Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга II
Ёжик в тумане
Теперь можно вернуться к обсуждению роли и заслуг Ж. А. Коваля в добывании развединформации по американской атомной бомбе.
Собственно, это уже сообщил читателям на страницах газеты «Красная Звезда» Владимир Лота в ключевой заключительной фразе статьи:
«… в первом атомном устройстве, взорванном на Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 года в 7 часов 00 минут, использовался инициатор, изготовленный по «рецепту», выписанному военным разведчиком «Дельмаром» – Жоржем Абрамовичем Ковалем».[541]
Что же конкретно вписал Коваль в этот «рецепт»? Рискну предположить, что ключевыми словами «ковалевского рецепта» были не только кратко описанный в статье Владимира Ивановича «полоний», но и совершенно обойдённый его вниманием «ёжик».
Но прежде – несколько слов о том, что такое «нейтронный инициатор» и почему он – один из ключевых элементов конструкции атомной бомбы.
Конструкция активной зоны бомбы была следующей:
«Из сплава, содержащего 98 % плутония-239, 0,9 % плутония-240 и 0,8 % галлия, был изготовлен шарик диаметром всего 9 см и весом около 6,5 кг. В центре шарика была полость диаметром 2 см, и он состоял из трех деталей: двух половинок и цилиндрика диаметром 2 см. Этот цилиндрик служил пробкой, через которую во внутреннюю полость можно было вставить инициатор – источник нейтронов, который срабатывал при взрыве бомбы».[542]
Цепная реакция распада атомов плутония (основная «взрывчатка» бомбы), приводящая к выделению огромной энергии, возникает в момент сжатия плутониевой сферы до критической плотности за счёт энергии химической взрывчатки, окружающей плутониевую сферу.
Химическая взрывчатка взрывается хитро. Плутониевая сфера окружена блоками особой формы из двух типов взрывчатки – «быстрой» (ТАТВ – триаминотринитробензол) и медленной (баратол – смесь тринитротолуола с нитратом бария).[543]
Подрыв такой сборки порождает имплозию – «взрыв вовнутрь». Выделяющаяся при этом энергия не «разбрасывает» продукты реакции в стороны, как при обычном взрыве, а наоборот – сжимает их и находящуюся внутри плутониевую сферу.
В момент начала цепной реакции энергия взрывной волны химической взрывчатки продолжает сжимать активную зону, создавая сверхкритическую плотность.
Но выделяющаяся энергия цепной реакции начинает противодействовать сжатию и через какое-то время превосходит энергию сжатия. Зона реакции расширяется, деление преодолевает имплозию, и критичность пропадает.
Время удержания критичности (т. е. время протекания самой цепной реакции) и, следовательно, выделение собственно ядерной энергии, зависит от ряда характеристик нейтронов, рождающихся в ходе цепной реакции и обязательно от присутствия нейтронов, не связанных с протеканием цепной реакции.
Расчёты показывают, что полноценный ядерный взрыв происходит при условии, что
«при переводе сборки из докритического в сверхкритическое состояние в ее делящемся материале не будет нейтронов, а вот когда максимум сверхкритичности почти достигнут – их окажется там очень много».[544]
А обеспечивал выполнение этого условия нейтронный инициатор, «впрыскивающий» производимые им, а не делящимся материалом, нейтроны в зону сверхкритического состояния плутония.
Так что успех получения атомного взрыва бомбы той конструкции, которую воплощали Курчатов и Харитон, зависел от того, как много нейтронов именно в момент максимальной сверхкритичности выбросит нейтронный инициатор, вставленный в плутониевый шарик.
Без его чёткого срабатывания в течение миллионных долей секунды[545] вся работа всего коллектива атомщиков – добыча урана, создание атомных реакторов, выделение плутония, отработка условий имплозии и многое другое, сделанное за три с лишним года с неимоверными усилиями и жертвами, приведёт не к атомной бомбе, а к «атомному пшику» – гигантской хлопушке, заразившей радиоактивной пылью непрореагировавшего плутония сотню-другую гектаров полигона. И, конечно, к горстке «лагерной пыли» её создателей.
Другое образное описание исхода ситуации, когда первая бомба «не сработала» бы, или сработала с «пшиком», дал Л. А. Арцимович. Хотя он лично к ней никакого отношения не имел (он занимался электромагнитным обогащением урана, а первая бомба была плутониевой), но его характеристика последствий неудачи относилась ко всем участникам атомного проекта, вне зависимости от того, какой именно областью они занимались. Как вспоминает А. П. Александров,
«…Арцимович очень хорошо сказал, что, вот, если бы первая бомба не взорвалась, то она бы оказалась самой губительной. Это справедливо, потому что тогда всех, кто этим делом занимался, конечно, как говорится, по голове бы не погладили».[546]
Эти же вопросы и эти же опасения (за исключением, конечно, опасений, связанных с превращением в «лагерную пыль») были и у американских конструкторов атомной бомбы.
Особенно остро ощущал опасность ошибки с конструированием нейтронного инициатора Ферми. Он как физик прекрасно понимал разницу между атомным взрывом и атомным пшиком, возможным при плохой работе нейтронного инициатора.
Американцы выбирают не «семечко от дыни», а «ежа»
О том, как проходила работа над созданием инициатора в Америке вспоминает Роберт Бэчер (Robert Bacher), руководитель отдела G (Gadget) Манхэттенского проекта во время войны.
14.44. Роберт Бэчер (справа) получает медаль «За заслуги» (Medal for Merit) от генерала Лесли Гровса (слева). В центре – Ричард Толмэн (научный советник Л. Гровса). 12 января 1946 г.[547]
В ходе работы над инициатором возникла «проблема Ферми»:
«Я думаю, что Ферми был очень озабочен тем, чтобы эта потрясающая вещь, «отцом» которой он считался, превратилась в грозное оружие. Он ужасно волновался об этом… Я думаю, что Ферми тревожился по поводу всего проекта, а не только инициатора. Но сосредоточился на инициаторе как на вещи, которую мог рассмотреть. И вещь действительно могла не сработать… Мне кажется, что он почувствовал свою обязанность рассматривать всё, что было даже безрассудно, но могло привести к неработоспособности инициатора. И он действительно изучал каждый вид безрассудности, и, я думаю, что в течение периода, когда я видел его, он через день подходил ко мне или Хансу Бете[548] и придумывал новую причину, почему инициатор мог не работать…»[549].
То, что именно Ферми обнаружил эту проблему, не удивительно. Ведь именно за «нейтронную физику» он и получил Нобелевскую премию! Он имел большой опыт работы с лабораторными нейтронными источниками и знал о многих их «капризах».
14.45. Э. Ферми.[550]
Далее Бэчер рассказал, что так устал от придирчивых фантазий Ферми, что пошёл жаловаться к Оппенгеймеру.
14.46. Роберт Оппенгеймер.[551]
После этого, заручившись согласием Оппенгеймера, он обратился к Никласу Бейкеру (под таким именем участвовал в проекте Нильс Бор) и посвятил его в проблемы, которые ставил Ферми. И Бор с сыном Оге подключились к работе!
14.47. Оге Бор и Нильс Бор.[552]
Принцип работы инициатора – ядерная реакция с участием полония и бериллия с испусканием нейтронов, материальный баланс которой выражается уравнением:
210Po + 9Be → 206Pb + 12C + n
Но это – принцип! А как его осуществить «в железе», т. е. какую инженерную конструкцию нужно сделать, чтобы эта реакция осуществилась внутри плутониевой сферы, схлопывающейся под воздействием ударной волны химической взрывчатки в нужный момент с точностью до миллионных долей секунды?
Быстро найти надёжное решение не удалось. В конечном итоге, только 7 мая 1945 года (всего за два месяца до испытания в Аламогордо!) в Лос-Аламосе состоялся коллоквиум, на котором обсуждались возможные варианты конструкции инициатора. Вот что говорится об этом в извлечённом из фэбээровского «Дела Фукса» материале:
14.48. Извлечение из дела Клауса Фукса в ФБР. «7 мая 1945 года. Координационный совет. Кричфилд говорил о трех потенциальных нейтронных инициаторах реакции деления для имплозии гаджета. Они включали струйный «еж» ("Urchin") Така-Бете (Tuck-Bethe), бериллиевую пробку «Семечко дыни» ("Melon-Seed") Сердака (Serduke) и гранулированный «Никодемус» ("Nichodemus") Н. Бейкера. Джонс обсудил химию полония и процедуры обработки этого материала.[553]
Но обсуждение – ещё не решение. Вскоре, однако, Бор признал наилучшей конструкцию «ежа» и, к облегчению Бэчера, сообщил об этом Ферми.[556] Бору Ферми поверил. Так была решена «проблема Ферми». Эта конструкция и пошла в дело.
Точная схема «ежа» не опубликована до сих пор. Весьма близкой к действительности можно считать схему, представленную Алексом Веллерстейном (Alex Wellerstein):
14.51. Схема устройства бериллиевого нейтронного инициатора «Urchin».[557]
Вот описание этого устройства:
«Это была полая сфера из бериллия, всего два сантиметра в диаметре. На её внутренней стороне были сделаны пазы, обращенные вовнутрь. В центре сферы с углублениями помещался бериллиевый шар, который центрируется штифтами, встроенными во внешнюю оболочку <эти штифты в виде булавок, и придают всей конструкции сходство с ежом – Ю. Л.>. Внутренности канавок внешней оболочки и внешняя поверхность внутренней сферы покрыты слоем никеля и золота. На никель внутренней сферы нанесена тонкая пленка сильно радиоактивного полония. Полоний излучает альфа-частицы; в не сдетонированном состоянии “ежа” они будут безопасно поглощены золотом и никелем. Но когда бомба «имплозивно сжимается» вокруг него, бериллий и полоний интенсивно смешиваются, производя известную реакцию (бериллий + альфа-частицы = углерод + нейтрон), которая и даёт необходимые нейтроны».[558]
В современных учебниках по ядерной физике уточняется значение этой «сильной радиоактивности»:
«На внутренней сфере и щелях в оболочке осаждено 50 кюри 210Ро (11 мг)»[559]
Отсюда же видно, что схема Веллерстейна неточна – полоний находится не только на поверхности бериллиевого шарика, но и в пазах бериллиевой оболочки.
Очень хороший образ процесса срабатывания инициатора дан в известной сказке «Ёжик в тумане». Сказка начинается так:
«Тридцать комариков выбежали на поляну и заиграли на своих писклявых скрипках».[560]
Действительно, для того, чтобы «заиграл» механизм успешного развития цепной ядерной реакции, необходимо, чтобы из полониево-бериллиевого тумана, порождённого имплозией, выскочили всего лишь несколько десятков «комариков» – тепловых нейтронов.
Вероятно, именно в связи с запретами ДНЯО, Веллерстейн добавляет:
«Значения точных размеров «ежа» варьируются от источника к источнику…Существует и некоторый вопрос о том, каким образом обработаны канавки, были ли они пирамидальны (как в британском отчете) или ребристыми (например, как круглый амфитеатр). Всегда приятно напомнить, что в «еже» есть еще несколько секретных деталей».[561]
Американский ёжик в СССР
А как происходило рождение «ежа» в советском атомном проекте? Я думаю, что в начале масштабной работы (после образования Спецкомитета 20 августа 1945 г и почти до «коронационной» встречи Курчатова со Сталиным 25 января 1946 г) и у Курчатова, и у Харитона не было ясного понимания всей сложности проблемы нейтронного инициирования.
Именно в это время по инициативе Берии была проведена специальная разведывательная операция, известная как «допрос Нильса Бора».[562]
В её ходе состоялась встреча одного из ведущих сотрудников «отдела «С»» Я. П. Терлецкого с Н. Бором в Копенгагене. В ходе «допроса» Бора 14 и 16 ноября 1945 года Терлецким было задано 22 вопроса[563], сформулированных Курчатовым, Харитоном, Кикоиным и Арцимовичем в ночь с 24 на 25 октября 1945 года в кабинете Судоплатова.[564]
Были вопросы по конструкциям реакторов, разделению изотопов, физике процесса ядерного деления, общим конструктивным принципам бомбы, но ни один из них не касался нейтронного инициатора – единственной детали бомбы, к разработке которой Бор был лично причастен.
Объяснений этому два. Во-первых (и это главное!), к этому моменту у Харитона ещё не было чёткого понимания всей сложности создания инициатора, а во-вторых – не было известно, что Бор этим вопросом занимался детально.
А почему не была учтена информация от Клауса Фукса, которая содержится в деле Фукса ФБР? Ответ прост – список научных коллоквиумов, представленный в деле Фукса ФБР, заканчивается коллоквиумом 3 июня 1946 года. А это значит, что данный список в 1945 году ещё не поступил в «Отдел «С»».
Сам же Бор мог обратить внимание на вопрос о конструкции инициатора (в отчёте Смита, который Бор подарил Терлецкому как основной источник известной Бору информации о бомбе, об этом не говорилось вообще!), но инициативы в «открытии секретов» не проявлял.
По характеристике Терлецкого, его
«ответы были очень общие: каждый раз он ссылался на то, что в Лос-Аламосе он не был ознакомлен с деталями проекта, а в лабораториях восточной части США – вообще не бывал».[565]
Вот почему пришедшие вскоре донесения Дельмара об использовании полония и, что гораздо важнее, о технологии его получения, были столь ценными. Сам выбор полония и бериллия в качестве источника нейтронов занял у американцев больше года интенсивных исследований.
«В августе 1944 года, после более чем года исследований разных видов источников нейтронов, ученые Лос-Аламоса решили, что полоний-210, в сочетании с бериллием, “будет самым лучшим материалом, чтобы использоваться” в качестве инициатора для взрыва бомбы»[566]
Очень важно, что эта информация приведена американским историком Манхэттенского проекта в статье, посвящённой работе Жоржа. Совершенно очевидно, что самостоятельный поиск «главных компонентов» нейтронного инициатора – пары «бериллий-полоний» заняли бы у команды Курчатова не меньше времени, чем у американцев.
Так что можно считать доказанным, что эта информация «сэкономила», по меньшей мере, год времени для создателей советской атомной бомбы.
Первое сообщение от Дельмара по вопросу нейтронного инициатора было отправлено в «Отдел «С»» 22 декабря 1945 из ГРУ за подписью генерал-майора Хлопова.
14.52. Докладная записка Судоплатову из ГРУот 22.12.45 г.[567]
Отметим, что Дельмар не был агентом «Отдела «С»», и его информация, да и само наличие агента, её представившего, было для Судоплатова (и Берии!) неожиданно. В донесении говорилось:
«Изготовленный полоний отправляется в штат Нью-Мексико, где используется при создании атомных бомб, очевидно, как источник нейтронов. Полоний производится из висмута. На 1 ноября 1945 года объём продукции завода составил 300 кюри полония в месяц, а сейчас доведён до 500 кюри. О производстве полония и его использовании нигде не сообщалось. Краткое описание процесса производства полония выслано нам почтой и по получению будет немедленно направлено Вам».[568]
В этом сообщении есть одна существенная неточность. В силу того, что в атомную разведку Дельмар оказался втянутым независимо от её централизации в НКВД, в военной разведке не знали, что принцип бериллийполониевого инициатора уже известен Курчатову. И утверждение о том, что об использовании полония «нигде не сообщалось» было ошибочным.
Ещё в начале июля 1945 г. Курчатову устно по линии разведки НКГБ, докладывали о «бериллийполониевом инициаторе» в устройстве американской плутониевой атомной бомбы:
«Активным веществом этой бомбы является элемент 94 без применения урана-235. В центре шара из плутония весом 5 килограм помещается так наз[ываемый] инициатор – бериллиево-полониевый источник альфа-частиц».[569]
А перед самым отъездом на Потсдамскую конференцию в период активной работы Берии и Сталина над подготовительными документами к конференции, Берия получил письменную справку:
«Плутоний берётся в виде шара весом 5 килограмм. В центре его помещается т[ак] наз[ываемый] инициатор – бериллиево-полониевый источник альфа-частиц, который в нужный момент приводит в действие активное вещество бомбы».[570]
Правда, в этих сообщениях инициатору ошибочно приписывали функцию источника альфа-частиц, совершенно не нужных для осуществления цепной реакции. Берия вряд ли обратил внимание на эту ошибку, а у Курчатова это могло вызвать подозрение о какой-то ошибке или дезинформации. Скорее всего, Игорь Васильевич понимал, что это утверждение является следствием «физического инфантилизма» разведчиков, перепутавших нейтроны с альфа-частицами. Но осадок сомнений всё-таки оставался. И новое сообщение от «достоверного источника» было весьма кстати – оно ставило все точки над i ☺…
А вот то, что о производстве полония у нас не было известно, в этой докладной записке отмечено верно.
Удивительно то, что после такого донесения Дельмар остался в оперативном подчинении ГРУ, а не стал агентом «Отдела «С»».
Это означает либо то, что ценность его информации сразу не была осознана Судоплатовым (что понятно – прежде, чем Судоплатов мог её усвоить, она должна была быть «переварена» Курчатовым и Харитоном и в «разжёванном виде» преподнесена Судоплатову, а механизм такой «пищевой цепочки» был длительным), либо – что Судоплатов не захотел брать под ответственность агента ГРУ после резонансного предательства Гузенко.
Собственно, и то и другое взаимосвязано. Даже если бы оказалось, что Харитон или Курчатов были очень заинтересованы в дальнейшей информации от этого источника, его ценность после увольнения из Дейтона и демобилизации из армии 12 февраля 1946 года как активного «атомного разведчика» стала равной нулю.
Но и после этой даты Дельмар, в силу специфики прохождения разведывательной информации, продолжал «светить» как далёкая, хотя и потухшая звезда (шифровка, почта, дешифровка, перевод, обработка…) – новая информация от него продолжала поступать в «Отдел «С»» как от действующего агента.
Так, 13 февраля (на следующий день после демобилизации Жоржа!) Судоплатову направлен пакет с запиской из ГРУ, в которой сообщается о выполнении обещания от 22 декабря:
«При этом направляю краткое описание процесса производства элемента полония, полученное нами от достоверного источника».[571]
В публикации этого сообщения приведено и факсимильное изображение письма генерал-майора Хлопова генерал-лейтенанту Судоплатову. Обращаю внимание на то, что в этой записке нет даже оперативного псевдонима Жоржа. Может быть, это было одной из «маленьких хитростей» ГРУ, не хотевшего расставаться со своим «достоверным источником».
Описание действительно было кратким – приложение содержало всего четыре листа. Но для начала работ этого вполне хватило.
Дело в том, что, хотя Курчатов уже знал из донесений разведки НКГБ об использовании бериллийполониевых источников в качестве нейтронных инициаторов, в данном случае «источник» впервые сообщал конкретную информацию о том, что «полоний производится из висмута». Для Курчатова эта информация была крайне важна, но… не актуальна! Дело в том, что в тот момент у него не было ни висмута, ни атомного реактора, в котором висмут должен превращаться в полоний. Но эта информация ставила стратегическую задачу.
И он, исходя из данных разведки (лично Жоржа!) поставил задачу перед специально созданным институтом НИИ-9 и, конкретно, перед З. В. Ершовой, разработать технологию этого будущего процесса.
Об этом есть авторитетное свидетельство М. В. Владимировой, преемницы руководства лабораторией от З. В. Ершовой:
«В 1946 г. перед радиохимиками института была поставлена задача разработки технологии выделения этого элемента <полония> из облучённого в ядерном реакторе висмута».[572]
Пришлось начинать длинную цепочку «предварительных работ»:
«Первые полгода ушли на то, чтобы найти и освоить в СССР добычу природного висмута. Затем освоить металлургическое производство по выплавке чистых металлических висмутовых блочков».[573]
В дальнейшем потребовалась колоссальная и опаснейшая работа ленинградских (руководитель Д. М. Зив) и московских (руководитель З. В. Ершова) радиохимиков для того, чтобы к марту 1949 года получить около 200 кюри полония. (Для одного «ежа» нужно около 50 кюри).
Чего стоит только проведённая по распоряжению И. В. Курчатова и В. Г. Хлопина операция (1946–1947 гг.) извлечение полония из накопившегося в 50 ампулах с радием (общая масса радия 15 г.[574]) из Государственного радиевого фонда!
За 15 лет хранения за счёт распада радия выделившийся гелий создавал в хрупкой стеклянной ампуле давление в 300 атмосфер. Но разработали специальные методики, и ни одна из ампул не «рванула» при вскрытии. В ходе этой операции получили ~100 кюри полония-210 и – 100 мг свинца-210, превращающегося за счёт бета-распада в полоний. Полученный полоний использовался для проведения экспериментальных работ по отработке конструкции «советского ежа».[575]
14.53. Лаборатория по производству полония-210 в 1951 году.[576]
Цепочка была длинной объективно. Технологические подробности этой цепочки изложены в докладе на международном симпозиуме ИСАП-96.[577] Тем более важно было начать работы как можно раньше. Она и началась сразу после того, как Харитон и Щелкин узнали данные разведки:
«Исходным моментом для начала работ послужило решение, принятое в 1946 г. в КБ-11 Ю. Б. Харитоном и К. И. Щелкиным о создании нейтронного запала (НЗ) на основе полоний-бериллиевого источника».[578]
Если бы не данные Дельмара начала 1946 года, то к августу 1949 года могли и не успеть.
А то, что данные Дельмара были учтены весьма оперативно, следует из такого факта. Уже через два месяца после получения информации от Жоржа,
«8 апреля 1946 года вышло Постановление Совета Министров № 805–327 об организации КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР. Главным конструктором КБ-11 был назначен Ю. Б. Харитон, заместителем – К. И. Щелкин, руководителем лаборатории нейтронных инициаторов (лаборатория № 7) – А. Я. Апин… Отметим, что Ю. Б. Харитон считал проблему создания нейтронного запала для атомной бомбы одной из важнейших».[579]
Т.е. лаборатория № 7 была создана практически сразу после получения информации от Жоржа.
Дальше события разворачивались так:
«В июне 1947 года А.Я Апин, командированный из Института химической физики АН СССР, приступил к созданию нейтронного запала. Разработкой его конструкции и технологии изготовления под руководством А. Я. Апина занялись В. А. Александрович, В. А. Давиденко, М. В. Дмитриев, В. Р. Негина и конструктор А. И. Абрамов. Для достижения необходимого результата требовалось освоить новую технологию использования полония, применявшегося в качестве источника излучения и обладающего достаточно высокой радиоактивностью. При этом нужно было разработать сложную систему защиты контактирующих с полонием людей и материалов от его альфа-излучения. К сожалению, в дальнейшем большинство из сотрудников лаборатории № 7, работая в не приспособленных для использования радиоактивных веществ помещениях, получили лучевую болезнь и преждевременно ушли из жизни.
В конце 1947 года на базе лаборатории А. Я. Апина образовали уже три лаборатории, одну из которых возглавил В. А. Александрович. Тематики лабораторий, конечно, существенно различалась, но многие характерные черты их деятельности были типичными. Каждый из участвующих самостоятельно или в соавторстве с коллегами предлагал по нескольку возможных вариантов конструкции атомного запала. После многократных обсуждений и экспериментальных проверок был выбран вариант, предложенный Ю. Б. Харитоном и К. И. Щелкиным, который, как стало известно в дальнейшем, был заимствован из данных советской разведки <подчёркнуто мной – Ю. Л.>. В дальнейшем это устройство без изменения основного принципа было несколько усовершенствовано. Технология изготовления корпуса нейтронного запала была отработана в лаборатории В. А. Александровича. Способы его снаряжения предложила лаборатория В. А. Давиденко».[580]
Какими были эти способы – неизвестно, но вряд ли они понравились бы Жоржу, основной специальностью которого в атомном проекте была, напомню, дозиметрия, направленная на предотвращение вреда от радиоактивного излучения для работающего персонала. Он сам неоднократно бывал на американских установках по извлечению полония в Дейтоне и не пострадал от его воздействия благодаря чёткому соблюдению мер техники безопасности.
А как обстояли дела с точки зрения соблюдения этих норм в СССР? Вот свидетельство компетентного очевидца, Ю. К. Завалишина, бывшего и технологом и начальником цеха завода «Авангард», первого завода серийно изготавливавшего атомные бомбы:
«На сборке нейтронного запала разрешалось работать 3–4 минуты в смену из-за высоких дозовых нагрузок по нейтронному облучению. Но понятие «надо» в то время перекрывало естественные для любого человека опасения. Сегодня к этому можно относиться по-разному. Люди той эпохи заслуживают настоящего восхищения и признательности за их способность жить по определенной системе ценностей.
На шкале этих ценностей интересы общего дела абсолютно превалировали над всем остальным».[581]
Да, конечно, у девушек, работавших на сборке нейтронных инициаторов, был и энтузиазм, и чувство причастности к «интересам общего дела», но вряд ли они знали, что за исполнение этого начальственного «надо» им лично придётся заплатить нерождёнными детьми и мучительной смертью задолго до годовщин своих «серебряных свадеб».
Никакой «тени Литвиненко» они не ощущали – до его рождения было ещё больше 10 лет…
И они действительно заслуживают «настоящего восхищения и признательности», потому что успели направить Историю по такому пути, который подарил нам действительность, в которой мы и живём сегодня. Как бы её ни оценивать, это действительность нашей жизни.
