Ярослав Демшин
Факультет любви
– Потом…
Есть было неудобно, горячий чай – тем более. В общем два дня я промаялся. Парни говорили, что Люда ко мне после работы заходила почти каждый час, но я спал и спал и спал и спал. Она даже где-то достала градусник, но этого я ничего не помню, события самой поездки, четыре дня недосыпа и пьянки сделали своё дело. Организм требовал отдыха.
Вдруг в пятницу нас, бригадиров вызывают в профком комбината. Бывают же приятные новости!
–За неделю ваша смена сделала сто пятьдесят процентов плана!
– Да что вы?
–Да! Молодцы! Но главное,– говорят в профкоме. – Что в вашей смене все – комсомольцы! Это главное!
– Согласен, Марксизм – наука! – говорю.– От неё – никуда не деться!
Посмотрел на меня профсоюзный босс так, скептически, вздохнул, но спорить не стал, а выдал нам путевку на шесть человек на два дня в санаторий «Сосны».
– Только предупреждаю- жратвы, указанной в путевке, нет. Всё съели до вас.
– Но хоть что- то можно в столовке получить?
Вздохнул он опять, достал талоны на питание и отрезал четыре штуки
– Одни расходы с вами!
– Так нас шестеро!
– Иди уже отсюда!
Три других смены тоже получили такие же путевки.
Когда я сказал нашим про путевку – работе- всё. Девчонкивыключили конвейер и сели обсуждать на целый час что надо взять с собой.
К ним встревал возмущенный Лёха.
– Всего на два дня едем! Что брать кроме зубных щеток и презер…
– Ох! Лёха! – и девахи драли ему уши и таскали за волосы, употребляя исключительно обсценную лексику, что из их уст получалось даже мило и не грубо, что сказать – филфак, может их даже этому учат, надо спросить.
Счастливые, в шесть утра, мы ехали на «Икарусе» по гладкой дороге до «Сосен», Люда вцепилась в меня с самого начала поездки и не опускала до конца – два дня мы виделись только на работе и почти не говорили. Я начал замечать у ней в лице тревогу, а у меня просто сильно болела голова и хотелось спать.
Домик отдыха был прекрасен, он стоял в такой глубине парка, что мы к нему шли чуть ли полчаса. Тишина. Тишина была просто звенящей. Увидев домик, Лёха побежал занимать себе кровать, Серый, идя под ручку с двумя нашими уже близкими подругами и коллегами по работе на конвейере–Леной и Ксюхой – о чем-то шептался с ними на ушко, те прыскали в кулак, мотали головами и махали руками друг на дружку. Что-то будет… Я нёс рюкзак Люды, сумку Лёхи и свой пакет, где были только полотенце, мыло и зубная щетка. Вчера мы с Серым почти час скреблись и мылись под прохладным душем – куда девается летом горячая вода? – и сегодня выглядели в наисвежайшем виде. На нас были чистые рубашки и даже! новые носки! По случаю купленные у каких-то барыг. Новый рубль так не блестел, как сверкали мы с Серым чистыми и бритыми мордами.
В домике Лёха тут же был выставлен со своей кроватью в дальний угол. Мы сдвинули их по своему разумению – я с Людой к стенке, Серый с Ленкой и Ксюхой три кровати поставил напротив. Мы разлеглись отдохнуть: Серый походил на бая среди гарема. Ну а Лёха… а Лёха обиделся и отвернулся. Отметив приезд, мы с Людой пошли в лес, прихватив недопитую бутылку, два одеяла и пару пирожков. Через пару минуту нас догнал Лёха.
– Я с вами!
– Нафига? Иди вон с Серым гуляй!
– Они меня из дома выгнали и втроём закрылись!
Только отдав Лёхе пирожки, мы отделались от него. Лёжа на песчаном пригорке, мы наслаждались друг другом, попивая вино. Время от времени мы смотрели, как Лёхина фигура бродила то тут, то там в одиночестве, и выискивала нас. Бутылка закончилась, силы тоже. Мы лежали на спинеи смотрели в бесконечное небо,Люда тихонько запела, сплетая свои пальцы между моих:
Ты мне прости этот детский каприз,
Ты мне прости и как прежде вернись,
Я так люблю тебя, жизнь без тебя мне не жизнь…
Прошло полдня. Мы решили вернуться в дом.Он был открыт, мы зашли и нашему взору предстала картина полная разврата: голый Серый лежал на животе и храпел как паровоз, по бокам, обняв его, лежали Ленка и Ксюха, слегка прикрыв ноги простынями. Люда стояла посреди комнаты, и тихо матерясь, удивлялась.
– А Ленка вообще-то повышенную стипендию получает, как отличница…
– Но это не мешает ей вести активную половую жизнь, – ответил я.
– И как же они его на это уговорили? – специально громко сказала она, что все проснулись.
Девчонки повернули голову в нашу сторону и заверещали, натягивая на себя простыни. Серый да же не шелохнулся.
– Ушаталиконяшку, – сказал я, и мы вышли.
На встречу шёл грустный Лёха.
– Ну ты чего? Где ходишь? – с серьёзным видом сказала Люда. –Бегом в дом! Там тебя давно ждут! Мы были теперь давай ты!
– А что там?
– Всё тебе скажи! Давай быстрее!
Лёха забежал в дом и в тот же момент там раздался девчачий визг на два голоса, звон битой посуды и падение столовых приборов. Из дома выбежал голый Серый, за ним выскочил Лёха. Люда хохотала, согнувшись пополам. Серый огляделся по сторонам, поняв, что голый, прикрылся руками.
– Чего случилось? – спросил он нас сонным голосом.
– А чего ты выбежал- то?
– А черт его знает…
Лёха стоял и сыпал нам оскорбления, хотя сам ржал тоже. Дверь в доме захлопнулась и было слышно, как повернулся ключ.
– Э! А я? – голый Серый протянул руку по направлению к дому. Мы попадали от смеха.
Ближе к ночи, когда разбитую посуду закопали за домом, а девчонки всё-таки наваляли Лёхе – зажав его в угол и наставив засосов на шее- мы неторопливо пили дешёвое вино и варили картошку с тушёнкой. По очереди рассказывали матерные и пошлые анекдоты. Потом решили идти купаться. Голыми. Больше всех, конечно, прыгал Лёха.
– Да! Купаться! Голыми!
Над теплой гладью пруда торчали головы – я и Люда, а в стороне втроём – Серый и его новые подружки. Лёха грустно плавал один.
– Аааай! – завопил Лёха. – Меня кто-то в задницу укусил!
Девчонки завизжали и мы выскочили из воды. Лёха возился в воде.
– А, не! Это ветка! – он чем-то помахал в темноте.
– Дурак! Дебил! – и другие эпитеты полетели в Лёху вместе с камнями.
Мы ушли на ровный песчаный пригорок и накрылись с Людойвторым одеялом, прижавшись мокрыми телами друг к другу. В домик мы вернулись на рассвете. Лёха спал в гамаке за домом – только сейчас заметили! – мы укрыли его своим одеялом. В домике, как и вчера,голый Серый спал с Ленкой и Ксюхой. Мы тихонько прошли на свои места и вырубились до обеда…
Прошла ещё неделя. Нашим любимым с Людой местом стал подоконник в конце коридора на нашем этаже. Он широкий и длинный, мы спокойно залазили на него вдвоём с ногами и о чём-нибудь спорили. Обычно в это время я видел, как двери открывались и кто-нибудь обязательно подслушивал.
– Да что твой Драйзер! – кричал я. – Это не авторитет!
– А кто же тогда авторитет? – кричала она.
– Купер!
– Кто? – громко насмехалась она. – Этот дешевый писака?
– Как будто твой Твен не дешевый! – кричал я в ответ. – Старый переоцененный пошляк!
– Кааааааак? – её голос уходил вверх от пиано до форте. – А как же духовность и нравственность? А как же десятки тысяч экземпляров? – она махала у меня перед носом руками.
– Просто повезло с переводом на русский язык! – парировал я
Она не знала что ответить, оскалилась и как кошка растопырила пальцы около моего лица.Лёха, сидевший тут уже полчаса, встал со словами:
– Чего – то я ничего не понял, – и ушёл в комнату, но нам было не до Лёхи, решалась судьба мировой литературы. Люди проходили мимо нас вверх и вниз, стояли, слушали, махали руками и уходили. Мы уже оба взмокли.
– Ну а Хэмингуэй? – кричала она. – Этот монстр, эта глыба американской свободы? А? – она сделала довольную моську, мол против Эрнста Миллеровича не попрёшь!
– Параноик с депрессивным расстройством, сублимировал свою судьбу в одном герое- сумасшедшем старике, которым почему-то все восхищаются. Но Нобелевскую премию отрицать не возможно, талант – явный признак пограничного состояния психики. А застрелился он кстати, – я перестал кричать, глядя как её глаза наполняются слезами. – Второго июля. Когда ты привязала красный флаг на крыше… к антене…
Она хлестнула меня по щеке.
– Не сметь так говорить про Хэмингуэя!
Она слезла с подоконника и, всхлипывая, пошла к себе.
– А твой… а твой… Есенин… бабник… и… изменьщик… как и Чехов, – и вытирая слёзы, убежала в свою комнату.
Я пришел к себе в комнату, у нас были гости – Лёха на раздеванье играл с рыжей толстой подружкой Люды, которая как-то перегородила мне дверь. Её звали Ира и она пришла с длинной Светой. Та играла в баскетбол и была под два метра ростом. Ира была уже в одном нижнем белье, а Лёха одних штанах, но уже без рубашки. Он играл стоя, всё время дрыгал ногой и нервно закусывал губу. Света, перевесившись через спинку кровати без интереса наблюдала. Тут Ирка кинула карты на кровать.
– Опа! –у неё были одни тузы и короли.
Она ловко сдернула с него штаны вместе с трусами.
– Фууууу! – сморщившись сказала она, глядя на низ Лёхиного живота.
– Ээээээ! – закричал Лёха, хватая штаны одной рукой, мы заржали всей комнатой.
– Да стой ты! – крикнула на него Ирка, и толкнула его кулаком в живот.
– Ты чего… – просипел Лёха.
– Стой, не дёргайся! – Ира что-то подергала у Лёхи и погладила руками. – Светк! Ну как?
Света посмотрела оценивающе на Лёхино достоинство и сморщилась.
– Не, я бы не взяла.
– Это потому что длиннющая как шлагбаум, и тебе надо..– Ирка ударила себе по сгибу локтя, затем притянула Лёху за уши к себе и что-то долго шептала ему на ухо.
Потом дала ему под дых, пригрозив кулаком, Лёха тяжело задышал и у него полезли глаза на лоб.
– Штаны надень, кавалер! – и она со Светкой ушла, не одеваясь.
Мы немного пошутили над Лёхой, потом он, скрывая улыбку, взял полотенце и ушел в душ. Я взял так и недочитанного Джека Лондона и лёг. Через пятнадцать минут наша дверь была открыта с ноги той же Ирой, как дверь не слетела с петель даже не знаю. Дыша исключительно через ноздри, как бык, Ирка медленно подошла ко мне, все парни привстали, следя за развитием. Светка встала в дверном проеме, она была почти под косяк ростом. Ирка одним ударом выбила у меня книгу из рук, та перелетев комнату, упала в противоположном углу. Она так зло смотрела на меня, что я почувствовал ожог на лице.
– Тааааак! – она как можно больше добавляла металла в голос. – Тааааак! Таааак! Ты зачем девочку обидел? Бригадир! Мать-перемать!
Она обматерила меня для начала всеми словами что знала, и приступила, видимо к основной части.
– Ты! Морда! Как так? Лежит и плачет наша красавица! Ты в курсе, что Хемингуэй у неё в комнате висит? – парни хохотнули, она осеклась, нерв напряжения был испорчен. – В смысле портрет! Дебилы! С бородой! Да не дебилы с бородой, а портрет с бородой!
Всё! Все ржали. Стальной прут, так жестко начинавший в меня вонзаться рассыпалсяв пыль от коррозии уточнений. Но Ирка всё ещё пыталась меня хватать за воротник и махать перед носом кулаком, брызгая слюной прямо в лицо.
– Выйдите все, – услышал я знакомый голос. – Пожалуйста.
Все повернулись к двери, там стояла Люда в красном коротком платье.
– Так! – первая сообразила Ира. – Дай-ка мне карты, я вам погадаю!На любовь! Пошли!
Серый собрал карты, подмигнул мне и все пошли в коридор, хорошие всё-таки у Люды подружки.Она стояла около косяка и смотрела на меня, улыбаясь, но со слезами…
– Ты мне прости этот детский каприз…
Весь трогательный момент испортил Лёха – он заперся в комнату с полотенцем на поясе и на мокрой голове, но через секунду был безжалостно вытащен за шею обратно в коридор Иркой.
– Что такое? Что такое? – запищал он в полотенце.
– Что-что? Мириться будут…
Через три дня как ни в чём не бывало, мы опять сидели на подоконнике и спорили друг с другом до хрипоты. На верху играла музыка, была дискотека под заезжанный «Романтик». Народ ходил мимо нас, удивленно вскидывая брови.
– Да Вася Кандинский – гений! – кричал я, чуть привстав. – Великолепная геометрия и ничего лишнего! А сколько знаков! Символов и фактуры!
– Малевич! Только Малевич с его глубиной взгляда в бесконечность! – не уступала Люда.
– Нет у него бесконечности! А есть черная фигура с непараллельными сторонами!
– Извини! Но это гениальный «Квадрат»! – кричала Люда
– Что?! – я взвинтился. – Гениальный? Может ты просто не видела малых голландцев?
– Да твоими малыми голландцами только дырки на обоях закрывать! – уже орала она на меня. – Ренессанс! Вот это – эпоха!
Мы оба взмокли, она вытерла пот со лба, я – слюни с усов.
– Как же вы орёте, когда прёте друг друга? – рядом стояла Ирка, она была пьяна, с бутербродом в руке и слушала нас, мы не даже не заметили, как она подошла. – Я ничего не поняла, но если бы мне Лёха хотя бы половину этого рассказывал, я бы ему…. – она мечтательно зажмурилась и откусила бутерброд.
Мы повернули голову в её сторону, помолчали, потом повернули обратно.
– Ренессанс? Да он возник на костях! – взревел я
– Предыдущее поколение всегда является удобрением! В лучшем смысле этого слова! – громко возражала Люда.
Ирка стояла рядом и меланхолично жевала бутерброд, мы продолжали яростно спорить и даже хватали друг друга за одежду.
– Людка, если ты его соберёшься бросать – скажи мне, – доев бутерброд, сказала Ирка и пошла к Лёхе, тащить его на дискотеку.
Мы враз замолчали, сердце билось так, как будто я долго бежал, даже пощупал пульс.
– Ого! Как колотится!
Она повернулась и облокотилась на меня спиной.
– Ты знаешь, что мне хорошо с тобой?
– Догадываюсь…
– Догадывается он… Мне так никогда не было хорошо, ни с кем. Одним надо только меня мацать надо, другие невозможно тупые, третье – ни ума ни фантазии, четвертые слишком послушные, словно я им мама. А с тобой мне так хорошо: и поговорить, что раньше мне вообще не удавалось – двух слов связать не могли, или какие-то всё шутки плоские были. А с тобой можно и поговорить и …. – она выразилась матом, но это звучало так прекрасно, что было неотъемлемым глаголом в предложении, она зашвыркала носом, утирая слёзы. – И знаешь, что самое обидное, самое гадкое в этой жизни? То, что это уже никогда не повторится! Через десять дней мы разъедемся- и всё! До сентября! Да! Там мы встретимся! Но это будем не мы! Пропадет ковалентная связь – так твоя подруга с биохима говорила?
Я был удивлен – она знала про мою подругу с биохима, правда, уже бывшую. Я молчал, У меня всего был один вопрос.
– Я знаю, – она вытерла слёзы и высморкалась в мою рубашку. – У тебя есть вопрос, может и не один, но почему-то ты его не задаёшь. Почему?
– Боюсь.
– Чего?
– Спугнуть мотылька, который летает между нами.
Она повернула своё зарёванное лицо ко мне.
– Ого! Где взял?
– Нигде, сам придумал.
– Какой же ты… – и она уткнулась в мою шею своим мокрым лицом.
Какой же я кто, я не успел узнать, потому как мимо прошла опять Ирка с Лёхой, которого держала за руку.
– Учись! –начала говорить она Лёхе. – До слёз! До истерик! Во как надо! А ты раз – воткнул, два – вытащил, и это- любовь? Ни слова! Ни полслова!
Лёха стоял с опущенной головой и косо смотрел на нас.
– Лёх, – сказал я, – Расскажи Ирке механику твёрдых тел.
– Зачем? Она всё равно ничего не поймёт.
Ирка дала ему подзатыльник.
– Тебе говорят расскажи – значит будешь рассказывать! А то делаешь только мне одну механику!
И они ушли наверх.
– Пошли в душ. Вместе, – предложила Люда.
– Так горячей воды нет, а под прохладной ты замерзнешь.
Она подняла на меня удивленные красные глаза.
– Как нет? Мы всем этажом уже два дня моемся!
–Да? – удивился я. – А нам как сказали, что нет, то мы и не включали кран с горячей водой. Все холодной моемся.
Она расхохоталась
– Одно слово – мужчины!
Я. Забыл. Закрыть. Щеколду. Я подставил своё лицо струям воды и закрыл глаза. Мы ничего не видели вокруг,казалось, мы были в пустом космосе, в невесомости.Весь мир превратился в струи воды и нервы.
– Потом мы пойдём! – этот голос вернул нас из космоса в душевую кабину с исписанными стенами и ободранной дверью. Я и Люда резко повернулись: в проеме стоял уже пьяный Лёха, за ним выглядывала голова Ирки. Они с интересом наблюдали за нами. Люда взвизгнула и спряталась за меня.
– Скажите, что мы за вами, – пьяно проговорил Лёха.
– Извини, Людка! Продолжай! – крикнула её подруга.
Я набрал полный рот воды и пустил в них фонтан, мокрые, они закрыли дверь. Мы продолжили по совету Ирки.
В нашей комнате никого не было: кое-кто уже перебрался к девчонками из филфака, кто-то задружил с молдаванками- «штукатурками», кто-то был в ночную смену.Сдвинув две кровати, мы лежали лицом друг к другу и перешептывались:
– Какой вопрос я боюсь тебе задать? – спросил я.
– Почему я к тебе первая подошла. Вот какой вопрос.
– Да. И почему?
– Помнишь, ты проводил у нас, на филфаке,зимой лекцию? Шарик на ниточке приволок?
– Маятник. Это было вместо зачета. Провести лекцию по механике на другом факультете.
– Ты ещё всякие стрелочки…
– Вектора…
– Во-во. Вектора рисовал.
– Чертил…
– Нуда. Полдоски исписал, потом стёр и давай заново писать, и всё про шарик…
– Маятник…
– Ага. Маятник. А потом когда закончил, что было помнишь?
– Конечно! Кто-то встаёт из ваших и спрашивает: так почему же он качается? Как будто я два часа не объяснял! Вся аудитория ржала!
– Точно! – и Люда захохотала.
Я помолчал, подумал.
– Так это ты была? – я не поверил.
Она залилась смехом до кашля.
– Не обижаешься? – спросила она, когда приступ её смеха прошёл.
– Я был злой после той лекции, ужасно! Я её готовил неделю, всё было выверено, я всё выучил! А вы ржали надо мной! Кобылы!
Она опять залилась смехом
– Так значит, ты меня не вспомнил?
– Вас там было двести человек и вы все были все на одно лицо, как китайцы! И я был в полном отчаянии после этого!
Она опять закатилась смехом до кашля, до слёз.
– Ты знаешь, мне так ни с кем ещё не было весело, я буду по этому скучать, – сказала она отдышавшись и обняла меня руками и ногами.
– Если замужем я не буду ржать как дура каждый день, – сказала она сквозь сон. – Я заведу себе кучу любовников…
Я попытался тихонько освободится от её ног, чтобы было поудобней спать, но она только крепче обхватила меня.
– Ты будешь моим любовником? – спросила она одними губами.
– Пожалуй, что нет.
– Жаль… ковалентная связь… распадётся… через …десять… дней, – сказала она, каждое слово звучало тише предыдущего, изо рта у неё потекла прозрачная слюнка.
Мы ловили каждый свободный миг, и считали, что время принадлежит нам. Работая в ночную смену, у нас оказалось свободное время с часу ночи до шести утра, все быстро побежали спать. Мы же с Людой пошли бродить по полу-пустому комбинату. Это была махина! Забравшись на самый верх, мы смотрели, как одинокая электрокара, размером со спичечный коробок неспешно едет по пустынному цеху. Свернув на какую-то лестницу, мы попали в административную часть. Местами были ковры в коридорах и темные панели на стенках. Нигде никого не было, но кабинеты были открыты. «Приемная». Мы зашли и включили свет, огромный кабинет со столом посередине и приятным запахом. Я посадил Люду на стол заседаний и выключил свет.
На следующий день Люда сообщила приготовила мне сюрприз. Этого я тоже не любил – сюрпризы. Но, сюрприз, так сюрприз! Этот сюрприз был на столько необычен, что пришлось ехать на автобусе, а потом ещё идти пешком. Я молчал всю дорогу, Люда тоже, только улыбалась. Вот и не надо сбивать волну умными вопросами – думал я. Мы подошли к кирпичной пятиэтажке, « Общежититие….» дальше надпись была сломана. Я поднялся за Людой на второй этаж. Нам открыл дверь молодой мужчина, с невероятно раскаченными и рельефными мышцами. Увидев её он обрадовался.
– Людка! – обнял её и приподнял одной рукой.
– Дядь Жень! – заверещала она.
О, как, дядька, ну и сюрприз!
– Ну, заходите!
Мы зашли, я поздоровался, познакомились, рука у него была как кирпич – сухая, твердая, но теплая. В небольшой комнатке огромное место занимали различные кубки, медали, фотографии и грамоты. В углу лежала штанга.
–Ты каким ветром здесь?
– Таким вот! Замуж выхожу!
У меня отпала челюсть, я стоял к ней спиной, разглядывая кубки и фото, но почувствовал, как она смотрит на меня и ржет. Не успел я повернуться, как дядя Женя подхватил меня огромными ручищами и обцеловал всё мою лицо, Людка покатывалась со смеху. Потом он также облобызал Люду.
– Так! Так! Надо это дело отметить! – он засуетился, загремел посудой, достал карточки на водку.
– Ты! – сказал Люде. – Вари картоху! Ты – пошли со мной!
Я только успел кивнуть ей: что это было? на что она только махнула рукой и подмигнула. Мы пошли к вино-водочному, дядь Женя разрешил называть его просто – Евгений. Хитрым образом обменяв талоны на начало очередь, он купил несколько бутылок водки и вина. Позвонив кому-то из автомата на углу дома, он срочно сказал ехать к нему, бросать эту работу и ехать! Да, сказал он, водка будет!
Впятером – пришли ещё знакомаяЕвгения и его друг по спортзалу – мы сидели в тесной кухне и пили невкусную водку, закусывая картошкой и соленными груздями. Люда требовала, чтобы ей наливали столько же, сколько мужчинам. Она хохотала по каждому поводу, плохо закусывала, и иногда её пробивало на слёзы. Она уходила в ванную и приходила, с истерической улыбкой и мокрыми глазами. Так обычно ведут себя люди, которым больно или они заливают горе. В конце концов, это даже заметил Евгений и на вопрос «может что-то случилось?», получил ответ от Люды:
– Наливай!
– Пьяницу в жены берёшь! Учти! – смеясь, сказал Евгений.
На это она разрыдалась и ушла на диван.
– Да что с ней?
– Девичье что-то, – ответил я.
Когда мы поехали на работу в ночную смену, Люде стало плохо, а надо было ехать от Евгения через весь город с двумя пересадками. Через полтора часа, блеванув в двух автобусах, мы добрались до проходной комбината.
– Вода есть? – спросил я у охранника.
Тот протянул кружку, выпив воды, Люде полегчало, но тут же, через минуту, её стошнило струёй, фонтан вырвался из неё дальше чем на метр. Я сбегал еще за водой, она мотала головой, цвет лица у неё был зелёный.
– Пей! Я сто раз так делал! Полегчает!
Она недоверчиво поглядела на меня и выпила ещё, через секунду её опять вырвало ещё больше прежнего. Она замахала руками, мол всё, больше не выдержу! Естественно, она сегодня не работала, лежа тюках с мешковиной. Под звук конвейера, она, то покрывалась потом, то дрожала, то её опять рвало. Я принес ей пять стаканов компота, она тут же с жадностью выпила три и уснула. Девчонки на неё только жалобно глядели.
Ранним утром мы молча ехали в трамвае со смены, у неё даже сосудик лопнул в глазу, она смотрела на меня с растрепанными волосами и потрескавшимися губами.
– Я хотела побыть твоей невестой, хотя бы один день, – сказала она тихим голосом.– Хотя бы понарошку. Ничего не вышло, я просто дура, я всё испортила.
Я обнял её. Она закрыла лицо руками, и что-то шептала. Приехав, она сразу поднялась к себе, и я не видел её до следующего дня…
– У нас есть полчаса до отъезда на комбинат, – сказала она, придя на следующий день ко мне в комнату. – Будем мириться?
Она была как-то строго одета, без макияжа и выглядела совсем по-особому.
– Мы же не ссорились, – начал я.
– Тааак… значит ты не хочешь! А спаивать меня у родного дядьки можно!
– Так ты сама просила полную наливать…
– А ты кто? Мужик или хрен собачий? Не мог меня остановить? Или тебе на меня плевать?– она перешла на крик и подошла ближе. –Отвечай!Яс тобой разговариваю!
Надо было дать выход её эмоциям, накопившимся за эти сутки. Она влепила мне пощёчину, скривила губы и дала ещё одну, потом схватила меня за шею и сильно поцеловала, прикусив до крови мне нижнюю губу.
–…..яааать! – заорал я
– Больно? А мне, думаешь не больно? – и она опять вцепилась в мою губу своим острым клыком.
Я прямо почувствовал, как он медленно входит в плоть губы. Во рту стало солёно от крови, я замычал от боли и схватил её за предплечья и сжал с силой. Люда тоже запищала, но не отпускала меня. Так мы стояли и пыхтели.
– Вот же! Опять у них!– это заставило нас отпустить друг друга, в дверях стояла Ирка, а из-под руки выглядывал её теперь уже верный спутник Лёха, они собрались на работу.Я медленно сплюнул длинную тягучую ярко-красную слюну, тоже сделала Люда, размазав по лицу мою кровь.
– Ёёёёёёё…..! – отшатнулась Ирка, дальше следовала тирада из матерных слов о невозможности смотреть на нас вместе, потому что это вредит психическому здоровью нормальных людей, не могли бы мы просто – тут последовала череда трехэтажных деепричастных оборотов обсценной лексики – как все молодые люди нашего возраста, заниматься просто«этим»! а не орать и не есть друг друга!
Мы тяжело дыша, после таких кровавых поцелуев, несговариваясь, бросились раздевать друг друга, затрещала материя, у меня отлетели пуговицы с рубахи.
– Мексиканские страсти… – покачала головой Ирка.
– Лёха! Подмени нас! Мы задержимся! – крикнул я в закрывающуюся дверь…
До конца нашей работы оставалась три дня, сегодня была зарплата. Заплатили нам вполне приличную сумму, девчонки уже давно потратили в уме все деньги на свои девичьи радости: всякую косметику, бантики и юбочки. Парни прикидывали – купить магнитофон, или всё же не тратить деньги? Я купил два винила – Битлов и АББА. Работать уже не хотелось, и на смене мы только дрыхли и играли в карты. Мы с Людой решили походить по магазинам и пожрать каких- нибудь сладостей с получки. Накупив конфет, мы решили прокатиться на такси.
– Куда? –небрежно спросил водитель.
– Прямо, – так же невежливо ответили мы.
Мы сидели на заднем сиденье и целовались с шоколадной конфетой во рту, как вдруг машина резко остановилась. Впереди стоял постовой с жезлом, водитель вышел, начал показывать какие-то документы, поглядывая на нас. И тут я, положив на сиденье горсть конфет, сказал Люде:
– Выходи медленно, не торопись…
Она большими глазами посмотрела на меня, зажала рот себе рукой и вышла из машины.
– Я там… это… на заднее сиденье положил… мы приехали… – сказал я водителю, тот посмотрел на нас не добро, номилиционер что-то долго смотрел у него в документах. Мы не торопясь прошли мимо них и свернули в первую боковую тропинку с тротуара. Пройдя немного, мы побежали, смеясь и оглядываясь. Оказавшись перед кинотеатром «Луч» мы быстро побежали к кассе.
– Два! На ближайший! Последний ряд! – запыхавшись сказал я
– Десять минут как идёт, – меланхолично сказала кассир.
Я кивнул.
Шла французская комедия с Ришаром и Депардье по поиску своего сына. Мы пробрались на середину последнего ряда и огляделись – народу было мало.
– Ну…ты! Ну… ты… – Люда не могла закончить. – Ну ты…. и авантюрист!
Мы не могли никак отдышаться.Потом, отдышавшись, мы начали перешептываться о том, как на самом деле звучат голоса главных героев, на нас зашикали немногочисленные зрители. Мы смотрели, как сынок ради неразделённой любви громит трубой машину своих незадачливых папаш.
– Дебил! – сделала заключение Люда, и расстегнула мне брюки.
– Ты чего?
– Думаешь, ты один способен на авантюрные поступки? – и она аккуратно села сверху, чуть охнув.
На разборке двух папаш с сыном и его бандой в баре, мы уже тихонько выходили через вход из кинозала с осоловелыми глазами и красными лицами.Проверив, не караулит ли нас таксист в холле, мы на цыпочках прошли мимо кассы и удрали в парк есть мороженное.
Мы сидели под тряпочным зонтиком и ели мороженное из металлических пиал на длинных ножках.
– Мммммм,.. – протянула Люда. – Люблю мороженное! В детстве в Москве ела Баскин Роббинс! Вот это была вкуснотища! До сих пор помню!
– Нееее, самое вкусное- в вафельных стаканчиках!
– Ты Баскин Роббинс не ел!
– Это да, не ел. Название какое-то собачье!
Она звонко засмеялась.
– Ээээх… кто меня так ещё будет веселить? – и она посмотрела куда-то мимо меня.
– Расскажи, что ты прочитала интересное в последнее время, – я перевёл тему.
Она вздохнула и вернулась из своих мыслей обратно.
– Дурацкий местный журнал «Новь»! Каким дебилам разрешили его печатать?
У меня аж ложечка упала на пол.
– Не переживай, я тебе свою дам, – и продолжила. – Открываю этот журнал, эту «Новь», а там неопубликованные письма Сергея Есенина к Дункакн! Ну-ка, ну-ка! Читаю – ничего не понимаю, какая-то билиберда и стихи внизу с надписью «неопубликованные». Так… ага… Моя ты девочка, Дункан. Твоё гнездо, как мой стакан! Я аж офигела! Когда это Есенин такое писал? И что за гнездо такое? И подпись, как сейчас помню, эту дебильную: «сархивами работал Ося Б.». Я потом всё-таки взяла для зачета несколько неопубликованных писем. Сдала, кстати. Поним даже половина девчонок курсовые написали. Вроде сдали все. Но журнал, конечно, дурацкий, хоть и местный.
– А ты знаешь, – заговорщицким голосомспросил я. – Кто это – Ося Бэ.?
– Нет, конечно! Кто?
– Ну, угадай.
– И как я это, интересно, сделаю? – она уже доедала мороженное, как вдруг она подпрыгнула, вазочка с остатками мороженного полетела на пол, она привстала, пластиковый стул упал. – Тыыыы? Ося Бэээ – это ты? Ты пишешь в этот дебильный журнал?
Я кивнул, она залилась смехом, согнулась пополам и облокотилась на стол.
– Погоди, погоди, – проговорила она сквозь смех и кашель. – Сейчас… Ося Бэ… это… это… Остап Бендер?
– Да.
Она просто билась в истерике, на нас смотрели все посетители кафе, к нам подошел официант.
– Девушке плохо? – спросил он учтиво.
– Девушке хорошо, – сказал я. – Если бы всем было так хорошо, на Земле был бы вечный карнавал, как в Рио-де-Жанейро.
Официант посмотрел на нас и скривился.
– Приятного аппетита, – сказал он сквозь зубы и ушел.
Люда поставила стул, села на него, а сама легла на стол.
– Не смеши меня больше… у меня уже живот болит… – простонала она. – А стихи про гнездо, сам сочинял?
– Сам, за пять минут.
– Зачем ты это пишешь? Про гнездо…Ой! Я не могу больше!
– Там платили нормально…
– Ты … пошли домой, Ося Бэ…
– Мой любимый книжный герой.
– Такой же авантюрист и мошенник, как ты…
Мы уезжали домой.
Нас ждал автобус. Багажа прибавилось, особенно у девчонок, они целый день ходили по торговым центрам и набрали всяких дорогих тряпок. На перроне было как-то грустно, причем всем. Для нас закончилась целая эпоха, как Ренессанса илиПросвещение, мы были перерождены и чему-то научены за этот месяц. Наш вагон был плацкартный, и нам даже выдали постельное бельё – забота комбината. Но от такого комфорта веселей не стало, все молча разлеглись по полкам и уставились в окна. Каждый с кем-то расставался, каждый к чем-то прощался.
Лёха купил нарды и ходил по вагону с предложением сыграть. Правил толком никто не знал, и все отказались, кроме Генки. Мы ехали уже час, и я из своего первого купе пошел в последнее, где была Люда с подругами.
– Пойду, поговорю, – сказал я своим соседям по купе.
Она лежала на нижней полке лицом в подушку, рядом с ней сидела Ирка и что-то говорила ей на ухо. Увидев меня, Ирка грубо воскликнула:
