Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
Интермедия №3
26-е марта 1918-го года.
Антон поежился и еще раз окинул взглядом, раскинувшееся впереди широкое поле. Снег на Кубани уже почти сошел, поэтому теперь поле было грязно-серого цвета с выцветшими заплатками мертвой прошлогодней поросли. Идеально ровное поле обрамлялось двумя рощами, а посредине имело невысокий холм, который огибала единственная дурная дорога. На холме, ощетинившись ружейными и пулеметными дулами, окопался крупный отряд красных. Дорога, прикрытая этим холмом, шла на Екатеринодар, значит, холм нужно было взять.
Погода в этом марте была совсем дурная – то потеплело, а то пошли дожди с ночными заморозками, да такими, что промокшие солдатские шинели леденели и схватывались мертвой коркой. Конники капитана Анохина ничем не отличались от того, что Антон видел в остальной части этого странного сборища отчаянных людей, которое смело называли «Добровольческой армией». Злые угрюмые лица, голодный блеск в глазах, метавших то и дело молнии в сторону занятого врагом холма. Антон открыл свой рабочий дневник и записал: «злые угрюмые лица», потом подумал немного, зачеркнул и написал рядом: «лица, сияющие праведным гневом»
Тяжело было быть описателем того действа, в котором Антону пришлось участвовать. Нижайшее падение Родины обнажило в благородных низость, а в низких благородство. Верх стал дном, а белое почернело. Только кровь была неизменной, лишь разрослась из ручейка до речки. Больше ничего не имело смысла. Антону казалось, что он описывает в своем дневнике конец времен, после которого уже не будет ничего, ведь серое небо, грозящее противным снегом, ухнет, наконец, на землю и погребет под собой не только Россию, но и весь остальной мир.
Антон отогнал дурные мысли – сейчас ему нужно было смотреть и слушать. И, по возможности, выжить. Впрочем, здесь, у пологого спуска в поле с вооруженным до зубов холмом, он был почти что в безопасности. Жара пойдет там впереди, и он будет созерцать ее с театрального балкона.
Раздался отдаленный гул. Антон посмотрел на неодетые вершины деревьев леска по правую руку от себя, но ничего не увидел. Гул был слишком далеко.
– Пушки заработали! Видать, наши ломят, а неприятель бьет.
Антон посмотрел на крикнувшего эти слова Уховского. Тот тоже шел за писателя и был все время чем-то восхищен, чего Антон никак не мог понять. Им доводилось пару раз пересекаться за время Похода, довелось и теперь. Молодой подпоручик с первыми неловкими эскизами усиков на юношеском лице глянул в их сторону с плохо скрываемым раздражением. Антон его понимал – гражданские перед сечей только мешаются. Сам он старался ни к кому не лезть.
Всадники готовились идти в атаку, которая для многих станет последней. Антон вновь обратился к дневнику: «Душа конника от пехотной души отлична. Ведь есть не только ты, но и твой верный друг, тот, кто не мыслит предательства, что в наши окаянные времена – редкость. Самое близкое существо во всем свете, когда ветер в лицо, и мимо ушей злые пули свищут. Потому перед боем всадник похлопывает коня по шее, да шепчет ему что-то, будто убеждая в том, что это нужно – идти им двоим под пулеметный треск и металлический дождь. Двоим против всего мира. Никогда ни от какого франтика даже самая миленькая столичная институтка не слышала таких нежных слов, какие шепчут эти суровые, измятые боями ветераны своим верным друзьям перед боем».
Нестройно застрекотал винтовочный огонь – ударный отряд шел на штурм со стороны рощицы, похоже, им удалось подобраться незамеченными. Забегали маленькие точки по полю, взрываясь, порой, искорками и исторгая облачка дыма. А затем красные пошли по полю пулеметной косой. Точки, одна за одной, стали падать на землю и больше не вставали. Группка из пяти точек подобралась к самому холму, распалась и устремилась наверх. На холме пошли подряд два взрыва – ударники смогли швырнуть гранаты.
Тут уже схватка смешалась – на склоне холма показались такие же точно точки и завязались с теми, кто шел на штурм. Антон отвлекся от кипевшей свалки и оглядел взведенных, как револьверный механизм, бойцов. Капитан, стоявший чуть в стороне от своей сотни, оторвал от глаз бинокль и бросил своему ординарцу:
– Не пробьют – завязли. Сейчас надо бить. Проверьте все.
Низенький ординарец со странно нежными чертами лица отошел от командира. На его пухлых губах играла веселая и теплая улыбка, как будто капитан приказал отдыхать. Ординарец подошел к совершенно огромному на его фоне черному коню и легко вспрыгнул на могучее животное, которое лишь доброжелательно фыркнуло от такого обращения. После этого молодой унтер-офицер стал объезжать отряд, перекидываясь тут и там шутками. По всадникам стали гулять смешки, заглушившие для Антона и слова ординарца, и словам сказанные ему в ответ.
Капитан вновь оторвался от бинокля и решительно отправился к своему коню. Анохин все оценил правильно – атака захлебнулась. Еще вырывались из леса кое-где группки солдат, но обычно залегали там же, у крайних деревьев, прижатые плотным огнем. Капитан поставленным голосом приказал на весь отряд:
– Коней беречь! Пуще шей своих беречь! Земля негодная, братцы, так что глядите, куда правите. Идем сразу быстро, чтобы сволочь опомниться не успела.
Анохин развернул коня и стал спиной к своим солдатам. Настала краткая, но томительная пауза, когда атака неизбежна, но приказ о ней еще не поступил. Капитан коротко махнул рукой и двинул коня вперед, переходя сразу в рысцу. Сотня послушно пошла за ним и вскоре поравнялась, поднимая за собой и над собой снежно-ледяную взвесь.
Вдруг влажный, подмороженный воздух пронзил звонкий девичий крик, перебивший на мгновение даже глухой грохот копыт:
– Все, кто любит меня, за мной!
Антон огляделся вокруг, потом вгляделся в удаляющиеся спины всадников, но нигде не увидел никаких женщин. Даже сестры милосердия сейчас были с основной армией при генерале Корнилове. Всадники ответили на крик нестройным, но воодушевленным «Ура», и отряд понесся. Кони, казалось, больше не касались ногами земли, а стремительно парили над ней.
Расстояние между холмом и кавалерийской волной начало стремительно скрадываться. Антон не посмел отвлечься на дневник сейчас, но сделал пометку в уме: «Конечно, штурмовать холм, да еще обросший какой никакой фортификацией, одною лишь кавалерией – дело неблагодарное, но спешивать всадников и пускать их в пешую сабельную атаку – дело и вовсе нелепое…»
Уховский что-то непрестанно говорил своим неискренним восторженным тоном, но Антон его попросту не слушал – теперь он смотрел только на то, как человеческая туча, сверкая молниями обнаженным сабель, приближается к врагу, желая изорвать, растоптать и поглотить его. Немного впереди, уйдя на несколько конских корпусов вперед, скакали двое. Один чуть впереди, второй чуть позади, то скрадывая расстояние до первого, то отставая сильнее.
Разумеется, с такого расстояния Антон не мог толком рассмотреть всадников, но мог рассмотреть их коней. И он узнал большого черного коня юного ординарца – именно этот конь нес своего всадника впереди всего отряда.
Этот смельчак в итоге достиг холма первым, в два прыжка взлетел на склон и врубился в самую человеческую суету. Второй всадник тут же влетел на вражескую позицию, отставая в этой безудержной гонке на доли секунд. Оба конника тут же приковали общее внимание, и вскоре ординарец прижался к конской шее так, что показалось, будто он убит. Антон в эту секунду перестал дышать, смиряясь с гибелью еще одного верного солдата, но храбрец вдруг воспрял, выпрямился и тут же совершенно слился со своими соратниками, навалившимися на холм кавалерийской мощью. Больше Антон его не видел.
***
Бой был кратким и жестоким. Сотня Анохина потеряла девять человек и пятнадцать коней. О потерях красных Антон сказать не мог ничего, кроме того, что они были значительными – на маленьком холме клочка земли свободного от трупов или крови было не найти. Зато писатель мог сказать о том, что пленных взяли лишь троих, причем одного с отсеченной ногой, и шансы его пережить этот день были невелики.
После боя всадники приходили в себя по-разному. Кто-то едва сполз с коня, упер окровавленную саблю в землю и уставился куда-то вдаль немигающим взглядом. Кто-то напротив, лег в седле и прикрыл глаза в полнейшем умиротворении. Кажущемся, разумеется. Антон ходил между них аккуратно, как среди спящих, не желая бередить разгоряченных воинов.
Впереди, за лошадиными крупами показалась фигура капитана Анохина – Антон заспешил к нему. Капитан будто вовсе не заметил прошедшего боя, как не заметил и пятен чужой крови на своем лице. Сейчас лицо это было деловитым и спокойным, а дело капитана непростым – он стоял рядом с пленными.
– Этого к нашим на подводу и в лазарет.
Эта фраза относилась к раненому, который был в сознании, но уже даже не кричал, тщетно пытаясь зажать окровавленный обрубок и глядя куда-то в землю перед собой.
– Вашбродь, так не доедет же – может, лучше сразу того, чтобы не мучился лишнего.
– Выполнять. Не доедет, значит, не доедет.
Двое солдат не без труда подняли все такого же безучастного раненого и взяли его под руки. В этот момент совсем рядом послышался топот копыт, и перед ранеными выскочил ординарец на своем черном коне. Конь чуть не снес своей широкой грудью капитана, но тот ловко отпрыгнул и грозно рявкнул что-то куда-то за спину маленькому унтер-офицеру. Антон не слышал слов капитана – все его внимание было приковано к юному безусому лицу. Ординарец в пылу боя потерял свою папаху и теперь миру были явлены его черные кудри. Лицо, как и у капитана, перепачканное в крови больше не казалось Антону юношеским до мальчишества – оно просто было женским. Красивое круглое женское лицо, которому пошла бы улыбка. Она и улыбнулась, да так что у Антона мурашки по спине забегали. Улыбка расползлась по окровавленному лицу девушки, обнажив ее зубы и исказив черты. Лишь глаз эта улыбка не коснулась – два небольших серых озерца были пугающе спокойны. Антон возблагодарил Бога за то, что этот взгляд был направлен не на него. Он был направлен на двух оставшихся пленников.
Прапорщик, точнее прапорщица (теперь Антон точно разглядел ее погоны) вдруг выхватила револьвер, уперла его об локоть своей левой руки и выстрелила прямо в грудь одному из пленников. Тот со стоном упал назад. Девушка уже целилась в перепуганного второго, сохраняя всю ту же совершенную сталь во взгляде и кровожадную улыбку на губах.
За мгновение до второго выстрела ее дернули за ногу – пуля ушла в серое небо, а из нутра девушки вырвался вопль обиды. Она завалилась и упала с лошади прямо в грязь, тут же попыталась вскочить, но двое солдат скрутили ее, не без труда удерживая непрестанно бьющееся тело своей соратницы.
– …мать! Велел же тебе следить за Софьей Николаевной, как за дочерью, ни на шаг от нее не отставать, особенно после боя!
Совершенно грубое выражение из уст всегда собранного Анохина выдернуло писателя из того состояния полного созерцания, в которое он впал в то мгновение, когда увидел юную прапорщицу. Капитан отчитывал дюжего, как для кавалерии, вахмистра около сорока лет на вид. Антону пришло в голову, что этот унтер-офицер был самым старшим по возрасту в отряде, намного старше даже самого Анохина.
Вахмистр виновато смотрел себе под ноги, отвечая на тираду Анохина неизменным: «виноват, вашбродь». А капитан, казалось, раскалился до того, что готов был сам взяться за оружие. Уже давно оттащили девушку, продолжавшую биться в руках соратников, и отвели ее коня, а капитан все повторял и повторял понурому вахмистру, что тот головой отвечает за Софью Николаевну и ни в коем случае не должен пускать ее к пленным. Анохин, казалось, забыл совершенно, что последний пленный все еще был здесь и смотрел на все происходящие с дерзкой усмешкой – страха перед смертью на его лице, как не бывало.
Наконец Анохин то ли выговорился, то ли просто выдохся. Он устало положил руку на плечо вахмистру и с неожиданной мягкостью в голосе произнес:
– Иди, Ефим Андреич, иди и глаз с нее не спускай.
Вахмистр поспешил прочь, а капитан еще с минуту приходил в себя, уподобившись части своих солдат и уставившись в несуществующую даль.
– Калеку спасли. Здорового расстреляли. А меня куда?
Вопрос этот раздался совершенно неожиданно от пленного. Анохин развернулся к нему и посмотрел, как на досадливую муху, все не слетающую со страницы книги.
– В комендантское управление, куда еще?
– И чего ты тогда своей бабе помешал, капитан? Итог-то один.
Анохин вновь был собранным и спокойным. Он присел перед пленным на корточки и негромко спросил:
– Знаешь, за что она вас так ненавидит?
– Найдется за что. Небось, имение пожгли, да из родных кого убили.
– Нет. Такая у нас тоже была – погибла, забрав с собой столько вашего брата, сколько смогла. Софья Николаевна была в Москве, когда вы скинули временных. Билась с вами за каждую улицу, имея за спиной лишь безусых юнкеров и отставных офицеров, которых вы добивали раненых и расстреливали безоружных. Она видела, как дома проржавели насквозь вашим предательством и безобразностью, как вы громили нашу Москву не меньше поляков с французами. Поэтому и бьет теперь вас без пощады, как самых настоящих захватчиков.
Пленный слушал Анохина, не переставая тянуть губы в ухмылке, а потом спросил:
– Так чего не дал и меня убить?
– У нее для ее лет грехов и так достаточно – пусть об вас комендантское управление руки пачкает.
– Как милосердно!
– Не тебе говорить со мной о милосердии. Как этого звали?
Капитан кивнул головой на убитого девушкой пленного.
– Кажись, Яшкой.
– Знаешь о нем что-нибудь?
– Вроде из Москвы.
Капитан выпрямился и посмотрел на пленного сверху вниз:
– Верующий?
– Крещеный.
– Помолись за него. За всех. Может, хоть тебя наверху услышат.
22
Автомобиль подпрыгнул на ухабе, и Гендлер неприязненно скривился – шофер гнал так, как будто за ними была погоня. На самом деле у них не было особенных причин спешить – на Сыромятниках уже было столько оперативников, что Митину было не уйти.
Иосиф принял дело об убийстве Осипенко из рук Владимирова только в начале этой недели, а уже продвинулся дальше, чем этот чистоплюй. Еще только увидев Владимирова, Иосиф понял, что они не сработаются. Знал он таких – «холодная голова, чистые руки…» Вроде идейный, а сам из чиновных сынков с гарантией. Просто устроился потеплее при советской власти. К счастью, почти сразу подвернулась возможность от него избавиться – начальство Владимировым после отсутствия результатов, разумеется, было недовольно, поэтому просьбу Гендлера о снятии этого чистюли с расследования удовлетворило легко и быстро. Насколько Иосиф знал, ехал теперь Владимиров подальше от Москвы и поближе к Владивостоку недобитых казаков ловить. Ну и поделом!
Гендлер выкинул Владимирова из головы и обратился к разговору, который некстати случился прямо перед тем, как Иосиф собирался ехать на задержание. Следак этот, Стрельников – тоже из старорежимных с гарантией. Вымести бы их всех, чтобы глаза не мозолили! Хотя доля смысла в его версии была – Осипенко действительно мог быть лишь одной из жертв.
Все красиво складывалось у жандарма – и пули-то одинаковые, и оружие-то странное, и убитые-то все друг с другом знакомы. А вывод телячий – найти остальных с древней фотокарточки какого-то обувщика и следить за ними, ожидая покушения. Знал этот Стрельников многовато – видать, Владимиров еще и болтал налево-направо. Жандарм даже о Митине знал, а это ему было совсем не положено.
Иосиф усмехнулся, вспомнив, как жандарма перекосило, когда он сказал, что нужно просто брать этого Митина и ломать, пока не выдаст остальных. Да глянул еще так, как будто Гендлеру стыдно должно быть за что-то. Не на того напал! Старая охранка тоже любила ломать до нужных ответов!
И ведь действительно, чем растрачивать кадры на слежку за обувщиками, алкоголиками да кладбищенскими сторожами, достаточно было взять Митина и все из него добыть. Пока что рисовалась террористическая ячейка – минимум два мерзавца. А там уж чего Митин порасскажет – может, получится целую организацию раскрыть.
И все же Гендлер не понимал, как Владимиров мог отпустить Митина – дураку ведь ясно было, что он здесь при чем. Да, из доказательств лишь мотив, но ведь мотив такой, что иных доказательств и не нужно. Да и все остальное прямо-таки кричало о причастности этого инженера – Иосиф совершенно не удивится, если они найдут в доме Митина те самые патроны, которые оставались для всех загадкой. А загадка, скорее всего, отгадывалась просто – Митин сам их и делал. Ну, может, не совсем сам – конечно, его коллег нужно будет почесать, как следует. Это и в целом полезно – мало ли что товарищи инженеры там у себя клепают в закрытых конторках!
А вот со вторым были проблемы. Иосиф не сомневался, что второй был. Митин ведь не мог убить Осипенко – какими был растяпами не были нынешние милиционеры, упустить из изолятора человека посреди ночи они не могли. Тем более дважды, ведь Митин не только с вечера остался в изоляторе, но и к утру там находился. Стрельников этот тоже упоминал какую-то бабку, которая видела двоих рядом с одной из жертв.
Гендлер выглянул в окно, увидел, что до места осталось недалеко, и выкинул все ненужные мысли из головы – теперь была работа. Иосиф в последние годы редко сам брал мерзавцев, а вот раньше приходилось. Он улыбнулся – вспомнились сразу октябрьские деньки – он тогда здесь же неподалеку стрелял. Тогда славно повоевали – у Гендлера с тех пор даже шрам на руке остался.
– К дому не подъезжай. Вон в том дворике приткнись так, чтобы тебя не видно было особо.
Шофер все исполнил, как нужно – из окон нужной квартиры автомобиль видно не было. Гендлер выбрался из авто, оперся на него спиной и закурил. Одуряющая жара только начинала ослабевать из-за наступающего вечера, но все еще беспощадно давила на Иосифа. Ему всегда жара давалась тяжело. Лучше уже февраль с его ветром, чем вот так вариться в собственном соку без всякого облегчения.
Через пару минут к Иосифу подошел один из оперативников. Одетый в рабочего невысокий парень с лицом, которое совсем не запоминается – отличный соглядатай. Гендлер решил не привлекать для этого дела МУРовских – у тех твердости руки вечно не хватало, а дело могло обернуться круто – Митин все же был оружейником.
Иосиф поделился с оперативником куревом и спросил:
– Выходил он куда-нибудь?
– Нет, как со службы пришел, так и сидит.
– Ты у подъезда стоял?
– Обижаете, Иосиф Давидыч… Пролетом выше устроился. Ручаюсь, что он в квартире.
– Ручаешься-ручаешься, Беседин… Из соседей никто тебя не видел?
Насчет того, что слежку мог заметить сам Митин, Иосиф был спокоен – Беседин был слишком опытным и тщательным оперативником для такого прокола.
– Нет, Иосиф Давидыч. Меня из верхней квартиры бабка приметила, но там ничего серьезного – отбрехался электриком.
– Ясно. Кто сейчас у дверей?
– Оставил Казанцева. Чивадзе и Антонов у подъезда – корчат пьяных.
– А остальные?
– Еще трое перекрывают выходы со двора, один на крыше. Это же просто инженер, Иосиф Давидыч – не много сил на одного субчика?
– Не много. Митин, если я все правильно понимаю, уже убил двоих или троих, кроме того, он знает, что мы можем нагрянуть. Мы его уже брали пару недель назад.
– А чего отпустили?
– А не твоего ума дело, Беседин. Так, ты и Чивадзе со мной пойдут в квартиру. Антонов у выхода из подъезда, Казанцев у чердака. Предупреди всех, и глядеть в оба – могут быть сюрпризы, как внутри, так и снаружи.
– Снаружи?
– Митин действовал не один, если его сообщники поблизости, они могут устроить нам пакость. Все – иди. Я через пять минут буду у подъезда.
Беседин посмотрел на дом, в котором жил Митин, с легкой нервозностью – до него, наконец, дошло, что дело может быть не из простых. Он докурил, сплюнул себе под ноги и вразвалочку направился в нужный двор. Гендлер посмотрел на часы – была почти ровно половина седьмого.
Часть от данных Беседину пяти минут Иосиф потратил на то, чтобы отряхнуться и оправить свой вид – закон должен быть представительным и красивым. Через три минуты он не спеша вышел во двор. На долю секунды столкнулся взглядом с маляром, красившим старый дырявый забор, и едва заметно кивнул – «маляр» занимал правильную позицию для того, чтобы накрыть того, кто будет выбегать из подъезда.
У самого подъезда Беседин общался о чем-то с двумя небритыми мужиками весьма побитого вида. Гендлер отдал оперативникам должное – сейчас никто не узнал бы в Антонове семинариста недоучку, а в Чивадзе бывшего гребца. Оба исправно пошатывались, переходили порой с нормального человеческого голоса на пьяные взвизгивания и иногда вставляли цензурные словечки между матерных.
Такое прикрытие оперативников позволяло и самому Гендлеру раскрыть себя чуть позже – он поравнялся с ними и грозно произнес:
– Буяните, товарищи?
Откликнулся Антонов:
– Никак нет, гражданин начальник, отдыхаем просто после работы…
– Ладно, пошли-ка со мной, чтобы народ не смущать.
Все трое запротестовали для виду, но вскоре скрылись в прохладной темноте подъезда вслед за Иосифом. Тут же клоунада была отставлена. Антонов, уже получивший инструкции от Беседина, остался у лестницы, встав ровно так, чтобы его не было видно с улицы. Чивадзе встал за Гендлером, а Беседин шел первым. Оружие пока держали при себе. Иосиф запнулся в полутьме о чиненную деревяшкой ступеньку, едва не упал и не смог удержать себя от ехидного вопроса:
– Электриком, говоришь, назвался?
Беседин даже обернулся от неожиданности, но через секунду с улыбкой ответил полушепотом:
– Ну да. Бабка обрадовалась так – отродясь, говорит, света в подъезде не было.
Гендлер беззвучно усмехнулся и показал идти дальше. Вскоре они были у старой железной двери. Иосиф расстегнул кобуру и приготовил Маузер к работе, стараясь не шуметь. У оперативников все было давно готово.
– Может, мы сами, Иосиф Давидыч?
Беседин спросил это с легкой улыбкой, и Гендлеру захотелось дать ему по зубам – юнец даже примерно понятия не имел, в скольких переделках довелось побывать его обрюзгшему и отдувающемуся начальнику. Однако Иосиф легко подавил свой гнев и ответил спокойно:
– Куда сами? Лжеэлектрик и алкаш – у вас перед носом дверь закроют, даже если вы покажете членские билеты Центрального комитета, не то что свои ксивы, а меня так легко не послать. Сколько человек внутри?
Беседин замялся немного, но быстро нашелся:
– Четверо, не считая его. По крайней мере, в течение дня больше никто не выходил и не входил.
– Дети? Женщины?
– Да, две женщины и малец школьник лет десяти.
Это было не очень хорошо – мог подняться крик. Иосиф глубоко вздохнул и постучался в дверь. Открыли довольно скоро. Всклоченный мужчина лет тридцати, имевший на голом плече искусную и сложную татуировку с переплетенными змеями. Он оглядел их без особого удовольствия, как, впрочем, и без страха. Иосиф попросил его выйти на площадку, где и показал документы в довесок к своей форме. Лицо мужчины поменяло цвет, став слегка зеленоватым, однако в остальном он держался хорошо.
– Сейчас мы войдем в квартиру вслед за вами. Пройдите к соседям и попросите их всех собраться на кухне. И сделайте это как можно тише. Разумеется, к Митину заходить не надо, как и предупреждать его каким-либо способом. Мы друг друга поняли?
Мужчина уверил Иосифа, что они друг друга поняли. Все было сделано быстро и достаточно тихо. Пожилая женщина ударилась в слезы сразу, как увидела Гендлера с оперативниками, но хотя бы не стала кричать. Иосиф сделал знак Чивадзе, чтобы тот встал у двери в кухню и следил за соседями. После этого Гендлер постучал в дверь Митина, за которой все это время царила полная тишина. Довольно долгое время ничего не происходило. Иосиф постучал еще раз. Уже начал было костерить в уме Беседина, который прохлопал цель, но вспомнил слова соседа, подтвердившего, что Митин дома. Наконец, за дверью послышалось шевеление.
– Кто там?
– Товарищ Митин, откройте, пожалуйста!
– А кто спрашивает?
– Это по поводу работы.
Соседи Митина не должны были ничего знать о его работе, поэтому такая расплывчатая формулировка не должна была смутить инженера. Расчет Иосифа оправдался – с той стороны зашуршал в замке ключ, и дверь медленно отворилась.
Митин выглядел уставшим. Круги под глазами, растрепанность и горячечность – он казался больным. Разумеется, инженер сразу догадался, что его беспокоят не с работы. На случай, если он решит сразу же захлопнуть дверь, Беседин, как бы невзначай встал одной ногой на порог в упор к косяку. Митин не стал делать ничего подобного, лишь устало и как-то очень глубоко выдохнул – как будто делал это в последний раз. Иосиф решил перейти к делу сразу:
– Товарищ Митин, вам придется проехать с нами.
– Зачем?
– Вы задержаны по подозрению в убийстве Матвея Осипенко.
– Меня уже задерживали и отпустили.
– Появились новые обстоятельства.
– Какие?
В голосе инженера не было вопроса, даже просто интереса не было – он был похож на очень плохого актера, который читает свои реплики с бумажки. Иосиф буквально спиной чувствовал приближение неприятностей и с трудом удерживал себя от того, чтобы выхватить оружие.
– Вам придется проехать с нами, товарищ Митин. Мы все вам сообщим.
Инженер понуро кивнул, а в следующее мгновение Беседин уже падал с простреленной головой. Иосиф действительно не уловил движения, которым Митин выхватил непонятно откуда пистолет. Еще через мгновение ствол этого пистолета был направлен уже на самого Гендлера. Иосиф отпрыгнул назад, одновременно пытаясь выхватить Маузер. Пуля, которая должна была пройти через его грудь, лишь задела левую руку. Иосиф как-то отрешенно подумал о том, что не смог удержать вскрик боли. В этот момент три выстрела подряд раздались из-за спины упавшего Гендлера – пришел в себя Чивадзе. В двери появились две пробоины, но вот третий выстрел поразил не дерево, а плоть. Иосиф заметил, как Митин покачнулся, а в следующий момент начал падать. Каким-то невероятным по ловкости жестом он успел дернуть на себя простреленную дверь. Чивадзе тут же выстрелил еще два раза, добавив в несчастной двери новых дырок.
– Не стрелять!!!
Неожиданно громкий рев напугал даже самого Гендлера – Митина непременно нужно было взять живым. Мир взорвался воем – закричали женщины на кухне. Иосиф мельком успел удивиться их медленной реакции, но потом понял, что с того момента, как Митин сделал первый выстрел, прошло не больше пяти секунд. Он вскочил на ноги, едва не завыв в тот момент, когда вес пришелся на левую руку – видимо, инженер все же хорошо попал.
Так или иначе, у Иосифа не было на это времени – он перепрыгнул через тело Беседина и прижался к стене рядом с дверью, а после этого кивнул Чивадзе. Тот встал у стены напротив двери, уперев в нее спину и широко расставив ноги. Дуло его револьвера было направлено на закрытую дверь.
– Только по конечностям! Живьем, понял меня?!
Иосиф надеялся, что Митин не слышит его шепот-крик. Чивадзе сосредоточенно кивнул. Гендлер резко дернул ручку двери и тут же вновь прижался к стене. Дверь легко открылась, но о том, что за ней скрывается, Иосиф мог судить лишь по лицу оперативника. Тот не спешил стрелять. Гендлер дождался его кивка и рискнул заглянуть в комнату – Митин лежал ничком на полу и не двигался. На спине инженера растеклось красное пятно, а от двери тянулся кровавый след.
Иосиф, проклиная всех и вся, вошел в комнату и тут же отошел с линии огня Чивадзе хотя в душе понимал, что это уже не нужно – Митин выглядел мертвым, Митин вел себя, как мертвый, Митин был мертвым. Гендлер подошел к его телу и аккуратно перевернул его на спину. И тут же отскочил – удивительным образом инженер все еще был жив. Он увидел Иосифа и слабо улыбнулся кровавой улыбкой. Только тут Гендлер заметил, что в руках инженера что-то было, какой-то продолговатый предмет, который он даже теперь крепко прижимал к груди, как младенца. Только этот предмет был поменьше. Иосиф заметил деревянную рукоятку, нагнулся, чтобы рассмотреть получше и увидел, что в руках инженер держал германскую гранату. Митин улыбнулся еще шире, и в это самое мгновение Иосиф все осознал. Он даже не дернулся перед взрывом, лишь произнес совершенно спокойным голосом:
– Досадно…
