнал – успел застать. Судя по избитому облику здания, фотокарточку сделали либо во время, либо вскоре после октября 17-го. Все запечатленные широко улыбались, у всех на рукавах или груди были повязаны банты, которые на черно-белой фотографии казались серыми. Человек, в котором Белкин опознал Родионова, держал в руках винтовку и смотрел на фотографа с ухмылкой и вызовом.
Остальные фотокарточки несли на себе московские и ленинградские пейзажи, портреты Веры Холодной и Айседоры Дункан, лица нескольких случайных людей – казалось, что Родионов собирал все, что мог собрать, впрочем, возможно, так оно и было.
– Митя…
Белкин обернулся на растерянный голос Виктора Павловича. Стрельников стоял прямо под ламой, вытянув к ней руку и пытаясь рассмотреть какой-то предмет. Дмитрий присмотрелся к тому, что держал старый следователь, и брови его поползли вверх. Виктор Павлович опустил руку и теперь рассматривал предмет в упор. Этим предметом была гильза. Точная копия той гильзы, которую Белкин нашел в квартире Осипенко. Точная копия той гильзы, которую Стрельникову показал товарищ Владимиров, когда Виктор Павлович сдавал человеку из Политического свой отчет.
Стрельников отвлекся от гильзы и посмотрел на изумленного Дмитрия, а после этого произнес:
– И как это понимать?
7
«Говорится, что воин должен избегать злоупотребления выпивкой, гордостью и роскошной жизнью. Лишь жизнь лишенного надежды лишена и всяческих тревог, но стоит только вновь начать лелеять надежды, как три порока обретают опасное могущество. Смотри на жизни людей. Если дела их благополучны, они уступают своей гордыне и совершают необдуманные самодурные поступки. Потому и нет ничего плохого, если к молодому человеку судьба немилосердна. Частая схватка с испытаниями жизни закаляет характер такого человека. Но если под тяжестью жизненных ситуаций человек впадает в уныние, то от него не будет никакого проку…»
Я отвлекся от записей и оглянулся. Дешевая пивная неподалеку от Хитровской площади переживала даже по своим весьма скромным меркам не самые лучшие времена. Строго говоря, пивной здесь больше не было – пару лет назад во время очередной схватки за трезвость это место переделали в чайную. Собственно, в чайниках и самоварах теперь и подавали горячительное. Это было даже выгодно для заведения – чайники были покрепче бутылок и не так страдали от дебошей и драк.
Контингент доходил до правильной кондиции после смены. Я нашел взглядом свою цель. Этот был здесь давно – у него сегодня смены не было. Как я успел понять, у него вообще со сменами было не очень. Он попытался подняться на ноги, но не смог. Меня поразил приступ жалости к этому человеку. Я стану избавлением для него, а не наказанием. Ворона хотя бы был сильным, ворона уважал себя, и ворона своей беспутной молодостью смог обеспечить себе достойное бытие. А этот? Он превратил свое сиюминутное могущество в реку алкоголя? Оставить бы его здесь, чтобы он утонул!
Я одернул себя – месть, это не унижение и даже не способ наказания. Месть, это необходимость. Восстановление мировой гармонии. Это, кстати, справедливо и для тебя тоже, каким бы ни было твое отношение к нашему делу.
Я должен исполнять месть без злорадства и низкого удовольствия – я не должен ни проявлять, ни даже подразумевать какого бы то ни было неуважения к тому, кому предстоит умереть от моих рук. Обнажать меч против того, кого не уважаешь, есть неуважение к себе.
Он вновь попытался подняться на ноги. На этот раз это получилось. Я ведь не рассказывал тебе, как наткнулся на него? Мне просто странно повезло. Четыре дня назад единственный раз в год я оказался на Хитровке и смог распознать в перегарном пьянчуге того, кто должен умереть. Воистину причудлив зверь с миллиардом ртов, этот исполин столицы, огромный и крошечный одновременно!
В тот раз этот пьянчуга пристал ко мне, клянча рубль, разумеется, «на трамвай». У бедняги так горел болезнью взгляд и так ходили руки – мне показалось, что он может сложиться от горячки прямо передо мной. Я дал ему рубль. Он, не поблагодарив, помчался в «чайную», а я стоял еще минуты три – я его узнал. Вспомнил его жесткую ухмылку и слова, которые он произносил.
С тех пор я появлялся на Хитровке каждый вечер, и каждый вечер находил его в «чайной», где он оправлялся от прошлого вечера и начинал погружаться в вечер нынешний. Я проследил за ним до его убежища. Он жил один – для меня это было очень хорошо. Гром, убивший ворону, оказался слишком громким. Поэтому теперь я решил воспользоваться возможностью уменьшить этот шум, хотя, конечно, большого доверия к переусложнению не испытывал.
Пьяница за эти дни так и не заметил меня, а если и заметил, то не вспомнил. Это не было удивительно – его разбитый годами злоупотребления разум больше напоминал кусок хозяйственного мыла, а не работающий механизм. Забавно, до какой же инстинктивности может опуститься несчастный человек! Этот пьяница жил, как зверь – почти не думая, не рассуждая, используя одни и те же решения и торные дорожки опыта. У него даже повадки стали звериные – он хохлился иногда над своим стаканом, как воробей по поздней осени.
Я вышел из «чайной» следом за ним, выдержав небольшую паузу. Все должно было случиться сегодня – по-иному быть не могло. Нужна была лишь толика везения – траектория движения воробья могла пересечься с траекторией одного из его многочисленных приятелей. Тогда вечер мог получить нежелательное для меня продолжение. Вчера, собственно, так и произошло – я уже все спланировал, но один из собутыльников воробья увлек его за собой.
По счастью, мы добрались до дома пьяницы, так никого и не встретив. Я держался теней, но он ни разу не оглянулся, а двор был поразительно пуст для майского вечера. До меня долетели слова воробья: «Смело мы в бой пойдем…» – смешанные с грязной бранью. Он наконец добрался до своего подъезда и скрылся в его темном чреве. Я скользнул к тяжелой двери. В подъезде воробей перешел с бормотания вполголоса на крик, раздававшийся по неосвещенным лестницам.
Я не спешил входить в подъезд, ожидая пока моя цель окажется у себя в берлоге. Хлопнула дверь, пьяная песня стихла – можно было начинать. Я в считанные мгновения взлетел на второй этаж, остановился и прислушался. Воробей говорил что-то. Даже через дверь это было хорошо слышно. Меня охватило чувство досады – неужели он все же ухитрился найти себе компанию на этот вечер? Неужели все опять придется отложить?
В глухом бубнеже пьяницы было что-то очень странное. Что-то, что я не мог себе сходу объяснить. Несмотря на очевидный провал сегодняшнего дела, я не мог сдвинуться с места – эта странность не отпускала меня. Через несколько минут я понял, в чем дело – я слышал лишь один причитающий, ругающийся и плачущий голос. Воробей разговаривал сам с собой, причем, очень содержательно, как будто действительно находил своим словам слушателя.
Я достал свое оружие и проверил его. Новое устройство удлиняло пистолет и портило его простой и изящный облик, но меч и хват меча, и положение ног, и знание стоек совершенно не важны – важно лишь поразить врага.
Я обратил свой взгляд на дверь. Еще позавчера я осмотрел дверь и понял, что легко смогу справиться с ней, однако это даже не потребовалось – дверь была приоткрыта. Потяни воробей ее за собой чуть сильнее, и дверь бы захлопнулась, но он по недосмотру не довел ее буквально миллиметра на три-четыре. Я взялся за ручку и резко дернул на себя, одновременно отступая чуть назад и беря воробья на прицел.
Только теперь он поднял взгляд на открывшуюся дверь и увидел меня. А может быть, не увидел, потому что спросил:
– Эй, кто это шуткануть решил?! Ко мне лучше не лезь, а то я…
– Замолчи.
Он осекся и пригляделся к моей фигуре внимательнее, а после этого неожиданно ухмыльнулся:
– Это чой-то у тебя там? Ствол что-ли? Совсем от водки мозги скукожились – ко мне грабительствовать лезть?! У меня окромя старой шубы и нету ничего!
Я вошел в комнату и оказался в круге тусклого света грязной лампы.
– Эээ… да ты дядька серьезный! Точно номерочком не ошибся? Ты, видать, Госбанк брать собрался, только это не здесь.
– Замолчи.
– Ух ты, смелый какой! Я у себя дома, между прочим – хочу, говорю, хочу, молчу.
Я не справился с собой. Не знаю, что именно меня так задело – его полное презрение к смерти или ухмылка, которая долго приходила ко мне в кошмарах. Не было никакой красной пелены и взрыва в груди – я просто подошел к нему и несколько раз ударил рукояткой пистолета по голове, совсем забыв, как пользоваться оружием правильно.
Воробей застонал и откинулся на своей грязной кровати, а я отошел от него. Отчего-то тряслись руки, а сердце колотилось как бешеное, но более странным было то, что эта телесная смута душу отчего-то совсем не задевала. Я все четко видел, я все четко слышал, но не был уверен, что полностью себя контролирую.
Я с запозданием спохватился и повернулся к двери, чтобы ее закрыть. Взгляд упал на фотокарточки, зажатые в дверце шкафа. Маяковский смотрел на меня, как на весь мир – осуждающе, а Шаляпин с добродушной улыбкой. А под ними… Я забыл и о двери, и о своей несдержанности, и даже об окровавленном воробье. Схватил фотографию, на которой узнал до боли знакомые лица.
Шестеро позировали с наганами. Красивые и величавые, как стая бродячих собак и такие же самоуверенные. Лица обветренны беззаконием. Я видел прежде троих. Один из них теперь лежал с разбитой головой за моей спиной. Я подскочил к воробью. Он был в сознании и шевелился, но его движения были рассеянными и безвольными, как движения новорожденного младенца. Неожиданно воробей рассмеялся и произнес пугающе спокойным голосом:
– Нет, ты не из Госбанка – ты собак душишь. Знаю вашу породу. Моя б воля, вас самих бы отлавливали и душили.
– Эти двое. Знаешь, где их искать?
Я ткнул ему фотографию в лицо и показал на тех, кто меня интересовал. Воробей даже не посмотрел на фотографию, продолжая смеяться. Я вновь ударил его рукоятью пистолета и сломал нос. Теперь он не смеялся.
– Кто они и где?!
– Да ты же из старых! Из недобитков буржуйских! То-то ведешь себя, как сволочь – нет бы нормально в гости зайти, беленькой взять, стол накрыть.
Из-за разбитого носа его слова звучали гнусаво, но даже так в них явственно слышалась издевка. Я ударил его по уху, а затем еще раз по носу. Руки больше не дрожали, а сердце не летело вскачь – сейчас было не до гнева. Мне нужен был ответ от воробья, и я собирался получить его, несмотря ни на что. Теперь он стонал.
– Кто они и где?!
– Катись к черту!
Я решил сменить подход. Поднялся и отошел от воробья, а после этого произнес:
– Ты дашь мне ответ. Так или иначе. Либо я выбью его из тебя и затем убью, либо ты дашь мне его сам, и я убью тебя сразу.
Он не смотрел на меня, продолжая лежать на кровати. Примерно через минуту он спросил:
– А так, чтобы не умирать, можно?
– Нет, прости. Твое время в любом случае вышло.
– И что, легкая смерть, если я сдам тех двоих?
– Да, обещаю.
Он долго молчал. Я уже начал думать, что он предпочтет трудный путь. Неожиданно воробей произнес:
– Светловолосый с папиросой – его фамилия Цветков.
– Хорошо. Где он?
– Не знаю. На Ваганьковском, может, на Сетуньском.
Я легко справился с этой новостью. Досадно, что кого-то в любом случае уже не выйдет уничтожить, но этого стоило ожидать – все же много времени прошло и времени все больше лихого.
– А второй?
– Может, все же не будешь убивать меня?
– Прости. Я должен это сделать.
Воробей протяжно простонал, то ли, осознавая, наконец, скорую смерть, то ли просто от боли.
– Расскажи мне про второго и все закончится.
– Покажи фотографию еще раз.
Я сделал, как он просил. Он долго всматривался в фотографию, потом провел по ней рукой и прошептал:
– А ведь казалось, что все будет по-другому… а его ты тоже убьешь?
– Да, и его тоже.
– Ну и слава Богу, ну и хорошо…
Воробей начал терять сознание. Я потряс его за плечи.
– Что знаешь о втором?! Где его искать, черт тебя возьми?!
Он с трудом открыл глаза и посмотрел на меня с удивлением человека, которого только что выдернули из прекрасного сновидения в неприглядную настоящесть.
– Это Андрей. Андрей Овчинников.
– Я знаю. Кто он и где?
– На «Эйнеме» – конфеты делает.
– Это точно?
– Как будто у тебя есть выбор.
Я встал и навел на воробья ствол пистолета. Прежде, чем я выстрелил ему в голову, он улыбнулся. Возможно, мне показалось, но в этой улыбке было облегчение. Я глубоко вздохнул – его убивать было тяжелее, чем ворону. Ворона сам нарвался на пулю, а воробей смог меня задеть.
Неожиданно мертвец пошевелил рукой. Медленно провел по моей ноге. Я вздрогнул и отпрянул в сторону. Мне не показалось – воробей медленно двигал рукой. Я вновь подошел к нему и не удержал проклятия – он еще был жив. Моя пуля не убила его. Воробей смотрел на меня невидящим взглядом, в котором не было и следа разума, но он все еще был жив. Я исправил это, выстрелив ему в сердце. Только теперь я обратил внимание, что вместо грома слышал лишь хлесткий хлопок. Этот звук все равно заполнял собой всю комнатушку, но теперь он не был оглушающим.
Я вновь посмотрел на воробья – он больше не двигался. Я прикрыл ему глаза и произнес:
– Прости, что так получилось. Я не хотел проявлять такое неуважение.
