Ярослав Демшин
Факультет любви
Доктор плеснул коньяка в мензурку и дал выпить учительнице.
Поморщившись, Наталья Григорьевна глотнула.
– Я вас уверяю, всё лечится. Рассказывайте.
Наталья Григорьевна зарыдала в плечо доктора, и начала рассказывать, что ей и холодно в этом нелюбимом поселке, и что стены в классе выкрашены в некрасивый цвет, и что дети не учат уроки, и ваш, доктор! ваш сын! тоже не делает домашнее задание! и что Петька Семёнов из восьмого «А» играл на неё в карты! и что Машка Самойлова из девятого класса имеет уже четвертый! вы понимаете, доктор! четвертый! размер! груди! а она не уверена, что у неё и второй, и что физрук постоянно на нее пялится, хотя женат четыре раза, и самое главное…
– У меня задержка… – Наталья Григорьевна зарыдала, – я дура, дура, мне было так одиноко… а тут он…
– Ну, давайте посмотрим.. а насчет Машки Самойловой не переживайте. Она второй раз второй год сидит…
– Ужас какой…Так я же шла к гинекологу…
– К Эльвире Карловне? Да что эти женщины понимают в гинекологии! Ложитесь на кушетку.
– Прямо на кушетку?
– Ну а как? Знаете ли, я в полевых условиях бывало под Кандагаром … а тут – чистота.
Доктор взял две столовые ложки, продезинфицировал. Осмотр прошел быстро.
– У меня к вам один вопрос – а это не Семаков из одиннадцатого «А» ?
Наталья Григорьевна зарыдала.
– Меня посадят…. за совращение… я не хотела…. так получилось… ему на вид лет двадцать пять… он такой здоровый… а я у них не веду уроки…. я не знала…, – всхлипывала она. – А вы как узнали?
– А он мне сам рассказал. Это ж мой сосед.
– Ну всё… теперь вся школа узнает…и мама… – еще сильней зарыдала учительница.
– Не узнает, я ему сказал, что его посадят за совращение молодых учителей русского языка. Двадцать лет на урановых рудниках.... Ну а вам только от триппера вылечиться надо, даже без анализов говорю, потому как здесь сто процентов попадание есть. А в остальном всё в порядке.
–Ааааа….
–Ааааа – это нервы, голубушка. А давайте еще по сто седативного? Хотя вам нет, теперь нельзя… а табличку сменим… Я вас на уколы запишу, сегодня и начнем.
– Аааааа… я руссичка-венеричка… – и рыдая упала на плечо доктору.
Стоя в одних трусах по колено в ледяной воде с удочкой Федька рассуждал о тщетности мира и мудрости матери: всё-таки в библиотеке тепло! Иногда библиотекарша наливала чай и давала пряники особенно читающим гостям. Вот только ради пряников Федька был согласен сидеть в библиотеке и смотреть книги, хотя сама библиотекарша ему не нравилась. В очках она была умная и злая, а без очков – не красивая и старая, ну как старая – всего на год младше. Но Федьке не нравилась ни такая, ни такая. Но пряники и чай…
– Борьба противоречий…диалектика, – вздохнул он, и вытащил ещё одного здоровенного сазана. Ещё он мечтал полежать в больничке. Вокруг светло, ты спишь целый день, ещё и кормят! Три раза ! Эх… он даже думал, что его отвезут в больничку, после того, как он, убегая от Ленкиного мужа, голый, выпал с третьего этажа. И уже лёжа на асфальте мечтал, что за ним едет скорая с сиреной и его несут санитары на носилках… Но он всего лишь напугал бабок на лавочке, и баба Нюра, глядя на его голое распластанное тело, лишь просипела, закатив глаза:
– Ангел… за мной… пора мне… прощайте… деньги на похороны лежат в…
Её начали тормошить, тереть щёки и уши, Федька понял, что больничка накрылась и потихоньку утёк. Пришедшая в себя баба Нюра, долго охала, спрашивала своих бабушек-подружек не проболталась ли она насчет похоронных, и кто был этот стервец, который выдал себя за Херувима…И тут у него созрел план: он поведёт учительницу в библиотеку, и там напоит её чаем с пряниками! Ресторан, одним словом! Гениально! А действовать он будет решительно и смело – правда, он еще не решил как, но для начала пусть посмотрит библиотекарша на него с учительницей и не думает, что если он не несет четвертый год книгу, то он не обязательно потерял «Робинзон Крузо». Просто… забыл, может, или другу дал почитать…
Наталью Григорьевну встретили в доме Янгеля-Коных чаем и пирогами. И даже не спросили про опухшее лицо от слёз, Дора Марковнатак и сказала:
– Дорогая моя, я вас даже спрошу за слёзы которыми вы рыдали, а я вижу, что вы рыдали. Я вас спрошу за пирожки с мясом. Очень цимес?
– Да…как у мамы.
– Ну, так а я за шо? Родная моя! Пусть как у мамы! Я вам скажу больше, чем вкусность у этого пирожка, так и зовите меня – мама Дора. Да вы берите ещё и ещё и ещё и с собой ещё два. Наташенька Григорьевна, я вам так скажу – все слёзы от мужиков, вот смотрите на меня, вот смотрите, видите, я не рыдаю, а почему? Да потому что мужик послушный! А Семаков!? Он же последний дэбил на деревни! И он вам сдался!? Вот Федька…
Наталья Григорьевна рванулась из-за стола держа, по пирогу в руках и один жуя во рту:
– Как?! И вы!? Откуда?! Знаете!? Как!?
Она грохнулась на стул, закрыла лицо пирогами и заплакала.
– Откуда я знаю шо он дэбил? Так у него папа, дай Бог ему здоровья, был бестолочь, трактор утопил в болоте. Вот скажите, нормальный человек поедет за ягодой по болоту на тракторе? Конечно, нет! А Петр Семаков –старший поехал и утопил! И вы своим умом думаете, что Петр Семаков –младший будет у него Ландау? Или, может, быть он родился у него Спинозой? Нет! Он тоже балбес! Такой балбес, что отец не мог ему имя придумать больше, чем своё.
– Я своим умом уже ничего не думаю…, – горестно сказала Наталья Григорьевна, размазывая слезы. – Мне хочется уехать домой к маме, а не оформлять у вас документы на бесплатное проживание от сельсовета…
– Вы только посмотрите в окно, нет, вы посмотрите! Что видно? Река. А там? Там тайга! Красота! Ну где вы такое себе в городе найдёте? А воздух? А? Сладючий же воздух!
– Ну да… за сто километров никого… не зря к вам декабристов ссылали…
– Вот именно! Ихние гены в нас тякут!
– Нет такого слова…, – сказала Наталья Григорьевна глядя в одну точку, меланхолично жуя пирог.
– Слова нет, а благородные гены есть! Федька – чистый Муравьев-Апостол!
– Его повесили, – также меланхолично ответила Наталья Григорьевна.
– Ну, тогда… Робеспьер чистой воды, особенно в профиль!
– Это француз, его тоже казнили…
– Эх, Наталья Григорьевна! Умной- то быть тяжко, поди! То повесили, то казнили! А прислали тада кого? Чистых благородных кровей дворян и прислали к нам… Да вы кушайте пирожки, Наталья Григорьевна, а может по писят сомогоночка? Я такую слезу гоню, мммммм! На свекле – сказала Дора Марковна, сделав ударенье на последней букве.
– На свёкле! Дора Марковна! «Ё»! Ударение на «Ё»! Что же вы все такие здесь безграмотные!? То возвратные глаголы пишут без мягкого знака! То проверочную гласную не знают! «Тада»! «Писят»! «Ихние»! Деревня! – и Наталья Григорьевна забрала квитанции, позволяющие ей жить в квартире за счет сельсовета как молодому специалисту и положила пирожки в сумку. Дора Марковна так осталась стоять с графином самогона из свЁклы-свеклЫ, открытым ртом и двумя стопками. В дверях Наталья Григорьевна столкнулась с опоздавшим Федькой.
– Вылитый Бестужев-Рюмин! – зло сказала Наталья Григорьевна.
– А? – удивлённо посмотрел он на мать.
– … на! – ответила Наталья Григорьевна и вышла хлопнув дверью.
С улице они услышала «свеклА» и инфернальный смех Натальи Григорьевны.
– Что это с ней?
– Сына, если ты на ней не женишься, ты будешь не только дэбил каких мало но, и поц каких нет, – сказала ДораКраснаАрмия и немедленно выпила стопку самогона.
Антарктида
– Наш товар, ваш товар… Не… мы товар, вы – купец… а, не, во как – наш купец, ваш товар… где Катька? – двери открылись шире и Санька и со словами «ну чего стоишь», толкнул Витьку в дом к зоотехнику Газельскому.
Тощий Витька, запинаясь, расставив длинные руки, хотел обняться с женой Газельского, видимо, в знак будущих родственных связей. Он вытянул губы трубочкой, закрыл глаза и со словами «Мама, мама» полез целоваться. У Антонины Никаноровны от этой сцены вначале наступил ступор, затем расслабление организма, когда Витька уже подошел к ней, у Газельской вначале упала из рук тарелка, которую она ставила на стол, затем упала и Антонина Никаноровна. Но, если под тарелкой оказался только пол кухни, то на счастье Антонины Никаноровны, под ней оказался табурет. Тарелка бзынькнула и разлетелась, Антонина Никаноровна охнула и села. Витька остановился, качаясь, с распростёртыми руками. Санька в дверях потихоньку начал открывать бутылку с вином, оба были изрядно пьяны. Из зала на шум пришел хозяин дома – Георгий Григорьевич.
– Чёй-то в субботу уже нажратые с утра? Какой сегодня праздник у дебилов? – сердито спросил Газельский. Усы его грозно встопорщились. Глядя на худющего Витьку, который до сих пор стоял с раскинутыми в сторонами руками:
–Пасха что ли, а, Тонь? Чёй-то этот басурманин тут распятие изображает? И чёй-то ты посуду об пол бьёшь? Об башку им бей! – видно, что главный зоотехник был не в настроении.
– Мы тут по важному делу, а вы обзываетесь, давай стаканы Григорий Григорич, ща мы Витьку пропивать будем.
– Пить с утра с идиотами?
– Ну, вот, как вам не совестно, мы к вам со всей душой, а вы опять – идиот, – Санька старался говорить медленно, чтобы выговорить все слова без запинок.
– Ну а как не идиот, если ты моё имя-отчество путаешь?
– Да? – он глупо улыбнулся, – прости дорогой Гри…, – он замолчал и развел руками в стороны давая понять – «ну вы меня поняли, если захотели». Витька уже опустил руки, открыл глаза и взгляд был его устремлён на настенный календарь, находящийся за Газельской. Тут наконец пришла в себя Антонина Никаноровна:
– А ну пошли вон! Какой такой ещё купец-товар?! Пьянь! Ты себя видел?! Жениться он надумал!
– Погоди, – Газельский подошел поближе к Витьке. – У вас что-то было с Катькой?
– Настоящий мужчина не рассказывает о своих женщинах!
– Ну, это мужчина и настоящий, а ты рассказывай. И почему во множественном числе?
– Да потому что я в этом посёлке Дон Жуан, мне все дают.
– В этом посёлке все на тебя кладут. Рассказывай.
Тут от порога подал голос Санёк:
– Да вы хоть знаете, как Витьку на дискотеке называют в клубешнике? Витька-зверь!
– Это ты к чему сейчас приплёл?
– Он резкий парень и ему не стоит отказывать…
– Тем более рассказывай, Витька-зверь. Я зоотехник и должен знать о животных всё. Особенно твой промискуитет.
–Чего?
– Санька тебе объяснит потом. Ты мне скажи серьёзно, зачем тебе Катька?
– Ну… Жениться…
– А ты в курсе, что у ней дочка есть в четыре годика?
– Вот стерва! А сказала три…
Газельский слегка дал под дых Витьке, тот открыл рот, выкатил глаза и присел на корточки. Дышать он не мог.
– Слабак.
– Жора! Ты чего! Убьёшь мальчика! – Антонина Никаноровна вступилась «жениха».
– Не надо моё дочку называть «стервой»!
Он повернулся к Саньке, показал кулак и напряг здоровый рельефный бицепс, под тельняшкой без рукавов были видны мощные грудные мышцы.
– Витька, нельзя, ты чего, нельзя так называть, ты чего,-Санька залепетал, стоя с неоткрытой бутылкой.
– Ну, что это такое?
Газельский поднял Витьку за руку двумя пальцами.
– Ручки тонкие, ножки слабенькие, шейка гусиная, пузико жиденькое, поди и пипка не выросла.
Санька в дверях заржал до кашля:
– Пипка!.. Не выросла!..
– Ну а ты чего ржёшь? Деньги собираете на свадьбу?
– Ну да…
– Ну так сразу и на похороны собирайте.
– Зачем?– Санька всё еще ржал
– Я один Витькины похороны оплачивать не буду, максимум треть, а остальное друзья и родственники.
Витька немного продышался:
– А зачем мне похороны? Я же наоборот, женюсь.
– Ну, брат, ты же, наверное знаешь, что Катька у меня кандидат.
– В смысле ученый?
– В смысле спорта. Кандидат в мастера спорта по борьбе.
– Как так? Она же заведующая детским садиком!
– Ну, это не мешает ей быть спортсменкой!
– Чего-то я не видел, чтобы она выступала на соревнованиях.
– Когда она выступала, ты ещё в школу ходил. Ну, девка она вспыльчивая, рука тяжелая, чуть что не её – она сразу в висок кулаком рррраз! И нет тебя, а ты парень слабенький, кость тонкая, хрупкая. Ладно покалечит, а то сразу – свет, туннель и…Ну ты понял, вон Санька справа впереди понесет. Санька, понесешь?
– Гроб? – шепотом спросил он.
– Ну, друг же.
– Ну, друга понесу…
– Витя, послушай, ей замуж сам тренер предлагал, а она, дура, говорит, заборишь меня – выйду, нет – ну и нет.
– Ну и как, заборол ?
– Сам-то как думаешь? Она же не замужем! Проиграл тренер. Она его!
– Могла бы и поддаться, а теперь вот результат нянькаем, – Антонина Никаноровна вздохнула.
– Да, тренер мужик настоящий был. Помнишь вяз у нас упал на речке?
– Это он уронил?! – Санька аж подвизгнул.
– Сань, я гляжу, ты тоже балбес, ветром его уронило. Так он в гостях у нас с Катькой был как раз, и за ночь на спор пень выкорчевал. Сказал, десять кило сбросил, пока вытаскивал. А ты, Витя, если на десять кило похудеешь, будешь унесённый ветром.
– Такой же красивый, как Рэд Батлер?
Газельский удивленно посмотрел на него:
– Вот ты меня удивил. Кино смотрел, или, не дай Бог, книжку прочитал?
– Да не, у нас на работе постер такой висит. По моему профилю, значит. Я сам принес! – гордо добавил он.
– … и где же твоя такая работа по профилю? – удивлённо спросил Газельский.
– Так на метеостанции я. Дворником.
Газельский закрыл лицо руками, и что-то бормотал, проскальзывали матерные и ругательные слова. Затем он подошел к Саньке, взял бутылку, одним движением, открыл и налил в три стакана.
– Ну-ка, быстро всё выпили.
Морщась, прерывая глотки, дыша носом в стакан, неумело, глотая воздух, Санька и Витька пили долго. Газельский выпил одним залпом.
– Так, короче, получается я буду тесть,– сказал Газельский, когда парни выпучив глаза поставили стаканы.
– Получается…
– Я, Витя, буду бить тебя каждый день. Два раза. Утром сильно, вечером больно.
– За что? – Витька начинал пьянеть со стакана вина.
– За то, что ты мне сейчас не говоришь всё правду. Сегодня я тебя уже ударил, ну так я бил всего лишь одним пальцем. А что будет, если…
– Это одним пальцем?– перебил Витька.
– Ну. Давай я сразу покажу, как буду тебя лупить. Или говори, зачем пришел.
– Это он жениться захотел, чтобы в армию не идти, его Дора Марковна надоумила, говорит, если возьмешь Катьку в жены с дочкой, то отсрочка тебе будет.
– Ах, значит, Дора Марковна… Вот, видишь Витька, дружок твой ренегат! Сразу всех сдал! Коллаборационист! Всё! Санька, теперь я и тебя буду бить! Больно, но не долго!
Газельский сделал шаг в его сторону.
Санька на заплетающихся ногах вылетел из дома с криком « я ни причем! это не я!». Газельский молча посмотрел на Витьку, и наклонил голову в сторону, хрустнув бычьей шеей.
– Мне кажется, надо срочно в магазин, мама послала за хлебом… не бейте, дядя Жора…
– Эх, Витя, Витя… к Катьке не приближайся даже, а вот в армию сходи, там тебя хоть откормят… тоща ты…
Витька вышел шатаясь на улицу, где его, прячась за деревьями, ждал Санька.
– Жора, как ты сними не по человечески, ударил мальчика, напугал… – Антонина Никаноровна начала опять протирать тарелки.
– Эх, Тоня, ты себе хочешь зятя в два раза легче Катьки?…
– Чего это Витька около нашего дома блюёт? – в дом пришла Катька с дочкой.
– Вот! Он ещё и блюёт!
– Меня увидел и побежал, а вчера в клубе говорил, что сюрприз мне сегодня устроит. Романтический.
Георгий Григорьевич обнял дочку с внучкой.
– Так уезжает он, в Антарктиду, на полярную метеостанцию, снег подметать. Больше его мы не увидим.
– Ух, ты! Романтично как! Полярная ночь, звезды, огни…
– Жора! Ну что ты лепишь! Какая Антарктида?
– Молчи, мать! Идите сюда, козочки мои, обниму вас.
И Георгий Григорьевич обнял всех крепкими руками до хруста в костях.
– Ой, дедушка! Больно! – заверещала внучка.– А это у тебя что? – И ткнула пальчиком в якорь на плече.
– Это потому что дедушка был моряк, – сказала Катька.
– Ты плавала на лодке?
– Ага. На подводной, – Георгий Григорьевич весело расправил усы и взял внучку на руки.
– А где?
– В Антарктиде…
В дверь постучали.
– Газельские? Здравствуйте. Это вы половину дома сдаёте? – Наталья Григорьевна шагнула в дом.
– Мы. Наталья Григорьевна? Мне уже сказали из сельсовета. Может чаю? – Георгий Григорьевич расправил усы.
– Спасибо, меня Дора Марковна пирожками угостила.
– Тогда тем более! Тоня! Наливай всем борща!
Внучка подошла к Наталье Григорьевне и потрогала её за волосы.
– Вы такая красивая, как наша Динка!
– Кто? – удивилась та.
– Собака наша, Динка! Такая же шерстяная, как вы!
Газельский закрыл лицо руками.
Жених
Поезд остановился на станции Усть-Кут в обед. На перроне ходили люди с чемоданами и рюкзаками, стоял гвалт и шум. Егор вышел из душного плацкарта, неделя путешествий ему показалось пыткой, он похудел, оброс, у него болела каждая молекула тела и живот в придачу от пирожков со станции Зима. Он нес всего один чемодан, сумку с вещами, где был замечательный итальянский костюм, польские туфли с носками и три импортных галстука, нагло утащили в сутолоке на какой-то станции, он даже не запомнил на какой. Соседи по купе менялись так часто, что слились у него в голове в одно большое пьяное лицо вахтовика. Он уже начинал сомневаться, а взял ли он эту сумку вообще из Питера? Да! Точно брал! Помнит, как садился в вагон и засунул её под нижнее сиденье! А теперь её нет! Он долго и глупо смотрел в пустое место для багажа и вздыхал. Нет! Не так он себе представлял покорение Сибири! Он должен был ступить на неизведанные земли как Ермак! Как Пржевальский! А он приехал без вещей, с головной болью и расстройство желудка. Всю дорогу его пытались обмануть, не давали спать и пытались напоить. Пыталась обмануть проводница, не давали спать соседи, они же и поили. Чай был не вкусный и дорогой, соседи дышали в лицо перегаром, будили, предлагали выпить и садились с размаху на ноги. Не привыкший к такому обращению, Егор вначале впал в ступор, и целые сутки лежал лицом в подушку, чем приводил пьяных соседей в тревогу и вызывал у них отцовскую заботу – а не откинулся ли парнишка в дороге? Стоило дать ему небольшие признаки жизни – пошевелить ногой – как огромные ручищи вахтовиков тут же его приводили в сидячее положение и начинались рассказы о страшных морозах, задушение волков и медведей голыми руками и всё это под сивуху, которая невидимым образом разливалась и выпивалась. Досталось и Егору, такой гадости он еще не пробовал, даже в институте. После стакана этой бодяги его мутило два дня.
– Слабак! – сделали заключение соседи, но пить не переставали.
Соседи менялись, картина оставалась.
И вот он – благославенный Усть-Кут! Сейчас пароходиком два денька и всё! Он увидит свою Наташку! Эта мысль вдохнула в него силы, и страшная неделя путешествий и потеря чемодана не показалась ему уже катастрофой. Вот только болела голова и урчал желудок, но это временно, рассудил он, и пошёл искать такси доехать до речного вокзала.
– Куда ехать? – дорогу из вокзала ему перегородил здоровенный детина, в руках у него были ключи от машины.
Егор не хотел садится к первому встречному, но, подумал он, быстрей бы добраться, ладно!
– До речного порта! – у таксиста округлились глаза и открылся рот.
– Что? Дорого очень? – испугался Егор.
– Нет,– спохватился таксист и назвал цену.
– Ну… приемлемо… – скуксился Егор, сторговаться он не успел, как таксист вырвал у него чемодан и только успел крикнуть, убегая.
– Красная «копейка»!
Егор сел на грязное сиденье, чемодан стоял сзади.
– На речной порт? – переспросил бомбила.
– Ну да, – кивнул головой Егор.
Проехав метров сто, машина остановилась.
– Приехали, вон, через дорогу перейдёшь и порт.
Егор уставился в окно – торчал шпиль с корабликом.
– Не понял… – прошептал он. – Это чего, через дорогу надо было… и всё?
– Ну да!
– А чего вы мне не сказали?
– А я думал, ты с шиком хочешь.
– Я платить не буду за десять секунд!
Водитель молча открыл багажник и достал пистолет. Егор вздрогнул и ни слова не говоря заплатил, он сидел взмокший, боясь пошевелится и посмотреть в сторону здоровенного водителя. Тот спокойно нажал на курок и из ствола вырвался огонёк. Он прикурил.
– Будешь? – спокойно спросил водила.
У Егора чуть не текли слёзы от обиды – так попасться! На какую-то зажигалку! Он молча вышел и что есть силы хлопнул дверью автомобиля.
– Ах ты! – выругался водитель, но Егор уже перебежал дорогу в сторону речного порта, водила что-то долго кричал ему вслед и грозил кулаком, потом усмехнулся и достал чемодан. Чемодан! Егор схватился за голову руками, как он мог про него забыть! Он присел на корточки и даже не представлял, что делать: подойти к водителю и получить от него по морде или остаться без документов и последних вещей? Документы были дороже. Вопрос решился сам собой, таксист, повертел чемодан в руках и кинул под колёса проезжающего грузовика. Тот легко его переехал, чемодан лопнул из его недр вылезли рукава белой рубашки, которые тут же стали другого цвета под выхлопными газами лесовоза. Таксист что ещё крикнул и уехал к вокзалу, видимо, опять ловить беспечных пассажиров. Егор сидел на корточках и смотрел, как легковушки объезжают его чемодан, проезжая по длинным выпавшим, уже не белым рукавам. Вдруг «Нива» неопределённо грязного цвета остановилась на обочине и из неё вылез довольно пузатый короткостриженный мужчина, он подобрал чемодан и открыл его. Вытащив две рубашки Егора он что-то сказал такой же крупной женщине, которая вышла с пассажирского сиденья. И Егор побежал.
– Это мой чемодан! Мой! – кричал он.
Толстые мужчина и женщина повернулась, а из машины ещё вышли девушка и мальчишка. Оба были также пышных форм, как и родители.
– Этой мой чемодан! Мои вещи! – подбежал Егор к семейке.
Толстый стриженый мужчина с удивлением посмотрел на Егор и сказал.
– Ага! Ща! Это мой! Из багажника выпал!
Егор не ожидал, что его будут обманывать и обворовывать на каждом шагу, и чем дальше от дома он забирался, тем меньше кому-то он был нужен. А здесь, кажется, все только его и ждали, чтобы всего его обобрать.
– Мой чемодан… – пролепетал Егор, глядя на порванный и помятый под машиной кожаный блин.
Мужик поднёс к его лицу здоровенный волосатый кулак.
– Паспорт! – сообразил Егор. – Там внутри! И диплом!
Он выхватил чемодан из рук мужчины и порылся в вещах, ища документы
– Вот! – гордо представил он, на удивление невредимые документы.
– Егор Васильевич Комаров, выдан… – прочитал мужчина. – Санкт-Петербургским…О! Так ты из Питера, что ли?
– Да, – уже спокойно, и чуть гордо сказал Егор, доказав, что его чемодан, это – точно его чемодан.
– И чего ты сюда припёрся? – удивился тот.
– В Жагуру направляюсь.
– Куда? – мужчина аж присел. – Ты дурак? Туда аж тыща километров ещё!
– Да я за невестой…
– Нда… – мужчина обошёл Егора вокруг, как бы оценивая. – Невеста… Зечка что ли? По переписке познакомились?
– Нет! Что вы! – ужаснулся Егор. – Мы с ней с Питера знакомы…
И Егор, держа в руках разорванный чемодан, рассказал первому встречному, как они любили с Наташкой друг друга, как он хотел сделать ей предложение руки и сердца, но его вдруг отправили на химический форум в Москву, а там он познакомился с молодой кандидаткой наук биологии из МГУ и он провел с ней чудесную неделю, а потом рассказал всё Наташке, потому что между ними не должно быть никаких тайн. Наташка не поняла этой правды, бросила кандидатскую по древнему языку славян Зауралья и уехала преподавать русский и литературу в Жагуру. А теперь он понял свою ошибку и едет к ней, вот только кольцо он потерял по дороге, а может и вытащили. Мужчина только вздохнул, сказав:
– Ой, дурак…
Жена и дети при этом стояли и слушали историю любви, раскрыв рты.
– Николай Карпыч, – сказал он и протянул руку. – Супружница Галина Паллна, дочь Машка и сын Петька.
Егор поздоровался. Николай Карпыч достал из багажника большой холщовый мешок и верёвку.
–Ну, Егор, сам сделаешь вещмешок?
– Кого?
– Почему кого? Что! Ты где служил?
– Да… я … не служил… «белый билет» мама сделала…
– А… – неопределённо сказал Николай Карпыч, и быстрым движением связал концы верёвок за низ мешка, в мешок сунул расплющенный чемодан с вещами и крепко завязал петлю за горловину, получился самодельный рюкзак.
– Ого! – удивился Егор быстроте, ловкости и результату.
– Ну дык! – довольно сказал Николай Карпыч. – А может на фиг тебе эта Жагура! Смотри, какая у меня дочь на выданье!
И он хлопнул её по заду.
– Пап! – сказала дочь Машка и зарделась.
– А? Мать? Что скажешь? – он обратился к жене.
– Да, видно, что парень-то не плохой, и образованный, да больно уж худой, – проговорила жена Галина Паллна, внимательно разглядывая Егора.
– Это дело наживное!
Егор посмотрел на круглое улыбающееся лицо Маши, пышные груди и мощные ноги.
– Смотри, смотри! Чистый сахар, а не девка! – расхваливал отец дочку. – Через полгода двадцать будет! На повара учится! О, как! Сыт всегда будешь.
Егор сглотнул и в животе у него неприлично громко зажурчало.
– Ну, Петька, как тебе Егор? – Николай Карпыч обратился к сыну.
– А ты в «Денди» умеешь играть? – запросто спросил Петька у Егора.
– А… этому всё одно… – махнул рукой Николай Карпыч.
– Ну, играл пару раз.
– Ну, тогда, нормально, женись на сеструхе.
Егор был в ступоре, за полчаса, его ограбил таксист, напугал пистолетом-зажигалкой, он лишился импортного чемодана, ему переехали вещи самосвалом, незнакомый мужчина сделал вещмешок, он рассказал историю своей любви первым встречным, и вот, ему уже предлагают жениться на девчонке, которую видит всего пятнадцать минут.
– Какой-то паноптикум… – сказал он шепотом, и, развернувшись, пошел на речной вокзал. В животе урчало и хотелось пить.
– Егор! В лесхоз устрою! Егерем! Или на звероферму! По специальности!
– Я биохимик! – крикнул Егор, удаляясь.
– Ну! Химичить будешь! Со шкурками! – Николай Карпыч крикнул ему вдогонку и жена дёрнула его за рукав.
– Да я ж в хорошем смысле… – но Егор уже их не слышал, он зашел в здание речвокзала, а перед лицом стояло улыбающееся, белозубое лицо Машки. А она симпатичная, подумал он. Тут ему со всего маху прилетело чем-то тяжёлым по коленке.
– Ай! – он схватился за ногу и в это время ему со всей силы наступили на другую.
– Ой!
– Чё на дороге стоишь? Дурень!
– Уйди с дороги! Олень! – раздалось с разных сторон.
Хромая, он прошел к кассам, из четырех, была открыта одна и та не работала, очередь была длинная и извивалась как змея через весь зал. Егор подошел было к окошку кассы, но за два метра уже был обматерён пассажирами, которые выясняли, кто же из них первые в очереди и других они даже видеть близко не хотели. Понуро он пошел в конец зала, и на вопрос «А кто последний?», он получил тишину и недовольные взгляды.
– Нет последних! – недовольно сказала одна бабулька с большим пакетом. – Уже второй день нет!
Её ответ ещё больше обескуражил Егора. Что делать он не знал, и на всякий случай сел недалеко от бабульки, и крепко обхватив вещмешок, задремал.
– На, держи! – услышал он сквозь дремоту.
Егор открыл глаза и увидел перед собой солдата в расшитой дембельской форме не по уставу и с аксельбантами на кителе. Тот протягивал ему бутылку «Фанты».
– Держи, держи! Я гляжу – свой! По вещмешку узнал, мы тоже такие крутили в учебке! – солдат уважительно потрогал узел на мешке. – Десантный! Сам-то всё? Дембельнулся? Или на побывку?
Егор начал жадно пить «Фанту» и неопределённо помотал головой.
– А я, брат, всё! Домой! Сам, то – откуда?
– Питер… – Егор выдохнул и продолжил дальше мелкими глотками пить из бутылки тёплую противную «Фанту».
– Ишь ты! – удивился солдат. – Питер! Далеко, брат тебя забросило!
Егор не мог не согласится и искренне сказал.
– Ты не поверишь как далеко!
– Ну, держись! Десантура! Поезд у меня! – и солдат крепко пожал вялую ладонь Егора, что привело его в замешательство. Солдат подозрительно посмотрел на Егора, но ничего не сказав, вышел из здание речпорта.
Неожиданно для всех открыли все четыре окна кассы, и очередь с шумом разделилась на четыре неравные части – преданные первому окошку, хитрые побежали к последнему, и самые длинные очереди образовались около второго и третьего окна. Непостижимым образом бабулька с пакетом оказалась первой у второй кассы, Егор хотел всем сказать, что он как раз и занимал за ней, но его пообещали выкинуть в Лену, накидав в его мешок камней, если он не прекратит путать очередь.
– Тут вам не поликлиника! – верещал один тощий пассажир в шляпе. – Тут вам не получится! Я вам не дам!
Что кому он не даст, и что у кого не получится, никто не понял, но он всем так надоел своим визгом, что с него сняли шляпу и запустили под потолок. Все завороженно смотрели за её полётом. Шляпа красиво сделала большой крюк вокруг люстры и упала у другой стенки. Пока тощий бегал за шляпой, очередь сдвинулась, перемешалась, и он так и не смог найти за кем стоял. Молча встав в конец очереди, он долго что-то ещё бурчал, но шляпу держал уже в руках.
Егор уже стоял в середине очереди, как его резко дёрнули за мешок. Ожидая очередную пакость от своей несчастной судьбы, которая бросила ему покровительствовать, как только он выехал за пределы просторных проспектов Петербурга, с криком «Ай!» он повернулся. Перед ним стояла Машка и улыбалась, в руке у неё была тарелка, накрытая полотенцем. Она приоткрыла краешек и Егор увидел на тарелке пирожки и запах свежего, горячего, домашнего. У него чуть не подкосились ноги.
– Дурак! Думает ещё!
–К нему девка со жратвой, а он уезжать собрался!
– Интеллигенция, понимаешь!
– Точно! Вшивая, причём! – раздалось из очереди.
– Ну? Пошли? Тебе папа билет уже взял, у него начвокзала знакомый, – сказала Машка.
– Взял? Мне? Билет? – Егор всё больше и больше удивлялся причудливому калейдоскопу событий.
– Ну! Через неделю теплоход твой. Люксом поплывешь. А пока у нас побудешь. А я тебе пирожков напекла.
Егор поднял глаза и увидел, как её пузатый отец разговаривает с каким-то человеком в форменной синей одежде. Егора уже вытолкали из очереди с напутственными словами, среди которых становилось всё больше неприличных. На что Машка открыла полотенце и особо усердствовавших в напутствиях для Егора и Машки предложила по пирожку, чем ввела граждан в полнейшее изумление и восторг.
«Нива» неопределённого цвета ехала вдоль Лены, Егор сидя на переднем сиденье жадно ел пироги, так и не договорясь со своей питерской интеллигентностью. Николай Карпыч только посмеивался, и поглядывал на дочь в зеркало. Откусывая сразу по полпирожка, Егор смотрел на бесконечное количество погрузчиков и портовых кранов, стоявших вдоль берега.
– Скажи, мощь! – заметил его взгляд Николай Карпыч.
– Да, силища…
Подъехали к усадьбе, огороженной невысоким забором.
– Ну, что? Вначале в баньку, – как бы не спрашивая и не предлагая, а утверждая сказал Николай Карпыч.
